Переводы буддийской литературы

Основателем буддизма считается религиозный деятель сиддхартха шакьямуни («отшельник‑мудрец из племени шакьев»), происходивший из знатного рода Гаутама и принявший имя Будда («просветленный»). Точные даты его жизни неизвестны; предположительно они относятся к 563 (566)– 483 (486) гг. до н. э., хотя высказывались и другие предположения.

Буддийская литература весьма богата и разнообразна по содержанию (канонические тексты, комментарии, религиозно‑философские произведения и т. д.). Согласно традиции, сам Будда, желавший, чтобы его последователи излагали новое учение на своих родных языках, проповедовал на одном из среднеиндийских языков – магадхи. Однако памятники буддийской литературы дошли до нас на разных языках – сакскрите, тибетском, палие и др., что затрудняет вопрос о первоначальном составе буддийского канона.

Проникновение буддизма в Китай привело к появлению переводов буддийских текстов на китайский язык. Необходимо отметить, что до этого переводческая деятельность в Китае фактически отсутствовала (поскольку речь идет о литературном переводе). Указанное обстоятельство в значительной степени объяснялось присущей древнекитайской культуре замкнутости и уверенности в своем превосходстве над всем иностранным, «варварским», подобно тому, как это имело место в Древней Греции. Естественно, что первыми переводчиками[19] стали не китайцы, а прибывшие в Китай буддийские миссионеры – выходцы из Индии, Парфии, Центральной и Средней Азии. Поскольку перед переводчиками стояла необычайно сложная задача – не только преодолеть языковые трудности, но и донести до китайской аудитории философские категории, представления и этические нормы буддизма, они часто работали целыми коллективами, обсуждая варианты переводов и выбирая необходимую терминологию. Среди наиболее видных переводчиков были индийские монахи Катаяна Матанги и Дхармаратна, которым приписывается перевод «Сутры из 42 глав», представлявший собой скорее изложение основных догм буддизма, парфянец Ань Шингао и другие. Первым собственно китайским переводчиком традиционно считается Янь Фодяо, который вместе с парфянцем Ань Сюанем, как считается, перевел знаменитую «Сутру о Виламокирти».

Сохранилось несколько рассказов о чудесных явлениях, связанных с переводческой деятельностью проповедников буддизма. Так, согласно преданию, монах Сангхдэва, прибывший в Китай из Кашмира (402 г.) в качестве миссионера, не имел с собой никаких книг, однако сумел по памяти перевести на китайский язык одну из самых обширных буддийских сутр. Другой индиец – Кумараджива, прибывший в Китай по приглашению правителя страны в 402 г., прославился тем, что устно переводил по памяти буддийские тексты, которые писцы записывали под его диктовку. Поскольку многие более ранние китайские версии не отражали истинного содержания санскритских оригиналов, Кумараджива создал с помощью выделенных ему помощников новый перевод одной из сутр. Приобретя широкую известность, Кумараджива тем не менее считал, что сохранить в переводе изящество и выразительность необычайно трудно. Сохранилось предание, согласно которому Кумараджива поклялся, что если он не допустил при передаче никаких ошибок, то после смерти, когда его тело будет сожжено, язык останется невредимым, и это предсказание сбылось.

Появление на китайском языке буддийских произведений оказало большое влияние на китайскую литературу и способствовало пробуждению интереса и к воссозданию индийских трактатов по медицине, астрономии и т. д.

Переводческая деятельность способствовала формированию соответствующих школ и концепций. Осуществлялась и редакторская деятельность, в которой принимал участие поэт Се Линюнь, специально изучавший санскрит.

Помимо Китая, переводы буддийских текстов осуществлялись в государствах Юго‑Восточной, Центральной и Средней Азии, в Японии и т. д., оказав большое влияние на их дальнейшее культурное развитие.

3. Ветхозаветная литература и ее переводы на греческий язык

Как известно, специфической особенностью христианского учения является преемственная связь с древнееврейской религией – иудаизмом, Священная Книга которого вошла в христианскую Библию под именем Ветхого Завета. Жанровые и стилевые особенности входящих сюда произведений отличаются большим разнообразием, поскольку ветхозаветный канон складывался на протяжении почти тысячи лет – приблизительно в XII–II вв. до н. э.

Вопрос о создании греческой версии библейского текста возник в III в. до н. э. среди александрийских евреев и, как отмечалось выше, был связан с тем обстоятельством, что знание древнееврейского языка среди последних к этому времени стало редкостью. Следует отметить, что соображения религиозной пропаганды в данном случае решающей роли, вероятно, не играли, поскольку в целом миссионерская направленность для иудаизма нехарактерна. Вместе с тем легенда, возникшая вокруг этого перевода, ясно свидетельствует о стремлении придать созданию греческого текста Библии характер, выходящий за пределы чисто внутрииудейских дел, приписав инициативу его появления самому царю эллинистического Египта Птолемею II Филадельфу, правившему страной в 285–246 гг. до н. э., который якобы, узнав о существовании мудрой книги, содержащей иудейские законы, обратился к иудейскому первосвященнику Элеазару с письмом, где говорилось: «Желая сделать приятное всем живущим на земле иудеям, я решил приступить к переводу вашего закона и, переведя его с еврейского языка на греческий, поместить эту книгу в своей библиотеке.

Поэтому ты поступишь хорошо, если выберешь по шести престарелых мужей из каждого колена, которые вследствие продолжительности занятий своих законами многоопытны в них и смогли бы в точности перевести его. Я полагаю стяжать себе этим делом величайшую славу»[20].

Далее легенда повествует, что из каждого из 12 «колен Израилевых» было отобрано по шесть ученых переводчиков, прибывших в Египет. Размещенные на острове Фаросе, они были лишены возможности общаться друг с другом, но когда после окончания работы рукописи сличили, оказалось, что все переводы совпали слово в слово. Созданная версия позднее стала именоваться Септуагинтой (лат. septuaginta – «семьдесят»), или переводом Семидесяти Толковников (цифра 72 подверглась округлению). Считается, что она включала первую часть Священного Писания – Пятикнижие Моисеево, а вся работа по переводу иудейской Библии была завершена к концу II в. до н. э.

Исследователи Септуагинты отмечали, что уровень и стиль передачи отдельных частей оригинала весьма различны – от буквального воспроизведения до парафразы. Наблюдаются в ней и определенные отклонения от подлинника, вызванные несходством языковых систем и культурной традиции.

После возникновения христианства Септуагинта вошла в состав греческой Библии в качестве Ветхого Завета, причем считалась столь же боговдохновенной, как и еврейский оригинал. Однако в иудейских кругах к первым векам нашей эры стало распространяться убеждение в том, что эта версия слишком отступает от подлинника. По‑видимому, помимо действительно наличествовавшего в Септуагинте некоторого налета античного мировоззрения[21], сыграло роль и желание иметь собственный греческий текст, отличающийся от христианского. Результатом стало появление во II в. н. э. перевода Аквилы, за которым закрепилась репутация крайне буквалистического, и относящегося к рубежу II–III вв. перевода Симмаха, который, как считается, характеризовался большей свободой по отношению к оригиналу и ориентировался на нормы переводящего (греческого) языка при сохранении в целом смысла подлинника. Известна также версия Феодотиона, вероятно, также созданная во II в. и скорее представлявшая обработку Септуагинты. Впрочем, судить о качестве упомянутых переводов можно лишь по весьма незначительным фрагментам и отзывам древних авторов, поскольку в полном виде они до нас не дошли. Как представляется, причина их утраты состояла в том, что христианской версией всегда оставалась Септуагинта, а греческий язык перестал в дальнейшем использоваться иудеями, уступив место в синагоге древнееврейскому языку[22].

В III в. н. э. один из отцов церкви – Ориген Александрийский (185?–254?) cличил имевшиеся в его распоряжении греческие версии с еврейским оригиналом и расположил их в виде вертикальных столбцов – подлинный текст, его транскрипция греческими буквами и существующие переводы[23]. Позднее, в IV в., появились и другие редакции – Лукиана в Антиохии и епископа Гензихия (Исихия) в Александрии, получившие распространение в разных частях христианского мира.

Создание латинской Библии

С распространением христианства на территории Римской империи встал вопрос о создании ее латинской версии. Причем, если в случае с греческим переводом речь шла только о воссоздании ветхозаветного канона (поскольку оригиналы книг Нового Завета были написаны по‑гречески, хотя уже в древности высказывались предположения о первоначальной арамейской редакции некоторых из них), переводить здесь предстояло обе части Библии.

Первый вариант латиноязычного Священного Писания, как предполагают, был создан во II в. христианами Северной Африки и в дальнейшем стал известным под именем Италы. Однако, несмотря на признание со стороны таких крупных христианских мыслителей, как Тертуллиан, Киприан и Августин, текст названной версии довольно сильно расходился в ряде моментов с оригиналом, а кроме того, в различных ее рукописях содержались существенные разночтения – обстоятельство, не только крайне нежелательное, но и прямо опасное для единства веры. Особенно сильно необходимость создания канонической Библии на латинском языке стала ощущаться в IV в., когда христианство утвердилось в Римской империи в качестве государственной религии.

По решению тогдашнего главы католической церкви – папы Дамасия выполнение указанной задачи было поручено Евсевию Софронию Иерониму (340?–420?)[24], которому, по собственным словам, предстояло пересмотреть труды своих предшественников и исправить то, что было «плохо переведено дурными переводчиками, еще хуже исправлено самонадеянными невеждами и добавлено либо изменено дремавшими переписчиками»[25].

При этом подход Иеронима к передаче книг Ветхого и Нового Заветов существенно различался. Если, работая над версией Нового Завета, он видел свою задачу прежде всего в сличении существовавших вариантов, отборе тех, которые соответствовали греческому подлиннику, и исправлении явных расхождений с ним, то большинство произведений, входящих в состав Ветхого Завета, Иероним перевел заново с древнееврейского языка на латынь.

Работа предшественников не удовлетворяла создателя нового варианта прежде всего потому, что они видели зачастую только поверхность текста, а не его глубину. Поэтому книги Священного Писания предстают в переводах гораздо более тяжеловесными и гораздо менее изящными, нежели в оригинале, представляющем собой образец высокой поэзии. В связи с отмеченным моментом Иероним указывает на стоящую перед переводчиком дилемму: ведь дословный перевод приводит к абсурду, а вынужденное необходимостью отступление от него представляется нарушением обязанностей переводчика.

Для ответа на вопрос, какому пути все‑таки отдавал предпочтение сам Иероним, исследователи обращаются обычно к написанному им «Письму к Паммахию о лучшем способе перевода», где, характеризуя свою переводческую деятельность (а помимо Библии перу Иеронима принадлежали латинские версии исторического труда церковного историка Евсевия, сочинений Оригена, богословского труда Дидима), автор подчеркивал, что, следуя заветам античных классиков (Цицерона, Горация, Теренция, Плавта, Цецилия), он всегда передавал не слово словом, а мысль мыслью – всегда, за исключением Священного Писания, «где и самый порядок слов есть тайна». Иными словами, с точки зрения Иеронима, столь высоко ценимые им принципы древнеримской переводческой традиции не подходят для воссоздания Слова Божия (напомним, что сакральные тексты вообще не входили в сферу деятельности римских переводчиков). Поэтому Иероним подвергает критике не только пресловутого Аквилу, чей буквализм означал фактическое уничтожение подлинника, но и тех, в ком он видел союзников по борьбе с прямолинейной дословностью – опиравшегося главным образом на смысл Симмаха, «одержимого риторическим духом» Цицерона и даже Септуагинту, где многие места, в которых, согласно христианскому толкованию, речь идет о Святой Троице, либо переданы по‑иному, либо вообще обойдены молчанием. В связи в этим Иероним настаивает на праве давать при переводе ветхозаветного канона иную интерпретацию (несмотря на признание перевода Семидесяти Толковников христианской церковью), мотивируя свой подход следующим образом: создатели греческого текста переводили еще до появления Христа и часто не могли понять подлинный смысл пророчеств; мы же сейчас, зная, о чем идет речь, имеем дело не столько с пророчествами, сколько с историей; и так как лучше понимаем смысл текста, способны и перевести его лучше предшественников. Вот почему создатель латинской Библии часто считает необходимым не следовать старым переводам, а опираться на оригинальные источники, благодаря которым в переводе обретут подлинное звучание и слова, и значения, и неразрывно связывающее их в оригинале единство.

Однако Иероним хорошо понимал, что, несмотря на все приведенные им доводы, вряд ли ему удастся избежать нападок противников. «Кто из ученых или неучей, – писал он папе Дамасию, – взяв в руки этот труд и обнаружив в нем уже с первых страниц расхождения с привычным текстом, не обрушится на меня с обвинениями в обмане и святотатстве за то, что я посмел что‑то добавить, изменить или исправить в старых книгах»[26].

Действительно, отклонения от столь почитаемого в христианских кругах текста Септуагинты вызвали со стороны некоторых критиков обвинения в ереси. Однако, уже начиная с VII в., версия Иеронима, получившая наименование «Вульгата» («Общераспространенная»), была принята католической церковью и вошла в повсеместное употребление, а еще девятьсот лет спустя Тридентский собор 1546 г. объявил ее боговдохновенной и равной оригиналу.

Проблемы перевода библейского текста касался в своем теологическом трактате «О христианской науке» и один из крупнейших мыслителей позднеантичной эпохи Аврелий Августин (354–430), отмечавший необходимость глубокого знания языков, на которых были написаны оригиналы Ветхого и Нового Заветов, а также умения прояснять «темные» (т. е. затруднительные для понимания) места подлинника «светлыми». Августин останавливался и на таких вопросах, как наличие у слов разных значений, затрудняющих правильное понимание, архаичная лексика, идиомы, реалии (названия тех или иных конкретных вещей, животных, растений, предметов быта и т. п.). Важное значение отводит автор принципу сопоставления разных версий, причем указывает на пользу, приносимую буквальными переводами, поскольку последние при всей своей корявости более точны при передаче оригинала. Однако в отличие от Иеронима сам Августин переводческой деятельностью не занимался, а его теоретические размышления относились скорее к экзегетике (толкованию) библейских текстов, нежели к переводу в собственном смысле слова.