Москва, Кремль, боярский дом Годуновых

Низвергнутый московскою толпою царь Федор II Борисович

Начало лета года мира 7113-го от сотворения было смутным во всех смыслах этого слова. Брожения и шатания, вызванные внезапной кончиной царя Бориса Федоровича, усугубились жаркой и душной погодой, которая то и дело разражалась бурными грозами. От этой давящей на грудь и виски влажной жары смутно хотелось прохлады и перемен к лучшему. Люди от этого стали нервными, вздорными, и в то же время доверчивыми к льстивым посулам разных проходимцев, то и дело обещающих молочные реки в кисельных берегах. По крайней мере, юному свергнутому царю хотелось верить, что всему виной не отсутствие у него личного авторитета, которым можно было бы надавить на войско и на бояр, не деятельность его родни, по старым обычаям тянущих на себя все, что плохо лежит, и не прилипшая к его отцу, как дерьмо к сапогу, изрядно пованивающая история с сыном Ивана Грозного от седьмого брака – так называемым, «царевичем [172] Дмитрием».

Короче, едва помер папенька, как все начало расползаться как прелые онучи. Верные до того законному государю бояре и воеводы принялись перебегать на сторону вора и самозванца, народ принялся роптать, желая улучшения своей доли, на украинах снова, как во времена вора Хлопка, зашевелились казаки и беглые холопы, а за ними встали в боевую стойку войска Речи Посполитой, Швеции и Крымского ханства, готовые терзать ослабевшую и погрязшую в междоусобицах Московию.

Первого июня (по юлианскому календарю) толпой москвичей во главе с боярами-изменниками Никитой Плещеевым и Гаврилой Пушкиным была арестована не только семья бывшего царя, но и многие родственники – как со стороны Годуновых, так со стороны Скуратовых-Бельских. [173] Другие же родственники – такие, как Богдан Бельский, двоюродный брат Марии Годуновой – напротив, перешли на сторону вора и самозванца, и принялись служить ему с такой горячностью как будто это был их законный государь.

Время подходило к заутрене, и ворочающийся на мягкой постели в утренней полудреме юный свергнутый царь соизволил наконец-то открыть глаза – и тут же замер от ужаса. Опочивальня была едва освещена тусклым огнем лампадки, но стоящий прямо возле его ложа мужичина, странно одетый, при вложенном в ножны мече и гладко выбритый, будто лях, был виден во всех подробностях, словно сам светился изнутри. Собственно, с того момента, как начались неустройства и власть начала утекать из рук Годуновых как вода между пальцев, юный Федор был уверен, что всех их рано или поздно обязательно убьют, потому что ни один самозванец не оставит в живых представителя предыдущей династии, разве что его сестра Ксения еще может представлять собой определенную ценность в смысле закрепления а Лжедмитрием прав на престол через брак с дочерью предыдущего царя. Но и это тоже сомнительно, потому что при Самозванце уже состояла юная полячка, положившая глаз… нет не на бывшего холопа и монаха-расстригу, а на престол Московского царства, на который она сама собиралась усесться тощим задом, а затем усадить туда своих детей.

От страха Федору хотелось закричать и позвать на помощь, но голоса не было. Все, что сумел тихо произнести шестнадцатилетний отрок, были слова из сказки, которую в детстве рассказывала ему нянька:

– Дяденька, дяденька, не убивай меня, я тебе еще пригожусь…

– Конечно пригодишься, – так же тихо ответил незнакомец на странном, но несомненно русском языке, присаживаясь на его ложе, – но убивать я тебя не буду не поэтому…

– А почему, дяденька? – почти машинально спросил Федор. – Ведь если ты меня убьешь, от вора-самозванца тебе будет всяческий почет и уважение, еще и деньги небось отсыплет…

– Деньги, – ответил незнакомец, – ничто, да люди все. Но ты, царевич, вставай и собирайся. Уходить пора, а то так и до настоящих убийц добалакаемся.

– Я не царевич, я царь, – возмутился Федор, рывком садясь на постели, и тут же опустил голову, – правда, пока что бывший царь.

– Вот именно, что бывший, так что теперь снова царевич, – подтвердил незнакомец, – дело в том, Федя, что мастерству Правителя нужно учиться самым настоящим образом, потому что шапка Мономаха, в отличие от прочих головных уборов, снимается только вместе с головой. Понятно?

– Понятно, – ответил юноша и тут же растерянно произнес, остановившись посреди спальни: – Добрый человек, а как же я буду одеваться без мамок и нянек? Я же не умею.

– Ох ты, горе царское, самоходное, – вздохнул незнакомец, щелкнув пальцами, – как много у тебя вопросов, а одеться сам не можешь. Настоящий мужчина-воин должен суметь, проснувшись среди ночи одеться и вооружиться за сорок пять ударов сердца, чтобы встретить врага во всеоружии.

Едва незнакомец закончил говорить, как низенькая дверь в царевичеву опочивальню отворилась и в нее заглянула девица – весьма странная девица, потому что одета она была так же, как и давешний незнакомец – по-мужски, и при этом была такого большого роста, что, ей пришлось перегибаться чуть ли не пополам, чтобы заглянуть в дверь.

– Слушаю вас, обожаемый командир? – низким грудным голосом произнесла девица.

– Как там дела, Ниия? – спросил незнакомец.

– Все в порядке, обожаемый командир, – ответила девица, – правда, младшая женщина плачет так, будто у нее наступил свой личный сезон дождей, зато старшая собирается с такой скоростью, будто это новобранец, услышавший сигнал тревоги.

– Очень хорошо, Ниия, – кивнул незнакомец, – передай там, пусть пришлют мамок и нянек – одеть чадо царское и изготовить его в путь-дорогу. Время не ждет.

Потом он повернулся к застывшему в ожидании Федору и произнес:

– Первый урок, юноша. Не только верные слуги должны заботиться о своем патроне, (сиречь Правителе), но и он должен беспокоиться о них, входить в их положение и оберегать, а не только грести все под себя. В противном случае все может получиться, как у тебя после смерти твоего папеньки. Едва он помер – и крысы толпами побежали с корабля искать тебе господина пощедрее да поудачливее. А все твои дядья и маменька решили обогатить своих родных, раз уж нету за ними сурового царского пригляду. Отец твой умер, а ты сам когда еще вырастешь. Характер у тебя мягкий, и произойди все это в более спокойные времена, вертели бы они тобой как куклой, делая так, что ты царствуешь, а они правят. Насмотрелись, как твой отец делал это во времена твоего милейшего тезки Федора Ивановича, и решили повторить.

– Да, я понял, – растерянно сказал царевич и спросил, – скажи же наконец, добрый человек, кто ты такой, какого роду-племени, кто твой господин и какой у тебя чин, раз говоришь со мной таким уверенным тоном о вещах государевых, ведаемых лишь немногими? Конечно, я вижу, что ты опоясанный воин, получивший меч, пояс и шпоры, быть может, даже боярин или князь, но больше мне о тебе ничего не ведомо, кроме твоих слов о том, что ты пришел спасти меня и моих родных от верной смерти.

– Имя мне, – ответил незнакомец, – Сергей Сергеевич Серегин, правитель Великого княжества Артании, господин тридевятого царства, тридесятого государства, победитель в очном поединке еллинского бога грабительской войны Ареса и сатанинского отродья херра Тойфеля, командующий примерно тридцатитысячной собственной армией, равной которой не найдется в этом мире, уже уничтожившей две злобные варварские орды. А господин мой, дающий мне силы и полномочия – это Творец Миров и Создатель всего Сущего, Бог-Отец и Святой Дух, который, разговаривая со мной, сам себя предпочитает называть Небесным Отцом. Готов поклясться тебе на мече и целовать в том крест, что все, что я тебе сейчас сказал – святая правда и абсолютная истина; а также в том, что моя цель – это спасение Руси и превращение ее в самое мощное государство. Готов поклясться я тебе и в том, что не ищу я у вас себе ни доли, ни удела, ни руки твоей сестры, и от моей помощи московское царство не уменьшится, а только прирастет землями.

– Ух ты… – только и смог сказать царевич Федор, года Серегин плавно извлек меч из ножен и тот засиял жемчужно-белым светом. Затем гость три раза произнес: «Клянусь! Клянусь! Клянусь!» – после чего поцеловал нательный крест. В ответ князя Артанского прямо на глазах облекло бело-голубое сияние, и в небесах раздался рокочущий гром – тот самый, который «посреди ясного неба».

Едва все это завершилось, как набежали мамки и няньки и принялись одевать-обувать царевича Федора, чисто как малое дите. Правда, европейские короли и принцы в это время были ничуть не лучше – те не только одеться-раздеться самостоятельно не могли, но даже сходить в сортир; и прислуживали им не мамки-няньки, а настоящие дворяне, почитавшие эту службу ничуть не хуже армейской.

* * *