Первый Всесоюзный слет парашютистов

Зулейха Сеидмамедова

(1919-1999)

«ЗАПИСКИ ЛЕТЧИЦЫ»

(Баку, 1963 год)

 

Имя Зулейхи Сеидмамедовой, прошедшей славный боевой путь от летчицы Бакинского аэроклуба до министра социального обеспечения Азербайджана, широко известно в нашей республике и за ее пределами. В своей книге она живо и увлекательно рассказывает о том, как в числе первых девушек-азербайджанок стала летчицей, училась в Военно-воздушной Академии, встречалась с В.Чкаловым, М.Расковой и другими видными летчиками. В годы Великой Отечественной войны З.Сеидмамедова была штурманом женского истребительного авиаполка и храбро сражалась с немецко-фашистскими захватчиками. В книге приводятся воспоминания о боевой деятельности полка, воспоминания о боевых подругах и летчицах.

 

 

«Летать в небе – разве это женское дело?»

 

Детство… Вижу себя маленькой худенькой девочкой. Ранним, ранним утром, услышав гул мотора, выбегаю во двор, прикрывшись ладонью от солнца, долго гляжу в синеву неба, провожаю взглядом самолет. Пытаюсь представить себе храбреца, который летит высоко над землей, один в бескрайнем пространстве. Кто он, осмелившийся взлететь выше птиц?

Я любила высоту. Каждое лето мы с родителями выезжали в пригородное селение Шувеляны, на дачу. Там росли инжировые и тутовые деревья. Я взбиралась на самые высокие. Мне нравилось смотреть сверху на плоские крыши домов, на сады и виноградники, на море, отороченное у берега белым кружевом прибоя.

— Зулейха! – обеспокоенно звала мать. – Где ты, Зулейха?

Притаюсь среди зеленых ветвей, молчу. Но мать хорошо знала мои повадки.

— Думаешь, не вижу? – кричала она. – Слезай сейчас же! – И вздыхала, разглядывая свежие царапины на моих ногах и руках: – В кого ты уродилась такая? Лазаешь всюду как мальчишку.

И еще я любила быстроту.

У наших соседей была лошадь, прозванная за буйный нрав «Сумасшедшей». Я часто поглядывала на нее: очень хотелось прокатиться на этой норовистой лошадке. И вот, как-то вижу: стоит «Сумасшедшая», запряженная в коляску, а в коляске никого нет. Недолго думая, я прыгнула в нее, гикнула. «Сумасшедшая» рванулась с места и понесла. Взрослые повыскакивали из дома, кричат в ужасе «Стой! Стой!», бегут за коляской. Какое там! Лошадь несется во весь опор – только мелькают дома, заборы, деревья. Никогда не забыть мне этой бешенной скачки по ухабам…

Мое детство и юность прошли в Баку. В те годы нефтяная промышленность республики оснащалась современной техникой. Ее бурный рост требовал новых молодых кадров. В моей семье считалось само собой разумеющимся: я окончу среднюю школу и поступлю в нефтяной институт, стану инженером-промысловиком.

Но судьба распорядилась по-иному. Вернее, я сама распорядилась своей судьбой, избрав другой путь.

Однажды солнечным апрельским днем наш школьный учитель физики Джумшуд Эфендиев организовал экскурсию на Бакинский аэродром. Мы, семиклассники, во все глаза глядели на самолеты. Впервые я увидела их так близко – они мне казались удивительно красивыми, непостижимыми. Живые крылатые существа! А ведь это были всего лишь старенькие монопланы «К-5» или, иначе, «Катюши», доживающие свой век.

Я залезла в кабину самолета, несмело коснулась рукой приборной доски…

— Эй девочка, трогать ничего нельзя!

Услышав грозный окрик, проворно спрыгиваю на землю. Вижу: в кабину одного из самолетов забрался летчик, молодой парень в шлеме и комбинезоне. Другой стоит на земле, держась за конец пропеллера. Я слышу загадочные слова:

— Контакт

— Есть контакт!

Тот, что на земле, отскакивает в сторону. Рев мотора, вихрь ветра… Самолет побежал – все быстрее, быстрее… Вот его колеса оторвались от земли – чудо, свершившееся у нас на глазах!

Учитель Эфендиев объясняет почему, почему самолет летает, как держится в воздухе, какие силы действуют на крыло. Я слушаю и не слушаю. Зачарованно смотрю на крылатую машину, уходящую в просторное небо. Незнакомое прежде чувство, беспокойное и сильное, возникает в глубине души. Оглядываюсь на Бегим Бабаеву, лучшую мою школьную подругу. У Бегим широко горят глаза. Мы понимаем друг друга без слов: мы обе во власти общего чувства…

Но прошло еще немало времени, прежде чем мечта превратилась в реальность.

Когда я сказала матери, что хочу стать летчицей, она испуганно уставилась на меня. Летчицей?! Этого еще недоставало…

Мать выросла в совсем другое время. Тогда девочка-азербайджанка и мечтать не смела ни о чем таком. В десять лет ей навсегда закрывали лицо чадрой. А потом, спустя три – четыре года, ее, в сущности, еще ребенка, выдавали замуж – просто-напросто продавали за шелк и золото. Безмолвная, бесправная, она скользила неслышной тенью по дому за глухим забором, за слепыми стенами комнаты. Подать, принести, убрать… Повинуйся мужу – вот все, что от тебя требуется.

«Беспощадно солнце Востока, – говорили иные мудрецы, – Оно преждевременно старит, иссушивает женщину.»

Нет, солнце востока здесь ни при чем. Много ли солнца видела женщина, с головы до ног закутанная в черную чадру? Жестокие законы шариата, работа без отдыха, жизнь без радости – вот отчего преждевременно состарилась женщина.

Живительный воздух революции развеял кошмары прошлого. Женщина-азербайджанка воспрянула к новой жизни. Девочки в нашей семье, конечно, не знали никакой чадры. Мы учились в советской школе, носили красные пионерские галстуки, и все дороги были для нас открыты – выбирай любую.

В семье было решено, что я буду учиться на инженера-нефтяника. Моя мать, Мина Алескеровна, радовалась этому: пусть дети вырастут образованными. Она и сама тянулась к учению: записалась в кружок ликбеза, стала учиться грамоте. Но когда я высказала матери свое сокровенное желание, она испугалась:

— Что ты, что ты, Зулейха? Разве это женское дело – летать в небе? И не думай даже!

Я решила молчать до поры до времени. Шли годы. Я переходила из класса в класс, готовилась поступить в институт. Но беспокойное чувство, которое я испытала в тот ветреный апрельский день на аэродроме – не забывалось. Правда мне и самой становилось страшновато, когда я пыталась представить себя летчицей в самолете. А не закружится ли у меня голова там наверху? Да и вообще – возьмут ли меня такую маленькую на самолет?

 

 

Студенческий аэроклуб

 

Школа, прощай! Я студентка промыслового факультета Азербайджанского нефтяного института им. Азизбекова. Новые заботы поглотили меня – и отодвинули на время мечту об авиации. Забот было много: семинары, первое знакомство с высшей математикой и конечно, гроза первокурсников – начертательная геометрия.

Но вот однажды, ясным осенним днем, заявляются во время перерыва в нашу группу Володя Ткаченко, член институтского комитета комсомола, и студент-энергетик Николай Шестопалов.

— Ребята, – говорит Володя. – В выходные организуем экскурсию на аэродром. Есть у вас желающие?

Аудитория отозвалась гулом заинтересованных голосов.

— Тихо! – крикнул Володя. – В общем, кто хочет, записывайтесь у Николая. – Он хлопнул Шестопалова по плечу. – Знаете его? Он у нас старый авиатор.

«Старый авиатор» усмехнулся. Он был на курс или на два старше нас, а к авиации имел такое же отношение, как и мы.

Так я второй раз попала на Бакинский аэродром. И вновь меня охватило знакомое беспокойное чувство, когда я увидела крылатые машины и услышала буйную песню пропеллеров.

Шумной, веселой гурьбой мы ходили по полю, слушали объяснения летчиков и техников аэроклуба. А потом… Потом наступило главное: аэроклубовцы «катали» нас на самолетах «У-2».

Подошла моя очередь. Круглолицый, краснощекий летчик Виктор Ивлев смерил меня критическим взглядом:

— Маму звать не будешь?

— Нет, – прошептала я.

— Ну, залезай.

Я поставила ногу на крыло самолета и взобралась во вторую кабину. Ивлев крепко привязал меня ремнями к сиденью. Дал мне шлем и очки.

Взревел мотор. Я сидела как во сне, боясь пошевельнуться. Самолет побежал по взлетной полосе. Упругий ветер бил в лицо, врывался в легкие. Не помню, не заметила, как наш «У-2» оторвался от земли. Помню только странное ощущение: будто что-то оборвалось во мне.

Самолет набирал высоту. Я сидела, вцепившись пальцами в сиденье, и, кажется, ничего не видела, кроме круглой головы Ивлева, обтянутой шлемом. Ивлев обернулся, взглянул на меня, ободряюще улыбнулся. Что-то крикнул – я не услышала в реве мотора, в свисте ветра. Он мотнул головой, показал жестом – мол, смотри вниз.

Я выглянула из-за борта кабины и увидела, как далеко внизу медленно плывет земля – желто-серая земля Апшерона. Мне показалось, будто она расчерчена на квадраты и прямоугольники. А потом, я увидела море. Огромное, синее, гладкое… У меня дух захватило от красоты. Я просто глаз не могла оторвать от моря.

Ивлев был лихим пилотом. Вдруг он стал резко набирать высоту. Я и опомниться не успела, как повисла на ремнях вниз головой. Это была «мертвая петля»…

В общем, «покаталась» я на славу. Ивлев посадил самолет, отстегнул ремни, спрашивает, открыв в улыбке плотные белые зубы:

— Страшно было?

— Нет, говорю. А сама еле пальцы отодрала от спасительного сиденья.

— Ну, молодец, – говорит Ивлев. – А что ты видела сверху?

— Степь видела. Домики… и море.

— А железную дорогу видела, как электричка шла?

— Нет…

А сама думаю про себя: никогда не смогу я летать как этот летчик. Куда мне…

На следующий день в институте только и было разговоров, что о Воздушном Флоте. С интересом слушали мы Николая Шестопалова. Этот студент-старшекурсник, из рабочих парней, был главным энтузиастом. Он просто бредил авиацией.

Кажется, в тот самый день и возникла мысль – создать студенческий аэроклуб.

Авиационная горячка охватила институт. Будущие летчики стали собирать деньги на самолет – потому что, какой же это аэроклуб без собственного самолета? Конечно, студенческие стипендии – не слишком обильный источник средств. Но нам помогает Осоавиахим, помогает дирекция института.

И вот через некоторое время создан первый студенческий «воздушный флот»: один самолет «У-2», три планера и два парашюта. Ну что ж, с этим уже можно было начинать штурм неба…

Укомплектовано шесть летных групп, четыре планерных и одна парашютная. Можно приступать к занятиям. 6 января 1934 года – знаменательный день для нашего института: в этот день состоялось торжественное открытие студенческого аэроклуба. Его начальником утвердили все того же неугомонного Шестопалова.

А затем последовало всесоюзное признание. Николай Шестопалов был послан в качестве представителя АКНИ – единственного в советском союзе втуза с собственным аэроклубом.

Занятия в летных группах поначалу носили достаточно условный характер: не было специальной литературы, не было приборов и схем. Мы срисовывали в тетрадки схемы, который чертил мелом на доске наш инструктор, понемногу осваивались с авиационной терминологией – словом, хоть и с грехом пополам, но все же теоретические занятия продвигались. Хуже было в планерных группах: из-за отсутствия инструктора занятия там вскоре прекратились. В парашютной же группе они и вовсе не начинались.

— Напрасная затея, – ворчали наши скептики – Ничего у вас не получится с вашим аэроклубом.

Но время показало, что затея не была напрасной.

 

Мы – учпилоты

 

Весной того же 1934 года Бакинский аэроклуб получил собственный аэродром возле поселка Забрат. Вернее, это был просто участок степи, кое-где поросший жесткой верблюжьей колючкой и усеянный камнями.

Мы сами очищали поле: таскали на носилках камни, ворочали валуны, разравнивали бугорки. Ведь аэродром должен быть ровным и гладким, как стол. Бывало, поднимешь камень, а под ним – скорпион.

Почти все свободное время мы, комсомольцы-аэроклубовцы, пропадали на Забратском аэродроме. А когда началось лето, решили организовать свой студенческий авиалагерь. Бюро Пролетруда и Азкомитет союза нефтяников помогли нам добыть необходимые средства. Бакинский аэроклуб тоже охотно помогал нам. Мы получили еще один учебный самолет, а кроме того – палатки для жилья. Если добавить к этому новенькие синие комбинезоны и шлемы, которые раздобыл Сережа Осипян, энергичный заместитель начальника нашего аэроклуба по хозяйственным вопросам, – то следует признать, что снабжены мы были отлично.

В начале июля открылся наш студенческий авиалагерь. Неподалеку от аэродрома забелели палатки, в вечернее небо взметнулось пламя костра, и далеко по степи разнеслись веселые песни.

Учпилоты – ученики-пилоты – так мы теперь назывались.

…3 часа 30 минут утра. Бодрый звук трубы плывет над лагерем. Подъем! Поеживаясь от ночного холодка, выскакиваем из палаток. Еще темно. Зарядка, умыванье. После немудрящего завтрака мы выкатываем из ангара самолеты. Идет осмотр и проверка. Инструктор и техник садятся в машину, взлетают и делают круг над аэродромом.

А вот и солнце. Оно серебрит плоскости самолета, мягко освещает степь и нас, учпилотов в синих комбинезонах. Мы стоим на старте и ждем своей очереди.

Первые показные полеты… Мне очень хотелось, чтобы инструктором у нас был Ивлев – тот самый летчик, который «катал» нас во время экскурсии. Но и я и мои подруги попали к другому инструктору – Нарышкину.

Когад мы впервые увидели его – маленького, тщедушного – мы расстроились. Он показался нас стариком, хотя ему, должно быть, не больше тридцати. Да и Нарышкин, помнится, не испытал особой радости от знакомства с нами.

— Черт знает что, – ворчал он. – Дали каких-то девчонок на мою голову.

«Девчонок» было пять: Нина Таланкина, Тася Краева, Бегим Бабаева, Нина Габелова и я. Мы все жили в одной палатке. Я была самой младшей и к тому же – самой маленькой. Подруги считали своим долгом всячески меня опекать.

— Зуля, будь осторожна в воздухе.

— Зуля, не заплывай далеко. (Это когда мы ездили купаться в море).

— Тоже мне учпилот, – пробурчал Нарышкин, иронически прищурясь на меня. – Подросла бы немного что ли…

И вот подходит моя очередь. Нарышкин берет меня в показной полет. Я залезаю в заднюю кабину и, перекинув ремни через плечи, пристегиваюсь к сиденью.

Приготовления закончены.

— Контакт!

— Есть контакт! От винта!

Заработал мотор. Самолет, покачиваясь и вздрагивая всем корпусом, стоит на красной черте, ожидая сигнала стартера. Взмах белым флажком – путь в воздух открыт. Машина бежит по взлетной полосе, набирая скорость. Рев мотора резко усиливается. Костыль чертит сухую землю аэродрома, волоча за собой облако пыли.

Но вот костыль отрывается от земли, хвост поднимается, машина бежит на колесах, беря полный разбег. Уходит, уходит земля… Мы в воздухе.

Хорошо ведет машину Нарышкин! Он сидит передо мной, в своей кабине, как-то легко и непринужденно точными движениями управляет самолетом. Должно быть, здесь, в воздухе, он чувствует себя лучше, чем я на земле…

Летим над промыслом. Высота небольшая – метров триста. Невольно думаю: не задеть бы колесами верхушки нефтяных вышек. Нарышкин оглянулся, весело посмотрел на меня. Затем он отдал ручку чуть вперед и, повернув влево, ввалил машину в глубокий вираж. Вот это да! Левое крыло нацелилось в землю, правое – в небо. Нос как бы бежит по линии горизонта, описывая правильную окружность. Дух захватывает!

Машина выравнивается, набирает высоту. Ровно гудит мотор. И меня вдруг охватывает такая радость, такое счастье и ощущение полета, что и передать не могу…

Кое-что мы, учпилоты, уже знали из теоретического курса. Теперь начинается практика. От шлема Нарышкина к моему шлему тянется резиновая трубка, она вставлена в дырочку возле самого уха. (Теперь не могу вспомнить без улыбки это примитивное средство связи). Слышу скрипучий голос Нарышкина:

— Внимание! Отпускаю управление, бери на себя!

Впервые моя рука ложится на ручку управления, нога ощущает упругую педаль. Я стараюсь точно выполнять команды Нарышкина. Я веду машину, и она мне повинуется! Она послушно взмывает кверху, когда я беру ручку на себя…

— Спокойно! Не рви! – командует Нарышкин, – Теперь отдай вперед…

Он терпеливо учит меня управлять самолетом. Понемногу я привыкаю, и с каждым полетом чувствую себя уверенней в воздухе.

Мы поначалу обхаживали самолеты как диких зверей, которых надо укротить. Знакомились с их повадкой, с их капризами. Иногда это ознакомление проходило не безболезненно. Помню, возвратился из очередного полета Виктор Ивлев. Он ловко посадил машину у красной черты, выключил мотор и выпрыгнул из кабины. Мы стояли рядом, и Нина Габелова тронула рукой остановившийся пропеллер…

Не трогай! – заорал Виктор, но было уже поздно.

Мотор вдруг чихнул и, и пропеллер, сделав пол-оборота, ударил Нину по голове. Нина упала, потеряв сознание. Мы страшно перепугались. Пострадавшую увезли в ближайшую больницу – Сабунчинскую. На другой день мы с девочками навестили Нину. Она уже оправилась от удара и вышла к нам в коридор. Мы так и ахнули: не узнать нашу Нину Габелову. Голова обрита, лицо чудовищно распухло… Мы утешали ее как могли.

— Понимаешь, – объясняли мы наперебой, – оказывается, пока мотор горячий, за пропеллер браться нельзя. В цилиндрах есть еще остаток смеси и если двинуть пропеллер, мотор может «чихнуть», и пропеллер крутанет в обратную сторону, понимаешь?

Нина кивала, в глазах у нее стояли слезы, и от наших сбивчивых объяснений ей легче не стало. И вообще никогда, никогда больше она близко не подойдет к самолету…

Через несколько дней Нина, как ни в чем небывало, появилась в своем синем комбинезоне на поле аэродрома. Она продолжала летать, и в дальнейшем благополучно окончила летную школу.

Дни проходят в напряженной учебе. Над Забратским аэродромом не смолкает гул моторов. А вечерами, после полетов, когда смолкает дневная жара, мы собираемся возле палаток. Звучат мандолина и тар, шутки перемежаются взрывами смеха. Учпилот Алескеров трогает струны гитары, и возникает песня. Голос у Алескерова сильный, красивый.

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Чтоб одолеть пространство и простор…

Мы дружно подхватываем припев:

Все выше, и выше, и выше

Стремим мы полет наших птиц…

Мы очень любили эту песню. Казалось – она сложена о нас. Ведь каждый из нас мечтал об этом – одолеть пространство…

Дальние перелеты… В те годы они только начинались.

В том самом,1934 году, Михаил Громов продержался в воздухе без пополнения горючего 75 часов, пролетев более двенадцати тысяч километров и установив международный рекорд полета по замкнутому кругу. Мы без конца говорили об этом чуде, и я втайне мечтала о том, как я совершу когда-нибудь свой дальний перелет. Многие мои заветные желания осуществились, я стала летчицей и налетала много тысяч километров, но этой мечте – о дальнем беспосадочном маршруте – увы, не суждено было сбыться.

Нам, девушкам-учпилотам, хорошо были известны имена первых советских летчиц – Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко, Веры Ломако, сестер Казариновых и других. Они, как теперь принято говорить, служили для нас маяками.

Я уже испытала свои силы и была убеждена, что смогу летать не хуже наших парней.

 

 

Одна в воздухе

 

Инструктор Нарышкин по-прежнему ворчал и чертыхался, вышучивал свою «девчоночью команду», но я знала: он был доволен мной. Я много летала, пожжет быть, больше других учпилотов. Одной из первых в студенческом аэроклубе я подготовилась к самостоятельному полету.

Этому предшествовала длительная проверка и нудные, на мой взгляд, но необходимые испытания. Сначала со мной летал, как обычно, инструктор, потом командир отряда и наконец – начальник летной части. Летчики гражданской авиации, шефствовавшие над аэроклубом, были требовательны и придирчивы. Когда все убедились, что я умею летать, мне было разрешено совершить первый самостоятельный полет.

Что и говорить, я ожидала этого дня с большим волнением. И вот он наступил – голубой безоблачный день октября 1934 года. Восемь часов утра. Мой «У-2», тщательно проверенный и осмотренный, на красной черте старта. Я одна в кабине. Нарышкин стоит на земле возле самолета, дает последние наставления. Милый наш Нарышкин, он здорово волнуется: ведь я впервые отправляюсь в полет без него…

Стартер взмахивает белым флажком. И вместе с этим привычным взмахом ко мне сразу приходит спокойствие. Автоматическим движением даю опережение и газ. Машина побежала, все быстрее, быстрее. Оторвалась от земли. Набираю высоту. Делаю разворот. Машина слушается меня великолепно.

Одна в воздухе! Передо мной не маячит голова инструктора в кожаном шлеме. Инструктор где-то там, внизу, в белок кругу аэродрома. Стоит и волнуется должно быть: как сядет Зулейха без его помощи?

А мне весело. Я лечу над апрельской степью, над поселками, промыслами, садами. Я вижу бескрайнее море. Вижу, как бежит по ниточкам рельсов электричка. Вижу рыбачьи баркасы на синей глади Каспия.

Лечу одна! Мне хочется петь от счастья. Хочется лететь и лететь в голубую даль – я будто слышу ее властный зов…

Но пора возвращаться. Делаю над аэродромом традиционную «коробочку» и иду на посадку. Сажаю машину прямо к знаку «Т». Ко мне бежит Нарышкин. Машет мне рукой, лицо у него смеющееся, радостное…

Той осенью учпилоты становились пилотами. Вот и мои подруги совершили свои первые самостоятельные полеты. Полетела и Тася Краева, моя однокурсница, тоненькая, хрупкая девушка.

С Тасей приключилось забавное происшествие. Однажды она отправилась в очередной полет. И вдруг мы, ожидавшие на старте, видим: Тася не выполнив задания, идет на посадку. Что случилось? Со всех ног бежим к приземлившейся машине. У Таси лицо белое, испуганное…

— Ой, девочки! – говорит она плачущим голосом, – Мышь в кабине…

Полевые мыши водились на аэродроме в изобилии, и мы всегда проверяли самолеты перед вылетом: не забилась ли мышь под педали или еще куда-нибудь. Тася тоже, конечно, осмотрела машину, но мыши не заметила. Она увидела ее, уже взлетев, когда стала давать газ, – мышь притаилась возле педали, у самой Тасиной ноги, и дрожала от страха. Но Тася испугалась еще больше – она панически боялась мышей. «Я готова была выпрыгнуть из машины», – говорила она нам.

А вот со мной произошел другой случай, отнюдь не забавный, и лишь по счастливой случайности закончившийся благополучно.

Помню, был холодный ветреный день. Я, вырулив на старт, взлетела и стала подниматься в направлении электрической железной дороги. Вдруг – что за черт?! – мотор «закашлял» и резко сбавил обороты. Машина клюнула носом и стала снижаться. «Шурую» сектором газа. Даю газ до отказа – не помогает. Что делать? Я испугалась: мой «У-2» вот-вот врежется в железнодорожное полотно. С трудом перетянула через колею. Земля мчится навстречу, и вместе с нею –телеграфный столб… Сейчас налечу на него правым крылом… Даю сильный крен влево – столб мелькнул под крылом. Пронесло… Удар о землю. Еще… С трудом выравниваю машину; она, подскакивая, бежит по траве прямо на другой телеграфный столб и останавливается в каких-нибудь метрах от него…

Почему же отказал мотор? Ведь я проверила его исправность перед вылетом.

Да, мотор был исправен. Но вот прогрела я его при запуске недостаточно. А на холодном моторе подниматься опасно: он сосет бензин, который не успевает испаряться. И когда в цилиндр засасывается неиспарившийся бензин, мотор снижает обороты.

Еще счастье, что машину удалось благополучно посадить. На всю жизнь запомнила я этот урок: никогда больше в холодную погоду не вылетала, не прогрев хорошенько мотор.

То был год славной челюскинской эпопеи. Мы восторженно говорили о храбрых летчиках, которые глухой полярной ночью летели сквозь пургу, сажали тяжелые машины на торосистый лед и вывозили челюскинцев на Большую землю. Как мы ликовали, когда семерке отважных – Водопьянову, Молокову, Ляпидевскому, Леваневскому, Доронину, Каманину и Слепневу – правительство присвоило высокое звание Героев Советского Союза! Это были первые, самые первые кавалеры Золотой Звезды.

И я, помню, впервые задумалась тогда о том, что профессия летчика обязывает ко многому. Постоянная готовность к опасности, к бою, к подвигу – вот что значит быть летчиком. Сумею ли я: хватит ли у меня душевных сил?

С еще большим рвением и упорством я стала учиться летному делу. Дважды в шестидневку занималась теорией, изучала мотор, сидела за чертежами. А один раз в шестидневку – полеты. Учеба в институте, конечно, шла своим чередом. Нелегко давалось мне это совмещение. Но я была комсомолкой и не искала легких путей.

Я окончила летную группу на отлично и получила звание пилота.

Вот оно, новенькое удостоверение! Как много, как давно я мечтала об этой минуте – вот она наступила. Я – летчица!

 

Под куполом парашюта

 

Впрочем, какая же я летчица, если ни разу еще не прыгнула с парашютом?

— Опасное дело, – говорил мне кое-кто из друзей. – Стоит ли рисковать?

Попробую, – отвечала я. – Не боги же горшки обжигают…

В те годы парашютный спорт – один из самых молодых видов спорта – переставал быть чисто мужским занятием. Всей стране уже были известны имена девушек-парашютисток. О них писали в газетах, им посвящали стихи, и я пристально вглядывалась в их фотографии. Они улыбались мне с газетных полос, молодые, веселые, и будто приглашали меня последовать их примеру: прыгни и ты Зулейха, право же, совсем не страшно…

11 августа 1934 года совершила рекордный прыжок с самолета Зоя Бушева. Через два дня Нина Камнева побила этот рекорд: оставив машину на высоте три тысячи метров, она раскрыла парашют только на высоте триста метров от земли – это был новый всесоюзный рекорд затяжного прыжка.

Затем студентка Ленинградского института физкультуры Вера Федорова установила рекорд высотного прыжка без кислородного прибора: она прыгнула с высоту 6357 метров.

Но и этот рекорд продержался недолго. В 1935 году ленинградка Т.Куталова совершила прыжок с высоты 7750 метров, затем Т.Пясецкая и А.Шишмарева – с высоты 7923 метра. Это уже были не только всесоюзные, но и мировые достижения. Почти восемь километров! Такая высота казалась нам чуть ли не фантастичной.

А затем последовал знаменитый групповой прыжок: шесть девушек – С.Яковлева, М.Барцева, А.Николаева, М.Малиновская, Н.Бабушкина и С.Блохина прыгнули с высоты 7035 метров. О славной шестерке много писали в газетах, весть о них перешагнула рубежи, разнеслась по всему миру. В адрес отважных парашютисток хлынул поток восторженных писем. Среди них попадались и курьезные. Один американец без всяких околичностей предложил девушкам – на выбор – свою руку и сердце. «Прежде всего, кто я такой?», писал он. «Я – юноша, 26 лет, блондин, с голубыми глазами, мой рост – 1 метр 73 сантиметра. Я – владелец одного автомобильного завода в Америке, который приносит мне 1 миллион долларов прибыли в год… Напишите, кому из вас понравилась моя внешность, так как я ищу себе подругу жизни».

Девушки посмеялись, прочитав письмо, и так ответили богатому американскому «жениху»:

«Для нас, советских девушек, Вы слишком бедный, слишком убогий жених, потому что если вы в вашей Америке являетесь хозяином одного автомобильного завода, то мы, в своей советской стране, являемся хозяйками всех фабрик, всех заводов, всех полей. Ни одной из нас вы в женихи не подойдете…».

Я начала заниматься в группе парашютистов. Мы быстро прошли необходимый теоретический курс и в мае 1935 года приступили к практике парашютных прыжков.

Солнечный майский день. Я сижу в кабине самолета, перетянутая парашютными лямками, с ранцем за спиной. На душе радостно и тревожно. Одно дело – теория, другое – выпрыгнуть из самолета на высоте 800 метров…

Накануне мне пришлось выдержать нелегкий разговор с матерью. Мать понемножку привыкла к мысли, что я летаю на самолете, но теперь никак не может понять, зачем мне понадобилось еще и прыгать с самолета.

— Готова? – спрашивает летчик, он уже инструктор парашютного дела Саша Казарин.

Поднимаю правую руку: готова.

Самолет взлетает, набирает высоту. Плывет внизу знакомый пейзаж: город у синей бухты, промысла, зеленые пятна виноградников.

Смотрю на приборную доску. Стрелка альтиметра подползает к цифре «6», затем показывает семь и наконец останавливается восьми. Пилот сбавляет газ – мотор резко меняет тон. Машина ровно идет по прямой.

— Выходи, – командует Казарин.

Вылезаю из кабины. С сильно бьющимся сердцем стою на крыле самолета, держась рукой за борт. Ветер хочет столкнуть меня, сорвать с крыла. Какой бешенный ветер…

— Прыгай!

Прежде всего повинуется рука: она автоматически отстегивает распорку. Но как оторвать вторую руку от борта?

Вижу: Казарин в упор смотрит на меня. И тогда решительно отпускаю руку и делаю шаг в голубую пустоту.

Стремительное падение. Сердце вот-вот выскочит из груди. Раз… Два… Три! Дергаю вытяжное кольцо. Рывок. Тяжелое шуршание шелка – и над головой вырастает большой белый купол. Все в порядке.

Теперь можно посмотреть вниз… Как быстро приближается земля! Отчетливо вижу фигурки, бегущие по серой площадке мне навстречу.

Так, теперь поджать ноги… Приземление. Толчок. Я валюсь на землю и слышу, как кто-то радостно кричит:

— Молодец, Зулейха!

А несколько дней спустя над северным берегом Апшерона проплыл гидроплан. Жители приморского селения Бузовны, нефтяники ближних промыслов смотрели, как он медленно кружил над морем, набирая высоту. Вдруг гул мотора как бы оборвался, и тогда произошло неожиданное: от гидроплана отделилась какая-то точка и полетела вниз. Тут же над ней возник маленький белый зонтик. Люди на берегу встревожились: парашютист, раскачиваясь на ветру, падал прямо в море…

Ага, вон катер помчался к месту его падения. Не опоздает ли? Ведь долго ен продержишься на воде в одежде, с намокшим, отяжелевшим парашютом…

Катер не опоздал. Он принял парашютиста на борт и побежал к берегу. Зря беспокоились люди. Каково же было их изумление, когда парашютист оказался не рослым здоровяком, как представлялось их воображению, а маленькой худенькой девушкой…

Прыжок над морем не был случайной оплошностью пилота: он входил в программу моей подготовки.

Прыжки с парашютом были тогда в новинку для бакинцев. По выходным дням на аэродром приезжало много горожан. Они с интересом наблюдали за прыжками и награждали парашютистов аплодисментами. Особенно тепло приветствовали девушек – первых парашютисток республики – Олю Сосанову, Литвинову, меня.

Я готовилась к Всесоюзному слету парашютистов. Нужно было иметь не менее десяти прыжков, чтобы получить право на слет, в Москву.

Мой десятый прыжок запомнился мне на всю жизнь. В тот день на аэродроме было много народу. Один за другим парашютисты поднимались в воздух и прыгали. Подошла моя очередь. Занимаю свое место в кабине. Самолет поведет Саша Костыгов – один из лучших и, пожалуй, самый отчаянный летчик Бакинского аэроклуба.

— Готова? – спрашивает Саша, улыбаясь мне горячими темными глазами.

Мы в воздухе. Костыгов поднимает руку: вылезай! Привычно взбираюсь на крыло. Тугой ветер бьет в лицо. Держась руками за борт, пробираюсь к задней кромке плоскости, вставляю ногу в скобу на фюзеляже.

— Приготовиться!

Берусь рукой за вытяжное кольцо. Напряженно жду последней команды…

— Пошел!

Сразу отпускаю левую руку от борта, отталкиваюсь… Лечу вниз головой в пустоту, и уже не гул самолета слышу, а шум крови в ушах.

С трудом подавляю желание выдернуть кольцо: нужно сделать затяжку до десяти секунд. Ничего не вижу: лечу сквозь облачко… Считаю до десяти. Не считаю – строчу, как из пулемета. Наверное, и двух секунд не прошло, а я уже крикнула: «Десять».

Нет, так нельзя. Снова: три, четыре, пять… Вдруг увидела землю – она летела мне навстречу откуда-то сбоку. Над собой вижу собственные ноги. Земля приближается со скоростью около двухсот километров в час.

Надо было переменить положение тела… Кровь шумит в голове… До земли – метров пятьсот. Пора! Выдергиваю кольцо. Рывок. Что-то с силой ударяет меня по лицу. Я почти оглушена. Какие-то круги под глазами, из носу хлещет кровь…

Но парашют раскрылся, и я приземляюсь благополучно. Ко мне бегут друзья, лица у них встревоженные…

А произошло вот что: я раскрыла парашют при неправильном положении тела, и пряжка с лямками ударила меня по лицу.

Еще один памятный урок. Ох, много еще надо мне учиться.

 

Незабываемый день

 

В Москве устраивался прием по случаю минувшей 15-летней годовщины советского Азербайджана. Как я была счастлива, когда узнала, что включена в состав делегации знатных людей республики!

21 января 1935 года. Мы в Кремле. В просторном Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца ждем, волнуясь, выхода руководителей партии и правительства. Должно быть, я волновалась больше всех: ведь я была самой молодой в делегации, почти девчонкой. Меня окружают действительно заслуженные люди. Вот стоит известный мастер-нефтяник. Вот ученый с седыми висками. Знаменитый поэт. Прославленная хлеборобка. А я? Чего я, такого совершила? – спрашиваю себя. Ну, первая парашютистка. Одной из первых полетела на самолете. Кого-то повела за собой… Мало, мало еще сделано! И во мне крепнет решимость: все силы, сколько есть, отдам служению моему народу, моей стране. А если понадобится – то и жизнь отдам. До последнего вздоха, до последнего удара сердца…

Начинается прием. И как-то сразу проходит волнение, исчезает скованность. Простота и заинтересованность, с которой руководители страны расспрашивают посланцев Азербайджана, создают атмосферу непринужденности. Идет большой товарищеский разговор – о добыче нефти, о сборах хлопка, о строительстве новой жизни на берегах Каспия, о росте национальной культуры республики. Помню, как тепло отозвался Серго Орджоникидзе о Бакинском рабочем классе, помню некоторые его замечания о путях дальнейшего развития нефтяной промышленности Азербайджана.

Больше двух часов длилась беседа. Я, конечно, помалкивала, но зато слушала, стараясь не проронить ни слова. И все же на какой-то миг оказалась в центре общего внимания.

Начали преподносить подарки. Дошла очередь и до меня.

— А вам остались самые маленькие часики, – слышу чей-то голос.

Ворошилов, улыбаясь, замечает:

— Ничего, она сама тоже маленькая.

В зале веселое оживление, все на меня смотрят – а я не знаю, куда деваться от смущения. Вечно меня маленький рост подводит…

Что было потом? Руководители поздравили в нашем лицеев всех трудящихся Азербайджана с 15-летием советской власти в республике и пожелали новых больших успехов. Республика была награждена орденом Ленина, Михаил Иванович Калинин вручил нам ордена. Под сводами древнего дворца гремит овация.

У меня на груди новенький орден «Знак Почета». Первая награда…

Возвратившись в Баку, мы, члены делегации, много раз выступали на заводах, в колхозах, институтах, рассказывали своим слушателям о встрече в Кремле, делились впечатлениями. Помню, выступала я перед рабфаковцами, перед трудящимися женщинами Баку. Меня тепло принимали, и понемногу я научилась преодолевать естественное смущение, которое охватывает неискушенного человека перед многолюдной аудиторией.

Мне приходилось отвечать на бесчисленные вопросы – главным образом о том, как я стала летчицей-парашютисткой. В газетах появились одно – два стихотворения, посвященных «первой крылатой дочери Азербайджана». И х авторы – молодые поэты – не скупились на возвышенные эпитеты. Что и говорить, все это было приятно и радостно, – но я знала, твердо знала, что обязана много и напряженно работать и учиться, чтобы по-настоящему оправдать доброе расположение моих земляков.

 

 

Инструктор

 

Я окончила специальные курсы в аэроклубе и стала инстру<