Разговор восьмой. Захват власти

 

Использование кризиса для совершения государственного переворота — Сопротивление сломит террор — Меры, служащие росту популярности диктатора, и показное признание принципов правого государства

 

Макиавелли

Я беру максимально крайний случай и выбираю в качестве примера государства республику. При монархии роль, которую мне хотелось бы играть, была слишком легкой. Я выбираю республику, так как при такой форме правления мне предстоит, как вам кажется, столкнуться с почти неодолимым сопротивлением идей, нравов и законов. Вы не против? Таким образом, я принимаю из ваших рук некое, большое или маленькое, государство; допустим, что оно располагает всеми возможными учреждениями, гарантирующими его свободу, и мне остается задать вам только следующий вопрос: верите ли вы, что его правительство защищено от путча, или, как говорят сегодня, государственного переворота?

Монтескье

Конечно, нет; но согласитесь, по крайней мере, что такое предприятие сегодня, при том как общество устроено и сколь велико его участие в политике, в высшей степени затруднительно.

Макиавелли

Почему же? Разве сейчас эти общества не так же, как всегда, в руках политических партий? Разве нет повсюду элементов, провоцирующих гражданскую войну, задумывающих переворот, стремящихся к власти?

Монтескье

Может быть; однако полагаю, что могу быстро объяснить вам, в чем вы заблуждаетесь. Такие захваты власти чрезвычайно редки, поскольку противоречат современному устройству, и даже если предположить их удачный исход, они вовсе не обладают тем значением, которое вы, как кажется, склонны им приписывать. Смена власти не приведет к смене институтов. Может случиться, что некто, претендующий на власть, ввергнет государство в беспорядки; полагаю даже, что его партия может победить, затем власть перейдет в другие руки, и это все. Но государственное право, а с ним и основы самих институтов, останется неизменным. Оно не меняется.

Макиавелли

Вы действительно питаете такие иллюзии?

Монтескье

Докажите обратное.

Макиавелли

Вы, стало быть, согласны, что захват власти у существующего правительства вооруженным путем может некоторое время быть успешным?

Монтескье

Да.

Макиавелли

Тогда рассмотрим ситуацию, в которую я попал. Я подавил любую власть, кроме собственной. Если продолжающие пока что существовать институты и способны помешать мне, то только чисто формально; в действительности мои самовольные действия не могут столкнуться с реальным сопротивлением; короче говоря, мое свободное от законов состояние есть то, что римляне называли прекрасным и энергичным словом «диктатура». Это означает: теперь я могу все, что мне угодно. Я издаю законы, я их исполняю и я на коне как главнокомандующий. Запомните это хорошенько. Я победил потому, что опирался на одну из партий, а это означает: захват власти может произойти только в условиях глубокого внутреннего раскола. Можно сказать, я обязан им случаю, но нельзя заблуждаться относительно причин этого случая. Речь будет идти о противоречиях аристократии и народа или буржуазии и народа.

В сущности, иначе и быть не может; поверхностному же взгляду предстанет сумятица идей, мнений, взглядов и противоборствующих течений, как во всех государствах, где свобода воцаряется хоть на минуту. Присутствуют политические элементы всех сортов, остатки некогда победоносных партий, ныне разбитых, безудержное честолюбие, разъедающая ненависть, непримиримая зависть, повсеместный террор, сторонники всех взглядов и всех доктрин, реакционеры, демократы, анархисты, утописты — все при деле, все совместно трудятся над ниспровержением существующего порядка. К каким же выводам можно прийти перед лицом подобной ситуации? К двум. Первый: стране совершенно необходим покой, и тому, кто его даст, она не откажет ни в чем. Второй: при таком разброде партий нет никакой реальной силы, вернее, есть одна-единственная: народ.

Я — один из победоносных стражей власти. Допустим, что я обладаю уважаемым, известным из истории именем, способным воздействовать на воображение масс. Я обопрусь о народ подобно Писистрату, Цезарю, Нерону. Это азбука любого узурпатора. Слепое насилие даст мне в руки возможность безнаказанно творить все, что заблагорассудится, а авторитет народа освятит все мои деяния. На самом деле народу плевать на изобретенную вами легальность, на ваши конституционные гарантии.

Партии я заставил замолчать, а теперь вы увидите, как я буду действовать далее.

Возможно, вы не забыли тех правил, что я выдвигаю в своем труде о государе, там, где речь идет об удержании захваченных территорий. Узурпатор государственной власти оказывается в положении захватчика. Он вынужден устраивать все по-новому, ликвидировать государство, уничтожать граждан, менять образ жизни.

Такова цель. Но в современной ситуации ее можно достичь только окольными путями, двусмысленными средствами, ловкими комбинациями и по возможности не применяя насилия. Поэтому существующие институты я не буду уничтожать непосредственно, но неприметно завладею ими всеми и нарушу механизм их действия. Так я по очереди поступлю с прессой, судоговорением, выборами, личной свободой, школами. Через голову существующих законов я введу совершенно новое законодательство, не отменяя старого: сначала я оттесню его на задний план, потом заставлю исчезнуть полностью. Это мои основные действия, а теперь я в подробностях расскажу вам об их осуществлении.

Монтескье

Как жаль, что вы не прогуливаетесь более в садах Ручелли[26] и не проповедуете там это прелестное учение, как огорчительно, что потомки лишены возможности слышать вас.

Макиавелли

Утешьтесь. Для того, кто умеет читать, обо всем этом сказано в книге о государе.

Монтескье

Оставим это. Итак, вы захватили власть. Ваши действия?

Макиавелли

Сначала — великие шаги, затем — маленькие.

Монтескье

Итак, сначала — великие.

Макиавелли

Успешное ниспровержение существующей власти — еще не все. Партии по большому счету не считают себя разбитыми. Еще не ясно, насколько хватит энергии узурпатора; его захотят испытать и поднимутся против него с оружием в руках. Тут и настанет момент начать террор против всего общества, который заставит содрогнуться самые отважные сердца.

Монтескье

Что же вы намереваетесь делать? Вы ведь сказали, что испытываете отвращение к кровопролитию.

Макиавелли

Нельзя допускать ложной гуманности. Общество под угрозой и имеет право защищаться. Неумолимая твердость и даже величайшая жестокость только предотвратят новое кровопролитие в будущем. Не спрашивайте меня о конкретных действиях. Но нужно, чтобы ужас раз и навсегда сковал сердца людей, а страх вселил в них покорность.

Монтескье

Да, вспоминаю, вы проповедуете это в своей книге о государе, рассказывая об ужасающих деяниях Цезаря Борджиа в Чезене.[27][28] Вы остались прежним.

Макиавелли

Нет, позже вы поймете, что я поступаю так только по необходимости, сам страдая от этого.

Монтескье

А кто же будет проливать кровь?

Макиавелли

Армия! Исполнительная власть государственного правосудия, руку коей жертвы не обесчестят никогда. Две цели величайшей важности будут достигнуты с применением армии для акций подавления: с одной стороны, с этого момента на веки вечные она станет враждебной гражданскому населению, которое она безжалостно карает; с другой стороны, ее судьба будет неразрывно связана с судьбой ее предводителя.

Монтескье

И вы полагаете, что пролитая кровь не падет на вас?

Макиавелли

Нет, потому что властитель в глазах народа не имеет ничего общего со злодеяниями солдатни, которую не всегда, как известно, легко утихомирить. Ответственность за это понесут генералы, слуги, исполнявшие мои приказы. Но они — уверяю вас — будут верны мне до последнего вздоха; они-то очень хорошо знают, что их ждет, если не будет меня.

Монтескье

Это, стало быть, ваше первое мероприятие в качестве единовластного правителя. А второе?

Макиавелли

Не знаю, обращали ли вы внимание, сколь важны в политике мелочи. После того, о чем я вам только что поведал, я велю чеканить на каждой новой монете свой портрет и пущу в обращение множество таких монет.

Монтескье

Посреди государственных забот это будет, однако, ребячеством.

Макиавелли

Вы так полагаете? Вы никогда не были практиком власти. Отчеканенное на монете лицо — знак самой власти. Сперва найдутся гордецы, которых это повергнет в ярость, но постепенно все привыкнут. Даже враги моего правления будут вынуждены носить в кошельке мой портрет. Совершенно очевидно, что вскоре люди станут смотреть на черты, запечатленные на основе всякого благополучия и удовольствия, гораздо снисходительнее. С того дня, когда мое лицо появится на деньгах, я — король.

Монтескье

Согласен, эта мысль для меня нова. Но оставим это. Вы ведь не забыли — народы нового времени имеют привычку издавать конституции, гарантирующие их права. Ваша основанная на насилии власть, планы, которые вы мне изложили, не отступят ли они перед конституцией, все основы, максимы, принципы которой противоречат вашим принципам правления?

Макиавелли

Я издам другую конституцию, вот и все.

Монтескье

И вы считаете, что это не составит никакой трудности?

Макиавелли

Какие еще трудности? Больше нет никакой воли и никакой власти, кроме моих, опора моя — народ.

Монтескье

Это так. Но у меня остается одно сомнение: после того, что вы мне рассказали, я сомневаюсь, что ваша конституция станет памятником свободы. Вы считаете, что одного-единственного разрешенного насилием кризиса, одного-единственного успешного государственного переворота довольно, чтобы лишить народ всех его прав, завоеваний, институтов и принципов, которыми он привык руководствоваться в жизни?

Макиавелли

Простите! Не так скоро. Я ведь сказал вам: народы — как люди, видимость влечет их сильнее истины. В области политики это правило, которому я буду следовать, не рассуждая. Будьте добры, перечислите-ка мне еще раз принципы, которым вы придаете первостепенное значение, и вы увидите, что, против ваших ожиданий, они меня вовсе не смутят.

Монтескье

Макиавелли, во что вы их превратите?

Макиавелли

Не бойтесь же, назовите мне эти принципы.

Монтескье

Признаюсь, я вам не доверяю.

Макиавелли

Ну так я сам напомню их вам. Наверняка вы упомянули бы принцип разделения властных функций, свободу слова и печати, свободу религии, свободу личности, свободу собраний, равенство перед законом, неприкосновенность движимого и недвижимого имущества, право на жалобы, добровольную уплату налогов, соразмерность наказаний, необратимость законов. Довольно или вам угодно еще?

Монтескье

Я полагаю, Макиавелли, этого более чем достаточно, чтобы весьма осложнить ваше правление.

Макиавелли

В этом вы ошибаетесь, а сами принципы настолько справедливы, что я не премину провозгласить их публично. Если вам угодно, я даже сделаю из них введение к моей конституции.

Монтескье

Вы уж доказали мне, что вы — великий волшебник.

Макиавелли

Никакого волшебства. Просто нужно уметь делать политику.

Монтескье

Но как же вы собираетесь ввести эти принципы в ваше законодательство, а потом вовсе не соблюдать их?

Макиавелли

Будьте осторожны! Я сказал, что провозглашу эти принципы, но не говорил, что собираюсь зафиксировать их письменно или выполнять.

Монтескье

Как это?

Макиавелли

Я не собираюсь вдаваться в подробности. Я ограничусь заявлением, что признаю и поддерживаю все основы современного права.

Монтескье

Не понимаю, что означает это замалчивание подробностей.

Макиавелли

Сейчас вы увидите, насколько это важно. Если я буду останавливаться на этих правах подробно, свобода моих действий будет связана их ясными юридическими формулировками, чего я не хочу. Не останавливаясь же на них подробно, я создам впечатление, словно признаю их все, а в частности не признаю ни одного. Это позже позволит мне отменить при введении чрезвычайного положения те права, которые я сочту опасными.

Монтескье

Ясно.

Макиавелли

Кроме того, некоторые из этих принципов относятся, строго говоря, к государственному и конституционному праву, а другие — к гражданскому праву. Этого разделения при осуществлении абсолютной власти следует строго придерживаться. Сильнее всего народы привязаны к своим гражданским правам. Потому я не буду их касаться, пока только это возможно, и таким образом, по меньшей мере, часть моей программы окажется выполненной.

Монтескье

А государственное право?..

Макиавелли

В моей книге о государе я выдвинул положение, справедливое по сути: «Подданные всегда довольны государем, если он не посягает на их достояние и их честь; ему придется столкнуться с сопротивлением лишь незначительной кучки недовольных, с которыми он легко справится». Это ответ на ваш вопрос.

Монтескье

Строго говоря, его нельзя признать удовлетворительным. Можно возразить, что права государства тоже являются достоянием, что они важны для чести народов, что вы, покушаясь на государственное право, затрагиваете достояние народов так же, как их честь. Можно добавить еще, что соблюдение гражданского законодательства тесно связано с соблюдением государственного права. Кто даст гражданам государства гарантию, что, лишившись сегодня политической свободы, они не утратят завтра личной свободы, что, подняв сегодня руку на их свободу, вы не протянете ее завтра к их имуществу?

Макиавелли

Разумеется, эти возражения будут выдвигаться, но, полагаю, вы сами отдаете себе отчет в их преувеличенности. Мне все кажется, вы верите, будто современные народы прямо-таки изголодались по свободе. Ну а учли вы тот случай, что они и слышать больше не хотят о ней, и можете ли вы требовать от государя, чтобы он обладал большим свободолюбием, чем народы? Так попытайтесь опросить большинство вашего до глубоко сонного общества, в котором каждый живет только своими материальными интересами и эгоизмом, и вы увидите, как со всех сторон в ответ раздастся: Что за дело мне до политики? Какое мне дело до свободы? Не все ли равно: что то правительство, что это? Разве правительство не должно держаться?

Кроме того, имейте в виду: так говорит не только народ, но и буржуа, промышленники, интеллектуалы, богатые, образованные, все, кто в состоянии применить на деле ваши прекрасные теории государственного права. Они будут благословлять меня, восклицая, что я их спас, что их слишком мало, что они не способны руководить собой сами. Народы, видите ли, втихомолку обожают гениальных насильников. Обо всех актах насилия, проведенных с должной ловкостью, они будут говорить более с восхищением, чем с порицанием: это, конечно, нехорошо, но ловко сделано, изящно и красиво.

Монтескье

Вы, стало быть, вновь возвращаетесь к той части вашего учения, которую, как автор книги о государе, вы, так сказать, обязаны защищать по роду занятий.

Макиавелли

Нет-нет, мы как раз говорим о его практическом применении. Я наверняка преуспел бы еще более, если б вы не втянули меня в побочные дискуссии. Начнем же с того места, где остановились.