Ночь перед Рождеством. (черновая редакция)

 

Последний день перед Рождеством прошел. [Затем начато: Ночь] Зимняя ясная ночь наступила. Глянули звезды. [«Глянули звезды» вписано. ] Месяц величаво поднимался на небо посветить добрым людям и всему хрещеному миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа. Морозило сильнее, чем с утра, но зато так было тихо, что скрып мороза под сапогом слышился может быть за версту. Еще ни одна толпа парубков не показывалась под окнами хат. Месяц один заглядывал в низенькие окна хат, как бы вызывая принаряживавшихся девушек скорее выбежать [Вместо «как бы вызывая ~ выбежать»: как бы вызывая девушек скорее выбежать [тол<пою>]] на скрыпучий снег. Тут чрез трубу [Тут из] одной хаты клубами повалился дым и пустил тучу по ясному небу, вылетели искры и тихо вместе с дымом поднялась из трубы ведьма верхом на метле. [Далее было: а. и через минуту уже была так высоко, что едва приметить можно было черневшую длинну<ю> б. и через минуту уже была так высоко, что одно только пятнышко чернело вверху]

Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на тройке обывательских лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру уланскому, в синем тулупе, подбитом черными смушками, с дьявольски сплетенною плетью, которою он имеет [имел] обычай подгонять [а. забав<ляться> б. крестить спину] своего ямщика, то он бы, верно, заметил, потому что от сорочинского заседателя ни одна на свете ведьма не ускользнет. Он знает наперечет, сколько у каждой бабы свинья мечет поросенков и сколько лежит в сундуке полотна, [Далее начато: и сколько] и что именно из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в шинке. Но заседатель сорочинский не проезжал, да и какое бы было ему дело до чужих мирян, у него своя волость. А ведьма между тем уже поднялась высоко на небо и только черное пятнышко мелькало вверху. Но где ни мелькало пятно, там звезды как не бывало, все потихоньку поснимала ведьма и набрала их полный рукав. Три или четыре звездочки блестели на небе, как вдруг с другой стороны показалось другое пятнышко. Близорукий, хоть бы надел на нос свой вместо очков колеса с комисаровой брички, и тогда бы не распознал, что это было такое. Спереди совсем как будто немец: [Далее было: а. длинная б. узинькая мордочка] узинькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая всё, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней, кругленьким пятачком; ноги так тонки, что если бы такие имел наш диканьской голова [Вместо «ноги ~ голова»: а. ноги тоненькие как у журавля б. ноги так тонки, что если бы дать их дюжему диканьскому голове] то он бы переломал их в первом козачке. Но [Впрочем] сзади он был совершенный поветовый стряпчий в мундире, потому что у него висел хвост, такой острый и длинный [короткий] как теперишние мундирные фалды; только по тому разве, что под мордой висела козлиная борода, на голове торчали небольшие роги и весь он был не белее трубочиста, можно было догадаться, что это не немец, не губернский [поветовый] стряпчий, а просто чорт, которому последняя ночь осталась шататься [таскаться] по белому свету и выучивать грехам добрых людей. Завтра же с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, поджавши хвост, в свою берлогу. Чорт между тем [Далее было: завидевши] крался потихоньку к месяцу и уже протянул руку, чтобы ухватить его, но скоро отдернул ее назад, как бы обжегшись, пососал пальцы, заболтал ногою и забежал с другой стороны, и снова подскочил и отдернул руку. Однако ж [Но] несмотря на все неудачи, хитрый чорт не оставил своих проказ, подбежал вдруг, схватил обеими руками месяц, [Далее было: и, кривляясь от боли, одной рукою] кривляясь и дуя на <не>го губами, перекидывал он его из одной руки в другую, как мужик, доставший голыми руками огонь для своей люльки. Наконец поспешно спрятал его в карман и, как будто ни в чем не бывал, побежал далее. В Диканьке [На земле] никто не видел, как чорт украл месяц. Правда, волостной писарь, выходя на четверенках из шинка, видел, что [как] месяц, ни с сего, ни с того, танцовал на небе, и уверял с божбою в том всё село, но миряне качали головами и даже подымали его на смех. Но какая же была причина решиться чорту на такое неблагопристойное дело? А вот какая. Он знал, что богатый козак Чуб [«Чуб» вписано позднее в нарочно оставленный для имени пробел. ] приглашен дьяком на кутю, [Далее начато: и должен] где будет голова, волостной писарь и еще кое-кто; где, кроме кути, будет варенуха, перегонная на шафран водка и еще кое-что. А между тем его дочка, красавица на всем селе, останется дома, а к дочке наверное придет кузнец [влюбленный кузнец] силач и детина хоть куда, который чорту был противнее проповедей отца Осипа. В досужее от дела время кузнец занимался малеванием и слыл лучшим живописцем во всем околодке. Сам еще тогда здравствовавший сотник вызывал его нарочно тогда в Полтаву выкрасить досчатый забор около его дома. Все миски, из которых дыканские козаки хлебали борщ, были размалеваны кузнецом. Кузнец был богобоязливый человек и писал часто образа святых, и теперь еще можно найти в дыканской церкви его евангелиста Луку. Но торжеством его искусства была одна картина, намалеванная им на церковной стене [на стене церковной (в рукописи первое «стене» осталось ошибочно незачеркнутым, отчего получилось: «стене церковной стене»). ] в правом притворе, в которой изобразил он св. Петра в день страшного суда, с ключами в руках, [Далее начато: освобождавший] изгонявшего из ада злого духа: [Далее начато: заключенные же в аде греш<ники>] испуганный чорт метался во все стороны, предчувствуя свою гибель, а заключенные прежде били и гоняли его кнутами, пеленами и всем, чем ни попало. В то время, когда живописец трудился над этою картиною и писал ее на большой деревянной доске, чорт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря на все его усилия, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора. И с этой поры чорт поклялся мстить кузнецу. В последнюю ночь и тут даже хотел он чем-нибудь [как-ни<будь>] выместить на кузнеце, и для этого решился украсть месяц, [Далее начато: Он] в той надеже, что старый [и] ленив и не легок на подъем, к дьяку же от избы не так близко: дорога шла по за селом мимо мельниц, мимо кладбища, обгинала овраг. Еще при месячной ночи варенуха и водка, настоянная на шафран, могла заманить нашего [Далее оставлен пробел для имени. ]; но в такую темноту ни за какие деньги не вызвал бы его никто из хаты. А кузнец, который был издавна не в ладах с ним, при нем ни за что не отважится, несмотря на свою силу, итти к дочери. Таким-то образом, как только чорт спрятал [приспрятал] в карман свой месяц, вдруг по всему миру сделалось [темно сделалось] так темно, что не всякой бы нашел дорогу к шинку, не только к дьяку. «Ух!» вскрикнула ведьма, увидевши себя вдруг в темноте, [Далее начато: а. тут б. а почувствовала, что] и тут чорт, подъехавши мелким бесом, подхватил ее под руку и пустился нашептывать на ухо то [то же] самое, что обыкновенно шепчут всему женскому роду. [Вместо «шепчут ~ роду»: а. девушкам б. всем девушкам] Боже, чудно право устроено на нашем свете! Всё, что ни есть в нем, всё силится перенимать и подражать одно другому. Прежде, бывало, в Миргороде один судья да городничий хаживали зимою в крытых сукном тулупах, а всё мелкое чиновничество ходило просто в нагольных. Теперь же и заседатель и поветовый стряпчий отсмалили себе новые шубы из решетиловских смушек с китайчатою покрышкою [покрытых китайкою] Канцелярист и дьяк третьего года взяли синей китайки [синего сукна] на 6 [8] рублей аршин. Пономарь сделал себе [Далее начато и ошибочно не зачеркнуто: нанковые [на лето нанковые шаровары и камзол из полосатого гаруса. Словом, всё лезет в люди. [Далее начато: Но пусть бы уже человек] Но про это уже нечего и говорить. Людям свойственно это делать. Но [Но это] удивительнее всего, что и чорт пускается туда же. [Далее начато: Еще] Пусть бы еще имел смазливую рожу, а то ведь посмотреть совестно: рожа [3] мерзость мерзостью, и он пускается строить любовные куры. Но на небе и под небом так сделалось темно, что ничего уже нельзя была видеть, что происходило между ними.

—

«Так ты, кум, еще не был у дьяка в новой хате?» говорил козак Чуб, выходя из дверей своей избы [Вместо «из ~ избы»: из своей хаты своему] сухощавому, высокому, в коротеньком тулупе мужику с обросшею бородою, доказывавшею, что уже более двух недель [Вместо «более двух недель»: около месяца] не касался ее обломок косы, которым обыкновенно мужики бреют свою бороду за неимением [вместо] бритвы. «Там теперь будет добрая попойка», продолжал Чуб, осклабив при этом свое лицо. «Ну пойдем же скорее, чтобы как-нибудь не опоздать» [опоздать нам] При сем [этом] Чуб поправил свой пояс, перехватывавший плотно его тулуп, наглобучил сильнее свою шапку, стиснул в руке кнут — страх и грозу докучливых собак; но, взглянув вверх, остановился… «Что за дьявол? Смотри, смотри, Панас!..»

«Что?» говорил кум и поднял свою голову также к верху.

«Как что? месяца нет».

«Что за пропасть, в самом деле, нет месяца».

«То-то, что нет», выговорил Чуб с некоторою досадою на неизменное хладнокровие кума. «Тебе, небось, и нужды нет?»

«А что мне делать?»

«Нужно же», продолжал Чуб [«продолжал Чуб» вписано. ] «какому-то дьяволу, чтоб ему не довелось рюмки водки выпить, вмешаться… Право, как будто на смех…] Вместо „Право ~ на смех“: Как будто на смех] Нарочно, сидевши в хате, глядел в окно: ночь — чудо! Светло, снег блещет при месяце. Всё было видно, как днем. Не успел вытти за дверь, и вот, хоть глаз выколи, чтоб ему переломались об черствый гречаник все зубы…» Чуб долго еще ворчал и бранился [Далее было: чтобы прикрыть свою нерешительно<сть>] и между тем, в то же время [а. во всё это время б. в это же время] раздумывал, на что бы решиться. Ему до смерти хотелось покалякать о всяком вздоре у дьяка, где, без всякого сомнения, сидел уже и голова, и церковный староста, и дегтярь Мыкита, ездивший через каждые две недели в Полтаву на торги [Далее начато: и считавший<ся>] и выкидывавший такие штуки, что все миряне брались за животы от смеху. Уже Чуб видел [видел Чуб] мысленно стоявшую на столе варенуху. Всё это было заманчиво, правда, но темнота ночи напомнила ему о той лени, которая так мила козакам нашим. Как бы хорошо теперь лежать, поджавши под себя ноги, на лежанке [печке] курить спокойно люльку и слушать сквозь упоительную дремоту колядки [веселые колядки] и песни [Далее начато: под окошком] веселых парубков и девушек, толпящихся кучами под окнами. Он бы, без всякого сомнения, решился на последнее, если бы был один. Но теперь обоим не так скучно и страшно итти темною ночью. Окончивши свои побранки, обратился он снова к куму.

«Так нет, кум, месяца?»

«Нет».

«Чудно, право! А дай понюхать табаку. У тебя, кум, славный табак, где ты берешь его?»

«Кой чорт, славный [хороший]!» отвечал кум, закрывая березовую тавлинку, исколотую узорами: «плохой!»

«Я помню», продолжал всё так же [«всё так же» вписано. ] Чуб: «мне покойный шинкарь Зузуля раз привез табаку из Нежина. Эх, табак был! Добрый был табак! Так что же, кум? как нам быть? Ведь темно на дворе».

«Так, пожалуй, останемся дома», произнес кум, взявшись за ручку двери.

Если бы кум не сказал этого, то Чуб непременно решился бы остаться; но теперь его как будто что-то дергало итти наперекор. «Нет, кум, пойдем!» [«Нет, кум, пойдем!» вписано. ] Ему самому было неприятно теперь тащиться, но утешало то, что он сам нарочно захотел этого и сделал таки не так, как ему советовали.

Кум, не выразив на лице своем ни малейшего движения досады, как человек, которому решительно всё равно, сидеть ли дома или тащиться из дому, оправился, почесал себе палочкой от батога плечи, и два кума отправились в дорогу.

—

Теперь посмотрим, что делает, оставшись дома, красавица дочка. Оксане [Далее начато: было] не минуло еще семнадцати лет, как во всем почти свете и за Диканькою и под Диканькою, только и речей было, что про нее. Парубки гуртом провозгласили, что лучшей девки и не было еще никогда, и не будет никогда на селе. Оксана знала и слышала всё, что про нее говорили, и была капризна и своенравна, как красавица. Если бы она ходила не в плахте и запаске, а в [Далее начато: длинном] атласном с длинным хвостом платье, то до сих пор переколотила бы и выгнала десятка три [два] горнишных. Парубки гонялись за нею толпами, но, потеряв терпение, оставляли мало-помалу своенравную красавицу и обращались к другим, более благосклонным. Один кузнец был упрям и тверд, [Далее было: как опущенное в воду железо] несмотря на то, что и с ним [и к нему] было поступаемо ничуть не лучше как с другими. По выходе отца своего, она долго еще принаряживалась и жеманилась перед небольшим, в оловянных рамках, зеркалом и не могла налюбоваться собою. «Что людям вздумалось расславлять [говорить] будто я хороша собою», говорила она, как бы полурассеянно, для <того> только, чтобы об чем-нибудь поболтать с собою. «Лгут люди, я совсем нехороша». Но мелькнувшее в зеркале свежее, живое в детской юности лицо с блестящими черными <очами> и невыразимо приятной усмешкой, проходившей [Далее начато: а. разом всю <душу> б. молнией] быстрее молнии в душу, вдруг доказало противное. «Разве черные брови и очи мои», продолжала красавица, не отходя от зеркала: «так хороши, что уже равных им нет и на свете… Что тут хорошего в этом вздернутом [поднявшемся] к верху носе?.. и в щеках?.. и в губах? будто хороши мои черные косы! [змеи косы] Их можно перепугаться вечером: они, как длинные змеи, перевились и обвились кругом моей головы. [Вместо „обвились ~ головы“: обвивают кругом мою голову] Да, я вижу теперь, что я совсем не хороша!» и, отдвигая несколько подалее от себя зеркало, [Вместо «отдвигая ~ зеркало»: отойдя несколько подалее от зеркала] вскрикнула: «Нет, хороша я! Ах, как я хороша! Какую я радость принесу тому, кого буду женою. Как будет любоваться мною мой муж. Он не вспомнит себя от радости. Он зацелует меня на смерть». «Чудная девка!» сказал сам себе [«сам себе» вписано. ] вошедший тихо кузнец. «И хвастовства у нее мало. С час стоит, глядясь в зеркало, и любуется собою, и еще хвалит себя вслух!»

«Да, парубки, вам ли чета я. Вы поглядите на меня», продолжала хорошенькая кокетка: «как я плавно выступаю. У меня сорочка шита красным шелком. А какие ленты на голове. Вам век не увидать богаче золотого галуна, какой… [Фраза не дописана. ] Всё это отец мне накупил для того, чтобы меня полюбил самый лучший на свете молодец». И, усмехнувшись, [Далее начато: хотела поворотиться] поворотилась она в другую сторону. Тут кузнец вышел из себя и в душевном волнении обхватил [Вместо «и ~ обхватил»: и не утерпел, чтоб не обхватить] рукою ее полный стан. Чувствовала дрожавшая рука, как подымались под нею полные девические перси. Дрожь и чудный холод пробежал по жилам парубка.

Оксана вскрикнула и сурово остановилась перед ним.

Кузнец и руки опустил.

Трудно рассказать, что говорило смугловатое лицо чудной девушки: и суровость в нем была видна, и сквозь суровость какая-то издевка над смутившимся кузнецом, и [Далее начато: кр<аска>] едва заметная краска досады разливалась тонко по лицу; и всё так это смешалось и так было неизобразимо-хорошо, что расцеловать ее миллион раз — вот всё, что можно было сделать наилучшего.

«Зачем ты пришел сюда?» так начала говорить красавица. «Разве хочется [тебе хочется] чтобы я выгнала тебя за двери лопатою? Вы все мастера подъезжать к нам [Далее начато: ду<рам>] вмиг пронюхаете, когда батьков нет дома. О! я знаю вас. Небось сундук мой верно не готов?»

«Будет готов, мое сердце, непременно после праздников будет готов. Если б ты знала, сколько трудился я около него. Две ночи не выходил из кузницы. Зато уже ни у одной поповны не будет такого сундука. Железо на оковку положил такое, какого не клал на сотникову [заседателеву] кибитку, когда [Далее было: работал] ходил на работу в Полтаву. А как будет расписан — хоть весь околодок выходи своими белинькими ножками, не найдешь такого. По всему полю будут раскиданы красные и синие цветы. [Далее начато: Гореть будет] Весь будет гореть! Не сердись же [только] на меня. Позволь хоть поговорить, хоть поглядеть на тебя!»

«Кто ж тебе запрещает? Говори и гляди». Тут села она на лавку и снова взглянула в зеркало и стала поправлять на голове свои косы. Взглянула на шею, на новую сорочку, вышитую шелком, [Далее начато: и усмехнулась] и тонкое чувство самодовольствия выразилось на устах, на свежих ланитах и отсветилось в очах.

«Позволь и мне сесть возле тебя», [Вместо «Позволь ~ тебя»: Позволь хоть поцеловать себя] сказал [В рукописи оставлен пробел для имени.]

«Садись», проговорила Оксана, сохраняя в устах [в лице] и в довольных очах то же самое чувство.

«Чудная, ненаглядная Оксана, позволь поцеловать тебя», произнес ободренный к<узнец> и прижал ее к себе, в намерении схватить поцелуй, но Оксана отклонила свои уже находившиеся на неприметном расстоянии от губ кузнеца щеки и оттолкнула его. [Далее начато: «Посади только свинью за стол, она и лапы взмостит»] «Чего тебе еще хочется. Ему, когда мед, так и ложка нужна. Поди прочь, у тебя руки жестче железа. Да и весь ты пахнешь кузницею. Я думаю, меня всю обмарал своею сажей». Тут она поднесла зеркало и снова начала перед ним охорашиваться.

«Не любит она меня!» думал про себя, повеся голову, кузнец. «Ей всё игрушки, а я стою перед нею, как дурак, и очей не свожу с нее. И всё бы стоял перед нею, и век бы не сводил с нее очей. Чудная девка. Чего бы я не дал, чтобы узнать, что у нее на сердце, кого она любит. Ей и нужды нет ни до кого. Она любуется сама собою, мучит меня, бедного, а я за грустью не вижу света. А я ее так люблю, как ни один человек на свете не любил и не будет никогда любить».

«Правда ли, что твоя мать ведьма?» произнесла Оксана и засмеялась, и кузнец чувствовал, что внутри его всё засмеялось. Смех этот как будто разом отозвался в сердце и в тихо [радостно] встрепенувших жилах и за всем тем досада запала в его душу, что [Далее начато: нельзя было] он не во власти расцеловать так приятно засмеявшееся лицо.

«Что мне до матери? [Вместо „Что ~ матери“: а. Что мне мать или отец б. Что до] Ты у меня мать, и отец, и всё, что ни есть лучшего на свете. Если б меня призвал царь и сказал: „Кузнец, проси у меня всего, всё что ни есть лучшего в моем царстве, всё отдам тебе. [Далее начато: 'Не хочу я', сказал бы я царю] Прикажу тебе сделать золотую кузницу и станешь ты ковать серебряными молотами“. — „Не хочу“, сказал бы я царю: „ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего царства. Дай мне лучше мою Оксану“».

«Видишь, какой ты! Ты не простой кузнец. А естли мой отец вздумает жениться на твоей матери?», проговорила, лукаво усмехнувшись, Оксана. «Однако ж девчата не приходят… Что б это значило? Давно уже пора колядовать. Мне становится скучно».

«Бог с ними, моя красавица».

«Как бы не так. С ними вместе, верно, придут парубки. Тут-то пойдут балы. Воображаю, каких наговорят смешных историй!»

«Так тебе весело с ними?»

«По крайней мере веселее, чем с тобою. [Вместо „По крайней мере ~ с тобою“: а. Как же не ве<село> б. Веселее чем с тобою, если бы остаться день вместе] А, кто-то стукнул. Верно, девчата с парубками».

«Чего мне больше ждать?» говорил сам с собой кузнец. «Она издевается надо мною. Ей я столько же дорог, как перержавевшая подкова. Но естли ж так, не достанется по крайней мере другому [другому парубку] посмеяться надо мною. Пусть только я наверное замечу, кто ей нравится более моего, я отучу…»

Стук в дверь и резко зазвучавший на морозе голос: «отвори!» прервал его размышления.

«Постой, я сам отворю», сказал кузнец <и вышел> [«и вышел» пропущено. ] в сени, в намерении отломать с досады бока первому попавшемуся человеку.

—

Мороз увеличился, и вверху так сделалось холодно, что чорт перепрыгивал с одной ноги на другую и дул себе в кулак, желая сколько-нибудь отогреть мерзнувшие руки. Нежного роду собачье подобье! как говорил покойный Макар Назарович, Лохвицкий подкоморий. [Далее было: Как не смерзнуть] Не мудрено, однако ж, и не смерзнуть тому, кто толкался от утра до утра в аду, где, как известно, не так холодно, как у нас зимою, и где, надевши колпак и ставши перед очагом, будто в самом деле кухмистр, поджаривал он грешников с таким же спокойствием, с каким честные миряне жарят [под<жаривают?>] поросенка.

Ведьма сама почувствовала, что холодно, несмотря на то, что была тепло одета, и потому, поднявши руки кверху [в вверх] отставила ногу и, приведши себя в такое положение, как человек, летящий на коньках, не двинувшись ни одним членом, спустилась по воздуху, будто по ледяной покатой горе, и прямо в трубу. Чорт [Далее было: вслед за нею] таким же порядком спустился вслед за нею, но так как это животное проворнее всякого франта в чулках, то не мудрено, что он наехал при самом входе в трубу на шею своей любовницы, и оба очутились в просторной печке между горшками.

Путешественница отодвинула потихонько заслонку поглядеть, не назвал ли ее сын Вакула [кузнец] в хату гостей, но, увидевши, что никого не было, вылезла из печки, скинула теплый кожух, оправилась, и никто бы не мог узнать, что она за минуту назад ездила на метле.

Мать кузнеца Вакулы имела от роду не больше сорока лет. Она была ни хороша, ни дурна собою. [Далее было: в своей молодости может быть она была] Трудно и быть хорошею в такие годы. Однако ж она так умела причаровывать к себе самых степенных козаков в селе (которым, не мешает между прочим заметить, мало было нужды до красоты), что к ней хаживал и голова, и церковный староста, и дехтярь, ездивший через каждые две недели в Полтаву на торги, и козак Корней Кобен<як> [а. Корнилий б. Корней Чуб] и козак Остап Свербыгуз, [Далее начато: И она так искусно умела обходиться с ними, что каждый из них считал] когда собственная половина его заблагорассуждала куда-нибудь отлучаться. И, к чести ее сказать, она умела искусно обходиться со всяким. Ни одному из них не приходило и на ум, что у него есть соперник. Шел ли набожный мужик, одетый в кобеняк с видлогою, в воскресенье в церковь, или, если дурная погода, в шинок, — как не зайти к Солохе, [Вместо «как ~ к Солохе»: он непременно заходил к Солохе, хотя и делал большой крюк] не поесть жирных с творогом вареников и не поболтать в теплой избе с разговорчивой и угодливой хозяйкой. И дворянин нарошно для этого давал большой крюк, прежде нежели [прежде чем] достигал шинка [церкви или шинка] и называл это заходить по дороге.

Охотник мешаться в чужие дела тотчас бы заметил, что Солоха была приветливее всего с козаком Чубом. Чуб был вдов. Восемь скирд хлеба всегда стояли перед его хатою. Пара дюжих волов высовывали [Заменено на «высовывая», но исправление не доведено до конца. ] свои головы из плетеной стены сарая на улицу, желая доброго дня прохожим и мычали, пережевывая в ленивых мордах своих свежую солому, когда зав<идывали> [встречали] шедшую куму корову или дядю толстого быка. Бородатый козел взбирался на самую крышу и дребезжал оттуда резким голосом, как городничий, дразня выступавших по двору индеек [а. индеек б. метав<шихся> индеек в. высту<павших> индеек] и оборачиваясь задом, если завидывал своих неприятелей, мальчишек, издевавших<ся> над его бородою. [Вместо «мальчишек ~ бородою»: или издевавших над его бородою мальчишек] В сундуках у Чуба водилось много полотна, жупанов и старинных кунтушей с золотыми галунами: покойная жена его была щеголиха. В огороде, кроме маку, капусты, подсолнечник, засевалось еще каждый год две нивы табаку. Всё то имело необыкновенную приятность в ее глазах. Она воображала, какой всё это примет <порядок>, [«порядок» в рукописи пропущено. ] когда поступит в ее хозяйство, и удвоивала благосклонность к старому Чубу. А чтобы, каким-нибудь образом, сын ее Вакула не подъехал к его дочери и не успел прибрать к себе всю движимость и недвижимость, в которую наверное не позволил бы мешаться своей матери, она [то она] прибегнула к обыкновенному средству всех сорокалетних кумушек — ссорить как можно чаще Чуба с кузнецом [с своим сыном] Такие тонкости ее и сметливый ум были виною, что кое-где начали поговаривать старухи, особливо когда выпивали [а. выпили б. хватили] где-нибудь на веселой сходке лишнее, что Солоха точно ведьма, что парубок Товченко видел у ней точно сзади хвост, что она еще в позапрошлый четверг черною собакою перебежала дорогу, что к попадье прибежала свинья, закричала петухом, надела на голову шапку [Далее было: а. села, и севши на скамейку начала уже набивать трубку, желая осквернить хату каким скверным зельем, но попадья [прогн<ала>] перекрестилась, и ее уже не было б. Именитые козаки маха<ли>] и убежала назад. Случилось, что тогда, когда старушки толковали об этом, пришел как-то [Далее было: к ним] коровий пастух Тымош Коростявый. Он не преминул рассказать, как [что] летом перед самою Петровкою, когда он лег спать в клеву, [Далее начато: видел] подмостил и солому под голову я трубку закурил, [Вместо «лег ~ закурил»: спал в хлеву] видел собственными глазами, как <ведьма>] «ведьма» в рукописи пропущено. ] с распущенною косою, в одной рубашке, начала доить коров, а он не мог пошевельнуться — так был околдован; подоивши коров, она пришла к нему и помазала его губы чем-то таким гадким, что он [Далее начато: целый] плевал после того целый день. Но всё это что-то сомнительно, потому что один только сорочинский заседатель может увидеть ведьму. Именитые козаки махали руками, когда слышали такие рассказы. «Брешут, сучи бабы!» бывал обыкновенный ответ их. [Вместо «Именитые козаки ~ их»: И потому все эти толки были пренебрегаемы именитыми козаками. Вся фраза в обоих вариантах вписана позже.]

Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала убирать [прибирать] и ставить всё к своему месту [Далее было: в хате] но мешков не тронула: это Вакула принес, пусть же сам и вынесет [«но мешков ~ вынесет» вписано позже. ] Чорт, между тем, когда еще влетал в трубу и взъехал Солохе на шею, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба, об руку с кумом, [Далее было: отшедших] уж далеко от избы. Вмиг вылетел он из печки, перебежал им дорогу и начал разрывать со всех сторон кучи замерзшего снегу. Поднялась мятель. В воздухе забелело. Снег метался взад и вперед сеткою и угрожал залепить глаза, рот и уши пешеходам. А чорт улетел снова в трубу [Далее было: к Солохе] в твердой уверенности, что Чуб [козаки] возвратится вместе с кумом назад, застанет кузнеца и наверное отпотчивает его так, что он не будет в силах взять в руки кисть и малевать обидные карикатуры. [Вместо «застанет ~ карикатуры»: а. и отпотчивает поряд<ком> б. застанет кузнеца и наверное отпотчивает его так, что он долго будет не в состоянии взять в руки кисть, чтобы малевать карикатуры]

—

В самом деле, едва только поднялась мятель, и ветер стал резать глаза, как Чуб [Вместо «как Чуб»: Чуб] уже изъявил раскаяние побранками и угощал ими щедро себя, чорта и кума, наглобучивая глубже на голову капелюхи [Вместо «изъявил ~ капелюхи»; а. изъявил раскаяние побранками, которыми он б. изъявил раскаяние побранками и надглобучивая] Впрочем, эта досада была притворная. Чуб очень рад был поднявшейся мятели. До дьяка еще оставалось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешественники поворотились назад. Ветер дул в затылок, но сквозь метущий снег ничего не было видно.

«Стой, кум, мы, кажется, не туда идем», сказал, немного отошедши Чуб: «я не вижу ни одной хаты. Эх, какая мятель! Свороти-ка ты, кум, немного в сторону, — не найдешь ли дороги, а я тем временем поищу здесь [Вместо „Эх, какая мятель ~ поищу здесь“: а отойди-ка ты немного в сторону, не найдешь ли дороги, а я тем временем по<ищу>] Дернет же нечистая сила потаскаться по такой вьюге. Не забудь [Не забудь же] закричать, когда найдешь дорогу. [Далее начато: Эк сатана] Эк, какую кучу снега напустил в очи сатана».

Дороги, однако ж, не было видно. Кум, отошедши в сторону, бродил в длинных сапогах взад и вперед и наконец, набрел прямо на шинок. Эта находка так его обрадовала, что <он> позабыл всё и, стряхнувши с себя снег, вошел в сени, нимало не беспокоясь об оставшемся на улице куме. Чубу показалось между тем, что он нашел дорогу; остановившись, принялся он кричать во всё горло, но, видя, что кум не является, решился итти сам. Немного пройдя, увидел он свою хату. Сугробы снегу лежали около нее и на крыше. Хлопая [Хлопая руками] намерзнувшими на холоде руками, принялся он стучать в дверь и кричать повелительно своей дочери отпереть дверь. «Чего тебе тут нужно?» закричал сурово вышедший кузнец. Чуб отступил, узнавши голос кузнеца [«узнавши голос кузнеца» вписано. ] несколько назад. «Э, нет, это не моя хата», говорил он про себя: «в мою хату не забредет кузнец [„в мою ~ кузнец“ вписано. ] Опять же, если присмотреться хорошо, то и не Кузнецова. Чья б это была хата? Вот на! не распознал! Это хата хромого Левченка, который недавно женился на молодой жене. У него одного только хата похожа на мою. То-то мне показалось и сначала немного чудно, что так скоро пришел к своей хате. Однако ж Левченко сидит теперь у дьяка, это я знаю. Зачем же кузнец… Эге гe гe! он ходит к его молодой жене. Вот как! хорошо!.. теперь я всё понял».

«Кто ты такой и зачем таскаешься под дверями?» произнес кузнец суровее прежнего и подойдя ближе.

«Нет, не скажу ему, кто я [своего имени]», подумал Чуб: «чего доброго, еще приколотит, проклятый выродок». И, переменив голос, отвечал: «Это я, человек добрый! пришел поколядовать вам на забаву немного под окнами».

«Убирайся к чорту с своими колядками!» сердито закричал Вакула. «Что ж ты стоишь [не ид<ешь>]? слышь! убирайся сейчас [сей же час] вон!»

Чуб сам уже имел это благоразумное намерение, но ему немножко досадно показалось, что принужден слушаться приказаний кузнеца. Казалось, какой-то злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать что-нибудь наперекор. [Далее начато: Я пожалуй]

«Что ж ты в самом деле так раскричался [разграбрился]!» произнес Чуб тем же голосом: «Я хочу колядовать, да и полно!»

«Эге! да ты как вижу от слов не уймешься». При сих словах [При этом] Чуб получил такой толчок от тяжелой руки кузнеца, что [Далее начато: принужден был] поневоле попятился назад.

«Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться [биться]» произнес отступая немного Чуб.

«Пошел, пошел!» кричал кузнец и наградил Чуба другим толчком.

«Что ж ты!» произнес Чуб таким голосом, в котором изображалась и боль, и досада, и робость [Вместо «таким ~ робость»: полуобиженным и полураздосадованным и полуструсквшим тоном] «Ты, вот это я вижу, не в шутку дерешься, и еще больно дерешься».

«Пошел, пошел!» закричал кузнец и захлопнул дверь. [Далее начато: Что ж]

«Смотри, как разграбрился!» говорил Чуб, оставшись один на улице. «Попробуй, подойди! Вишь какой! Вот большая цяца! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Нет, голубчик, я пойду, и пойду прямо до комисара. Ты у меня будешь знать [Далее начато: Что] Я не посмотрю, что ты кузнец и маляр. Однако ж, посмотреть на спину и плечи, я думаю, синие пятна есть. Должно быть, больно поколотил вражий сын. Жаль, что холодно и не хочется скидать кожуха. Постой ты, бесовский кузнец, чтоб чорт поколотил и тебя, и твою кузницу, ты у меня напляшешься. Вишь проклятый шибеник! Однако ж шельмовского кузнеца теперь нет дома. Солоха [Далее начато: те<перь>] думаю, сидит одна. Гм. Оно вить недалеко отсюда. Пойти бы. Время теперь такое, что нас никто не застукает. Может, и того будет можно. Больно поколотил, проклятый кузнец!»

Тут Чуб [Вместо «Тут Чуб»: И Чуб отправился в другую сторону] почесав свою спину, отправился в другую сторону. Приятность [Приятность свида<ния>], ожидавшая его впереди, при свидании с Солохою, умаливала немного боль и делала нечувствительным и самый мороз, который трескался по всем улицам, не заглушаемый вьюжным свистом. По временам на лице его, которого бороду и усы мятель намылила снегом проворнее всякого цирульника, тирански держащего свою жертву за нос [Вместо «свою ~ нос»: за нос свою жертву] показывалась полусладкая мина. Однако ж, если бы снег не крестил взад и вперед воздух, то верно бы можно было увидеть, как Чуб останавливался, почесывал спину, произносил: «больно поколотил проклятый кузнец!» и снова отправлялся в путь.

—

В то время [Во время путешествий] когда проворный франт с хвостом и козлиною бородою летал из трубы и потом снова в трубу, висевшая у него на перевязи, при боку, ладунка, в которую он спрятал украденный месяц, как-то нечаянно зацепившись в печке, растворилась, и месяц, пользуясь этим случаем, вылетел чрез трубу Солохиной хаты, плавно поднялся по небу. Всё осветилось. Мятели как не бывало. Снег серебряным полем загорелся при месяце и весь обсыпался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел. Толпы парубков и девчат показались с мешками. Песни зазвенели и под редкою хатою не толпились колядующие.

Чудно блещет месяц. Трудно рассказать, как хорошо [весе<ло>] потолкаться в такую ночь между кучею хохочущих и поющих девушек [Вместо «между ~ девушек»: а. между кучею девушек б. между кучею смеющихся] и между парубками, готовыми на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся ночь. Под теплым кожухом тепло; от мороза еще живее горят щеки, а на шалости сам лукавый подталкивает сзади.

Кучи девушек с мешками [с хохотом] вломились в хату Чуба, окружили Оксану, и крик, хохот, рассказы оглушили кузнеца. Все наперерыв спешили рассказать красавице что-нибудь новое, выгружали [показывали] мешки и хвастались паляницами, колбасами, варениками, которых успели уже набрать за свои колядки [Далее начато: а. Куз<нец> б. С какою-то завистью глядел кузнец] Красавица, казалось, была в совершенном удовольствии и радости, болтала то с той, то другой и хохотала без умолку. С какой-то досадой и завистью глядел кузнец на такую веселость и на этот раз проклинал колядки, хотя сам бывал от них без ума. «Э, Одарка!» сказала веселая красавица, оборотившись к одной из девушек: «у тебя новые черевики. Ах, какие хорошие! и с золотом!» Тут она невесело наклонила на бок свою голову. «Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который всё тебе покупает, а мне некому достать такие славные черевики» [Вместо «Тут ~ черевики»: а. Как ты счастлива, что у тебя такие хорошие черевики б. Хорошо тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который тебе покупает такие славные черевики]

«Не тужи, моя ненаглядная Оксана!» подхватил кузнец: «я тебе достану [куплю] такие черевики, каких редкая панночка носит».

«Ты?» сказала скоро [Далее начато: Окс<ана>] и надменно поглядев на него Оксана: «Посмотрю я, где ты достанешь такие черевики, которые я бы могла надеть на свою ногу [Вместо „Посмотрю ~ ногу“: Поглядела бы я, где бы ты достал такие черевики, которые [бы] я надела бы на свою ногу] Разве достанешь те самые, которые царица носит».

«Видишь, каких захотела!» закричала со смехом девичья толпа.

«Да», продолжала смеясь красавица: «будьте все вы свидетельницы. Если кузнец Вакула принесет мне те самые черевики, которые носит царица, то вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж». [Далее начато: Сказав это]

Девушки увели с собою капризную красавицу.

«Смейся, смейся!» говорил кузнец, выходя вслед за ними. «Я сам смеюсь над собою! Думаю, и не могу надумать, куда девался ум мой. Она меня не любит, — ну, бог с нею. Будто только на всем свете одна Оксана. Славу богу, есть девушек много хороших и в нашем селе. [Далее было: Нет! полно] Да чт? Оксана? С нее никогда не будет доброй хозяйки, она только мастерица рядиться. Нет! Полно! Пора перестать ребячиться».

Но [Но тут] в самое то время, когда кузнец готовился быть решительным, какой-то злой дух проносил перед ним смеющийся образ Оксаны, говорившей насмешливо: «Достань, кузнец, черевики царицыны, выйду за тебя замуж». Кровь его волновалась и думы увивались около одной только Оксаны.

Толпы колядующих, парубки особо, девчата особо [«парубки особо, девчата особо» вписано. ] спешили из одной улицы в другую. Парубки вдруг, зашедши со всех сторон, окружили толпу девушек. Шум, крик. Один бросал комья снегу [Вместо «Один ~ снегу»: а. Один падал на землю, другой крал б. Один столкнувшись] <другой> вырывал мешок с колбасами и всякою всячиной. Иногда девушки ловили парубка, подставляли ему ногу, и он летел вместе с мешком стремглав на землю [Далее начато: Или] Но кузн<