Шрамы на душе от того, что тебя не хотели

Эмоциональное отчуждение, перенесенное Эмили, может показаться не столь трагичным по сравнению со следующими случаями: например, мать бросает ребенка на пороге церкви или уезжает среди ночи, чтобы начать новую жизнь с другим мужчиной, – но оно так же сбивает с толку, вводит в заблуждение и оставляет на душе шрамы.

 

Эмили: «Мне не довелось почувствовать себя под защитой или ощутить себя ребенком. Меня никто не подстраховывал. Ни советов, ни наставлений, ни последовательного руководства, ни любви или поддержки в какой-либо области. Я была плохо подготовлена к жизни. Я не знала, как делать основные вещи. Я никогда не могла ни в чем рассчитывать на маму. Она никогда не позволяла мне чувствовать себя дочкой. У меня никогда не было ощущения, что я представляю для нее какую-либо ценность. Я просто являлась чем-то, с чем она была вынуждена иметь дело, когда это было удобно ей.

Я чувствовала себя брошенной. Когда у меня впервые начались месячные, я не знала, что со мной творится, и побежала к маме. Ее ответ был: “Разберись сама”».

 

Эмили рано пришла к выводу, что отрицательное внимание лучше, чем вообще никакого.

 

Эмили: «Так, по крайней мере, я могла обмануть себя, что маме не все равно, когда ее вызывали в школу, если меня ловили на списывании во время проверочной работы или поцелуях с мальчиком в коридоре. Мне потом крупно доставалось, но если я не вела себя плохо, то вообще оставалась невидимой».

 

Невидимая. Я так часто слышала это слово от дочерей, подобных Эмили. Ее мать практически стерла дочь, а она так жаждала любви, что готова была на что угодно, чтобы получить ее. Она так и не узнала, что ее можно любить просто за то, что она есть.

 

Эмили: «Мне не везло с мужчинами. Я отказывалась от денег, успеха, своих планов – от всего, лишь бы кто-то полюбил меня или захотел быть со мной. Мне так хотелось, чтобы люди заботились обо мне, но ничего не получалось. Все они оказывались такими, как Джош: сначала такие классные, а потом отстраняются, если вообще не исчезают. (У нее полились слезы.)

Я чувствую, что недостаточно хороша для нормальных отношений или хорошего парня. Иногда я представляю, какой была бы, если бы у меня была нормальная мама, которой было бы до меня дело».

Сьюзан: «Эмили, я хочу помочь тебе идти вперед, но чтобы этого добиться, нельзя застревать на “если бы”, потому что эти “если бы” держат тебя в ловушке мечтаний, фантазий и иллюзий».

 

Я объяснила клиентке, что мы будем работать по двум направлениям, изучая одновременно и ее отношения, которые сейчас в состоянии кризиса, и ее детство. Она сможет научиться по-новому вести себя, чувствовать себя и стать видимой – неважно, с Джошем или без него.

Незащищающие матери

Львица загрызет насмерть любое существо, угрожающее потомству. Любящая мать должна быть не менее самоотверженной. Из всех обязанностей матери (если она хочет, чтобы дочь добилась успеха в жизни), возможно, главной является защита. Если мать осознанно отказывается защищать дочь от обид, а также физического или сексуального насилия от рук отца, отчима или любого другого человека, то ее следует считать виновной в содействии преступлению. Эмоциональное отчуждение принимает травматический или опасный оборот, когда мать предает дочь, молча наблюдая за происходящим и позволяя причинить ей физический вред.

Некоторые матери, пугливые, пассивные и разрушительно корыстные, позволяют бить своих дочерей и домогаться их вместо того, чтобы дать отпор агрессору, пусть даже с риском получить травму или быть брошенными. Они сделают все, чтобы остаться с партнером независимо от того, насколько жестоко и бесчеловечно игнорировать крики и мольбы дочери, а то и внушат себе, что они правильно поступают, не вмешиваясь. Они отворачиваются и молча позволяют злодействам совершаться, будучи уверенными, что их дочери сами навлекли на себя всю эту боль, и оставляя их наедине с чувством страха, сомнения и вины.

 

Ким: призраки прошлого

Ким – эффектная сорокадвухлетняя женщина с золотисто-каштановыми волосами, пишущая для женских журналов. Она рассказала, что в ее отношениях с шестнадцатилетней дочерью Мелиссой появились трения и напряжение. Ким и Мелисса были очень близки, но когда Мелисса начала естественным образом отдаляться, предпочитая проводить время с друзьями, Ким охватила тревога. У Мелиссы было много друзей, и она хорошо училась, а Ким сказала, что хочет, чтобы все так и оставалось.

 

Ким: «Она постоянно жалуется, что я ей не доверяю, но все, что я делаю, – лишь расставляю границы, чтобы ничего не вышло из-под контроля. У нее “комендантский час” в девять вечера, в это время она должна отметиться дома, где бы ни была. И конечно, никаких свиданий и ночевок. Это надежный рецепт от проблем».

 

Я сказала, что не понимаю, почему она так обеспокоена. У Мелиссы были хорошие отметки, и все шло неплохо.

 

Ким: «Да. Но я знаю, что происходит, если не присматривать за детьми в этом возрасте. Они выходят из-под контроля за секунды».

 

Было видно, что Ким беспричинно ожидает от дочери только плохого, и я не была удивлена, что шестнадцатилетняя девушка обижалась на столь жесткие ограничения. Ей даже не разрешалось пойти вечером в кино и остаться до конца сеанса, если требовалось успеть домой к девяти. Однако Ким настаивала на том, что ее дочери требуется защита.

 

Ким: «Вы ведь знаете, какие страшные вещи случаются и как просто попасть в неприятности. Жаль, что моя мама не заботилась обо мне так же, как я забочусь о Мелиссе. В жизни было бы меньше хаоса».

Я попросила Ким хорошенько подумать, не связано ли ее беспокойство о дочери с трудностями в ее собственной жизни. Могли ли это быть призраки прошлого?

Она задумалась.

 

Ким: «Наверное, я всегда сомневалась, буду ли хорошей матерью. Знаю, что немного поздновато об этом говорить… У меня было ужасное детство, но я подумала: “Все в прошлом, и пора кончать с этим. У меня сейчас хорошая жизнь. Надо просто стиснуть зубы и продолжать”. Но у меня помойка вместо прошлого».

 

Глаза Ким наполнились слезами. Я уверила ее, что как только мы основательно разберемся с «помойкой», она больше не будет иметь над Ким такую власть. Я спросила: «Что происходило дома, когда ты была маленькой?»

 

Ким: «Единственный человек, которому я доверила рассказ об этом, – мой муж… У меня было кошмарное детство. Отец был тираном с приступами сумасшедшей ярости. Он избивал меня и регулярно швырял об стену. А мама просто стояла и молча смотрела. Она ничего не делала! Она позволяла ему обращаться с собой как с ничтожеством, она позволяла ему так же обращаться со мной. Я расплачивалась за то, чтобы у нее был муж и видимость семьи. Ее волновало только то, что подумают другие».

 

Когда в семье присутствует насилие, мать превращается в испуганного ребенка, беспокоящегося больше о собственной защите от физической или психологической жестокости, чем о защите дочери. Она прячется, иногда используя своего ребенка в качестве щита от нападения агрессора, вместо того чтобы предпринять необходимые меры и выгнать обидчика из дома.

 

Ким: «Мне так хотелось, чтобы она защитила меня и позаботилась обо мне. Но она только наблюдала, а затем вела себя так, будто ничего не заметила».

 

Ким стала агнцем для заклания, пока ее мать жила в постоянном режиме отрицания. В подобных ситуациях правда становится врагом, потому что угрожает сложившемуся нездоровому балансу деструктивной семьи. Если бы такие матери посмотрели правде в глаза, то, возможно, сделали бы что-нибудь: позвонили в полицию или органы опеки. Но они слишком напуганы, чтобы даже подумать об этом. Поэтому столь важной для них становится политика молчания, послушания и невмешательства.

 

Ким: «Отец был сумасшедшим. Он бил меня ремнем, орал на меня, наказывал. Я все делала неправильно. Каждый день в том доме казался адом. Я будто задыхалась… там мне было мало воздуха. К пяти-шести годам я познала бешенство, ненависть, ярость и панический страх лучше, чем кто-либо вообще должен знать. Я желала отцу смерти… и я ненавидела его так сильно, что хотела убить. Разве хоть один ребенок должен быть знаком с этим чувством?

А моя мать! Я знаю, что она слышала мои крики, слышала удары ремня по телу. Слышала боль в моем голосе, когда я звала на помощь… И ни разу не защитила меня. Я была ее маленькой девочкой, но она ни разу… (Она тихонько заплакала и вытерла слезы.)

Знаете, чего я долго не могла понять? Почему мы не могли уйти жить к бабушке. У нее был большой дом, и я всегда считала свободные спальные места и удивлялась, почему мы не можем остаться. Нам было куда уйти, но мама держала меня под одной крышей с этим чудовищем. Она позволяла ему избивать меня и моего младшего брата… Я сказала ей, что мы все можем сбежать. На что она ответила: “Ты знаешь, что не можем. Твой отец никогда не даст мне уйти. Не говори об этом. Этому не бывать. И больше не поднимай эту тему”. У меня опускались руки, я все время боялась, и мне было не с кем поговорить. Я усвоила, что мое мнение не имеет значения – наверное, поэтому попыталась выразить свои чувства на бумаге. Я чувствовала себя одиноко и не знала, кому могу доверять».

Когда убивают доверие

Атмосфера страха, безысходности и предательства на много лет оставила у Ким отпечаток на способности разбираться в людях и ситуациях, и она не могла выработать собственный точный определитель эмоций. Уйдя из дома, она стала бросаться в крайности в ситуациях, связанных с доверием к людям. Это случается со многими дочерьми, не получившими в детстве защиты. Они могут ошибочно полагать, что все хотят сделать им больно или предать их, и верить, что они одни в опасном мире. Страхи, сомнения и ожидание худшего могут свести на нет духовную и интимную близость. В конце концов, если вы не можете доверять собственной матери, почему остальные должны вести себя по-другому?

Или, что парадоксально, они могут уйти в другую крайность и начать верить всем подряд, страстно желая найти того, кто позаботился бы о них, при этом игнорируя предупреждающие знаки и в результате сходясь с людьми, которые опять сделают из них жертву. Женщины, которых не защищали в детстве, не верят, что достойны быть любимыми: на подсознательном уровне они думают, что если бы действительно были достойными, то матери не допускали бы измывательств над ними. «Я не верю, что со мной случится что-то хорошее», – говорит себе женщина, которую не защищали в детстве.

«Меня не полюбит хороший и добрый человек». Многие взрослые, подвергавшиеся насилию в детстве, подсознательно тянутся к людям и манере поведения, знакомым с детства. А для таких дочерей, как Ким, это часто означает неуравновешенного и потенциально опасного партнера.

В колледже Ким встретила Алекса, умного и общительного студента, изучавшего бизнес. Она сказала: «Мне казалось, что жизнь наконец-то налаживается. Появился человек, который на самом деле меня полюбил». И когда после года отношений он сделал ей предложение, она ответила восторженным согласием, хотя уже замечала намеки на его взрывной характер, что беспокоило ее с самого начала.

 

Ким: «Оглядываясь назад, я вспоминаю те мгновения, когда понимала, что будут неприятности. Он мог накинуться на официантку, потому что еду принесли несколькими минутами позже, чем ожидалось. Или вступить в словесную перепалку с сумасшедшим на улице вместо того, чтобы просто пройти мимо. Меня тревожило такое поведение, но это случалось не часто, поэтому я все списывала на то, что у него был плохой день».

 

Ким наблюдала зачатки его вспыльчивости, и они пугали ее, но она смогла приспособиться к ним: не стоит недооценивать силу привычки. Однако то, как к ней относились в детстве, не до конца ее сломало; определенная часть ее личности осталась сохранной, и именно она позволила Ким разглядеть настоящего Алекса.

Это спасло женщину от нескольких лет брака, когда ярость Алекса с ревом обрушилась на нее.

 

Ким: «Я многое прощала Алексу. Он был нормальным, пока был трезв, но, начав много пить, он стал отвратительно себя вести. У него был ужасный характер, пугавший меня после рождения Мелиссы. Когда он злился, он становился похожим на моего отца. Однажды она пробил стену кулаком и разбил наш самый красивый сервиз, потому что ему не понравилось, что я сделала на ужин. Когда это случилось, я поняла, что надо подавать на развод, чтобы защитить себя и свою дочь. Я поклялась, что не буду вести себя по отношению к ней так, как вела себя моя мать по отношению ко мне».

 

Бросив Алекса, Ким повела себя твердо и мужественно. Ей стало страшно, насколько близка оказалась она к тому, чтобы на нее снова подняли руку, и насколько близка оказалась ее дочь Мелисса к тому, чтобы расти с насилием в доме. Ким нашла группу поддержки жертв насилия в детстве и «проглатывала» одну за другой книги по теме. Она обнаружила, что не одинока, и черпала новые силы из общения с единомышленницами, понимающими, через что ей пришлось пройти.

До недавнего времени Ким полагала, что оставила прошлое позади. Она стала успешным писателем, а ее второй муж Тодд, успешный аптекарь, с нежностью относился к ней и Мелиссе. В ее жизни было много радостей, но болезненный конфликт с Мелиссой очень тревожил ее.

Прежнее решение, которое в свое время помогло пройти через трудный период: «Я никогда не стану такой, какой была со мной моя мать», – сейчас вновь напомнило о себе. Ким опасалась, что если не будет постоянно следить за дочерью, то обязательно превратится в подобие собственной матери. Поэтому, в противовес своему страху, она установила жесткую дисциплину и гиперопеку. Старый вопрос о доверии опять был актуален, и хотя разумом она понимала, что Мелисса – девушка ответственная и уравновешенная, все же ожидала от нее худшего. Женщина просто не знала, как найти золотую середину.

Когда мы начали прорабатывать ее проблему вместе, Ким постепенно осознала, что именно перенесенные ею в детстве ужасы оказались у истоков тревожности по отношению к дочери. И то и другое стало беспокоить ее значительно меньше после того, как мы освободили ее от боли и влияния прошлого. Ким смогла ослабить контроль над Мелиссой, и с течением времени, благодаря доброй воле обеих сторон, им удалось восстановить любящие отношения, об утрате которых Ким так беспокоилась.

 

Нина: когда жертва становится злодеем

Многие незащищающие матери довели до ужасающего совершенства умение оправдывать насильственное поведение, обвиняя дочь в том, что она сама его «спровоцировала».

На первом сеансе Нина, сорокавосьмилетняя женщина, работающая системным аналитиком, рассказала, что хочет научиться лучше ладить с людьми и повысить самооценку. Невысокая и морщинистая, с седыми волосами, убранными в косу, и без намека на макияж, она никогда не была в серьезных отношениях.

Я спросила ее, какой она видит себя.

 

Нина (опустив глаза): «Я невзрачная и неуклюжая. Нос у меня слишком большой, а глаза слишком близко посажены. Никто меня не полюбит. Стоит только посмотреть в зеркало – это сразу видно».

 

Я сказала ей, что зеркало нейтрально. Оно не говорит: «Ты невзрачная» и «Никто никогда тебя не полюбит». Но она регулярно слышала эти слова от отца и от матери.

 

Нина: «Дома я была белой вороной. Они хотели красивую блондинку, а я уродилась низкой, темноволосой и нескладной, всегда обо что-нибудь спотыкалась. Дело в том, что у меня заболевание суставов, и в детстве из-за этого я была очень неуклюжей. Я постоянно падала. Суставы были нестабильны, но причину я узнала не скоро. Мама не особо верила в докторов. Она говорила: “Ты постоянно падаешь, чтобы привлечь внимание и спровоцировать отца”».

 

«На что?» – спросила я.

 

Нина (после долгой паузы): «Избить меня. Он начал бить меня, когда я падала. Он говорил, что я все делаю нарочно. Потом он бил меня всякий раз, когда у него было плохое настроение. Кулаками. Ремнем… Я боялась падать, но не могла это контролировать. Когда я была маленькой, сидела в комнате, пока он не уйдет на работу, чтобы не встречаться с ним».

 

Как большинство незащищающих матерей, мать Нины стала жесткой и критикующей, перекладывая вину на дочь, чтобы оправдать свою трусость и пренебрежение. «Перестань огорчать отца, – говорила она испуганной дочери. – Перестань говорить о нем плохо, я не хочу это слышать». Она поддерживала жестокое поведение мужа и разрушала психику дочери, говоря ей: «У тебя нет сочувствия, он работает как проклятый. Ты не знаешь, что значит иметь семью».

 

Низ – это верх, а верх – это низ: все не так в этой извращенной логике домашнего насилия. Маленькая Нина, со своим слабым здоровьем и нелеченым физическим отклонением, стала «злодеем», а отец – «жертвой», хотя его собственный ребенок боялся и прятался от него. «Будь с ним помягче, улыбайся и говори “Доброе утро”», – поучала мать. Нужно было улыбаться человеку, избивавшему тебя.

А в это время мать разрушала самооценку дочери.

 

Нина: «Глядя на меня, она обычно мотала головой, будто я – проклятье, с которым ей приходится жить. И говорила, какая я страшная».

 

С большим упорством Нина строила собственную жизнь, как только стала настолько взрослой, чтобы покинуть дом. Она закончила компьютерные курсы, скопила денег и уехала так далеко, как только смогла. Но с собой она взяла слова матери и бесконечно прокручивала их в голове, тем самым претворяя в жизнь:

• Ты эгоистка.

• У тебя нет сочувствия.

• Ты страшная.

• Ты кривая.

• Ты никогда не найдешь себе мужчину.

Неудивительно, что Нина была жутко стеснительна и замкнута. Она ни с кем не общалась и избегала любого контакта с людьми, кроме как по работе, потому что была уверена, что ей причинят боль, будут плохо о ней говорить и обвинят во всем, что пойдет не так.

Мы с ней начали откапывать ее настоящую из-под обломков, оставленных матерью, но через пару одиночных сеансов я почувствовала, что Нине как никому другому требовались особые условия, чтобы она смогла перешагнуть через свою замкнутость. И для этого идеально подходила групповая терапия. В связи с тем, что в тот момент у меня не было групповых сеансов, я направила Нину к проверенному специалисту и пообещала, что мы закончим свою часть работы, как только она почувствует себя свободно в группе. Ее пугала идея выступать перед другими людьми, но после второго сеанса она нашла в себе смелость, чтобы открыться. Она призналась, что люди ее слушали. Через какое-то время Нина смогла без страха смотреть участникам группы в глаза и впервые в жизни испытала удовольствие от общения с людьми.

Когда мать теряет контроль

Тяжело испытывать предательство и пренебрежение матери. Но ощутимее и больнее всего, когда сама мать применяет насилие.

Неожиданно рука, которая должна ласково гладить, сжимается в кулак. Или тянется за ремнем, вешалкой или деревянной ложкой. Женщина, которая должна дарить любовь, смотрит на вас или сквозь вас глазами, полными ненависти. А потом она наносит удар. Ее ярость меняет все вокруг. Обычные кухонные предметы становятся оружием. На нежном детском теле появляются синяки, и даже ломаются кости. Мать становится монстром, а мир, который должен быть безопасным, рушится.

В начале карьеры, работая со взрослыми, подвергавшимися избиению в детстве, я предполагала, что в семье именно отец или другой мужчина применяет физическое насилие над детьми. Но опыт показал, что матери тоже вносят свою лепту, поднимая руку на детей.

У таких женщин сильные нарушения психики, у некоторых это переросло в болезнь. И когда их злят, они перестают контролировать свои импульсы. Ярость овладевает жестокой матерью, и в лице дочери она видит всех, кто когда-либо причинил ей боль или разочаровал. Ребенок пробуждает в ней неосознанный гнев, обиды, чувство несостоятельности и боязнь отверженности, становясь «мусорным ведром» для всякой мерзости, хранящейся внутри такой матери.

Моя клиентка Дебора привела жуткий пример.

 

Дебора: «В детстве я никогда не знала, когда мама взорвется и как сильно разойдется. Наш дом был настоящим адом: постоянные крики, скандалы, выяснение отношений, непредсказуемая жестокость. Она была бешеной. Она била меня по лицу и по голове, сильно, бессчетное количество раз. Она лупила меня по рукам и по спине проволочными вешалками. А когда я убегала в ванную, чтобы спрятаться, она преследовала меня и вскрывала замок карандашом. Она орала на меня и говорила, что я избалованная и испорченная девчонка. Потом снова била и таскала за волосы. Она заставляла меня часами стоять в углу носом к стене за непослушание, а когда ноги подкашивались и я падала, она поднимала меня за руку и била сзади по ногам, пока я не вставала самостоятельно. Она была беспощадна… Не могу понять, как можно быть таким жестоким к маленькому ребенку. Не знаю, как я выжила».

 

Дебора: как справиться с гневом

Я встретилась с Деборой, сорокаоднолетней женщиной, работающей графическим дизайнером в небольшой, но развивающейся компании, после того, как она написала мне электронное письмо, попросив устроить сеанс рано утром. У нее была размолвка с восьмилетней дочерью, и она ужаснулась тому, как сильно разозлилась. «У меня проблемы», – написала она. Несколько дней спустя она вошла в мой кабинет бледная и нервная. После стандартных общих вопросов я попросила ее рассказать, что произошло.

 

Дебора: «На днях чуть не ударила дочь и сама себя испугалась. Я так разозлилась, что не осознавала, что делаю, и, думаю, могла даже ударить. Я сдержалась, но была так близка к этому, а ведь я клялась, что никогда этого не сделаю… Меня не извиняет то, что в последнее время у меня сильный стресс. У нас трое детей младше десяти, мой бизнес растет – и это замечательно, – но я постоянно работаю и прихожу домой никакая. В четверг я вернулась, а Джессика, восьмилетняя дочь, была в гостиной и одна смотрела телевизор. Остальные дети смотрели с отцом матч наверху. Не знаю, что за муха укусила эту девчонку. Она сделала крепость из диванных подушек и притащила туда еды. Должно быть, она играла с собакой, потому что по всему полу был раскидан попкорн и на ковре виднелись пятна от разлитой кока-колы. Она сидела посреди этого беспорядка и смотрела какое-то дурацкое шоу. Я взяла пульт, выключила телевизор и стала диктовать свои условия. Я велела ей убрать грязь и идти спать, как только закончит, пообещала, что она останется без телевизора как минимум на неделю, и запретила есть перед телевизором, пока я снова не разрешу.

Она продолжала сидеть. А когда я велела ей приступать, то услышала, как она еле слышно назвала меня старой каргой. Я взорвалась и начала кричать на нее… Это было ужасно. “Как ты смеешь так со мной разговаривать! Да кто ты такая, неблагодарная мелкая тварь? Ты меня достала. Я надрываюсь ради вас…” Я никогда не говорила так с детьми. Поводок лежал на столе, я потянулась за ним и почувствовала, как моя рука поднимается, чтобы… Боже, Сьюзан. Джессика была в ужасе. Мне хорошо знаком этот взгляд. Такой же был у меня в детстве, когда мама собиралась меня ударить. Я что, превращаюсь в свою мать? Этого нельзя допустить. Мама была сумасшедшей. Я тоже схожу с ума? Во мне столько гнева».

 

Я уверила Дебору, что гнев – это просто сильное чувство. И совсем не значит, что она сумасшедшая. У Деборы были причины расстроиться, но на собственном опыте она уже поняла, что крики и избиение не учат ребенка ничему хорошему. Злость порождает злость. Деборе нужно было поработать над гневом, который она подавляла в себе. А для этого требовалось разобраться с насилием, которому она подвергалась в детстве.

Дебора рассказала, что мать начала избивать ее лет с трех-четырех, и в красках описала ужасные формы, которые принимали эти побои. Став достаточно взрослой, чтобы покинуть дом, она сформулировала свою главную задачу: оставить насилие в прошлом и больше никогда не пускать его в свою жизнь. Она обрубила все контакты с матерью, когда поступила в колледж, хотя для нее это означало совмещение двух работ, чтобы обеспечить себя. Одна из фирм занималась графическим дизайном, и здесь Деборе предложили постоянное место, как только она получила диплом. А несколько лет назад она ушла оттуда, чтобы открыть собственную компанию, специализирующуюся на веб-дизайне.

 

Дебора: «Я действительно думала, что все наладилось, как только перестала общаться с мамой. Особенно когда появились дети и у меня была своя семья. После рождения ребенка трудно представить, как кто-то, особенно твоя собственная мать, может причинить боль своей маленькой девочке. Ведь мы с этой женщиной были связаны одной пуповиной. Я была внутри нее. Мне знакомы эти чувства, когда ребенок растет в утробе, когда ты впервые видишь его лицо… Быть такой жестокой… Как она могла? Одна мысль об этом приводит меня в бешенство».

 

Дебора, как и другие избиваемые дочери, из-за причиненных матерью боли, издевательств и унижения носила в себе вулкан ярости. И теперь, увидев, как он извергается на ее собственного ребенка, она жила в страхе, что это может повториться. И страх был оправданным: без лечения сильные эмоции, вызванные физическим насилием, могут привести к тому, что дочери могут сами начать его применять.

Просто попросить прощения

Дебора понимала, что самой главной задачей было наладить отношения с дочерью. «Джессика фактически прячется от меня, – сказала она. – Она все еще боится, а я не знаю, что делать. Думаю, я нанесла ей травму».

Я предложила ей сначала попросить прощения. Извинения – лучшее, что вы можете дать ребенку, если были не правы. Это поможет дочери понять, что вы не боитесь быть уязвимой и честной, что вы достаточно уважаете ее для того, чтобы признать свои ошибки. Также целесообразно было бы попросить Джессику вести себя лучше. Я сказала: «Вы должны попросить ее уважать вас настолько, чтобы понимать, как много вы работаете и какой уставшей возвращаетесь домой, и что для вас очень важно, чтобы она убирала за собой беспорядок».

Позже Дебора сообщила, что извинения прошли «на ура». Когда она протянула к Джессике руки, дочь прибежала обниматься и расплакалась, а Дебора гладила ее волосы. Сейчас Дебора работает над тем, чтобы искоренить свой гнев, и на наших сеансах мы сосредоточиваем внимание и на ее гневе, и на ее горестях.