Четыреста тридцать третий день в мире Содома, утро

Заброшенный город в Высоком Лесу, Площадь у Фонтана

 

Сидел себе Павел Иванович в темнице, сидел и в ус не дул. Бросили его туда Верховники еще девять дней назад, 16-го генваря, по наущению Остермана, ворога лютого и подлого, но с тех пор не было ни пыток, ни допросов. Видимо, не пришли к согласию, в чем его обвинить, или опасались его близкого (но не постельного) знакомства с вдовствующей курляндской герцогиней Анной Иоанновной, которую сами же решили звать на трон. Фактически, пока он сидел в темнице, мимо него прошло все самое интересное: исчезновение со смертного одра юного императора, появление на Москве никому доселе не известного Артанского князя Серегина. Не знал Ягужинский и о том погроме, который означенный Серегин устроил среди Верховников, и что в результате всех событий тестюшка Павла Ивановича, канцлер Головкин помре, его враг трусливый Остерман сидит тихо, как мышка под веником, президент военной коллегии Михайло Голицын застрелился (причем труп обнаружили аж в Питербурхе, в домике цесаревны Елисавет Петровны), а о семействе Долгоруковых ни слуху, ни духу.

Одним словом, когда в его узилище раздался лязг и скрежет и тюремщики начали летать как клочки по закоулочкам (били их сильно, но аккуратно, бо государевы люди, которым еще службу исполнять потребуется), Павел Иванович сначала ничего не понял. Просто зашли в его «келью» две саженного роста гренадер-девицы в кафтанах семеновского лейб-гвардии полка, взяли под белы руки и, не дав молвить даже слова, повлекли за собой в тридевятое царство, тридесятое государство.

Очнулся господин Ягужинский только тогда, когда на площади у фонтана под палящим знойным солнцем, в окружении теперь уже своих Верных, перед ним предстал единый в двух лицах государь-император Петр Алексеевич Романов. Генерал-прокурор правительствующего Сената такие вещи примечал моментально. Тело – от внука, худощавого подростка четырнадцати лет от роду, без всяких признаков оспенной болезни, все остальное – тяжелый взгляд, жесты, трость черного дерева на отлете, сардоническая усмешка на губах и немного истеричный смех, которым тот зашелся при виде недоумения своего старого соратника – были от его деда, императора Петра Великого.

– Али не ты сам, Пашка Ягужинский, звал меня с того света? – отсмеявшись, вопросил император. – Не ты ли взывал к моему гробу, стенал, что созданная мною империя без меня погибнет, требовал справедливости и защиты? Вот он я, пришел, как ты звал, прими теперь меня таким, каким я есть, и служи так же верно, как служил мне прежде. Да что ты молчишь? Неужто же ты меня не признал?

Павел Ягужинский тряхнул головой, будто отгоняя наваждение, но оно никуда не уходило; как ты не крути – перед ним стоит покойный император Петр Великий, наряженный в тело своего никчемного внука, которое ему тесно и узко. Но, видно, тело – не кафтан, сразу растянуть не получится, и именно поэтому император непроизвольно переминается на месте, поводя плечами.

– А то как же, государь, – ответил Ягужинский, – признал, да еще как признал. Скажу тебе сразу честно, что чудо это чудное и диво дивное. Не приложу ума, как же это так получилось?

Петр хмыкнул и произнес:

– Токмо по воле Господа Нашего и по заступничеству одного святого человека, попросившего за меня, я снова с вами. Внук мой оказался полным никчемой, а герцогиню Курляндскую, которую прочили на престол мои бывшие соратнички, Всевышний императрицей России на это раз видеть не пожелал. Вот и вернул Господь меня к вам, чтобы и дальше твердой рукой повел я Государство Российское к величию и процветанию.

Пропустив мимо уха ключевое слово «на этот раз», непроизвольно вырвавшееся у Петра, Ягужинский тяжело вздохнул.

– Но, может, оно и к лучшему, – произнес он, – а то тут без тебя, мин херц Питер, дела совсем наперекосяк пошли. Как Ляксандра Данилыча устранили, так больше никто ни о чем работать не хочет, все только набивают мошну. А внук твой малолетний, Петр, в это время лишь девок портил да Долгоруковских собак кормил. Слыхал уже, наверное, что друган его лепший Ванька Долгоруков, который за него свою сестрицу Катьку хотел выдать, на случай смерти твово внука-императора от оспы составил поддельное завещание, по которому хотел подсадить енту Катьку на расейский трон…

– Слыхал, – важно кивнул старый-новый император, – да только им же с того хуже стало. Никто бы его сестрицу на троне не принял, и кончили бы Долгоруковы все как один на плахе. Узурпация трона – это вам не шутки.

– Так ты же сам, Питер, принял такой закон, по которому действующий монарх может оставить после себя трон кому угодно, хоть первому встречному прохожему человеку, – удивился Ягужинский, – так какая же в том получается узурпация?

– Завещание поддельное, – убежденно сказал Петр, – значит, узурпация! Впрочем, мне уже объяснили, какую глупость я спорол, когда принял закон о праве монарха по своей воле назначать себе наследника… Сам принял, и сам же не оставил после себя никого, потому что на смертном одре мои же рука и язык меня же уже не слушались. Знаешь, как это страшно, когда твое же непослушное тело становится тюрьмой; и кричи не кричи оттуда безмолвным криком, все одно никто тебя не услышит?! Нет, больше так не будет – правило это непременно будет изменено.

– А все же, государь, – спросил Ягужинский, – если не секрет, кого ты хотел оставить на царствие вместо себя?

– Секрет! – отрезал Петр. – Те дела были, да прошли, не будем ворошить их прах, тем более что волю умирающего государя, если она не подкреплена чем-то более весомым, никто бы и не подумал выполнить. Мало завещать трон; надо, чтобы это завещание соответствовало либо древнему праву наследования от отца к старшему сыну, либо явно выраженному желанию всего войска, либо прямо высказанной божьей воле.

Немного помолчав, Петр добавил:

– Вообще-то Господь не очень часто вмешивается в наши людские дела, а если и вмешивается, то тогда ему никто не указ, даже предыдущий монарх, сколько бы завещаний тот ни написал. Одним словом, мин либер Пашка, в нашем мире о том, что в теле императора Петра Второго сидит его дед Петр Первый, он же Великий, должны знать только четыре человека. Это мои верные слуги и сподвижники: князь Иван Федорович Ромодановский, ты, начальник Тайной канцелярии Андрей Ушаков и искуснейший российский механикус Андрей Нартов. И усе. Пятый, кто бы он ни был, будет лишним. Для остальных во время тяжелой болезни императора Петра Второго посетил дух его небесного покровителя Святого Петра, который имел с ним длительную воспитательную беседу, после чего малолетний засранец наконец-то взялся за ум. Понятно, Пашка, или разъяснить еще раз?

Павел Ягужинский энергично кивнул, зная, что разъяснение «еще раз» может вылиться и в поколачивание палкой, как бывало не раз в прежние времена. Ему-то самому никогда не доставалось, а иным другим, не проявляющим понятливости, быть битыми приходилось многажды.

– Да, мин херц Питер, – сказал он, – я все понял и исполню все в точности, что бы ты мне ни приказал.

– И мин херц Питером меня тоже не называй, даже наедине, – озабоченно сказал император, – а то забудешься и брякнешь на людях – и все, конец тайне. И так подозрений будет куча с Воробьевы горы, потому что в этом теле я чувствую себя как ряженый шут на ассамблее. Тут привыкнуть надо. А сейчас идем к местному самовластному Артанскому князю, моему любезному брату Сергею Сергеевичу Серегину, чтобы обговорить, что и как мы будем делать дальше, чтобы так утвердить меня на мой же трон, чтобы ни одна тварь не заподозрила, что я – это я.

 

* * *

 

Полчаса спустя

Заброшенный город в Высоком Лесу, Башня Силы

Серегин Сергей Сергеевич, Великий князь Артанский

 

Из всего комитета, необходимого и достаточного для укрепления на престоле старого-нового императора, не хватало только бывшего главы Тайной канцелярии Андрея Ушакова. Хотя (поскольку бывших чекистов не бывает) этот эпитет можно и опустить. В нашей истории этот человек руководил политическим сыском при Петре Первом, Екатерине Первой, Анне Иоанновне и Елизавете Петровне. Всегда он был нужен и незаменим; и только во времена Петра Второго, когда страну рвали друг у друга временщики, его отстранили от дел и сослали сперва в Ревель, а потом и в Ярославль. Но и Ярославль находится не на Луне, поэтому господин Ушаков, благодаря многочисленным знакомствам, был хорошо осведомлен о том, что происходит в Петербурге, и особенно хорошо о том, что творится в Москве.

Поэтому Андрей Иванович ничуть не удивился, когда в его горницу, где он чаевничал в полном одиночестве, прямо из моего кабинета шагнули император Петр Второй, Иван Ромодановский и Павел Ягужинский. И то, что Петр Второй не совсем Второй, а на самом деле Первый, он просек после первой же минуты собеседования. Ну а как же иначе – ведь Андрей Ушаков знал старого императора с 1691 года (когда поступил на службу в лейб-гвардии Преображенский полк) и до самой его кончины. [260] Принял он этот факт переселения душ вполне спокойно и тут же начал перечислять людей, которые будут помехой началу нового самовластного царствования. Пришлось прервать Андрея Ивановича и сказать, что такие дела с кондачка да на ногах не решаются. Мол, это государю Императору Всероссийскому хорошо – тело у него молодое, совсем новое, и к тому же недавно подремонтированное, а остальные присутствующие – люди немолодые, каждый со своими болячками; а посему просим проследовать в наш конференц-зал для обсуждения животрепещущих вопросов в комфортной обстановке.

По мнению Андрея Ушакова, главная проблема, подлежащая обсуждению, заключалась в том, что четырнадцатилетний император Петр Второй формально является несовершеннолетним и что обязательно найдутся люди, которые потребуют установления над ним жесткой опеки. В ответ я для наглядности начал загибать пальцы, перечисляя, кто из «верховников», являющихся коллективными опекунами малолетнего императора, к настоящему моменту умер, а кто запуган нами до полусмерти. После моих слов Павел Ягужинский заметил, что вообще-то все вопросы могут решить лояльные молодому императору войска, которые заставили бы замолчать интриганов и временщиков. Но вся проблема заключается в том, что «старый» Петр Второй не снискал большой любви ни в гвардейских, ни в армейских полках, а посему данный вариант выглядит весьма сомнительно.

– Не так уж и сомнительно, – ответил я, – так уж получилось, что командир Семеновского полка гвардии майор Степан Андреевич Шепелев – человек, на этой должности достаточно случайный и вследствие этого преданный лично императору, а не кому-то из вельмож. После смерти Петра Великого, и особенно после воцарения Петра Второго, на коне оказались преображенцы, которыми верховодили Долгоруковы. Столица вместе с малолетним императором перебралась обратно в Москву, Преображенский полк последовал за императором, а вот Семеновский полк «забыли» в приходящем в упадок Петербурге. У семеновцев искала поддержки опальная цесаревна Елисавет Петровна, и эту поддержку (пока в неопределенном виде) ей обещали… Тем более что Михаил Михайлович Голицын, единственный человек, который мог приказывать семеновцам (помимо императора), теперь уже точно никому и ничего не прикажет, потому что раскинул мозгами по потолку в сиротском домике все той же Елисавет Петровны.

– Так этому чертову изменщику и надо! – рявкнул было Петр, но потом немного подумал и сменил гнев на милость: – А с семеновцами, брат Серегин, ты это хорошо придумал – люди они верные и не чванливые. Преображенцы, конечно, тоже были хороши, но теперь долгоруковскую заразу из них еще выводить и выводить.

– Государь, – склонив голову, сказал Ушаков, – но как же нам быть, если Семеновский полк квартирует в Петербурхе, а действовать надо в Москве? Пешим маршем не менее двадцати ден пути…

– Али ты совсем постарел, Андрюшка, али поглупел? – рассмеялся император. – Ты сейчас и вообще в тридесятом царстве находишься, а пришел ты сюда в два шага. Для князя Артанского, когда он того хочет, и вовсе не существует расстояний. Прямо как в сказке – одна нога здеся, а другая уже тама. И неважно, скольких он за собой проведет – двух человек или целый полк. Не так ли, брат Серегин?

– Именно так, Петр Алексеевич, – кивнул я, – в пределах уже разведанных миров можно ходить как угодно – вдоль или поперек, хватало бы магического фона. А в новые, еще неизвестные миры, дорогу нам может открыть только сам Создатель, когда дает задание по исправлению всего того, чему подлежит быть исправленным. И хорошо, что так, потому что заблудиться в нагромождении мировых линий гораздо проще, чем в трех соснах.

– И что, – спросил Ушаков, – неужто так сразу, когда одна нога здесь, а другая там, возможно зараз отправить целый полк?

– Да что полк, – отмахнулся я, – вот когда громили авар – так тогда мы из мира в мир вводили целый кавалерийский корпус в двенадцать тысяч сабель. Вот это было дело. А полк что – промаршировал через портал строем под барабанный бой с распущенными знаменами, и все тут…

Павел Ягужинский тоже хотел что-то сказать, но Петр раздраженно махнул рукой.

– Да ладно вам! Заладили, как бабы на базаре – что там, да как там, – прикрикнул он на своих соратников. – Если Артанский князь сказал, что проведет Семеновский полк в Москву за два шага – значит, проведет. И точка! Я тут узнавал уже, что не было еще такого случая, чтобы Сергей Сергеевич что-нибудь пообещал и не сделал. Так что, брат Сергей, давайте, не мешкая, отправимся к семеновскому полку и поднимем его в ружье. Дел у нас множество, и мешкать поэтому невместно. А что касается майора гвардии Шепелева, то ежели сослужит он мне службу как надо, то тогда обещаю из майоров гвардии перевести его сразу в генерал-майоры и дать ему под команду дивизию, в которую мы скоро развернем нынешний Семеновский полк. Пора и моим Верным девкам учить военное дело самым настоящим образом, а помимо того, рожать государству российскому таких чудо-богатырей, чтобы потом устрашилась вся Европа…

 

* * *