День двенадцатый, около полудня

Мукден, штаб Маньчжурской армии

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

 

На то, чтобы поручик Мишкин окончательно превратился в генерал-лейтенанта Михаила Романова и закончил свои личные дела, ушло целых четыре дня. Первым делом он отобрал из числа перешедших к нему Верных командный состав для своей будущей бригады шестибатальонного состава, при этом командиром был назначен бывший командир почти уничтоженного 5-го восточно-сибирского стрелкового полка полковник Третьяков. Офицеры-Верные из числа порт-артурцев уже видали моих бойцовых остроухих в деле, и им не надо было рассказывать о том, как хороши в настоящем бою эти мускулистые, саженного роста, длиннорукие и длинноногие, чуть раскосые остроухие девицы. Видали эти офицеры и русских солдат-новобранцев, дома мясо едавших только по праздникам – тех, перед тем как учить воинским наукам, требовалось подкормить и подлечить. Так что без малейшего стона они приняли контингент, пересчитали и переписали, разбили на батальоны и роты, назначили командиров и унтеров, после чего приступили к курсу молодого бойца.

Учитывая, что физические кондиции у этих новобранцев были выше всяких похвал, трехлинейная винтовка Мосина смотрелась в их руках детской игрушкой, а понятие дисциплины и порядка было прописано прямо в генах. Особенно тяжело было приучить остроухих носить мундиры, правильно мотать портянки и надевать сапоги, – но и тут врожденная сообразительность универсальных солдаток брала верх над природной дикостью. А без обмундирования было нельзя. Михаил – это еще совсем молодой и неопытный Патрон, и чтобы его Единство не начало рассыпаться розно, новоявленным Верным следовало находиться в одном с ним мире. По крайней мере, так должно быть в течение полутора или двух месяцев. К своим Верным Патрон должен возвращаться после деловых поездок, и поблизости от них проводить все свое свободное время. Чем теснее между ними контакты, тем плотнее Единство спаивается горизонтальными связями, ведь первоначально каждый его член ориентирован исключительно на Патрона. Когда я вспоминаю, как проходил эту стадию своего развития, то даже самому не верится, каким я в том момент был неопытным и наивным. И только появление в Единстве солдат и офицеров танкового полка придало ему законченный вид и устойчивую форму.

А так как интересы дела требуют от Михаила присутствия в его родном мире, то и его Верных необходимо разместить не в Тридесятом царстве, а где-нибудь поблизости. В итоге временной базой для бригады был выбран Дальний, за время японской оккупации превратившийся в город-призрак. В качестве казармы Михаил решил использовать главное административное здание Дальнего, помпезно именовавшееся: «Управление постройки города и порта» – прекрасно оборудованное и совершенно не пострадавшее, ибо из-за панического отступления русских частей полгода назад город достался японцам в совершенно неповрежденном виде. Но даже наличие оборудованной казармы не означает, что остроухие смогут разгуливать в декабрьские холода в одних передничках, так что первоначальное обучение ношению обмундирования являлось обязательным. При этом Великий князь Михаил уже смирился, что его личная бригада не сможет принять участие в войне против японцев, ибо с этим делом требуется покончить раньше, чем его личные бойцовые остроухие будут готовы принять участие в настоящем бою.

И вот, наконец, закончив все организационные мероприятия, будущий император, которого немного отпустил «инстинкт наседки», созрел для дальнейших «движений» на политическом поприще. Так уж получилось, что вместо спешной переброски 3-й армии на север к Мукдену, японскому командованию пришлось срочно озаботиться передислокацией 4-й армии на юг, чтобы нерушимой стеной встать перед Цзиньчжоуским перешейком – именно с этого рубежа маршал Ояма мог ожидать самодеблокирующего удара объединенной группировки остатков Артурского гарнизона и моей армии. При этом у Куропаткина создалось двойное (260 тысяч против 130) преимущество над основной группировкой японской армии в Маньчжурии, но этот муфлон только вяло почесывался в интимном месте, явно не собираясь предпринимать активных действий. У меня даже возникло опасение, что если мы с Михаилом еще немного промедлим со своим вмешательством, то этот апологет заманивания врага вглубь русской территории встрепенется и прикажет своей армии отступать до самой Читы. И это не напрасные опасения. Ведь и в нашем прошлом задача победы Японской империи в этой войне не решалась иначе, кроме как игрой в поддавки.

Для набега (иначе это мероприятие не назовешь) на штаб Маньчжурской армии в качестве силового обеспечения я взял разведбатальон капитана Коломийцева. В личной свите у меня состояли Кобра, Дима-колдун, Матильда и Профессор, а Великий князь Михаил Александрович с рескриптом своего брата о назначении себя верховным представителем по всем военным делам против японцев был вещью в себе, ибо против брата царя с такой бумагой в руках «не пляшет» даже всемогущий до недавнего времени министр Витте. Операция была спланирована по всем правилам военной науки, когда в тихий послеобеденный час раскрылись порталы и здание штаба оказалось окружено приземистыми рычащими аппаратами и гикающими и улюлюкающими дикими всадницами в мохнатых папахах. Мы с Михаилом, как и прочая наша свита, выдвинулись к штабу Маньчжурской армии верхами, сидя в седлах великолепных дестрие. Под Димой-колдуном, кстати, был все тот же вороной жеребец, с которым тот подружился еще в самом начале наших приключений. Некогда рыхлый и немного неуклюжий мальчик теперь сидел в седле ловко, как заправский наездник, а жеребец, привыкший к невероятной тяжести одоспешенного рыцаря, даже не чувствовал его вес на своей спине. У самого крыльца мы спешились, небрежным жестом бросив поводья остававшимся в седлах амазонкам, и вошли внутрь штаба. Наши шаги гулко отдавались на местных паркетах, а чутье Бога Войны вело меня туда, где после сытного обеда на кожаном диванчике сладко подремывал главнокомандующий русской Маньчжурской армией генерал-адъютант Алексей Николаевич Куропаткин.

Но шкода в полном объеме не удалась. Когда мы в полном составе буквально ворвались в его кабинет (адъютант в «предбаннике» был буквально отброшен с дороги тяжелым взглядом Михаила – вот где истинный телекинез), командующий Маньчжурской армией торопливо застегивал снятый на время дремы мундир.

– Ваше императорское высочество… – только и смог он пролепетать, дрожащими пальцами пытаясь справиться с тугими пуговицами.

– Читайте! – сурово произнес Михаил, сунув под нос тому рескрипт своего брата.

Торопливо пробежав глазами пляшущие перед взором строчки, Куропаткин поднял на Михаила растерянный взгляд и неуверенно проблеял:

– Но я… я не понимаю, чем обязан столь жестоким недоверием Его Императорского Величества?

Бац! Удар с правой у Михаила оказался как следует не поставлен, но получилось все равно от души: роскошный фингал на левом глазу холеной генерал-адъютантской морды, скорее всего, обеспечен.

– Не понимает он… – прошипел разъяренный Великий князь. – Вы, Алексей Николаевич, подозреваетесь в государственной измене и пособничестве врагу.

– Михаил Александрович, – тихо сказал Дима-колдун, – этот человек и вправду не понимает причины вашего гнева, а также того, как следует воевать самым настоящим образом. Я не вижу сейчас в нем ни одной мысли, за исключением непрерывного повторения мантры-заклинания «как бы чего не вышло».

– Подтверждаю, – сказал я, – никаких тактических и уж тем более стратегических талантов этот господин не имеет; его служебный потолок в линейных частях – это командир роты в военное время. В то же время, когда на дворе стоит мир, ему можно доверить командование батальоном, но не более того. Даже имея двойное преимущество над противником в численности, этот человек не представляет себе, как он может нанести врагу поражение и обратить его в бегство. Впрочем, не могу не признать, что с обязанностями военного министра господин Куропаткин справлялся отлично, но это, скорее, тыловая должность, чем строевая. Любой из его подчиненных: Линевич, Гриппенберг или даже Каульбарс – смотрелся бы на посту главнокомандующего гораздо органичнее. И в тоже время я считал бы необходимым создать специально для Алексея Николаевича должность начальника тыла Маньчжурской армии – уж на ней он будет незаменим.

– Ах, даже так, Сергей Сергеевич… – сказал Михаил, потирай правый кулак, туго обтянутый лайковой перчаткой. – В таком случае, Алексей Николаевич, прошу простить меня за несдержанность. Но вы сами должны понимать – ваши действия, а точнее, патологическое бездействие, уже поставили нашу армию на грань поражения в войне против слабейшего противника.

– Но я действительно ничего не понимаю, Ваше императорское Высочество… – растерянно произнес тот, прижимая к подбитому глазу свернутый вчетверо носовой платок.

– Вот именно поэтому, в силу данных мне братом полномочий, главнокомандующим русской армии в Маньчжурии вам более не бывать, – веско произнес Михаил. – Ваша дальнейшая судьба, а также то, кто займет ваше место – вопросы обсуждаемые, а вот это – уже нет. Войну с Японией необходимо закончить как можно скорее, а в свете того кто ее начал и каким образом, это конец должен означать полный разгром японской армии и безоговорочную капитуляцию императора Муцухито. Остальные факторы в расчет не принимаются. Человек в иностранном военном мундире, на которого вы постоянно коситесь, это Наш новый союзник Артанский князь Серегин Сергей Сергеевич, чья армия уже отбросила японцев от стен Порт-Артура и сейчас занимает оборону на Цзиньчжоуском перешейке… И не задавайте дурацких вопросов, кто он, откуда и зачем тут взялся. Все это вы узнаете на совещании с командующими армиями, которое состоится через три часа в этом самом кабинете… А пока ваш штаб, с позволения сказать, находится на осадном положении. Люди господина Серегина имеют распоряжение всех впускать и никого не выпускать.

– Постойте, Михаил Александрович, – сказал я, – Алексей Николаевич с бланшем под глазом, будто какой-нибудь трактирный забулдыга – совсем не то зрелище, которое стоило бы демонстрировать командующим армиями или кому-либо еще. Ему, может быть, с этими господами вместе служить. Так что, если вы позволите, то я попрошу одну известную вам особу исправить последствия вашей горячности…

– Позволяю, Сергей Сергеевич, позволю, – сказал Михаил, усаживаясь на стул и закидывая ногу на ногу, – зря я и в самом деле размахался кулаками, но и вы должны меня понять: кто ж мог предположить что главнокомандующий русской армии окажется настолько круглым нулем…

– Лилия, – сказал я куда-то в пространство, – ты мне нужна!

Уж не знаю, чего или кого ожидал господин Куропаткин, но внезапное появление нашей мелкой божественности прямо посреди кабинета привело его в совершеннейший ступор.

– Я слушаю тебя, папочка, – тем временем сказала та, с любопытством оглядывая кабинет, – кого я тут должна вылечить и от чего: от жизни или от смерти?

– О жизни и смерти речь пока не идет, – сказал я, кивая на Куропаткина, – вылечи вот этого человека от гематомы под глазом. Наш общий друг проявил некоторую несдержанность и перебор с воспитательными воздействиями.

– Общему другу я бы посоветовала пить пустырник от нервов, – отпарировала Лилия, – а вы, господин хороший, вот, садитесь на стул и постарайтесь не шевелиться. А то размахивают тут некоторые кулаками, а нам потом лечи.

Михаил в ответ на эту тираду разразился чистым, ничем не замутненным смехом, а Куропаткин, совершенно обалдевший от того факта, что прямо из его кабинета совершенно ниоткуда появилась прелестная темноволосая девочка в белом платье, позволил усадить себя на стул, а потом стоически терпел Лилины прикосновения.

– Ну вот и все! – сказала та минут через пять, когда экзекуция была закончена, – дело сделано. Давно не имела дела со столь терпеливым пациентом. Будет что-нибудь еще – обращайтесь, но постарайтесь больше не злить этих двоих. От царского брата вы августейшей ручкой в глаз уже получили, а мой папочка только кажется наполненным ледяным спокойствием, на самом деле в его тихом омуте водятся самые отборные черти. А сейчас пока-пока, я побежала.

Хлоп! – и нет больше никакой Лилии; только запах мирры и ладана, облачком повисший в воздухе, да раскрытый от удивления рот господина Куропаткина.

– Закройте рот, Алексей Николаевич, – сказал Михаил, – и привыкайте к чудесам: то ли еще будет…

 

* * *

 

Декабря 1904 год Р.Х.

День двенадцатый, вечер

Мукден, штаб Маньчжурской армии

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

 

На то, чтобы собрать всех командующих армиями, потребовалось не три, а целых четыре с половиной часа. Все это время Михаил с отсутствующим видом, скрипя сапогами, ходил по кабинету туда-сюда (видимо, мысленно переговариваясь со своими Верными), Куропаткин тихо сидел в углу на стульчике, напряженным взглядом следя за своим мучителем, а моя полностью развернутая энергооболочка сканировала окрестности на предмет выяснения оперативной обстановки.

К пересекающим континент фронтам длиной в сотни и тысячи километров, тут еще не привыкли. Позиции русской армии протянулись на шестьдесят километров с востока на запад, и самыми сильными при этом являлись фланговые группировки, подчиняющиеся генералам Гриппенбергу и Линевичу. Непосредственно прикрывающая Мукден центральная группировка генерала Каульбарса была раза в два слабее фланговых соединений. За исключением мелких недочетов, вся эта тактическая схема выглядела выстроенной по всем правилам и даже с любовью, но при этом она была бесполезна без командующего, способного решительно и со знанием дела привести ее в действие.

При этом потенциальные «водители» имелись поблизости в достаточном количестве: протяни руку и бери. Все эти генералы из «старичков» поручиками и штабс-капитанами участвовали еще в русско-турецкой войне за освобождение Болгарии. На ум мне приходят фамилии: Линевич, Гриппенберг, Штакльберг, Церпицкий… Да, с разгромом японской армии при нынешнем соотношении сил и диспозиции справился бы, наверное, даже толковый комдив старой закалки, вроде генерала Гернгросса. И тут же возникает законный вопрос: как получилось, что тот человек, зыркающий сейчас на меня из угла обиженным взглядом и совершенно негодный к работе командующим, вдруг оказался на этом ответственном месте? Ах, он сам так захотел, да еще и с сохранением за собой поста военного министра? Прежний пост сохранить не удалось – на такой авангардизм Николай не пошел, сменив Куропаткина на военном министерстве его прежним замом генералом Сахаровым. Но вот ведь как получилось – как раз младший брат нынешнего военного министра служит сейчас в Маньчжурской армии начальником штаба…

И тут у меня в голове сработали сигналы тревоги: «Пам … Пам … Пам …» Я, конечно, не сверхподозрительный герр Шмидт, но и мне кажется, что от этой комбинации начинает попахивать серой. Фишки на русской стороне перед этой войной были расставлены таким образом, что почти на всех ключевых должностях оказались пустоголовые паркетные карьеристы. Стессель – в Порт-Артуре, Куропаткин – в Маньчжурии, адмирал Рожественский – на второй Тихоокеанской эскадре; а вот те командующие, которые в эту схему не укладывались, либо быстренько погибали, либо с позором снимались с должности и отсылались подальше от фронта. Тут надо будет проверить, не причастен ли ко всем этим пертурбациям местный аналог нашего «Рыжего Толика» (Чубайса) – то есть господин Витте, и не стоит ли за этим господином фигура повесомее… вроде того рогатого старичка, с которым мы чуть было не пересеклись в мире Славян при создании Великой Артании. Нечистый, конечно, старается скромно потеряться, когда чует поблизости готовый к бою меч Бога Войны, но в Мироздании есть такие места, где пересекаются даже параллельные прямые.

А вот на японской стороне все выглядит по-другому. Сейчас там всего две армии, но японский маршал Ояма, а также генералы Оку и Куроки выглядят людьми, находящимися на своем месте. Основная японская группировка не вытянута в нитку напротив русских позиций, а находится в центре – как раз там, в районе станции Яньтай, где фронт пересекают ниточки железный и шоссейных дорог. И сделано это не для того, чтобы дружным натиском навалиться на центр русского построения, а затем, чтобы в критический момент отступить, соблюдая как можно больший порядок, ведя только арьергардные бои. Очевидно, адмирал Того поделился информацией с маршалом Ояма, и тот понял, что игра пошла по другим правилам, и едва я сменю Куропаткина на более дееспособную фигуру или возглавлю удар сам, как японскую армию в Маньчжурии настигнет полный и окончательный разгром.

Но только куда он собрался отступать? На Инкоу – тактический тупик, тем более что после того как отряд фон Эссена получит возможность выйти из базы, ни снабжать, ни даже эвакуировать японскую армию из этого порта будет нельзя. Дорога же на Дагушань в несколько раз длиннее: все запасы японской армии придется везти с собой гужевым или человеческим транспортом (так называемыми военными кули), а в конце – даже не оборудованный порт, а просто устье реки, которое можно блокировать с той же легкостью, как и Инкоу. Есть и третий путь – маршал Ояма может отступать той же дорогой, которой сюда пришла армия Куроки. Он еще более длинный, чем путь на Дагушань, да только ведет он прямиком в Корею, которую японцам хотелось бы сделать предметом торга во время мирных переговоров. Если Ояме удастся отступить туда более-менее в порядке, то у русского командования возникнет соблазн оставить японцам этот утешительный приз, махнув на него рукой. Мол, в общем и целом «маленькая и победоносная» война выиграна, а Корею так уж и быть, японцы пусть забирают себе.

Предотвратить такое развитие событий возможно, если мы расколошматим основную группировку Оямы уже сейчас, не дав тому понять, что Куропаткин лишился своего поста и пора давать приказ на отступление. То, что войска уже стоят в правильной конфигурации, только добавляет нам шансов на успех. Заготовленные Куропаткиным клещи лязгнут с несвойственной для него решительностью, враг будет разгромлен, окружен и прекратит свое существование.

– Твое императорское высочество, – обратился я к Михаилу по безмолвной связи, соединяющей Патрона и Верного, – кажется, я знаю, что надо сделать, чтобы эта дурацкая война в общем и целом закончилась еще до Рождества… Когда прибудут генералы, я постараюсь притушить огонь своего Призыва, зато ты напрягись и покажи себя во всей красе. Не знаю, как насчет Каульбарса (мне кажется, что он ни рыба и ни мясо), но Гриппенберг и Линевич должны отреагировать на тебя как два старых бойцовых кота на бутыль валерьянки. А я, так уж и быть, скромно постою рядом, но только давай сначала изложу тебе план операции…

– Хорошо, Сергей Сергеевич, – сухо усмехнулся Михаил, – славой мы с тобой еще сочтемся, и угольками тоже. А сейчас я тебя слушаю.

Итак, к тому моменту как начали прибывать генералы, у нас уже в общих чертах был готов план второго сражения на реке Шахэ. Главное – дисциплина исполнителей и четко выверенные действия, поэтому решили, что, отстранив Куропаткина, Михаил временно возложит обязанности командующего русской армией в Манчжурии на себя самого. После позитивной реморализации, духа на это у него вполне хватало. А не то, если замешкаться с передачей командования и разъяснением деталей этого плана Линевичу или Гриппенбергу, маршал Ояма и в самом деле почует неладное, спохватится и начнет отступать в Корею, чего нам совсем не надо.

Первым, как ни странно (ближе всего было ехать Каульбарсу), в штаб прибыл командующий 2-й армией Оскар Казимирович Гриппенберг. Седая борода раздвоена, грудь в орденах, шестьдесят шесть лет возраста – а вбежал в кабинет как молодой. Вбежал и остановился – в недоумении, кому докладывать. Вот на своем месте за столом сидит главнокомандующий генерал Куропаткин, внешне похожий на загримированного порноактера в генеральском мундире, а вот, напротив него, через стол, лыбится во все свои тридцать два зуба генерал-лейтенант Михаил Романов, младший брат царя, который еще недавно звенел по Невскому шпорами в мундире поручика синих кирасир. И вот он же – здесь, уже в генерал-лейтенантском мундире, с хозяйским видом расположился напротив стола главнокомандующего. И ведь дело не только в мундире; морда наглая до невозможности, какая в присутствии двух генералов никогда не бывает ни у одного поручика, даже самых голубых кровей. А то эти старики расскажут Папá или брату Ники – и будут у шалопая неприятности по семейной линии. Вот и сейчас внутреннее самоощущение у сидящего перед Гриппенбергом молодого человека с лицом Михаила Романова как раз соответствует генерал-лейтенантскому мундиру. Очень важная персона. И Куропаткин тоже правильно понял сомнения генерала Гриппенберга.

– Рапортуйте Его Императорскому Высочеству, – вяло мотнув головой, произнес он, – а я с сего дня в опале…

– Ваше Императорское Высочество… – начал было Гриппенберг, но Михаил отрицательно мотнул головой.

– Пожалуйста, без титулов и чинов, Оскар Казимирович, – сказал он, вставая, – я приветствую вас как младший член стаи старшего… А теперь присаживайтесь и рассказывайте – как настроения в вашей армии, каков боевой дух, готовы ли войска наступать и полностью разгромить врага?

Услышав слова «наступать и разгромить», Куропаткин дернулся, попытавшись вскочить, но Михаил рявкнул: «сидеть!» – и бывший главнокомандующий стек обратно на свой стул.

– Господин Куропаткин не просто в опале, – сквозь сжатые зубы процедило «его императорское высочество», – он подозревается в самом тяжком преступлении, которое только может совершить русский офицер: в государственной измене и содействии врагу. Некоторые люди в Санкт-Петербурге решили, что для ускорения политического развития России ей необходимо еще одно унижение вроде поражения в памятной вам Крымской войне. И это унижение должно было стать тем более горшим оттого, что поражение Российской империи нанесли бы полудикие узкоглазые японцы, только тридцать лет назад выбравшиеся из племенной дикости и национальной раздробленности.

После каждого слова Великого князя Куропаткин вжимал голову в плечи, а потом закрыл лицо ладонями и… расплакался как баба. При этом я читал его как раскрытую книгу. Если в самом начале нашей беседы его называли бездарью и неумехой, то теперь Михаил прямо обвинил его в предательстве. А быть может, тут имело место некритически слепое следование советам людей, входящих в ближний круг его общения. Высшая аристократия, министры, банкиры-финансисты, зерновые гешефтмахеры и прочие видные скотопромышленники – всем этим людям хотелось бы, чтобы голос из Зимнего Дворца звучал потише, причем с жалобными умоляющими нотками, а они бы могли орать о государственных делах во все воронье горло, и ничего бы им за это не было. То есть впрямую господин Куропаткин империю не предавал – слишком уж он для этого недалек, – но, исходя из подаваемых ему на интеллектуальную бедность советов, затягивал войну, не понимая, что это играет на руку только японцам.

– Хватит мучить старика, Михаил Александрович, – решительно произнес я вслух, – дурак – он и есть дурак, причем дурак, полностью находящийся под влиянием своего окружения. Никакой измены он не совершал, расписок о сотрудничестве иностранным агентам не давал, а просто был некритически доверчив к советам разных классово близких личностей.

– Вы имеете в виду господина Витте? – немного успокоившись, спросил Михаил.

– И его тоже, он просто самый заметный из всей этой своры, – ответил я, – но этими людьми мы договорились заняться позже; сейчас в первую очередь требуется выбить дух из японской маньчжурской армии маршала Оямы.

– Какие приятные слова, – раздался с порога скрипучий шамкающий голос, – но не слишком ли это смело, молодой человек – обещать то, чего вы не сможете сделать?!

Ба, какие люди, да без охраны! Генерал от инфантерии Николай Петрович Линевич сияет для меня так же ярко, как бриллиант в груде битого стекла. Но это была его первая реакция на мои слова; причем начало фразы он, наверное, слышал еще из приемной, где вместо погруженного в стасис куропаткинского адъютанта сейчас дежурят Змей, Гретхен де Мезьер и Агния (наложенное на них заклинание заставляет воспринимать их как обычных офицеров из свиты Его императорского высочества). Но тут, внутри – никаких маскирующих заклинаний, поэтому, едва договорив, Линевич застывает как вкопанный. Потом его взгляд по очереди останавливается на несчастном заплаканном Куропаткине, утирающем морду лица носовым платком, недоумевающем Гриппенберге, читающем царский рескрипт, незнакомом генерал-лейтенанте, по-хозяйски расставившем ноги и надевшем на себя лицо младшего брата царя, и, наконец, на моей персоне в мундире несомненно русского типа, но незнакомого образца, а самое главное – с мечом Бога Войны на бедре. Видно же, что это настоящее боевое оружие, а не те парадные селедки, которые таскает с собой нынешний генералитет.

– Здравствуйте, Николай Петрович, – приветствует вошедшего Михаил, – а мы вас и заждались. А тот «молодой человек», которого вы с порога так решительно раскритиковали, на самом деле является Нашим союзником, самовластным Артанским князем, войско которого при поддержке гарнизона Порт-Артура уже вбило в прах японскую армию генерала Ноги и отодвинула линию соприкосновения с врагом на рубеж Цзиньчжоуского перешейка. И сейчас наша с вами задача – проделать то же самое с маршалом Оямой, силы которого теперь вдвое уступают в численности противостоящим им русским войскам.

– Да-да, Николай Петрович, – сказал Гриппенберг, – невероятно, но факт: молодой человек, что стоит сейчас перед вами – действительно младший брат нашего государя-императора Великий князь Михаил Александрович, пользующийся безоговорочным доверием своего августейшего брата, а его спутник – и в самом деле пресловутый Артанский князь, до икоты перепугавший наших японских супостатов. А вот Алексей Николаевич теперь далеко не на хорошем счету, и эти двое теперь спорят, кто он: полный бездарь, как это утверждает господин Серегин, или изменник, как на том настаивает Великий князь Михаил Александрович…

Приняв торжественный вид, Михаил добавил:

– А еще присутствующий здесь Сергей Сергеевич Серегин – не только полностью самовластный монарх, равный любому императору, царю или королю, он еще и Посланец Нашего Господа, младший архангел, бог русской священной оборонительной войны, наделенный полномочиями ходить между мирами и карать врагов России, о чем уже ведает весь Порт-Артур. Сергей Сергеевич, продемонстрируйте, пожалуйста, присутствующим свой меч, но только осторожно, чтобы никто из господ генералов случайно не ослеп…

– Ну хорошо, Михаил Александрович, – согласился я, пожав плечами, и под громыхание с ясного неба на ладонь подвыдернул меч из ножен, почти сразу вдвинув его обратно.

Надеюсь, что глазеющие на сияющий клинок генералы отделались только пляшущими перед глазами зайчиками, ибо смотреть на меч Бога Войны в замкнутом помещении без очков противоатомной защиты – не самый приятный способ лишиться зрения. К тому же время было вечернее, и после тусклого света газовых рожков яростное сияние моего меча было особенно ослепительно.

Когда генералы проморгались, и воззрились на меня с видом крайнего изумления, я сказал:

– Всего два года назад по моему личному времени этот меч не представлял собой ничего особенного, потому что был сработан не самыми чистоплотными мастерами и принадлежал Аресию, богу грабительской несправедливой войны. Потом наши дороги пересеклись, я свернул этому уроду его толстую шею, получив в награду за победу в поединке этот меч, силовую энергооболочку Бога Войны и преданную мне любящую приемную дочь. Лилия, покажись господам генералам…

Хлоп! – и наша мелкая божественность появилась перед нами в обычном для себя белом платье-халате, с накинутым на голову белым покрывалом, над которым парил аккуратный такой сияющий нимбик.

– А вот и я, папочка! – сказала она как благовоспитанная барышня, сделав перед господами генералами книксен, – кого тут нужно вылечить и от чего?

– Несмотря на свой видимый возраст маленькой девочки, Лилия очень хороший врач с тысячелетней практикой, – пояснил я, – ведь происходит она из все тех же эллинских богов. Но нимб у нее над головой – не профанация и не бутафория. Господь даровал ей ангельское достоинство – за то что она лечит всех кого встретит, не взымая с них за это никакой платы.

– Да, папочка, ты прав, – сказала мелкая божественность, делая еще один книксен, – теперь, с дядюшкиного соизволения, я Святая Лилия. Прошу любить и жаловать. Твой друг Боня все же основал в Париже соответствующий госпиталь, положив тамошним врачам такое содержание, что весь штат укомплектовался только лучшими специалистами. Но повторяю свой вопрос: кого и от чего тут надо лечить?

– Вот, – говорю я, – Оскар Казимирович Гриппенберг и Николай Петрович Линевич – те самые старые кони, которые не испортят никакой борозды. Тут, как говорится, они первые, но далеко не последние. Теперь необходимо придать им вторую молодость, попутно избавив от последствий ранений и прочих хронических болячек. Но это немного потом, потому что такое лечение требует довольно продолжительного времени. Для начала им нужно придать сил и бодрости, чтобы они могли, не утомившись, выдержать одно тяжелое сражение с врагом.

– Опять экспресс-методы… – тяжело вздохнула Лилия, – как я этого не люблю! Но, по счастью, для решения данной задачи у меня есть вариант получше. Крекс-пекс-фекс, живую воду в студию!

Хлоп! – и в руках мелкой божественности образовался серебряный поднос, на котором стояли два высоких стакана с магической водой, до предела заряженных заклинаниями жизненной силы, бодрости и глубинной регенерации, о чем свидетельствовали пляшущие в толще воды синие, фиолетовые и зеленые огоньки.

– Берите же, господа, и пейте! – сказала Лилия, – состав в обоих стаканах абсолютно одинаковый. К составлению индивидуальных программ я приступлю только после проведения полного обследования перед основным курсом лечения. А пока – вот так.

И вот сначала Гриппенберг, а потом и Линевич, взяли свои стаканы с подносов и, сначала мелкими глотками, а потом все быстрее и быстрее, стали пить предложенную им живую воду. Губа, однако не дура – ведь у нас на танцульках такую воду, только дополнительно сдобренную транквилизирующими и эйфоризирующими заклинаниями, используют в качестве легких веселящих напитков, ибо спиртное там не то чтобы под запретом, оно просто не нужно.

– Ну вот и замечательно! – сказала Лилия, когда генералы поставили свои стаканы на поднос, – теперь я лично буду ежедневно приносить вам обоим по такой же порции, где бы вы ни находились, и на время вы забудете о том, что вам уже далеко не по двадцать пять лет. А сейчас я пошла, господа, всего наилучшего.

И не дожидаясь благодарностей, мелкая божественность немедленно растворилась в воздухе.

– Кхм-кхм… да уж… – пробормотал Гриппенберг, – никогда не думал, что доживу до такого: Господень Посланец, сияющий меч, античная богиня, которая на самом деле ангел, и стакан живой воды напоследок… А ведь эта вода и в самом деле живая: теперь я чувствую, как в каждую мою клеточку снова вливается жизнь. А как ты, Николай Петрович?

– Я-то прекрасно, – сказал Линевич, – такую бы, пусть даже и немного разбавленную, водичку выдавать солдатикам вместо ежедневной чарки, вот тогда армия будет – ни один супостат не подступится.

– В моем войске так и делают, причем ничего не разбавляя, – сказал я.

– А вы, господин Серегин, – сказал Линевич, – случай особый, и если все обстоит так, как сказал Его Императорское Высочество, то, кроме Всевышнего, никто вам не указ…

– Ах да, – сказал я, – совсем запамятовал… Михаил Александрович, будьте любезны, проделайте то же самое, что и я сейчас – пусть Оскар Казимирович и Николай Петрович, увидят, что и на вас тоже лежит Господнее Благословение…

Михаил вздохнул и наполовину вынул свой палаш из ножен. И все, даже привставший со стула Куропаткин, увидели разливающееся по клинку жемчужно-белое сияние.

– Пусть пока этот свет не такой сильный, как у моего меча, – продолжил я, – но с каждым свершенным вами добрым делом блеск вашего палаша будет все ярче, а ноша ответственности – все тяжелее.

– Да ладно, господа… – стушевавшись, сказал Михаил, снова вдвигая палаш в ножны, – я пока только учусь быть как Сергей Сергеевич, понимая при этом, что многие его возможности для меня будут недоступны. Но это и правильно: ведь у него своя задача, поставленная Творцом, а у меня своя. А теперь давайте же поскорее займемся делами; мне кажется, все эти разговоры слишком затянулись.

– Вообще-то, Миша, прежде чем заняться делами, мы должны дождаться генерала Каульбарса, – мысленно сказал я. – Пусть роль третьей армии в предстоящей операции чисто пассивная, но все равно, как говорил фельдмаршал Суворов, каждый солдат должен знать свой маневр…

И мы дождались. Едва увидев эти пышный седые усищи и блестящую, будто отлакированную, голову, я понял, что, в отличие от Гриппенберга и Линевича, это середняк, откровенничать с которым нам сейчас без особой надобности. Предел его компетенции – корпус в мирное время и дивизия в военное. Вот будучи начальником дивизии в русско-турецкую войну, он был на своем месте и блистал, а в Манчжурии ничего особого не свершил и даже не пытался. И в то же время он крупный ученый-географ, чей талант – исследовать неизвестные земли, наносить на карту русла пересохших рек и руины древних городов. Михаил, когда я сообщил ему свои выводы по мысленной связи, с ними согласился, и поэтому только молча протянул новоприбывшему свои «верительные грамоты».

Будущий император сурово сказал:

– До особого распоряжения я возлагаю обязанности главнокомандующего сухопутными и морскими вооруженными силами, действующими против Японии, на себя самого. Господин Куропаткин отстранен от сей должности, поскольку своей неоправданной пассивностью в боевой обстановке почти уже поставил нашу армию на грань поражения. Перед тем, как принять это решение, я изучил все подробности дела, но сейчас время слишком дорого для того, чтобы вводить в курс дела одного из вас, а потом еще искать замену на должность командующего армией. Мой начальник штаба, ближайший помощник и главный военный советник – самовластный Артанский князь, господин Серегин, и он же предоставляет подвижный резерв. Оскар Казимирович, в самом начале нашего разговора я уже спрашивал у вас, как настроения в вашей армии, каков боевой дух войск, готовы ли солдаты и офицеры к тому, чтобы одним молодецким ударом полностью разгромить наглого врага. Ну и что вы скажете?

Прослезившись, Гриппенберг ответил:

– Армия устала от бесконечного отступления и необъяснимых поражений. Мы из раза в раз тыкаемся пальцами в стену, когда при общем превосходстве наших войск атаки проводятся небольшими силами, из-за чего атакующие неизбежно оказываются перед лицом многократно превосходящего врага и несут большие потери. Если ударим на врага сразу всей силушкой, то супостату не устоять…

– Присоединяюсь к Оскару Казимировичу, – согласился со своим коллегой Линевич, – при двукратном превосходстве нашей армии сбить японца с позиций – задача несложная…

– Задача, Николай Петрович, совсем не в том, чтобы сбить японцев с позиций, – сказал я. – При двойном перевесе в силах, – тут вы правы, – с этим справится любой генерал, хоть чуть-чуть понимающий в тактике и стратегии. От нас же требуется нечто иное. Мы должны не просто оттеснить противника к Ляоляну или еще д<