Шестьсот девятый день в мире Содома, вечер

Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Власти

 

И вот – снова переговоры в кабинете Великого Артанского князя. С одной стороны – Николай, пока еще император, его супруга Алиса Гессен-Дармштадская и, вроде как за адвоката, отец Иоанн Кронштадтский; с другой – магическая пятерка в полном составе, дополненная отца Александром. Присутствует даже Анастасия, несмотря на ее попытки уклониться от столь сомнительной чести – судить своих родителей. И хоть лет ей сейчас столько же, сколько Николаю и Алисе в среднем, все равно до конца жизни она будет чувствовать себя перед ними как маленькая девочка. Совсем другое дело – Дима-Колдун. На это совещание, где, возможно, будут обсуждать «взрослые» вопросы, Анна Сергеевна не хотела его пускать. Но Серегин завил, что Дима-Колдун за два года, путешествуя по мирам, пережил столько, что не приснится и трем взрослым – так что ничего страшного. Впрочем, от Димы не отстают и Митя-Профессор с Асей-Матильдой – сейчас они в качестве пажей-адъютантов стоят за спиной Артанского князя. Права говорить в этом собрании у них нет, но после того, как все закончится, каждому из них предстоит написать подробный рапорт о том, что видел, слышал и что по этому поводу думает.

Вот что предшествовало этим переговорам. Русскому самодержцу, когда тот удовлетворился стрельбой по роющимся в помойках птеродактилям, все же устроили очную ставку с дядей Владимиром и теткой Михень, освобожденным от стасиса и находящимися под действием заклинания Откровенности. Помимо Артанского князя и самого Николая, там присутствовали отец Иоанн Кронштадский, герр Шмидт, а также писцы-стенографисты, которым надлежало записывать речи допрашиваемых. Все была до предела скучно: ни раскаленных клещей, ни дыбы, ни кнутов, ни иголок, загоняемых под ногти. Просто пришел отрок Димитрий, посмотрел на подследственных укоряющим взглядом и сразу же вышел. После чего полилось…

Великий князь Владимир Александрович оказался почти ни в чем не замешанным, он всего лишь высказал пренебрежительное отношение к племяннику-неумехе. Зато из тети Михень откровения полезли того же зловонного толка, что из вскрытого скальпелем застарелого нарыва. Писцы едва успевали делать свою работу, попутно качая головами. Того, что наговорила тетка Михень, хватило бы не только на плаху с топорами, но и на какую-нибудь экзотическую казнь, вроде закапывания живьем в муравейник. За заговором в пользу Великого князя Кирилла Владимировича, истеричного бездельника и алкоголика, стояла именно эта женщина, а уже за ней тенью маячили англичане.

И это только одна интрига. Генерал Сахаров-младший, бывший начштаба у Куропаткина, под тем же заклинанием Откровения, приправленным Муками Совести, с полпинка раскололся от макушки и до задницы – и обрисовал картину второго заговора, за которым стояли люди, желающие скорейшего развития капитализма в России (в частности, господин Витте). Впрочем, думаю, что два этих заговора прекрасно нашли бы между собой точки соприкосновения – ведь франкобанкирам все равно, кто будет сидеть на троне конституционного монарха (Кирилл даже предпочтительней), а Михень и ее сынку без разницы, будет царь Кирюха абсолютным монархом или конституционным. Они бы и на вассального согласились, лишь бы у Кирюхи не переводилась выпивка. Недаром же эти люди творят свой заговор, опираясь не на внутренние силы в России, а на британские спецслужбы.

Прослушав два этих сеанса психотерапии, император Николай стал до предела тихим и задумчивым. Прямо у него под ногами вырыли две ямы, а он и не заметил. Одна из них должна была разверзнуться сразу после поражения России в войне и первой русской революции – когда не мытьем так катаньем, через избрание Государственной думы, «бизнес» и либеральная интеллигенция змеей начали вползать во власть, что потом икнулось февральской (а на самом деле мартовской) революцией. Вторая яма была приготовлена на случай смерти наследника (что при диагнозе «гемофилия» могло произойти в любой момент). И было понятно, что все эти пути ведут в Ганину Яму, потому что без применения особых предосторожностей императорская корона, в отличие от простой шляпы, снимается только вместе с головой. В силу этого обстоятельства уверенность в необходимости управляемой отставки с подстраховкой Артанского князя у императора Николая теперь на максимальном уровне.

Алиса Гессен-Дармштадская, она же императрица Александра Федоровна, что сидит рядом с мужем, выглядит посвежевшей, на вид почти нормальной женщиной, особенно по сравнению с тем, что было десять дней назад – тогда на глаз ей можно было дать возраст «за сорок» – а это пора начала увядания и тоски от первых морщин. Сейчас же она вполне выглядит на свои тридцать два года, будто не было родов в пулеметном режиме и десяти лет переживаний от того, что она неспособна произвести на свет наследника престола. Николай, конечно, ей ничего подобного не высказывал (в этом смысле он просто идеальный муж), но вот вдовствующая императрица, в семье носящая прозвище Гневная, вполне могла назлословить, а потом через общих знакомых довести свое мнение до невестки. Но теперь, после обстоятельного разговора с Анной Струмилиной, она уже знает, что все это осталось у нее в прошлом, а впереди – только новая жизнь. Ради здоровья сына, ради мира в душе и семейного счастья она готова оставить трон и отправиться в изгнание.

Третий член этой «команды», сидящий чуть поодаль от царствующей четы – митрофорный проиерей Иоанн Кронштадтский. Пять дней назад в его жизни случился момент, разделивший ее на «до» и «после». Прибыв по просьбе вдовствующей императрицы в Аничков дворец, этот довольно незаурядный священник очутился перед необходимостью взглянуть в глаза истине и понять, что мир совсем не таков, каким казался ему прежде. Вещи, которые он прежде считал сложными, оказались простыми, а простые, наоборот, сложными. Люди в Тридевятом царстве неукоснительно исполняли волю Первого Лица Троицы – Бога-Отца, иначе еще называемого Творцом и Всевышним, при этом в повседневной жизни даже не упоминая двух других компонентов Троицы: сына Божьего Иисуса Христа и Святого Духа.

Впрочем, Святой Дух в этом месте был разлит буквально повсюду – ведь он исходит непосредственно от Первого лица Троицы, которому верно и истово служит Артанский князь и его присные. Святой Дух истекает с освященного меча Бога Оборонительной Войны. Его силой госпожа Анна Струмилина прощает всех сирых, малых и заблудших. Святым Духом осенен отец Александр, со стоическим терпением окормляющий свою беспокойную паству, и он же направляет мысли и поступки всех местных обитателей, даже таких пугающих и чуждых, как рогатая-хвостатая графиня из иного нечеловеческого мира мисс Зул. По крайней мере, большой серебряный крест на шее этой, несомненно, знатной дамы говорил, что она отвергла своего ужасного покровителя, получила прощение Высших Сил и в настоящее время служит им верой и правдой.

И пусть никто из местных обитателей не отрицал ни одного православного догмата (в том числе о природе Христа), и уж тем более не рвался проповедовать новые истины неофитам, отца Иоанна пронзило острое чувство разочарования и обиды. Он почувствовал себя так, словно при нем вскрыли издававшую чудные звуки музыкальную шкатулку и показали, что никакого чуда нет, а есть пружинки, шестеренки, валики и колокольчики. Чудо не в шкатулке Мироздания, а в том, кто ее придумал и заставил вертеться для того, чтобы в созданных Творцом мирах продолжалась жизнь. И совершенно никакого внимания к личности Иисуса Христа, на которой как на фундаменте построена не только православная, но и все остальные христианские церкви.

– Небесный Отче нас на эту тему не просвещал, а мы и не любопытствовали, – сказал Иоанну Кронштадтскому отец Александр. – Нахальства, знаете ли, не хватило ни у меня, ни у Сергея Сергеевича, который тоже имеет с Отцом прямую связь. Но, наблюдая за нашим князем с того момента, когда он был просто русским офицером без малейшей капли каких-то дополнительных способностей, и до сего дня, могу сделать некоторые выводы. Когда какой-либо человек оказывается наделенным энергооболочкой, то его личность существует с ней нераздельно и неслиянно. Эту связь способна разрушить только смерть физического тела, когда личность, она же душа, возносится в рай или низвергается в ад, а энергооболочка либо наследуется следующим претендентом, либо распадается информационным паром. В отличие от господина Серегина, получившего в качестве трофея нуждающуюся в перевоспитании энергооболочку, ранее принадлежавшую покровителю грабителей и убийц, Иисус Христос получил непосредственно от Творца оболочку из Святого Духа, окутавшую его как плащом. А на третий день после распятия и смерти Спасителя дух его вознесся к Небесам, чтобы занять свое место Сына в составе Святой Троицы, а освободившаяся энергооболочка оказалась такой мощной, что смогла вызвать триумфальное шествие по миру тех идей, которыми она была пропитана при жизни своего носителя…

Рокочущий гром с ясного неба, раздавшийся после этих слов, казалось бы, расставил все точки над «i». Однако отец Иоанн не удержался и обратился с Господу с горячей молитвой. И результат не заставил себя ждать. Как сказано в Библии: «Просите – и получите, ищите – и обрящете, стучите – и отворят вам». Небесный Отец оставил своего аватара и переключился на его собеседника. А ведь это – довольно сильное переживание для неподготовленного человека, особенно в свете того, что Иоанну Кронштадтскому стукнуло семьдесят пять лет и в последнее время он начал сильно прихварывать. Пять минут беседы с Небесным Отцом иногда могут стоить всей жизни… Но обошлось. После того как его отпустило, протоиерей Иоанн Кронштадтский принял условия задачи как данность и со всем пылом своей души взялся за труд наставления в христианстве восьми тысяч чистых безгрешных душ.

Но сейчас он присутствует на этом собрании не как духовный наставник собственной гренадерской бригады Великого князя Михаила Александровича, а как адвокат царской семьи, и в то же время обличитель, в том числе и самого себя. Не он ли говорил императору Николаю: «Не скорби безутешно о злополучии отечества, о проигранных войнах… о потере военных кораблей… о громадных потерях государства от поджогов… Скорби о том, что ты плохо подвигаешься к отечеству нетленному, вечному, на небесах уготованному, что сердце твое далеко от Бога. Земное отечество страдает за грехи царя и народа, за маловерие и недальновидность царя, за его потворство неверию и богохульству Льва Толстого и всего так называемого образованного мира министров, чиновников, офицеров, учащегося юношества. Молись Богу с кровавыми слезами об общем безверии и развращении России.»

Совсем не о том пенял русскому самодержцу Артанский князь Серегин, младший архангел, творящий чудеса походя, даже не задумываясь. Не Лев Толстой виновен в упадке русского государства, и даже не всеобщее неверие и развращение. Все это – лишь симптомы болезни, не причина, а следствие того небрежения, которое самодержец проявил по отношению к своему государству и народу.

Непосредственно с местным владетелем Иоанн Кронштадтский до сего момента еще не встречался, и вот сейчас, на мгновение пересекшись с ним взглядом, понял – все правда. Обычно мало кто мог выдержать взгляд голубых «пронизывающих собеседника насквозь» глаз [383] отца Иоанна, но Артанский князь не отвел взора своих, наполненных ледяной яростью, серых глаз, и Иоанн Кронштадтский сам вынужден был опустить очи долу, признав за противостоящей стороной большую психическую силу. Таких людей отец Иоанн не любил и старался в дальнейшем избегать, – но как можно избежать того, кому Божьей Волей дано право решать вопросы ценой жизни и смерти миллионов людей…

К тому же отец Иоанн Кронштадтский не принимал и не понимал того отношения к простонародью, которое демонстрировал Артанский князь, казавшийся ему монстром, потрясающим основы. В первые десятилетия своего служения отец Иоанн, происходивший из семьи бедных провинциальных священнослужителей (350 лет династии деревенских священников и приходских дьячков), испытывал и болезненно переживал чувство сословной приниженности, из-за чего по чисто психологическим причинам старался дистанцироваться от прозябающего в нищете простонародья. И тут Артанский князь – тот самый, появление которого предрек Христос, сказавший: «не мир вам я принес, но меч» – говорит о том, что настоящий монарх должен быть един душой и телом со своим народом, так же, как отец един со своими детьми. И попробуй с ним поспорь – в то время как за ним стоит военная мощь, спаянная им из прирожденных воительниц и отборных героев былых времен, и в то же время благословение и знаки доверия со стороны Бога-Отца, превратившего этого амбициозного молодого человека в инструмент для исправления различных исторических ошибок.

Как всякий священник, пошедший путем аскезы, испытывая неуверенность в подобных ситуациях, отец Иоанн был самокритичен вплоть до самопоношения, и сейчас, пока еще ничего не началось, ему хотелось встать с этого места и заявить самоотвод. Мол, избавь, Господи, меня, недостойного, от этой пытки, которую я не в силах перенести, потому что грешен я перед тобой, и позволь удалиться, желательно в монастырь, замаливать грехи…

Господь на эту молитву мог бы ответить: «Если ты удалишься в монастырь, то кто работать-то будет?»… Но как раз в этот момент время для вопросов и ответов закончилось.

– Итак, господа, – сказал Артанский князь, обведя присутствующих тяжелым взглядом, – для начала позвольте мне огласить сводки с фронта. Буквально только что пришло сообщение, что японские войска, окруженные в районе станции Янътай, сдались на милость победителя, при этом генералы Оку, Куроки и некоторые их подручные во избежание позора капитуляции совершили ритуальное самоубийство. Русское воинство ликует, Великий князь Михаил Александрович, возложивший на себя обязанности главнокомандующего во время второй битвы на Реке Шахэ, в настоящий момент получает почести триумфатора, телеграф сходит с ума. Уже завтра все российские газеты выйдут с аршинными заголовками вроде: «Великая победа русской армии», «Разгром японских полчищ», «Маньчжурские Канны [384] Великого князя Михаила»…

Николай спросил:

– Скажите, Сергей Сергеевич, вы специально бросили моего брата один на один с этим сражением, после того как убедились, что дело сделано и победа неминуема?

– Разумеется, – ответил тот, – поймите, Николай Александрович – мне ничего не нужно от вашего мира: ни удела, ни даже новых Верных. Зато эти Верные пригодятся вашему брату, который обещает стать великим императором.

– А если я передумаю отрекаться, – тихо прошипел император, – что тогда?

– Тогда приготовьтесь выбирать способ своей смерти, до Ипатьевского дома вы точно не доживете, – жестко ответил Артанский князь. – Мои полномочия на такой случай вам прекрасно известны, как и то, что лично перед вами я никакого пиетета не испытываю. И ваш брат меня поймет, ибо по-другому при данных обстоятельствах никак. Несчастный случай, торжественные похороны – и жизнь у страны буквально с чистого листа.

– Ники! – вскричала императрица, хватая мужа за руку, – что ты делаешь, безумный!? Очнись! Я больше не хочу жить такой жизнью, когда каждый день будет грозить нам бедой!

– Аликс, неужели ты сама не хочешь оставаться на троне? – воскликнул Николай, развернувшись к жене, при этом у него был вид как у ударенного пустым мешком по голове.

– Не хочу! – всплеснула руками Александра Федоровна. – Я просто устала существовать, ожидая, что у нас под ногами разверзнется почва и мы кувырком полетим в тартарары! Отрекись от престола, мой милый Ники, и мы сможем уехать в тихое и спокойное место. Быть может, это будет Константинополь шестого века под властью императора Кирилла и императрицы Аграфены Великолепной, быть может, мы поселимся в том же мире на берегу Днепра в Китеж-граде – боярин и боярыня Романовы; быть может, уедем в один из миров будущего и обоснуемся в тамошней России или Европе. Куда угодно, как угодно, но лишь бы только этот кошмар, наконец, прекратился!

– И ты, Аликс… – тяжело вздохнул Николай, скользнув тоскливым взглядом по супруге. – Ну да ладно… я и сам не знаю, что на меня нашло. Если Мишкин захочет принять после меня трон, то я от него отрекусь.

– Михаил трон примет, – сказал подобревший Серегин, – одним из последних препятствий к такому решению вопроса была ваша маман – большая любительница кушать мозг своим детям. Но так уж получилось, что давеча она согласилась принять в дар мое крымское владение в мире Смуты и прилагающиеся к нему вторую молодость, ослепительную красоту и титул самовластной Бахчисарайской царицы. Здесь у вас, в Петербурге, она была пятым колесом в политической телеге, вдовой покойного императора, а следовательно, отработанным материалом, – а там перед ней раскроются широчайшие возможности как в политическом, так и в личном плане.

– Да уж, Сергей Сергеевич… – невесело засмеялся Николай, – я вижу, что ваши отступные более чем щедры.

– Я бы и вам с Аликс приискал какое-нибудь владение, – задумчиво произнес Серегин, – но не получится ли так, что вы разорите и его? Нет уж, роль частных лиц вам подойдет лучше. При этом никто не будет торопить вас с выбором места. С момента подписания отречения и до того, как вы решите, где хотите осесть, вы – мои гости с открытым листом и возможностью путешествовать между доступными мирами.

– Замечательно… думаю, что условия вполне достойные, – согласился Николай и, повернувшись к жене, спросил: – А ты что думаешь, дорогая?

– Я думаю, что нам не стоит торопиться, – сказала та. – Душечка Анна Сергеевна немного рассказала мне про свое время – и думаю, что я хотела бы пожить там, наверху, когда Земля сделалась маленькой, так что обогнуть ее можно за пару суток, а люди превратились в могущественных великанов… Сергей Сергеевич, скажите: возможно нам ждать так долго, пока вы не начнете открывать миры, максимально близкие к вашей родине?

– Вы можете жить здесь сколь угодно долго, вплоть до самой смерти по естественным причинам, – сказал Артанский князь. – Вам не следует появляться только в вашем родном мире и мире с отметкой «тысяча девятьсот четырнадцать». Там будут свои император Николай и императрица Александра Федоровна, с которыми мне придется разбираться особо, поскольку их случай еще более запущен, чем ваш.

– Хорошо, Сергей Сергеевич, – сказал Николай за себя и за жену, – думаю, что на таких условиях мы вполне может подписать отречение…

– Теперь осталось решить последний вопрос, – сказал Серегин. – Вы отречетесь только за себя – и тогда наследником становится Алексей при регентстве над ним вашего брата Михаила. В таком случае ваши дети – причем не только Алексей, но и девочки тоже – остануся в вашем родном мире, и их воспитателем будет ваш брат. Иначе нельзя – Михаил сам должен воспитать будущего законного монарха, чтобы потом не говорить: «что выросло, то выросло».

Алиса открыла рот и хотела уже что-то сказать, но Николай быстро, стараясь опередить супругу, произнес:

– Мы отречемся за себя и за детей, ведь для нас с Аликс Алешенька – это не просто цесаревич и наследник престола, но еще и долгожданная кровиночка и любимый сынок, и мы хотим выразить вам преогромную благодарность за все то, что вы для него сделали.

– С благодарностями потом, – сказал Серегин, после чего обратился к Мите-Профессору: – иди к сейфу и достань из него красный пакет номер два. Да не перепутай. Я бы невидимого слугу послал, да только они, засранцы, читать совсем не умеют.

– Что, уже?! – ошарашенно спросил Николай, догадавшись, что конец его царствованию придет прямо сейчас – так сказать, в несколько неторжественной обстановке.

– Да, уже, – сказал Серегин, – после разгрома основных сил японской маньчжурской армии война, считайте, выиграна. При этом четвертая армия генерала Нодзу, еще находившаяся в состоянии передислокации к Цзиньчжоускому перешейку, и высаживающаяся с пароходов в Дагушане пятая армия Кавамуры теперь изменили направление своего движения и спешно направляются к Тюренчену, с которого и началась вся эта злосчастная сухопутная война в Маньчжурии. У генерала Нодзу две полнокровных пехотных дивизии общей численностью сорок тысяч штыков, а у Кавамуры только одна такая дивизия. Итого: у врага остались шестьдесят тысяч штыков из трехсот тысяч мобилизованных первоначально. Дальнейшие события – это уже бессмысленные трепыхания, когда Линевич или Гриппенберг (по моему мнению, они оба одинаковы) используя многократное преимущество, еще до начала весны полностью очистят от Японцев Корею. А тем временем подойдет вторая эскадра, вместе с которой вы послали множество самого откровенного хлама, у которого есть только один плюс – его можно использовать в качестве десантного тоннажа при высадке на территории японской Метрополии. Сейчас, когда победа почти достигнута, вам самое время уйти на покой. Теперь Михаилу разбираться со всем, что вы наворотили в государстве Российском, ему же по справедливости должна достаться и слава победителя японцев…

Именно в этот момент Митя-Профессор принес Серегину большой пакет из плотной бумаги с большим номером «2» на лицевой стороне. Убедившись, что печати целы, Артанский князь вскрыл пакет и вытащил наружу три листа плотной гербовой бумаги. Бумага была из мира контейнеровоза, но это было неважно, потому что гербы отличались незначительно. На этих гербовых листах четким почерком канцелярского писаря, в которого каллиграфия была намертво вбита розгой школьного учителя, три раз повторялся один и тот же текст:

 

В связи с многими неудачами нашими, приведшими Нашу страну к тяжелой войне с многочисленными жертвами, поднявшей голову изменой и прочими неустройствами, а также Нашей усталостью от государственных дел, признали Мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расстаться с любимым сыном Нашим, Мы передаем наследие Наше брату Нашему великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского. Заповедуем брату Нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с чаяниями нашего народа на тех началах, кои будут им установлены, принеся в том ненарушимую присягу. Во имя горячо любимой Родины призываем всех верных сынов Отечества к исполнению своего святого долга перед ним повиновением царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы.

Да поможет Господь Бог России.

 

Немного поколебавшись, Николай взял предложенную Серегиным ручку с вечным паркеровским пером и подписался на всех трех листах: «Николай, 4 декабря [385] 1904 года».

Один экземпляр – Михаилу (а в итоге в государственный архив), другой – самому Николаю, третий – Серегину, как гаранту сделки. Дело было сделано. Теперь Михаила стоило отзывать с фронта и вместе с лейб-кампанией и его собственной формирующейся бригадой отправлять в Петербург, где высокопоставленная публика вот-вот поймет, что ее жестоко обманули, и начнет строить козни и делать гадости. Уж это господа аристократы и банкиры умеют хорошо.

 

* * *

 

Декабря 1904 год Р.Х.