Из воспоминаний об Исполнительном комитете перед 1 марта

Интересно […] сопоставить заседания Комитета в начале его деятельности и в конце. Как первые заседания были полны горячих дебатов по разным теоретическим вопросам, так последние отличались характером спокойного обсуждения различных практических предприятий. Не всегда, впрочем, спокойного: перед 1 мартом заседания носили характер лихорадочный; чувствовалось страшное напряжение нервов, некоторая усталость и развинченность. Все внимание поглощалось террором да еще военными и их участием в ближайшем предприятии (освобождение Нечаева, от которого нам, особенно Желябову, не хотелось отказаться, несмотря на письмо Нечаева, умолявшего не заботиться о нем). На этих последних общих заседаниях до 1‑го марта (я приехала из Москвы как раз после ареста Михайлова[359], может быть даже он был арестован, когда я уже была в Петербурге, только я не успела с ним повидаться) все разговоры вертелись на этих ближайших планах. Говорили также о пополнении Комитета и развитии местных групп. Наш отчет с Теллаловым[360] о Московской группе (единственной серьезной поддержке в случае провала стариков) возбудил даже преувеличенные надежды, но в общем был выслушан вяло. Только Желябов после заседания хотел узнать все подробности и особенно характеристики лиц, могущих быть кандидатами в члены Комитета. Он чувствовал, что большинство выбудет из строя, и, говоря со мною в этот раз, признавал, как и раньше, пагубную сторону террора, затягивающего помимо их воли людей. Я хорошо помню этот разговор потому, что он продолжался и на второй день. Что будет после покушения, удачного или неудачного? Ни на какие серьезные перемены в политическом строе Желябов не рассчитывал. Максимум чего он, да и другие, ждали, это, что нам будет легче продолжать свою деятельность: укрепить организацию и раскинуть ее сети во всех сферах общества. Но и это при условии, что уцелеет хоть часть людей, способных и привыкших вести дело общей организации. Желябов боялся, что и этого может не быть. Поэтому‑то он и придавал такое значение Москве, думая, что там кроется та ячейка, из которой выработается новый Комитет в случае погибели старого. Что касается всех остальных, то мало кто заботился о будущем, все способности казались поглощены одним: удачным выполнением покушения. Впрочем, на одном из собраний, помню Суханова, развивавшего свои планы бомбардирования Петербурга Кронштадским флотом; он, казалось, сильно верил в осуществимость своих планов и на чье‑то скептическое замечание отвечал: «дайте еще годик‑другой – увидите». Почему‑то меня поразила в тот раз фигура Исаева. Это был человек очень не глупый и на которого раньше возлагались большие надежды. Теперь оказалось, что он ни о чем не мог говорить, кроме динамита и бомбы. От его склонности теоретизировать не осталось и следа и он даже не жаловался, как Желябов, на невозможность «почитать книжку».

Вообще я уехала из Петербурга в очень тяжелом настроении. Фраза Желябова «Помни, если твоя Москва не выручит, будет плохо!» показывала ясно, насколько положение шатко…

9. Н. И. Рысаков [361]

Из показаний на следствии

Будучи уже нелегальным, я познакомился с человеком, которого мне назвали Захаром[362]. Мы имели продолжительный разговор о рабочем деле. […] В то же время […] у нас зашел разговор о покушении на жизнь государя императора. Я высказал свои мысли, стараясь доказать, что открытое восстание невозможно по инициативе самого народа, что он настолько обессилен и разъединен, что не встанет вследствие недовольства существующим порядком до тех пор, пока не явится смелый и решительный предводитель, какими в прошлое время были самозванцы. Этот предводитель есть социально‑революционная партия «Народная Воля». Когда же он сказал, что не откажусь ли я от каких‑либо террористических действий, то я ответил, что «нет». Он прибавил, что на крупные террористические действия нужно, кроме желания, еще некоторое революционное прошлое. В ту минуту я такового не имел, а потому не мог рассчитывать, чтобы партия предложила мне что‑либо. Я не считал свое прошлое, полное только отчасти агитацией, за такое, которое служило бы достаточной гарантией за мою революционную надежность. […]

Иногда с собраний с Захаром мы уходили вместе и тогда велся разговор о покушении на жизнь государя императора, но так общо, что ничего определенного о способах и месте действия вынести из него было нельзя. Он говорил, что все средства уже испробованы, – остается путь открытого нападения. Я с этой мыслью был вполне согласен, и она нравилась мне больше, чем все прежние способы, и я даже почему‑то вообразил, что покушение будет с обыкновенным оружием в руках. […]

А так как положение дел было достаточно спокойно, то по спокойным же рассуждениям я заключал о факте, как отдаленном. Только за последнее время, за неделю или полторы до совершения покушения 1‑го марта 1881 года, я заметил в действиях своих товарищей некоторую лихорадочность, что объяснялось тем, что начались частые и усиленные аресты. «Нужно спешить», – сказал Захар мне на одном из свиданий, и, получив мое согласие на участие в покушении, он начал говорить о способах совершения покушения. Я узнал, что действие будет произведено посредством взрыва, посредством какого‑нибудь метательного снаряда. […]

Покушение на жизнь государя императора не было задумано террористическим отделом рабочей организации, […] поэтому давшие согласие на покушение должны были, по всей вероятности, охранять и помогать покушению, а в случае надобности защитить товарищей, и […] покушение будет сделано кем‑либо из видных деятелей‑революционеров, т. е. членом Исполнительного Комитета. […]

Партия, задумав последнее покушение, руководствовалась, большею частью, теми же мотивами, какие служили ей и прежде, в прежних покушениях, частью же желала привести в исполнение приговор исполнительного комитета – это опрос чести партии – и, наконец, частью желала сама перейти в наступательное действие, потому, что чувствовала себя на это сильною. По словам одного из лиц, принадлежавших к партии действия, я могу заключить это. В одном из разговоров со мной, Захар мне сказал: «Мы теперь сильнее прежнего, а поэтому не будем задирать, как бессильные». […]

Вряд ли однако, партия хотя за неделю до покушения оставалась верною своему понятию о своих силах, потому что в действиях ее сказалась спешность и на сцену выступили люди без революционного прошлого. Я объясняю это массой арестов, о которых я слышал за последнее время и которые, должно полагать, расстроили несколько планы партии, а также, пожалуй, убавили веру, хотя немного, в свои силы. […]

10. А. И. Желябов*