И вновь о стабилизации климата

 

Как вы помните, вот уже несколько лет подряд Европу поражают катастрофические наводнения и столь же пагубные засухи. Главную их причину принято видеть в глобальном потеплении, а спасение положено искать в шаманских плясках вроде Кётского протокола.

Между тем и наводнения, и засухи наблюдались ещё тогда, когда температуры в Европе были куда ниже нынешних. Более того, они гармонично сочетаются со сколь угодно сильными зимними морозами. Поэтому ясно: их причина — вовсе не в каких-то изменениях климата, а в том, что долины большинства европейских рек застроены на всём протяжении.

Рейн долго называли сточной канавой Европы. Сейчас — после десятилетий внедрения безотходных технологий — назвать реку сточной невозможно. Но канавой она осталась: вдоль неё почти непрерывна линия зданий, зато отсутствуют пологие берега. Они-то и преобразуют сколь угодно мощный приток воды в широкий — но невысокий и поэтому практически безопасный — разлив.

Спасти Европу от регулярных наводнений могут лишь громадные накопители атмосферной влаги, способные поглощать её быстро, а отдавать очень медленно и равномерно.

Крупнейший такой накопитель в Европе известен давно — это полесские болота. Ещё в советское время было доказано. Причём, как это у нас водится, «от противного».

В 1960-х годах мелиораторы попытались осушить полесские болота, чтобы расширить посевные площади. Первые же успехи проекта обернулись такими тяжкими и разнообразными последствиями на многие сотни километров вокруг, что болота пришлось немедленно затопить вновь.

Разумеется, полесские болота — далеко не единственный в Евразии стабилизатор погодных процессов. С учётом господствующих направлений переноса воздушных масс очевидна ключевая роль ещё и монгольских и казахских степей, и остатков Аральского моря, и нашей собственной тайги.

Все эти природные зоны как бы образуют единую Евразийскую климатическую платформу. На ней строится вся система погодо- и климатообразующих процессов на континенте. Без сохранения всех стабилизаторов климатическая система Евразии разваливается независимо от каких бы то ни было глобальных потеплений и похолоданий.

Немалая часть компонентов Евразийской климатической платформы находится в самой России. Со странами, где лежат остальные звенья платформы, Россия традиционно поддерживает особо близкие отношения. Наше участие в проектах, обеспечивающих сохранение и развитие этой природной цепи стабилизаторов, не только неизбежно, но и полезно всей Евразии.

Для нас же самих весьма важно, что в систему стабилизации климата входит и Среднерусская возвышенность — в частности, Московская область. Следовательно, состояние подмосковных лесов, рек и болот сказывается на погоде не только Москвы, но и Западной Европы. С другой стороны, уровень Москвы-реки связан с теми же факторами, чьё воздействие порождает европейские наводнения.

Нестабильность содержания влаги в атмосфере — далеко не единственный из этих факторов. Едва ли меньше роль буферной влагоёмкости почвы.

Я уже отмечал, что Рейн практически на всём своём протяжении окружён районами сплошной застройки. Скажем, в среднем его течении — Рурском бассейне — найти открытый участок грунта вряд ли проще, чем отыскать золото и алмазы в тамошних шахтах. Понятно, вся вода, выпадающая в виде осадков в окрестностях Рейна, ни на минуту не задерживается в почве (за отсутствием таковой), а скатывается прямо в реку. Разве что в шахты что-то просочится, но оттуда воду немедленно извлекают мощные насосы и сбрасывают всё в тот же Рейн.

Другой традиционный источник европейских наводнений — Дунай — набирает силу в горах, где слой рыхлой почвы впору измерять в микронах. Естественно, все горные ливни мгновенно поднимают уровень реки.

Впитывающей способности сельскохозяйственных угодий среднего и нижнего Дуная просто не хватает для компенсации колебаний потока, стекающего с гор.

В Подмосковье ещё в 1990-х открытых почв — лесных и сельскохозяйственных — хватало, чтобы удержать основную часть осадков. Паводки на здешних реках были достаточно скромны и сравнительно безопасны.

К сожалению, в последнее десятилетие подмосковные поля и леса постепенно уступают место — в лучшем случае коттеджной застройке, а то и вполне урбанистическим пейзажам. Их влагоёмкость непрерывно снижается. Это не только мешает стабилизации содержания воды в атмосфере, но и не позволяет предотвращать разрушительное воздействие воды, уже из атмосферы выпавшей.

Объёма водохранилищ, созданных для снабжения столицы питьевой и технической водой, пока хватает, чтобы сдерживать сезонные колебания уровня самой Москвы-реки. Но дальнейший рост подобных колебаний во всём регионе способен очень скоро исчерпать этот резерв. И тогда Москва рискует разделить судьбу западноевропейских городов, ежегодно теряющих от наводнений десятки жизней и миллиарды долларов.

Чтобы предотвратить подобное развитие событий, необходимо остановить дальнейшее преобразование природных ландшафтов Подмосковья в сплошные массивы зданий и промышленных сооружений. Расширение Москвы практически до границ Калужской области грозит всему региону в случае хищнической вырубки лесов и застройки берегов рек крупной экологической катастрофой.

Предложения о прекращении строительства в городской черте и переходе к массовой жилой застройке окрестностей следует признать пагубным для природы во всех отношениях.

Выход один, это включение Подмосковья в единую с Москвой систему управления природным хозяйством ради стабилизации погоды и на Русской равнине, и в Европе вообще.

 

И грянул бой…

 

Хотя нынешний год юбилейный для битвы Бородинской, я хочу вернуться на триста лет и три года назад, когда состоялась знаменательная Полтавская победа. Военное поражение шведов, с которого начался закат некогда могучего королевства, стало для нас ныне обыденным фактом. На самом же деле и на этом поприще можно сыскать немало творческих идей.

Начнём издалека. Примерно за год до битвы под Нарвой Пётр Первый существенно нарастил численность своих войск, собрав на скорую руку не менее двадцати пяти новых пехотных и двух кавалерийских полков.

Должно быть, вернувшись из Европы, он вполне трезво оценивал способности своей армии и полагал, что сможет сломить силу шведов скорее числом, чем умением. При осаде крепости до высадки основной армии Карла Двенадцатого, у Петра было не менее сорока тысяч человек — против полуторатысячного вражеского гарнизона.

Но даже и после подхода главных шведских сил — порядка двенадцати тысяч, под Нарвой русские имели почти что четырёхкратное превосходство в живой силе, а на одно шведское орудие приходилось более четырнадцати русских.

Но царь Пётр оставил расположение своих войск, сознавая, что такой численный перевес в битве с высокоорганизованным врагом явно недостаточен. Он не хотел, как видно, принять на себя горечь поражения. Он не мог позволить себе, выражаясь современным языком, такого антипиара.

Командование осадой Пётр перепоручил французскому фельдмаршалу, герцогу Карлу-Евгению Круа, имевшему богатый послужной список. Герцогу довелось в составе австрийской армии побеждать турок. Но шведы — не турки.

В сильный снегопад армия Карла вплотную приблизилась к русским позициям и с марша взяла передовые укрепления вместе со всей артиллерией. Началась паника, кавалерия Шереметева бросилась к реке, потеряв на одной только переправе не менее тысячи человек. Завидев это бегство, дрогнули и побежали пехотные части.

Оглушённый внезапным появлением шведов, воюющих не по правилам, Круа вскричал: «Пусть сам чёрт воюет с этой сволочью», переломил о колено шпагу и сдался Карлу вместе с группой других иностранных офицеров, состоявших на русской службе. Хладнокровие сохранили преображенцы, семёновцы и Лефортовский полк, они сражались до темноты, отходили в порядке и сумели избежать пленения. Армия Петра потеряла три четверти состава убитыми и пленёнными, то есть не менее тридцати тысяч, потери шведов едва превысили две тысячи.

Надо отдать должное Петру, ему удалось извлечь уроки из горестного поражения. В последующие годы им были воспитаны национальные офицерские кадры. Пётр ввёл единые стандарты на стрелковое оружие и артиллерию, а также — обязательный приставной штык.

Как отмечают военные специалисты: «введение штыка усиливало армию вдвое. Это связано с тем, что перед этим половина рот снабжалась фузеями, половина холодным оружием. При этом в бою участвовала лишь половина армии — на дальних дистанциях велась стрельба, в рукопашном бою действовала остальная часть войска. Введение же приставного штыка позволяло легко переходить от рукопашной к стрельбе и наоборот». Это, как мы увидим, значительно помогло в битве Полтавской.

Преуспел царь и в новшествах по части фортификаций. Появившись в шестнадцатом столетии (а по некоторым данным еще в период Столетней войны), редуты как основная форма укреплений применялись еще три века. Они исчезли только в начале Первой мировой войны с развитием мощной артиллерии.

По мнению отечественных специалистов в области военной инженерии, именно Пётр Первый впервые применил редуты на Полтавском поле сражения как передовые опорные пункты для расстройства наступающих боевых порядков шведов. Доселе таких укреплений в полевых условиях наступательного боя на открытой местности никто не применял. Разве лишь при осадах.

Петр приказал построить всего десять редутов (шесть в линию и четыре — перпендикулярно линии первых шести). Они представляли собой четырехугольные земляные укрепления со рвами и брустверами и располагались на расстоянии трёхсот шагов один от другого. Замысел состоял в том, чтобы, измотав шведские войска на редутах, нанести им затем сокрушительный удар в полевом сражении. Так оно и произошло. Система укреплений своим перекрестным огнём нанесла шведам, и без того уступающим русским в численности, громадный урон.

Построив полки для решительной атаки, Пётр I обратился к войскам с речью: «Воины! Вот пришёл час, который решит судьбу Отечества. И так не должны Вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру вручённое, за Отечество. Не должна вас также смущать слава неприятеля, будто бы непобедимого, которой ложь вы сами своими победами над ним неоднократно доказывали. А о Петре ведайте, что ему жизнь его не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для благосостояния вашего!»

Нашим читателям без сомнения известна знаменитая поэма Пушкина «Полтава», но это сочинение профессионального автора. А вот ещё одно произведение, написанное в те же годы костромским крестьянином и песенником Иваном Молчановым на основе канта Петровской эпохи. Оно пошло в народ и живёт до сих пор в многочисленных переделках:

 

 

Было дело под Полтавой,

Дело славное, друзья!

Мы дрались тогда со шведом

Под знаменами Петра…

 

 

Песня передаёт легенду, как пуля сбила с Петра шляпу, потом поразила под ним коня, наконец, расплющилась о нательный крест государя…

Ценой больших потерь враг всё же преодолел редутную линию, но встретился лоб в лоб с боевыми порядками русской армии. В открытой штыковой схватке и под угрозой окружения конницей Меншикова шведы были разбиты.

Они потеряли убитыми и пленными тридцать тысяч человек, наши потери не превышали и пяти тысяч. Пётр сполна взял реванш за Нарву.

В немалой степени этой славной победе способствовала изобретательность царя-реформатора, кою и нашим нынешним реформаторам всячески желаю.