Пятьсот девяносто девятый день в мире Содома, вечер

Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский

 

Визит императора Николая Александровича в Тридесятое царство начался с того, что мы принялись распределять поступавший продукт по сортам. Первыми отделили от общей группы псевдонародных лакеев в красных рубашках. Ими в подвалах Башни Терпения займется герр Шмидт, горячо желающий выяснить, кто там шпион иностранных держав, а кто агент иных-прочих Великих князей. Ничего страшного этим лакеям не грозит, только небольшой допрос с наложением заклинания Откровенности и последующего покаяния в случае виновности. Люди маленькие, подлого сословия (в смысле прислуга), с кем не бывает; и с первого взгляда не определить, сколько господ у этого слуги: один, два или больше. Если больше одного, то этот лакей в мир русско-японской войны больше не вернется.

Потом в том же направлении унесли одеревеневшие статуи «дяди Володи» и «тети Михень». Ими займемся позже, когда спадет основная суета. К тому же на допросах желательно присутствовать и самому Николаю Александровичу, а для этого необходимо, чтобы он освободился от всех обременяющих его сущностей. Последней в ту же Башню Терпения (только на верхние этажи) на передержку отправилась гувернантка царских детей Маргарет Игер. В ответ на возмущенные заявления со стороны царицы пришлось ответить, что, пока я тут хозяин, ни один британский подданный не будет иметь в Тридесятом царстве свободы передвижения, пока не пройдет карантин на предмет отсутствия наличия сатанинских сил.

И вот осталось у нас царское семейство как оно есть: царь, царица, четверо царевен и маленький царевич, он же наследник престола и цесаревич. Следующая процедура – медицинский осмотр у Лилии и Птицы, – его пройдут сначала царские дети, потом царица, а после и сам Николай. Но перед этим я вызвал к себе Профессора и Матильду, поручив их заботам царских дочек. Чтобы волос с головы не упал, не говоря уже о чем-то прочем, вреде проделок юных озорниц Сул и Тел. А все дело в том, что и при беглом взгляде даже у такого непрофессионала как я сразу возникало понимание, что прежде чем Птица и отец Александр смогут заняться психикой мадам Алисы, Лилия как минимум на неделю должна отправить это особу мокнуть в ванне. Иначе супруга Николая, несмотря на непосредственную медицинскую поддержку Лилии, рискует просто не пережить процедуру избавления от посторонних сущностей. Уж очень истощен ее организм частыми родами и ее собственными истеричными взбрыками.

Поэтому великих княжон на то время, пока их мать будет находиться вне игры, я поручил руководству Птицы, при непосредственной опеке Профессора и Матильды. И в то же время заботу о находящемся на излечении цесаревиче Алексее, после того как Лилия наложит на него все заклинания, возьмет на себя княгиня Артанская Елизавета свет Дмитриевна, а также няньки и кормилицы, которые в настоящий момент обеспечивают благополучие нашего с ней общего отпрыска Сергея Сергеевича младшего. Моему сыну несколько дней назад исполнилось десять месяцев, и теперь он больше нуждается в тех слугах, которые будут развивать его личность учить ходить и делать что-то собственными руками. Алексей Николаевич, напротив, пока что лишь человеческая личинка четырех месяцев от роду, и в настоящий момент больше нуждается в уходе и регулярном кормлении.

Таким образом, в итоге разбора у меня на руках остался только император Николай Второй, с которым был определен следующий порядок действий: разговор со мной, потом душеспасительная беседа с отцом Александром и, возможно, Птицей, и потом только – медицинские процедуры. К тому же при ближайшем рассмотрении русский император по складу характера оказался так называемым «хамелеоном». Не имея своего мнения, он подстраивался под мнение текущего собеседника, лишь бы оно звучало убедительно. Отсюда и его шарахания из стороны в сторону под влиянием различных придворных группировок. И в то же время, оказавшись изолированным в нашем Тридесятом царстве, означенный персонаж русской истории стал стремительно подпадать под влияние вашего покорного слуги. Для начала было достаточно вывести его на балкон самого верхнего яруса Башни Силы и показать окружающий пейзаж. Несколько минут назад он был в промозглом Петербурге, где порывистый ветер с Финского залива нес мокрый снег; и вот он под жарким экваториальным небом, с которого жарит раскаленное солнце. Запретный Город стоит на ровном открытом пространстве, а со всех сторон его окружает Высокий лес, где высятся огромные деревья, а где-то на горизонте синеют острые пики гор с заснеженными вершинами. Воздух, которым дышит русский император, пропитан запахами мирры и ладана, и где-то высоко, на восходящих потоках, широко раскинув перепончатые крылья, парят несколько птеродактилей.

– Вот, любуйтесь, Николай Александрович, – говорю я, – волшебное Тридесятое царство… Посмотрите вниз – там фонтан с живой водой, наполняющий купальни, где получают исцеление раненые русские воины. Оглядитесь вокруг – это место некогда называлось Запретный город Ниц, а сейчас тут расположена моя главная штаб-квартира. Именно в этот древний мир, насквозь пропитанный магией, Творец всего Сущего, не желая совершать массового смертоубийства, когда-то давно сослал многогрешных жителей Содома и Гоморры, погрязших в сибаритстве и противоестественном разврате…

– Погодите, господин Серегин… – удивленно произнес Николай, – а как же ваша Великая Артания?

– Великая Артания, это титульное владение, но далеко не самое важное в цепи моих анклавов, – ответил я. – Там в конце шестого века на жирных черноземах распаханных южноукраинских степей славянские поселяне снимают богатые урожаи, пятая часть которых идет на пропитание моего войска. Там на излучине Днепра стоит стольный Китеж-град, а в знаменитых порогах живет речная богиня Дана, которая также продуцирует живую воду, как и здешний Дух Фонтана. Только водичка эта немного пожиже местной, и поэтому Артания не имеет такого лечебного потенциала как Тридесятое царство. К тому же сейчас там зима, сугробы в человеческий рост, и в студеную днепровскую водичку миловаться с Даной не полезет даже самый отчаянный любитель крещенских купаний. Вот летом там совсем другое дело. Если у нас в тот момент нет никакой большой войны, то я прихожу туда с войском – оно встает лагерями по обоим берегам Днепра, и тогда начинается зрелище, которое лучше наблюдать, чем выслушивать о том рассказы. Представьте себе десятки тысяч нагих воинствующих дев, что плещутся в играющих магическими искрами водах Днепра и купают в нем своих коней. При этом, что интересно – лицо мужска пола, которое будет наблюдать за ними открыто, эти не имущие срама девы не тронут, а того татя, что станет подглядывать за ними исподтишка, непременно вытащат на всеобщее обозрение, разденут догола, а затем вдосталь искупают в речных водах…

– Да уж… – сказал император Николай, глядя на проходящих под нами группу рослых воительниц с закинутыми за спину двуручными мечами, – порядочки у вас тут… Скажите, господин Серегин, а вы и в самом деле, как какой-нибудь социалист, полностью уравняли себя со своим простонародьем?

– Плюньте в лицо тому, кто вам сказал такую ерунду, – с некоторым пренебрежением сказал я. – Простонародьем тут и не пахнет. Согласно коллективному социальному договору, оно должно платить мне налоги, а я должен обеспечить этому простонародью безопасность, соблюдение законов и поступательное развитие общества – когда завтра будет лучше, чем вчера. И все. Что касается формулы тождества, то она произносится в момент принесения присяги взаимной преданности, которая связывает меня с моими Верными. И это не простая формальность. Данная клятва заверяется в небесной канцелярии и накладывает на клянущихся неразрывные обязательства. Верный будет драться по моему приказу до последней капли крови, не жалея самой жизни, а я должен приложить все возможные усилия к тому, чтобы выручить его из опасной ситуации, а если это невозможно, то отомстить его убийцам. Если мой Верный получил ранение или претерпел телесный ущерб, то я приму все меры к тому, чтобы он был излечен. У моих Верных все должно быть идеально, ведь они – это я, а я – это они. Поэтому в моей команде самый лучший лекарь, лучший маг Разума, лучший священник, лучшая специалистка по женской красоте и привлекательности, а также я для всех своих Верных лучший командир.

– Ваши Верные, Сергей Сергеевич, это нечто вроде дворянства? – осторожно спросил император, впервые назвав меня по имени-отчеству.

– Поймите, Николай Александрович, – сказал я, – сравнивать дворянина и Верного – это все равно что сравнивать плотника и столяра-краснодеревщика. Или даже не плотника, а мужика-лесоруба. Вот у вас в государстве под два миллиона потомственных дворян мужеска пола и дееспособного возраста. А сколько из них служит вам как государю? Тысяч двести, наверное. А остальные чиновные и офицерские должности заполнены дворянами в первом поколении, выслужившимися из разночинцев. А про Верного даже нельзя сказать, что он мне служит. В каком-то смысле он и есть я. В сражении мне не надо командовать в обычном смысле. Достаточно подумать и принять решение – и каждый солдат уже знает свой маневр. По моей мысленной команде войска кидаются в атаку, изменяют направление удара, переходят к обороне на достигнутом рубеже, или отходят на заранее подготовленные позиции. И в то же время все они полноценные личности: я не лезу за занавеску к ним, а они не подглядывают за мной в супружеской спальне. Правда, когда я испытываю какие-нибудь сильные эмоции, Верные начинают ощущать то же самое, и, не дай Бог, я кого-нибудь возненавижу всеми фибрами своей души. Этот человек станет их врагом на всю жизнь.

– Да уж, – поежился Николай, поглядывая на меня с некоторой опаской, – нам такое даже сложно вообразить. У Нас и большинство дворян, в чем вы правы, по-настоящему верноподданными не назовешь, а у Вас, если верить только что сказанным словам, верны все как один. И где Вы их только находите?

– А зачем Нам их искать? – пожал я плечами. – Услышав Призыв, они сами приходят и складывают свое оружие у наших ног. Если человек способен быть Верным – то он им станет, а если не способен – то окажется глух к Призыву как медведь к хоровому пению. И вот тогда он пойдет своей дорогой, а Мы пойдем своей.

– Призыв, Сергей Сергеевич? – с глуповатым видом переспросил император. – А что это такое, какая-то разновидность вашей магии?

– Не подлежит сомнению, что возможность творить Призыв связано с той Божьей искрой, которую Творец вложил в Адама, – сухо сказал я. – Без нее предок всех людей был всего лишь умным двуногим животным, живущим в соответствии с инстинктами и не задумывающимся о завтрашнем дне. Если где-нибудь в истории Вы видите, что тот или иной деятель собрал вокруг себя единомышленников, сотворяя из ничего или переделывая из готового новую веру, новое государство или даже новый народ – значит, эти люди творили свой Призыв, который услышали те, кому эти идеи были любы. Достоверно известно, что такой способностью обладают Святой князь Александр Невский, первый всероссийский император Петр Великий и французский король Генрих Четвертый…

– Вы сказали «обладают», – удивленно переспросил Николай, – а разве они не умерли?

– В своих мирах они вполне живы-здоровы, – ответил я. – Более того, довольно часто тут бывают. С юным Александром Ярославичем и его отцом Ярославом Всеволодовичем мы познакомились, когда громили полчища Батыя. Теперь, согласно Рязанской конференции князей, там вместо конгломерата не связанных между собой княжеств вызревает Единая Русь под руководством Верховного князя Александра Ярославича. Великих князей уже как собак нерезаных под каждым кустом, а на титул царя будущий святой князь пока не замахивается – вот и пришлось выдумывать новый титул. Кстати, здесь, у нас, Александр Ярославич бывает довольно часто, считая, что у нас многому можно научиться. Многие знания в его веке неприменимы, от других могут возникнуть многие печали, но юный Верховный князь считает, что если не знать чего-то важного, то печали от этого могут приключиться еще большие…

Ага – император Николай голову опустил и призадумался. Александр Невский – воитель и святой – это для него авторитет. А он сам как себя вел: папенька умер – значит, и учиться больше не надо… Да и учили царское чадушко так себе. Преподаватели, правда, были первосортные, вот только задавать задания своему ученику и экзаменовать его на знание материала им запрещалось. А потом вечного недоросля проэкзаменовала сама жизнь и вынесла свой вердикт – «садись, два!!»

Тем временем я продолжил:

– С Генрихом Наваррой мы стакнулись, когда лечили на Руси Смуту. Смуту мы вылечили и первый наезд поляков отбили, но этот обормот Сигизмунд Ваза все не желал успокаиваться. И тогда я вспомнил опыт вашего папеньки. Теперь мы с Генрихом друзья. Здесь, в Тридесятом царстве, он излечился от старости, здесь открыл в себе возможность творить Призыв (а этот еще тот опыт), растрогавший его до слез, и здесь обрел себе новую жену русскую цесаревну Елисавет Петровну, и здесь же получил достоверные сведения об участии прежней супруги в заговоре по своему устранению. Теперь Мария Медичи коротает свои дни в уютном монастыре, выйти из которого она может только на плаху, а Генрих Четвертый еще лет пятьдесят будет работать шилом в европейской католической заднице, чтобы ей было не до России…

– Но, позвольте, Сергей Сергеевич… – сказал император, – насколько я помню историю, Елисавет Петровна родилась почти через сто лет после смерти Генриха Наваррского?

– Тысяча семьсот тридцатый год – это еще один мир, который мы корректировали по заданию Бога-Отца, – ответил я. – Причем там задание было конкретным. Нам требовалось не допустить смерть от оспы юного императора Петра Второго и тем самым предотвратить воцарение Анны Иоанновны, бироновщину и весь бабий век, со всеми его куртизанами и партизанами. Но с Петром Вторым вышла незадача. Тело-то мы вылечили, а вот внутри этого тела вместо души обнаружилось нечто похожее на дикое животное, которое в процессе перевоспитания взяло и издохло. Тогда Господь, по моей невольной рекомендации, извлек с адских галер душу императора Петра Великого, загремевшую туда за излишнюю жестокость, попенял ей на былые ошибки и засунул в исцеленное нами тело внука отбывать пожизненный срок. Мол, когда помрешь во второй раз – тогда и решим, то ли даровать райское блаженство, то ли засунуть в такие глубины ада, что и галеры покажутся наградой. Именно тогда Елисавет Петровна, проходившая у нас курс восстановления своего расшатанного здоровья, встретилась на узкой дорожке с Генрихом Наваррой, и они полюбили друг друга. Вот так я свел знакомство с Петром Великим, обитающим теперь в теле своего внука, и выдал замуж за Генриха Четвертого цесаревну Елисавет Петровну. А она и счастлива. Ведь ее всю жизнь готовили к работе французской королевой. А уж как был счастлив Петр Алексеевич, так это и вовсе не описать никакими словами. Кстати, он тоже имеет талант творить Призыв, но не имеет даже грамма магических способностей, как и Генрих Наварра с Александром Ярославичем. Магии ноль, а Призыв, притягивающий к ним людей, есть.

– Все-то у вас легко, Сергей Сергеевич, – с тоской вздохнул Николай, – если послушать, прям как у Юлия Цезаря: «Пришел, увидел, победил». И Верные у вас, небось, не воруют, ибо невозможно воровать у самого себя. А у нас все беспросветно: чиновники воруют, мужики пьют, а офицеры в армии и пьют, и воруют одновременно.

Я тихим голосом добавил:

– А царь имеет в советниках и министрах разных дураков с прохвостами, и к тому же меняет свои решения по семь раз в неделю, в зависимости от того, с кем он в этот день пил чай. А над ухом у него и днем и ночью кукует ночная кукушка: «ку-ку, ку-ку, ку-ку». Это, если что, я об Александре Федоровне. А тем временем в стране кризис, рабочих гонят за ворота заводов, мужики голодают, а собранный доброхотами хлеб полковники Вендрихи гноят в эшелонах. При этом семейство Романовых, которое должно быть России добрыми родителями, не обращает на эти беды никакого внимания, и вместо того чтобы принять меры к исправлению неустройств, устраивает балы века, где выступает перед публикой, осыпанное жемчугами и бриллиантами.

По мере того как я высказывал все что думал «хозяину земли русской», тон мой нарастал, а в небесах с ясного неба все громче и громче грохотал гром.

– Направляя меня в этот мир, Господь не определил, каким путем я должен достигнуть цели – главное, чтобы после моего ухода русское государство продолжало крепнуть и развиваться, а народ, включая последнего мужика, знал, что завтра ему будет жить лучше, чем вчера… И спасать Россию требуется не от японцев – сами по себе они не более чем досадная помеха. Спасать Россию требуется от вас, дорогой Николай Александрович… да – от вашего ближайшего окружения, которое больше думает о своих желаниях и придурях, чем об интересах Государства Российского. В силу полномочий, данных мне Творцом всего Сущего, я засучу рукава и начну перебирать Романовых как яблоки в ящике. Подгнившие плоды я буду откладывать в сторону, а годные сортировать – которое из них более подходит для исполнения поставленной задачи. С этой целью уже этой ночью из своих постелей будут похищены и доставлены ко мне сюда все представители вашей ближайшей родни: брат, сестры, маман, зятек повышенной пронырливости, а также еще остающиеся на свободе дядья. Впереди этот мир ждет Великий и Ужасный Двадцатый, век, полный кровопролитных войн и ужасных смут умов, и России в это время лучше быть плотно сжатой в кулак, чем оставаться в том дебилизованном и демобилизованном состоянии, которое стало результатом вашего правления. Русский народ вполне достоин того, что бы жить при нормальном государе, избавившись от чувства безысходности, оскорбительного пренебрежения и унизительной нищеты. Это бедность – когда у человека есть только необходимое, но больше ему не надо – может быть гордой, а нищета, когда нет вообще ничего, унизительна сама по себе. И только двумя вещами я не буду заниматься в этом мире: не сяду на трон сам и не буду провозглашать республику – буржуазную там или социалистическую. На это псевдодемократическое дерьмо я насмотрелся еще у себя дома, и не хочу воспроизводить его у вас…

– Но почему, Сергей Сергеевич? – заломил руки Николай, – за что вы караете меня так жестоко? Чем таким ужасным Мы и Наша семья провинились перед Господом Нашим Иисусом Христом?

– Об этом Вам, Николай Александрович, лучше спросить у самого Небесного Отца, когда лично предстанете перед его престолом, – сказал я. – При необходимости могу обеспечить аудиенцию. Если же вы не торопитесь делать эту глупость, то я могу отвести вас в библиотеку и попрошу нашего библиотекаря Ольгу Васильевну сделать подборку соответствующей исторической литературы с нынешнего момента и по тысяча девятьсот восемнадцатый год, после которого ваша семья прекратила свое существование. И, чтобы вы знали: когда вы там, в гостиной, вместе с дядюшкой Владимиром злословили по Нашему поводу, Господь Всемогущий пришел в ужасный гнев и уже начал готовить молнию, чтобы поставить в этом деле окончательную точку, но я успел раньше, оперативно вмешавшись и вытащив вас из-под прицела. И знаете почему? Отнюдь не из-за вас с супругой: таких как вы действительно проще похоронить, чем перевоспитывать. В основном из-за детей, которые ни в чем не провинились перед Богом и людьми и не были повинны ужасной смерти. А ведь так просто было бы начинать с чистого листа, когда все виновные мертвы и можно проводить кастинг среди относительно незапятнанных претендентов. А сейчас идемте…

И мы пошли. Невидимые слуги деликатно, но неодолимо, подталкивали растерянного Николая Александровича Романова в спину – будто конвоиры, ведущие приговоренного к расстрельной стенке. В читальном зале библиотеки я подвел беспокойно озирающегося всероссийского самодержца к библиотечной стойке и, стараясь не нарушать священную библиотечную тишину, негромко сказал товарищу Потаповой:

– Вот, дорогая Ольга Васильевна, хозяин земли русской. Пока еще хозяин. Подберите ему литературу о том, как он упорным трудом создавал революционную ситуацию, добился собственного свержения, а потом сгинул в этой мясорубке вместе со всей своей семьей. Пусть посидит тут у вас, подумает о своей печальной судьбе, а я потом зайду, заберу это сокровище для дальнейшей проработки… А сейчас у меня появились неотложные военные дела, так что извините…

– Сергей Сергеевич… – так же тихо сказала мне Ольга Васильевна, – вы, пожалуйста, успокойтесь, а то у вас нимб светится и крылья прорезались.

– Спасибо за замечание, товарищ Потапова, – сказал я, склонив голову, – учту на будущее – не принимать все так близко к сердцу…

Но самый обалделый вид был у господина Романова. Больше всего его потрясли не мои слова, или даже непроизвольная демонстрация нимба, а сама обстановка в читальном зале. Огромное помещение было заставлено читальными столами, за которыми сидел самый разнообразный народ – от солдат и офицеров танкового полка до огромных двухметровых бойцовых остроухих. Эти экзотические девицы, еще недавно бывшие никем, освоив русскую грамоту, в библиотечной тишине торопливо приникали к источнику книжной мудрости. И это при том, что в Российской Империи о всеобщем начальном (хотя бы) образовании разговоры велись вот уже лет тридцать, а воз и посейчас там же, где был при милейшем деде нынешнего монарха, царе Александре Освободителе. Ну-ну… Это у Николая Александровича не последнее такое эпохальное открытие. А мне пора идти.

 

* * *