Глава 10. Отсутствие определенности

 

Я закрываю свой учебник по физике, по которому безуспешно пыталась решить одну и ту же задачу на принцип Гейзенберга[32] уже третий раз за сегодняшнее утро. К чему хорошие оценки, думаю я. Кого вообще волнуют эти оценки? Я хотя бы уже подала заявление в свои колледжи, и даже сдалась под напором Анжелы и подала заявку в Стэнфорд, который по‑прежнему считаю недостижимой целью, несмотря на то, что сказала мама.

Может быть, мне вообще не стоит идти в колледж. Я имею в виду, что Джеффри исполнится шестнадцать к тому времени, когда умрет мама, и хотя он и согласился на всю эту затею с Билли, который станет нашим официальным попечителем, он будет нуждаться во мне здесь, правда? Я его единственная семья.

Я ложусь на кровать и закрываю глаза. Дни сливаются в одно размытое пятно. Прошли недели с тех пор, как мама подтвердила свой смертный приговор. Я хожу в школу, словно ничего не случилось. Возвращаюсь домой. Делаю домашнюю работу. Продолжаю принимать душ и чистить зубы, продолжаю держаться. У нас было несколько собраний ангельского клуба, но сейчас они уже не кажутся такими важными. Джеффри перестал ходить на них вовсе. Я уже ни с таким усердием тренируюсь вызывать сияние сейчас, когда поняла, что не так уж много могу сделать. Я не могу спасти маму. Не могу сделать ничего, кроме как влачить подобие существования, как зомби. Такер и я выбрались на двойное свидание с Венди и Джейсоном, и я пыталась притвориться, что все в порядке. Но все это, словно кто‑то нажал кнопку паузы на моей жизни.

Моя мама умирает. Думать о чем‑то другом трудно. Какая‑то часть меня до сих пор не может поверить, что это правда.

Что‑то ударяется в мое окно. Я открываю глаза, испуганная. Комок снега соскальзывает по стеклу. У меня уходит секунда, чтобы сообразить: кто‑то бросил снежок в мое окно.

Я торопливо подбегаю и открываю окно как раз тогда, когда второй снежок пролетает в воздухе. Мне приходится наклонить голову в последнюю секунду, что бы он не попал мне в голову.

‑ Эй! – вскрикиваю я.

‑ Прости, ‑ это Кристиан, стоящий внизу во дворе. – Я целился не в тебя.

‑ Что ты делаешь? – спрашиваю я.

‑ Пытаюсь привлечь твое внимание.

Я смотрю мимо него, на вход в наш дом, где вижу блестящий черный грузовик, припаркованный на подъездной дорожке. – Что ты хочешь?

‑ Я приехал, чтобы вытащить тебя из дома.

‑ Зачем?

‑ Ты просидела там всю неделю, хандря, ‑ отвечает он, смотря на меня прищуренными глазами. – Тебе нужно выйти оттуда. Ты должна повеселиться.

‑ И ты назначил себя разносчиком радости.

Он улыбается. – Да.

‑ И куда мы собираемся? Если предположить, конечно, что я достаточно сумасшедшая, чтобы поехать.

‑ На гору, конечно, ‑ На гору. Будто она здесь только одна. Но когда он произносит это, мое сердце автоматически начинает биться быстрее.

Потому что я точно знаю, что он имеет в виду.

‑ Отряхни от пыли свое снаряжение, ‑ говорит он. – Мы едем кататься на лыжах.

Окей, я не могу сказать нет лыжам. Это как наркотик для меня. И именно поэтому спустя примерно час я обнаруживаю себя, сидящей в кресле подъемника рядом с Кристианом, с вишневым «Джолли Рочер» во рту, зависшей над снежной лыжней, наблюдающую за лыжниками, прочерчивающими волнистые линии вниз по склону. Это нетерпение от того, что я так высоко, холодный ветер на моем лице и звук поскрипывания лыж о снег. Это небесное блаженство.

‑ А вот и она, ‑ произносит Кристиан, глядя на меня с чем‑то, напоминающем восхищение во взгляде.

‑ Она?

‑ Твоя улыбка. Ты всегда улыбаешься, когда катаешься на лыжах.

‑ Откуда ты знаешь? – поддеваю я, хотя знаю, что это правда.

‑ Я наблюдал за тобой в прошлом году.

‑ Окей, что ж, когда ты катаешься, у тебя на лице появляется забавное выражение, особенно на твоих губах.

Он изображает шок.

‑ Не появляется.

‑ Еще как появляется. Я тоже наблюдала за тобой.

Колеса грохочут, когда наши кресла достигают станции, и некоторые лыжники зовут друг друга внизу. Я отворачиваюсь от его ищущих зеленых глаз. Помню прошлый год, когда то, что я оказалась с ним в одной кабинке подъемника, могла поговорить с ним, по‑настоящему поговорить с ним в самый первый раз, казалось волшебным поворотом судьбы.

Сейчас мне не хочется говорить.

Он чувствует мое нежелание, а, может, читает мои мысли.

‑ Ты можешь поговорить со мной, Клара.

‑ Разве тебе не будет легче прочитать мои мысли?

Выражение его лица омрачается. – Я не сканирую твой разум, когда бы мне ни захотелось, Клара.

‑ Но ты можешь.

Он пожимает плечами. – Мои силы непредсказуемы, когда дело касается тебя.

‑ Здорово, что что‑то в твоей жизни может быть непредсказуемым, ‑ говорю я.

Он отводит взгляд и стряхивает снег со своих лыж, постукивая их друг о друга. Мы наблюдаем, как снег падает вниз на землю.

‑ Чтение мыслей – это не так уж и круто, знаешь. Я имею в виду, понравилось бы тебе идти по школьному коридору, точно зная, что каждый думает о тебе?

‑ Это было бы отстойно.

‑ Но с тобой, это по‑другому, ‑ говорит он. – Будто иногда ты просто говоришь со мной, даже не зная, что делаешь это. Я не знаю, как заблокировать это. Я не хочу делать это, честно говоря.

‑ Что ж, это несправедливо. Мне почти никогда не удается узнать, что ты думаешь. Ты Мистер Загадка, который знает обо всем больше меня, но ничего не говорит.

Мгновение он наблюдает за выражением моего лица, затем произносит:

‑ Большую часть времени, когда ты думаешь обо мне, ты хочешь, чтобы я ушел.

Я выдыхаю:

‑ Кристиан.

‑ Если ты хочешь узнать, что происходит у меня в голове, спроси меня, ‑ говорит он. – Но у меня создалось впечатление, что ты не хочешь знать.

‑ Эй, я хочу узнать все, ‑ возражаю я, хотя это и не совсем правда.

Потому что я не хочу понимать, каким могло быть наше будущее, если бы я не выбрала Такера. Я не хочу чувствовать то, что он всегда заставляет меня чувствовать: смущение, страх, волнение, вину, тоску, осознание самой себя и всего того, что чувствую я и чувствует он, словно он имеет силу магическим образом включать мое сочувствие, даже если это правда – я не хочу знать этого. Я не хочу нуждаться в нем.

‑ Господи, я просто хочу знать, каким должно было быть мое предназначение, ‑ продолжаю я. ‑ Почему кто‑то не может просто сказать мне: вот твое предназначение, так что иди и сделай это? Неужели я прошу слишком многого? И где был мой брат той ночью в лесу? И что за тайный бойфренд у Анжелы? И еще я хочу знать, почему Черное Крыло влюблен в мою маму, и каким было ее предназначение, и почему она до сих пор, даже когда умирает, не хочет рассказать мне все, и если ты скажешь, что все это для того, чтобы защитить меня или моего брата или что‑то вроде того, я думаю, что столкну тебя с этого подъемника. Или все это какое‑то наказание за то, что я не смогла осуществить предназначение? Что возвращает меня обратно к вопросу, какое же оно, мое дурацкое предназначение? Потому что я действительно, действительно хотела бы знать это.

Кристиан встряхивает головой:

‑ Вау.

‑ Я говорила тебе.

‑ Так у Анжелы есть тайный бойфренд…‑ произносит он.

‑ Вот черт, я не должна была говорить тебе вовсе.

‑ Нет, не должна была, – добавляет он, смеясь. – Я никому не скажу. Хотя сейчас мне достаточно любопытно.

Я тяжело вздыхаю. – У меня проблемы, когда дело касается хранения секретов.

Он бросает на меня взгляд.

‑ Не думаю, что ты будешь наказана за это.

‑ Не думаешь?

‑ Эй, я даже не знаю, каково мое предназначение, ‑ говорит он, и затем его голос смягчается. – Но я точно знаю, что если бы у тебя не было видений о пожаре, ты никогда не приехала бы в Вайоминг. Мы не сидели бы в креслах подъемника прямо сейчас. Если бы твоя мама рассказала тебе о конгрегации раньше, ты бы пришла на последнее собрание, то, где был я, и мы бы узнали друг о друге еще до пожара. Все произошло бы по‑другому. Правильно?

Да, все было бы по‑другому. Мы бы знали, что не были предназначены спасти друг друга. Что наша встреча в лесу должна была стать чем‑то иным. И что бы случилось тогда? Полетела бы я спасать Такера, зная все это?

‑ Это все похоже на тест, ‑ я откидываюсь назад в кресле и поднимаю глаза к небу. – Словно все это одна длинная проверка, и сейчас, это видение с кладбищем – это следующий вопрос. Хотя все и выглядит так, словно я ничего не могу сделать. С пожаром, я хотя бы знала, что могу что‑то предпринять.

‑ Что ты могла сделать? – спрашивает он меня удивленным голосом.

‑ Спасти тебя. Только на самом деле я не должна была делать этого, правда?

‑ Это самая сложная часть, ‑ отвечает он. – Отсутствие определенности. – Фраза звучит хорошо. Она может стать девизом моей жизни.

‑ И если все это тест, каким ты думаешь, будет ответ? – спрашивает он.

Ты, думаю я, ответ должен быть связан с тобой, но я не говорю ему этого. Думаю, я до сих пор борюсь со своим предназначением, даже сейчас, когда знаю, что это моя мама умирает, а не Такер. Я до сих пор чувствую себя так, будто меня просят сделать выбор между Кристианом и Такером.

‑ Без понятия, ‑ отвечаю я, наконец.

‑ Ясно. Итак…‑ отвечает он. – Есть что‑то, о чем ты хочешь спросить меня лично? Не могу обещать, что дам хороший ответ, но я попробую.

Я говорю первое, что приходит в голову:

‑ Ты… любил Кей?

Он отводит взгляд, смотрит на долину и город внизу, снова стучит своими лыжами, мягко. Негодует из‑за моего вопроса.

Прости, думаю я.

‑ Нет, это не справедливый вопрос, ‑ говорит он. Вздыхает. – Да. Я любил ее.

‑ Тогда почему вы расстались?

‑ Потому что она узнала бы обо мне.

‑ Ты не рассказал ей?

Он тоже откидывается в кресле и глубоко вдыхает.

‑ С первого дня в моей голове билась мысль, что мы не должны рассказывать людям. Мой дядя говорит, что это плохо для обеих сторон. И он прав – невозможно иметь отношения с человеком, настоящие отношения, во всяком случае, чтобы они не заметили, что что‑то в тебе не так. И когда заметят, то что?

Неожиданно я вспоминаю своего отца, то, как он переехал на другой конец страны после их с мамой разрыва, что в ретроспективе кажется чрезмерным, только если, доходит до меня, он не узнал, что она не была человеком. Может поэтому он и бросил нас. Может дядя Кристиана прав. Возможно, наши отношения с людьми обречены.

Уголок рта Кристиана приподнимается.

‑ Думаю, нам нужно выбирать по‑настоящему глупых людей, чтобы встречаться с ними.

‑ Кей не глупая, ‑ говорю я. Она может быть коронованной королевой, притворяться недалекой в классе иногда, но она не идиотка.

‑ Нет, Кей не глупа, ‑ соглашается он. – И в определенный момент нельзя было бы не сказать ей. Она бы пострадала.

Я думаю о ночи, когда Такер узнал обо мне, его затравленном взгляде, сумасшедших предположениях, которые он делал. Он не успокоился бы, пока я не раскрыла себя.

‑ Я понимаю, ‑ говорю я тихо, смотря вниз на свои перчатки.

‑ И как много знает Такер? – спрашивает он. – Потому что он тоже не глуп.

Меня смущает, что Кристиан такой хороший ангел, который делает правильные вещи и хранит все в секрете, в то время как я так очевидно этого не делаю. Как влюбленный щенок, импульсивно, эгоистично, я рассказала все человеку. Я рискнула всем, особенно самим Такером.

‑ Так много, да? – спрашивает Кристиан.

‑ Я рассказала ему… многое.

‑ Обо мне?

‑ Да.

Его глаза, когда он смотрит на меня сейчас, на десять градусов холоднее, чем были минуту назад.

‑ Я говорила тебе, что плохо храню тайны, ‑ повторяю я снова.

‑ Что ж, ты все‑таки сохранила от него один секрет, и разве ты не счастлива, что сделала это? – он говорит о моем сне, конечно. О том, что оказалось, что это мамина могила, а не Такера, как я считала.

‑ Да, ‑ признаю я. – Хотя не знаю, подходит ли в этой ситуации слова счастлива.

‑ Я знаю.

Он снова надевает перчатки, хлопает руками, от чего я испуганно поднимаю глаза вверх.

Кабинка быстро достигает вершины горы.

‑ Серьезные разговоры официально закончены. Я привез тебя сюда, чтобы повеселиться.

Он выравнивает лыжные палки. Я делаю то же самое. Кресла подъезжают к вершине холма. Я поднимаю концы лыж вверх, как учил меня Кристиан в прошлом году. Когда мы достигаем определенного уровня, я поднимаюсь и отталкиваюсь, игриво задевая плечом Кристиана, и легко соскальзываю вниз. Сейчас мой уровень – синий квадрат, я больше не новичок в лыжах.

‑ Мой маленький вундеркинд, ‑ говорит он с притворной гордостью. Он надевает защитные очки и улыбается коварно. – Давай сделаем это!

Все утро я почти не думаю о маме. Кристиан и я скатываемся, заплетая узоры вниз по лыжне, вперед и назад, иногда случайно вторгаясь в пространство друг друга, подрезая, играя как малые дети. Иногда мы соревнуемся, и Кристиан дает мне уехать чуть вперед, пока не использует свои силы супер‑лыжника и не оставляет меня в снегу позади, но никогда не уезжает чересчур далеко без меня. Он катается на моей скорости, на моем уровне. Я ценю это.

Потом он берет меня на заснеженный трек, который, он говорит, что любит. Мы стоим на вершине, смотря вниз.

Знак, размещенный в стороне, гласит, что уровень этого склона ‑ черный бриллиант. Не просто сложная, а экстра‑супер, ты‑можешь‑погибнуть‑если‑не‑знаешь‑что‑делаешь трасса. Я смотрю на нее широко распахнутыми глазами.

‑ Ой, перестань, не превращайся в цыпленка сейчас, ‑ Кристиан практически бросает мне вызов. – В тебе кровь ангелов. Ты практически неуязвима, помнишь? Это будет легко, вот увидишь.

Я никогда не реагировала спокойно на слово цыпленок.

Не говоря ни слова, я соскальзываю вниз по лыжне, крича по пути. Я обнаруживаю, что эта трасса – черный бриллиант не без причины. Холм убийственно отвесный, это раз. И покрыт пушистым снегом, высотой доходящим почти до пояса, который, кажется, оседает на моих лыжах и весит как тонна камней. Уже через тридцать секунд я абсолютно себя не контролирую. Через минуту я падаю. Полное уничтожение.

Кристиан поднимается ко мне, разбрызгивая снег.

‑ Чтоб ты знал, это был последний раз, когда я тебе поверила, ‑ говорю я.

‑ Но ты такая классная, когда вот так покрыта снегом.

‑ Заткнись и помоги мне найти мои лыжи.

Мы ищем в снегу какое‑то время, но не может найти мои пропавшие лыжи. После десяти бесплодных минут я убеждена, что их проглотила гора.

‑ Спасибо большое, Кристиан.

‑ Не переживай, их могут найти – вот придет лето, ‑ отвечает он со смешком.

Он не ожидает снежка, который я бросаю в него. Он взрывается снежинками у него на груди.

‑ Эй! – протестует он, смотря вниз.

Я бросаю в него еще один. Этот попадает ему прямо в голову. Упс.

‑ Ой, извини, серьезно. Я целилась не в тебя.

Мой голос затихает, когда он спокойно опускает лыжные палки в снег, нагибается, чтобы снять лыжи, которые затем так же осторожно укладывает на сугроб.

‑ Что ты делаешь?

‑ Готовлюсь, ‑ отвечает он.

‑ К чему?

‑ К этому, ‑ говорит он, и затем с криком бросается в мою сторону.

Я вскрикиваю, когда он поднимает меня и валит в снег.

‑ Только не в мое пальто! – кричу я, когда он забрасывает пригоршни снега за край моего воротника. Ледяная вода стекает вниз по моей шее. Я набираю снег в ладоши и размазываю по его лицу, сдвигая назад его очки, затем использую свою ангельскую силу, чтобы сбросить его с себя, повалить на спину и перекинуть свои ноги через него. Он безуспешно пытается остановить меня, но я умудряюсь приковать его руки к земле и забросить пару пригоршней снега за его воротник. Я победно вскрикиваю.

‑ Время сдаться, ‑ смеюсь я.

Он смеется, глядя на меня снизу вверх.

– Окей, ‑ говорит он.

Ох.

Я останавливаюсь. Мы оба тяжело дышим, со снегом, прилипшим к волосам, тающим на нашей одежде. Я смотрю вниз, на него. Снег плывет вокруг нас. Его глаза наполнены золотистым теплом. Он разрешает мне сделать это. Он так же силен как я, если не сильнее, но он прекращает бороться со мной.

Он закусывает нижнюю губу на секунду, быстрое, мельчайшее движение, чтобы увлажнить ее.

Все, что я должна сделать, это закрыть глаза и позволить себе это.

‑ Попробуй, ‑ говорит он без слов, так мягко, словно это прикосновение перышка к моим мыслям. ‑ Давай узнаем, что тогда случится дальше.

Но он тоже сомневается: я могу почувствовать это.

Я неловко скатываюсь с него и изо всех сил стараюсь сделать вид, что то, что почти случилось сейчас, не случилось вовсе. Он садится и начинает стряхивать снег со своих плеч. Затем неожиданно с вершины холма до нас доносится голос. Лыжный патруль.

‑ У вас там все в порядке там?

‑ Да, ‑ кричит в ответ Кристиан. – Мы в порядке.

Он смотрит на меня, и выражение его лица неожиданно меняется.

‑ Я нашел их, ‑ говорит он, наклоняясь к сугробу рядом с собой. – Они все время были здесь.

‑ Кто они? – спрашиваю я немного изумленно.

‑ Твои лыжи.

Это и кое‑что еще.

‑ Выглядишь так, будто хорошо проводишь время, ‑ это Такер, с которым мне случилось столкнуться в лодже в обеденное время. Я чувствую, как вспыхивают мои щеки, и на мгновение я с трудом могу сделать вздох, хотя и стараюсь выглядеть спокойной. Кристиан, слава Богу, не со мной, покупает нам еду.

‑ Да, веселюсь изо всех сил, ‑ отвечаю я, наконец. – Думаю, теперь я знаю, что здесь делаю. На горе, я имею в виду. Я определенно синий квадрат. Не уверена, что готова к черному бриллианту.

Он ухмыляется.

‑ Я рад, что ты наконец‑то решила прийти. Ты почти никогда не пользуешься своим шикарным абонементом, который тебе купила твоя мама на Рождество.

Исходя от него, эти слова звучат как серьезное обвинение. Сезонный абонемент – это больше двух тысяч долларов. Не использовать его, словно выбрасывать деньги в камин. Преступление.

‑ Да, но я вроде как занята в последнее время.

Он мгновенно переходит в режим супер‑заботливого бойфренда.

‑ Все нормально? – спрашивает он. – Как твоя мама?

‑ С ней все нормально. Тяжело привыкнуть, что все стало известно, думаю.

‑ Если я что‑то могу сделать, только скажи, ‑ говорит он. – Я всегда рядом.

‑ Спасибо.

‑ Хочешь покататься на лыжах попозже? Я тренирую малышей до четырех, но затем мы можем поездить. Спорю, я до сих пор могу научить тебя одному‑двум трюкам.

‑ Звучит здорово, но…

‑ Тебе, наверное, нужно возвращаться домой к маме? – предполагает он, сочувствующе глядя на меня.

‑ Нет, я…

Кристиан выбирает именно эту минуту, чтобы появиться перед Такером с тележкой в руках.

‑ Извини, что так долго. Я положил все сюда, ‑ говорит он, кивая на мой чизбургер. – Не знал, что тебе понравится.

Такер поворачивается, смотрит на Кристиана, на еду, снова на Кристиана. – Она не любит лук, ‑ говорит он. Снова поворачивается ко мне. – Ты приехала с ним?

‑ Э‑э, он пригласил меня, и я подумала, что это хорошая идея. Мне нужно было выбраться из дома на какое‑то время.

Такер кивает рассеяно, и я внезапно осознаю, что мои волосы все еще мокрые от катания в снегу, щеки красные, а кожа светится, и не только от холода.

Держись, Клара, говорю я себе. Ничего не произошло. Ты и Кристиан друзья, и Такер понимает это, и это нормально – кататься на лыжах со своим другом. Ничего не произошло.

‑ Извини, ‑ произносит Кристиан в моей голове, ‑ из‑за меня у тебя неприятности, правда?

‑ Нет. Все нормально, ‑ отвечаю я, замирая от ужаса, что прямо сейчас он может слышать меня, собирать виноватые мысли из моего разума.

‑ Вообще‑то, мне было немного страшно приглашать ее, ‑ говорит Кристиан Такеру.

Такер скрещивает руки. – Правда?

‑ Я катался с ней в прошлом году, и она почти убила нас обоих.

‑ Хей, ‑ возражаю я безмолвно. ‑ Я не делала ничего подобного. Не говори ему этого.

‑ Да ладно, нечего возражать, ‑ добивает меня Кристиан.

‑ Это был мой первый раз на подъемнике. Прими это во внимание, ‑ отвечаю я.

‑ Что ж, она только что сказала мне, что теперь стала кататься гораздо лучше, ‑ говорит Такер.

‑ Я взял ее на «Dog Face»[33], ‑ говорит Кристиан. – Ты бы видел, как она упала. Убийственный провал.

‑ Вот как? Я не знал, что она когда‑нибудь падала, – отвечает Такер.

Слушать этот разговор, словно наблюдать за столкновением поездов.

‑ С частичной потерей амуниции, ‑ отвечает Кристиан. – Стукнулась по‑крупному.

‑ Привет? Я вообще‑то стою прямо здесь, ‑ я стукаю его поруке.

‑ Это было просто…

‑ Это не смешно, ‑ обрываю я его. – Было холодно.

‑ По идее ты должна быть имунна к холоду, ‑ отвечает он. – Это была хорошая практика.

‑ Точно. Хм‑м, ‑ я пытаюсь не улыбнуться. – Практика.

‑ Звучит очень забавно, ‑ говорит Такер. Он бросает взгляд на часы. – Окей, мне пора идти. Некоторым из нас нужно работать.

Он наклоняется и целует меня в щеку, что немного неловко в лыжных ботинках и полной зимней амуниции, но мы справляемся.

‑ Значит, встретишь меня в четыре во дворе Мусс Крик? Я могу подвезти тебя домой, если Крис не против.

‑ Без проблем, ‑ отвечает Кристиан, словно это ни сколько его не беспокоит. – В четыре часа она полностью твоя. Что оставляет нам еще сколько, три часа на лыжи?

‑ Здорово, ‑ говорит Такер. А потом он обращается ко мне. – Постарайся не пораниться, хорошо?

Такер почти не разговаривает по дороге домой.

‑ С тобой все в порядке? – спрашиваю я, понимая, что это самый глупый вопрос всех времен, но я ничего не могу с собой сделать. Тишина убивает меня.

Неожиданно он сворачивает в сторону от дороги и паркует старую фермерскую машину.

‑ Вы заканчиваете предложения друг друга, ‑ он поворачивается ко мне с безмолвным обвинением в глазах. – Ты и Кристиан. Вы заканчиваете предложения друг друга.

‑ Так. Это ничего не…

‑ Да, это значит. И больше того. Вы будто можете читать мысли друг друга.

Я кладу ладонь на его руку, стараясь найти правильные слова.

‑ Он заставляет тебя смеяться, ‑ говорит он мягко, отказываясь смотреть мне в глаза.

‑ Мы друзья, ‑ говорю я.

Его челюсть напрягается.

‑ Мы связаны, ‑ признаю я. – Мы всегда были в каком‑то смысле связаны. Из‑за видений. Но мы просто друзья.

‑ И ты общалась с ним как с другом? Вне ангельского клуба Анжелы?

‑ Пару раз.

‑ Пару раз, ‑ повторяет он медленно. – И сколько? Три? Четыре?

Я мысленно подсчитываю количество раз, когда он появлялся на моей крыше. – Может быть пять. Или шесть. Я не веду учет, Так.

‑ Шесть, ‑ говорит он. – Вот видишь, это больше чем несколько. Думаю, это можно оценить, как довольно много.

‑ Такер…

‑ И ты не говорила мне, потому что…

Я вздыхаю:

‑ Я не говорила, потому что не хотела, чтобы ты… ‑ я не могу произнести это.

‑ Ревновал, ‑ заканчивает он. – Я не ревную.

Он откидывается на сидении, закрывает глаза на минуту, затем выдыхает.

‑ А вообще‑то знаешь? Я чудовищно ревную.

Он открывает глаза и смотрит на меня с недоуменным удивлением во взгляде.

‑ Вау. Терпеть не могу вести себя так. Весь день я был на волоске от того, чтобы превратиться в Брюса Баннера[34] и врезать по шкафчику, как Халк. Могу поспорить, это не очень привлекательно?

Я не могу сказать, серьезно ли он, так что веду себя так, будто он пошутил.

‑ Вообще‑то это даже здорово, в стиле пещерного человека. Зеленый – определенно твой цвет.

Он смотрит на меня неуклонно.

‑ Но ты не можешь меня винить. В прошлом году Прескотт тебе нравился.

‑ Но это было, потому что я думала, что он моя… ‑ и снова я не могу произнести это.

‑ Твоя судьба, ‑ договаривает Такер. – И почему мне от этого не легче?

‑ Видишь, кто теперь заканчивает мои предложения? Он и я ‑ друзья, ‑ снова настаиваю я. – Я признаю, что была немного одержима идеей о Кристиане в прошлом году. Но это была именно идея. Я даже не знала его, а ты ‑ это по‑настоящему.

Он смеется. – Я это по‑настоящему, ‑ смеется он, но я могу сказать, что это ему нравится.

‑ Кристиан мое прошлое, ты ‑ будущее.

И теперь я говорю, используя клише.

‑ Ты мое настоящее, ‑ добавляю я быстро, и это не лучше.

Уголок его рта поднимается в попытке улыбнуться.

– Ого, Марковка, ты только что сказала, что я Мистер Райт[35]?

‑ Извини.

‑ Господи, ты всегда так умеешь использовать слова. Успокойся, мое сердце[36].

‑ Я не сказала это в этом смысле.

‑ Так ты и Прескотт друзья. Добрые‑добрые друзья. Хорошо. Я могу с этим смириться. Но скажи мне одну вещь: было ли что‑то между тобой и Кристианом, по‑настоящему, не в твоих видениях и не то, что от тебя ожидают другие ангелы, и тому подобное, а в реальной жизни, что угодно, о чем мне надо знать? Даже если это произошло до того, как мы начали встречаться?

Ох… Думаю, мы уже выяснили, что я не лучший обманщик. Чаще всего, сталкиваясь с выбором между тем, чтобы признать правду и выдумать отговорку, даже если для лжи есть хорошая причина, такая как защита моей семьи или охрана мира от знания об ангелах, я замираю, мое лицо деревенеет, а во рту пересыхает. Другими словами, я задыхаюсь. Вот почему я удивляю саму себя, когда глядя прямо в беззащитные глаза Такера, глаза, говорящие, что он любит меня, но хочет знать правду, независимо от того, как больно от этого станет, я говорю совершенно спокойным и твердым голосом:

‑ Нет, ничего.

И он верит мне.

Затем я чувствую скорбь. Всего мгновение, вот она здесь и через несколько ударов сердца уже исчезла, так быстро, что Такер не замечает слезинки, скатившейся из моих глаз.

На этот раз я даже не предполагаю, что это Черное Крыло. Это я.

Я отбрасываю эту мысль.

 

 

ГЛАВА 11. НАДВИГАЕТСЯ БУРЯ

 

Когда в прошлом году сошел снег, было так здорово убрать зимние пальто, вдыхать запах обновленной земли и ловить первые намеки тепла, возвращающегося в долину. А в этом году с крыши капает растаявший снег, крошечные побеги пробиваются наружу на цветочных клумбах, на осинах разворачиваются зеленые листочки, и все это вселяет в меня ужас.

Пришла весна. Между этим моментом и летом мама нас покинет.

В последнем сне я вижу себя на кладбище, поднимающуюся на холм солнечным днем. Наблюдая за людьми вокруг, я осознаю, что эта толпа состоит в основном из тех, кого я видела на встрече. Уолтер держит платок. Билли, которая совсем не выглядит расстроенной, скорее жизнерадостной, улыбается мне, когда ловит мой взгляд. Мистер Фиббс в сером твидовом повседневном пальто. Есть еще и другие, кого я не знаю, полу‑ангелы со всех уголков мира, люди, с которыми моя мама жила и работала на протяжении ста двадцати лет, проведенных ею на земле.

Теперь кажется таким очевидным, что это касалось мамы. Почему я не поняла этого с самого начала?

Ответ прост: потому что Такер так и не появился. Ни разу. Ни в одном видении.

И в этот раз тоже. Я стараюсь игнорировать чувство, что меня обманули, что для него не может найтись ни одной веской причины не прийти на похороны моей матери. Он не умрет, и это огромное облегчение. Но его здесь нет.

Если бы только это видение показало мне, что делать, что от меня требуется, дало ощущение – простите за каламбур – предназначения всего этого, возможность потренироваться и подготовиться, как было перед пожаром. Но, кажется, сон не говорит мне что делать, кроме как готовиться к самой большой потере в моей жизни. Я чувствую себя букашкой под огромным ботинком Бога, и все, что говорит мне этот сон, все, к чему он меня ведет – это появиться и стоять там, в ожидании пока меня раздавят.

Если я все же когда‑нибудь встречусь с Богом, как обычно рассказывала про это мама, Ему придется многое мне объяснить, вот что я скажу. Потому что все это кажется ужасным.

Во сне мы подходим к месту у вершины холма, где все останавливаются. Я иду словно под водой, один медленный шаг за другим. Когда толпа расступается чтобы пропустить меня, что‑то начинает замерзать у меня внутри. Я перестаю дышать, когда делаю последние шаги. Я думаю, что не хочу ничего видеть.

Но я вижу. Ничто не могло подготовить меня к виду моей мамы, лежащей в гробу, богатом и блестящем гробу цвета махагона, увенчанного горой белых роз.

В этот момент мне в голову приходит идиотская мысль. Не знаю, моя ли она или Клары из будущего, но я думаю, сама ли мама выбирала гроб? Это так на нее похоже. Я представляю ее выбирающей гроб, бродящей по выставочному залу, осматривающей гробы так же, как она это делала с древней мебелью, оценивая размеры, наконец, смотрящей на продавца, указывающей на один и говорящей: «Я возьму вот этот». Вот этот.

Глаза застилает пелена. Я пошатываюсь. Рука Кристиана неожиданно исчезает из моей. Он подходит ближе, обвивая рукой мою талию, помогая стоять ровно. Его другая рука, в этот раз правая, возвращается в мою руку. Он коротко выдыхает.

‑ Хочешь присесть? ‑ нежно спрашивает он у меня в мыслях.

‑ Нет,‑ отвечаю я. Теперь я вижу отчетливо. Я смотрю на Джеффри, его руки сжаты в кулаки, и он так пристально уставился на гроб, что мне кажется, тот сейчас загорится. Сначала мне хочется смотреть куда угодно, лишь бы не на гроб, но когда я делаю это, когда осматриваюсь по сторонам, то все, что я вижу – это лица людей, бегающие глаза, выражение сочувствия на лицах. Я заставляю себя сосредоточиться на одной белой розе. Свет просачивается через листву деревьев под углом, который падает только на один маленький бутон, только начавший раскрывать свои сияющие идеально белые лепестки.

Затем приходит скорбь, волны горя так сильны, что я прилагаю усилия, чтобы сдержать удушающий звук, зарождающийся у меня в горле. Я чувствую себя странно обособленной, ускользающей. Кто‑то подходит к другой стороне гроба и прочищает горло. Это рыжеволосый мужчина с серьезными глазами орехового цвета. Мне требуется несколько секунд, чтобы узнать его. Стивен. Священник или что‑то вроде того. Наши взгляды встречаются.

‑ Он хочет знать, готова ли ты, ‑ говорит Кристиан в моей голове.

‑ Готова?

‑ Чтобы он начал.

‑ Да. Пожалуйста.

Стивен торжественно кивает.

‑ Наша нежно любимая, ‑ говорит он.

И тогда я понимаю. Я не слышу слов, когда он продолжает свою речь с легким ирландским акцентом. Уверена, он говорит хорошие вещи о моей маме. О ее мудрости. Ее доброте. Ее силе. Слова, которые даже близко не могут ее описать.

Я сосредотачиваю внимание на розе.

Скорбь нарастает, растягиваясь по моему телу, как лед по реке. Скоро они опустят гроб в землю. Они засыплют его землей. Моя прекрасная, яркая, милая Мэг исчезнет навсегда…

Мое сердце переворачивается. Это не похоже на ту волну скорби, которая накатывала прежде. Эти слова – это не мои слова. Не мое горе, не мои чувства.

Черное Крыло здесь.

Семъйяза.

Внезапно я начинаю воспринимать каждую мелочь. Я чувствую ветерок на голых руках. Вдалеке в деревьях поют птицы. Я чувствую запах сосен, роз и полевых цветов. Я всматриваюсь в лица вокруг, некоторые отвечают скорбными взглядами, но я не вижу Семъйязу. Теперь его чувства приникают в меня громко и ясно. Это он. Я уверена. Он наблюдает за нами на расстоянии и ненавидит то, как мы столпились у ее могилы, чтобы сказать последнее прости в ее последние мгновения на земле. Он думает, что любил ее. Он любил ее и он в бешенстве, что потерял ее после всех этих лет ожидания. Он ненавидит нас. Если бы его ненависть была солнцем, оно спалило бы нас дотла.

‑ Ладно, давайте‑ка все успокоимся, ‑ говорит Билли, глядя на кружок полу‑ангелов, собравшихся на лугу вокруг костра. – Это не такая большая проблема.

‑ Не проблема? – восклицает женщина с другой стороны круга. – Она сказала, что Черное Крыло будет у могилы Мэгги.

‑ Может, она ошибается. Черное Крыло на может прийти на кладбище. Там земля освящена, ‑ говорит кто‑то.

‑ А Аспен‑Хилл освящен? Это не традиционное кладбище. Это же не церковный двор.

‑ Освящен. Там похоронены и другие представители нашего вида, ‑ говорит Уолтер Прескотт.

Наши взгляды с Кристианом встречаются сквозь мерцающее пламя.

‑ Я не выдумала все это, ‑ посылаю я ему, когда практически все члены собрания снова начинают спорить. ‑ Он был там.

‑ Я верю тебе.

‑ Люди, пожалуйста. – Билли поднимает руку и все на удивление затихают.

Она улыбается с уверенностью принцессы воителей. – Мы говорим об одном Черном Крыле, о Семъйязе, который возможно будет там, чтобы оплакивать Мэгги, а не воевать. Мы все там будем. Мы с этим справимся.

‑ У меня есть дети, и я забочусь о них, ‑ сухо говорит женщина. ‑ Я не буду подвергать их опасности без необходимости.

Билли вздыхает. Я знаю, что ей хочется закатить глаза. – Ну, так не бери их, Джулия.

‑ Но их там может быть больше, ‑ громко сообщает кто‑то. – Это опасно.

‑ Это всегда опасно, ‑ звучит властный голос. Снова Уолтер Прескотт. – Черное Крыло может прийти в любое время за любым из нас. Давайте не будем притворяться, что это не так. – Мама бросает на Уолтера понимающий взгляд.

‑ Как много времени прошло? – спрашивает Джулия, женщина с детьми. – С тех пор, как ты общалась с Семъйязой?

‑ Между нами все кончено. Я не видела его пятнадцать лет до прошлого лета, ‑ отвечает мама.

‑ Когда он напал на твою дочь на пике «Статик», ‑ добавляет кто‑то. – И ты защищалась, используя сияние.

‑ Правильно.

Итак, они все про это знают. Это как ангельский таблоид, а я на его первой странице. Каким‑то образом, это заставляет меня почувствовать свою вину, словно, если бы не мое предназначение и я бы не полетела над горами в тот день, в поисках пожара, мы бы сейчас не были втянуты в этот неприятный разговор про падших и то, где нам безопаснее находиться.

‑ Ты сказала, что не думаешь, что он скоро вернется, ‑ упрекает Джулия. – Ты сказала, он был ранен.

Многие относятся к маме с почтением, думаю я. Но теперь это обретает смысл. Раньше это не было почтением. Это была жалость. Все они знали, что она скоро умрет, и старались относиться к ней, как будто она была тонкой, хрупкой. Они не относились к ней как к лидеру. Они относились к ней как к старушке. Что теперь, с тех пор как ее смерть грозит опасностью или неудобна им, очевидно больше не актуально.

‑ Так и было, ‑ спокойно отвечает мама. – Мне удалось схватить его и удерживать, пока я была в сиянии, и я оторвала ему ухо. Я думала, что он слишком тщеславен, чтобы появиться, не излечившись полностью.‑ И снова она не хочет рассказывать им полностью, что случилось в тот день. Это бессовестная ложь. Я бросаю на нее острый взгляд, но она даже не смотрит в мою сторону.

‑ Ну, тогда он вылечился, ‑ говорит Джулия.

‑ Я не знаю, ‑ признается она. – Но что я знаю точно, так это то, что Клара чувствует его присутствие на кладбище.

Все взгляды направлены на меня.

‑ Ты уверена, ‑ говорит Уолтер, и это не звучит, как вопрос. – Ты уверена, что ты чувствовала именно горе Черного Крыла, а не свое собственное из‑за…

‑ Смерти моей матери? – заканчиваю я за него, удивленная тем, как спокойно это прозвучало. – Нет. Это он.

Минуту или две все просто молчат.

‑ Итак, Клара, расскажи нам. – Снова Уолтер, его глаза, так похожие на глаза Кристиана ‑ глубокие изумрудные озера, сверлят меня, будто он хочет вытащить всю информацию прямо из моей головы. – Что ты чувствовала во сне, на кладбище? Что точно ты чувствовала?

‑ Горе, ‑ медленно отвечаю я. Я не хочу, чтобы у мамы были неприятности или смутить ее, сказав, что Семъйяза в нее влюблен.

‑ Просто расскажи им, ‑ говорит мама. – Не беспокойся обо мне.

Ну, тогд