Рукопись неизвестного «По поводу собрания народной партии 6 декабря 1876 г.»

Что такое произошло в Петербурге на Казанской площади 6 декабря 1876 г. по втором часу дня?

Собралось несколько сот русских людей, принадлежащих частью к образованному, частью к рабочему классу. Собрались они для того, чтобы почтить память тех также русских людей, которые или уже погибли, или еще погибают в тюрьмах за то, что пренебрегли заботами о личном ублаготворении. […] Собрались они еще для того, чтобы показать, что, несмотря на гонения и клеветы, идеи и дела этих истинных друзей народа никогда не переставали находить людей, стремившихся к их осуществлению. […] Собрались они вообще для того, чтобы заявить друг другу и тем, кто хотел бы иметь уши слышать, что дело народного освобождения, перейдя теперь в руки самого народа, становится на твердую почву; что этим переходом знаменуется начало активного вмешательства нового, необыкновенно важного элемента в ход политической жизни России, а именно, начало сознательного участия русского рабочего класса в движениях этой жизни, и что этот важный исторический факт есть результат не только прямого действия, непосредственного влияния разных общественных явлений, разных изменений в условиях экономической, в складе социальной жизни, идущих вслед за распространением в России европейской цивилизации, одним словом, есть не только результат непосредственного влияния самой жизни, так сказать, на развитие народной массы, но есть также результат и 15‑летних сознательных усилий, связывающих одной братской цепью погибших и настоящих деятелей. […]

Наши друзья‑отрицатели говорят: событие было несвоевременно, дурно организовано, не была вполне выяснена его цель, не была подготовлена к нему вся публика, могущая своим сочувствием или присутствием придать ему несравненно более импозантный вид; собрание вообще вышло мелко, а конец его печален и жалок, так как социалисты‑народники были избиты и прогнаны самим народом, т. е. дворниками, извозчиками, лавочниками. Из всех этих замечаний выходит одно очевидное заключение, а именно, что недовольство друзей вертится, главным образом, на деталях собрания, а это может быть объяснено только тем, что их внимание было обращено более на внешнюю сторону, чем на внутренний смысл события 6 декабря. […]

И, слушая их толки, невольно приходит на мысль Обломов. Вот он, лежа на диване, презрительно улыбается: «Так это такая‑то ваша революция?! нет, моя не такова!..» и начнет затем рисовать в своем воображении картины своей революции: тут все прекрасно организовано, все идет ладно и успешно, как представление в театре; тут много, много публики, и все сочувствующая, тут народ, в лице дворников, лавочников и извозчиков, не кидается на собравшихся, нет, он сам готов броситься на полицию и даже на войско, – но это ему не приходится совершать, потому что войско и полиция кричат: «Ура, социальная революция!» и братаются с народом! […] И Обломов вскакивает и кричит: «Да, вот что я называю моей революцией!.. во всяком случае, я не позволил бы себя бить! я бы или вышел победителем, или лег нa поле чести!» […]

До сего времени деятельность русских социалистов ограничивалась пропагандой среди народа, пропагандой устной и письменной. Это было естественное начало деятельности народной партии: нужно было приготовить почву для возможности какого‑нибудь политического действия; нужно было распространить хоть некоторые идеи, вызвать хоть сколько‑нибудь сознательное стремление к изменению существующего порядка среди хоть некоторой части темной народной массы, положить начало ее политическому самосознанию. […]

Но вот пропагандисты сознали некоторую узость, недостаточность в этом направлении своей деятельности. Для дальнейшего успеха своего дела следовало, не покидая, конечно, своего первого средства, присоединить к нему второе, следовало, одним словом, расширить программу действия. К этому же побуждал и самый успех пропаганды, коль скоро он выразился тем, что пропаганда проникла в среду городских рабочих.

Одно из недоразумений, господствовавших еще недавно среди русских социалистов, заключалось в том, что они, приняв во внимание, с одной стороны, относительно малое число городских рабочих в России, с другой стороны – недовольство сельского населения своим невыносимо тяжелым положением, с огромными платежами и с малым наделом истощенной земли, основывали успех своего дела исключительно на движениях в массе сельского населения, и потому туда, в деревни, были обращены, главным образом, их силы и надежды. Но жизнь дала результат несколько иной, чем тот, которого они ожидали. Этот результат состоял в том, что городские рабочие, более скученные, более связанные между собой равенством своего положения, более развитые вследствие разнообразия получаемых ими впечатлений от городской жизни и вследствие частых и резких столкновений с представителями правительства и правящих классов, чем сельское население, – оказались более восприимчивыми к социалистической пропаганде, чем последние. А вследствие своей еще не вполне разорванной связи с крестьянством, а также вследствие необходимости для этого крестьянства идти в города на заработки, городские рабочие явились естественными проводниками социалистических идей в деревне. Таким образом, само собой происходит изменение в нашей программе действия, т. е. оно получает вообще то же направление, как и на Западе, именно, идет из города в деревню, а не наоборот (что, конечно, не исключает пользы и необходимости применения обратного действия, где есть к тому почва), и только программа наших требований, по причине подавляющего в России большинства сельского населения и по причине напряженности его недовольства, остается та же самая, именно в том смысле, что во главе требований народной партии должны стоять те требования, которые прямо клонятся к коренному изменению условий крестьянского быта. […]

То сознание, которое здесь, в городе, скорее, чем в деревне, приходит рабочему человеку на мысль, что он, истинный производитель всего этого выставляющегося во всем своем приманчивом блеске богатства, сам еле‑еле может удовлетворить свои потребности, – должно раздражать его, выводить из апатичного состояния и возбуждать в нем страстное стремление выйти из своего вполне гнусного положения. В таком, уже неспокойном, раздраженном состоянии, познакомившись с социалистическими идеями и стремлениями, а также с историей борьбы его братьев по положению на Западе, в нем должно усиливаться и принимать сознательную форму стремление идти на бой с враждебными элементами, и идти сейчас, не откладывая надолго начало борьбы, идти если не за получением сразу, тотчас всего желаемого, то по крайней мере чего‑нибудь возможного в данную минуту, по крайней мере, пробить брешь в этом уж чересчур теперь ставшем для него невыносимом порядке. Но тут он встречается сразу со всей современной политической системой; он видит, что он шагу не может сделать вперед, не пошатнув прежде этой системы, потому что она находится к услугам его прямых эксплуататоров, она вся устремлена только на то, чтобы сдавить его мысль, волю, она грубо, без всякого снисхождения, дает ему чувствовать, что его считают и что он сам должен считать себя не более как машиной, а отнюдь не человеком. А eмy, хлебнувшему уже свежей воды, уже мало, что сам сознает себя человеком, что таким считают его товарищи; нет, ему хочется, чтобы его считали человеком и другие люди, и вот он стремится заявить себя человеком, и притом вполне свободным, имеющим право мыслить, говорить, действовать открыто и согласно своим убеждениям; к тому же он видит, что для успешной борьбы со своими прямыми экономическими эксплуататорами он должен пользоваться тем, что называют политической свободой, т. е. свободой слова, сходок, совести, печати, пользоваться ею как удобным средством для достижения своей прямой цели. Но эту свободу он должен завоевать себе, и для того он должен вступить в бой со всей существующей политической системой, его деятельность на пути к своему освобождению должна неминуемо принять политический характер. Событие 6 декабря является результатом подобного настроения в сознательной части рабочего класса. Участие и известная инициатива в устройстве этого собрания со стороны рабочих не подлежат сомнению, хотя правительство усиленно старается скрыть эту сторону собрания, а образованное общество и печать стараются уверить самих себя в неучастии рабочих, а правительство и общество боятся признаться в появлении этого грозного признака на политическом горизонте […]

О. В. Аптекман