Византийская империя, Константинополь

Загородное поместье ромейского полководца и государственного деятеля Нарзеса

Зимой вечер наступает рано. Не успели люди отобедать, а за плотно закрытыми ставнями [148] уже сгущается вечерняя синева и пора зажигать масляные светильники и – о невероятная роскошь! – восковые свечи. Пчелиный воск, привозимый торговцами от антов и куявов, запредельно дорог, и даже из представителей знати далеко не каждый мог позволить себе в доме такие свечи. Но Нарзес мог, а потому наслаждался их ярким, не мигающим и не коптящим светом. Впрочем, и в его поместье свечами освещались только его личные покои, а во всех остальных местах висели обычные светильники, заправленные оливковым маслом [149] и исправно при этом коптящие и пованивающие.

Впрочем, и в покоях полководца на стене висела маленькая, чуть помаргивающая огоньком масляная лампадка. Во-первых, это была дань традиции. Во-вторых – вечный (если вовремя доливать масло в сосуд) источник огня для зажигания свечей. И в-третьих – ночное дежурное освещение, хотя бы частично рассеивающее мрак и позволяющее вставшему ночью по нужде хозяину не спотыкаться в темное о мебель, оглашая окрестности громогласными ругательствами.

Впрочем, сейчас в покоях Нарзеса было светло – если не как днем, то все же достаточно для того, чтобы не напрягая глаз читать письмо, невесть как оказавшееся в его опочивальне в то время, пока старый полководец в триклинии не спеша вкушал свой ужин. И без этого дурацкого письма на душе у того было весьма паршиво. На завтрашний день был назначен выезд из города в направлении границы с варварами на нижнем Дунае. Там, в крепости Эгиссос, [150] одновременно являвшейся базой пограничного дунайского речного флота, Нарзес вместе с посольством планировал пересечь границу, взять в проводники кого-то из местных варваров и уже по контролируемой славянами территории продолжить свой путь в поисках столицы этой Великой Артании.

Всю ту неделю, которая отделяла прибытие Нарзеса в Город и его встречу с Юстинианом, его агенты, шпионы и прочие доглядчики и наушники потратили на сбор и систематизацию ходивших по Константинополю слухов, сплетен и прочей досужей болтовни. Впрочем, болтовня по большей части тоже не была такой уж досужей, зерна рационального смысла вылавливались и оттуда, только трудно было отличить по-настоящему ценную информацию от искажений при пересказе и вообще домыслов рассказчиков, ни в коем случае не являвшихся свидетелями описываемых ими событий. Но агентура старалась и собрала почти все, что было известно по патрикию Кириллу, происшествию в трактире «Золотая барабулька», а также некоторым другим городским происшествиям, которые можно было связать с этой так называемой Великой Артанией. Весьма примечательным происшествиям, вроде исчезновения из городской тюрьмы некоторых заключенных, хотя и не столь ярким, как главное событие нескольких последних месяцев, о котором, несмотря на репрессии, судачил весь Константинополь.

Когда Нарзес узнал, что произошло в «Золотой Барабульке», то только криво усмехнулся. Разумеется, никакие усилия городского эпарха были не в состоянии скрыть, что три сотни ескувиторов были буквально изрублены вместе со своими доспехами, и сделали это катафрактарии неизвестного происхождения, внезапно прокатившиеся по ним подобно горной лавине. Говорят, что изнутри трактир тоже был забрызган кровью, как какая-нибудь бойня, а куски человеческих тел в беспорядке разбросаны по полу, как будто там веселились сумасшедшие мясники. При этом не было найдено никаких частей тела ни от трактирщика, ни от членов его семьи и слуг, ни от кого-то из гостей. С особой изощренностью, показывая их полную никчемность в военном деле, убивали только ескувиторов.

Вопрос. Если этот архонт-колдун так искусен во внезапном появлении и исчезновении своих людей, то зачем ему понадобился весь этот кровавый спектакль и танец с саблями? [151] Неужели только для того, чтобы, изрубив на куски его гвардейцев, как следует напугать нашего дорого Юстиниана? Надо признаться, что в этом случае архонт Серегин достиг полного успеха, Юстиниан просто трясется от страха.

Так вот, отужинав и вернувшись к себе в опочивальню, Нарзес обнаружил свернутое в трубку письмо, чужою рукой брошенное ему на кровать. При этом слуги клялись собственными жизнями и Пресвятой Богородицей, что в отсутствие хозяина никто в опочивальню не входил. В воздухе откровенно запахло архонтом Серегиным – любителем входить без спроса и уходить, основательно со всеми попрощавшись. Нарзес понял, почему еще мог быть так напуган Юстиниан. А что, если он таким же образом обнаружил такое же послание у себя в Священных покоях и понял, что где письмо, там и тот, кто его принес, особенно если в письме были написаны вещи неприятные или даже, прямо сказать, злые. Кинжал между ребер или яд в бокал с ночным питьем – это секундное дело, но после этого убийца [152] исчезнет без следа, а ромеям понадобится новый автократор.

И то, что старик еще жив, могло говорить только о двух вещах. Во-первых – Серегин не хочет быть связанным с убийством Юстиниана, а хочет всего лишь его смерти по естественным причинам. И второе – его категорически не устраивает Юстин, и сейчас он готовит другую кандидатуру на трон, того же патрикия Кирилла, о котором в Городе ходит столько странных слухов. Как только эти иная кандидатура будет готова, то ни Юстиниан, ни Юстин не проживут и трех дней. Такие уж жестокие традиции престолонаследия в Византийской империи.

Немного подумав, Нарзес взял свиток и сломал печать из странного коричневого материала с изображением двуглавого орла. Орел на печати, кстати, изрядно отличался от византийского, но фамильное сходство прослеживалось. А вот содержимое письма первоначально повергло Нарзеса в некоторый шок:

Дорогому Нарзесу от Прокопия Кесарийского. [153] Радуйся.

Должен тебе сообщить, что теперь я снова молод, как в свои юные годы, и здоров, пребывая в наилучшем распоряжении духа, и тебе желаю того же. Господин наш Великий архонт Артании Сергий, сын Сергия, из рода Сергиев, [154] спафарий Третьей [155] Римской империи, просил передать, что не желает тебе зла, и зная о том, что ты направлен к нам с посольством, с удовольствием будет с тобой говорить. Его император Владимир IV говорит, что умные люди в созданных Творцом мирах и так слишком большая редкость для того чтобы разбрасываться ими понапрасну. [156]

Еще тебя приветствуют твой старый знакомый Велизарий и его супруга Антонина, и просят тебе передать, что, начав новую жизнь, не держат на тебя прежних обид. Большое видится им на расстоянии, когда уже невозможно перепутать храм с лупанаром, и только по прошествии времени мы зачастую понимаем, какие из наших деяний являлись воистину великими, а какие были суетой сует.

На том позволь мне закончить, все остальное при личной встрече. Можешь ехать к нам безбоязненно, тебя защищает честное слово архонта Сергия, Бог-отец и Святой Дух, а также сама Богоматерь.

Писано в стольном граде Китеже Великого Княжества Артании первого января 6071 года от Сотворения Мира, 1314 года от основания Рима или 562 года от Рождества Господа нашего Иисуса Христа.

P.S. Господин наш архонт Сергий и его люди, как истовые православные христиане, пользуются летоисчислением от Рождества Христова, которое они считают началом новой эпохи в существовании Ойкумены.

Прочитав такое, поневоле сядешь и начнешь чесать тыковку. И дело тут даже не в том, что Прокопий пишет, что они все втроем получили вторую молодость. Написать можно разное, пергамент стерпит все и даже не сморщится. Кстати, это отнюдь не пергамент, [157] и даже не похож… Нарзес сперва провел рукой по свитку, а потом расправил лист и глянул через него на просвет на пламя свечи и увидел проступившие вдруг водяные знаки. Матерь Божья! Великое колдовство. Двуглавый орел, герб империи ромеев, глянул на него во всей своей грозной красе.

Так что получается, что этот патриций Сергий из рода Сергиев действительно представлял тут Римскую Империю – даже более великую, чем Восточная империя Ромеев. С бывшими антами, а ныне артанами все ясно. Они пошли в имперские федераты, и Император и Сенат Третьей Империи, как это водится, прислали им спафария Сергия в великие архонты, а также чиновников и инженеров, чтобы построить города и дороги, а также наладить римские порядки. Именно появления где-то поблизости этой действительно могущественной империи (не чета каким-то там парфянам и персам которые, даже будучи по-настоящему древними народами, так и остались варварами) и испугался Юстиниан. Вопрос в том, кому ты служишь – империи, которой покровительствует сам Господь наш Иисус Христос, или автократору Юстиниану, смертному человеку, который сегодня есть, а завтра нет, и его дух уже держит ответ перед суровым апостолом Петром. Велизарий, значит, выбрал Империю, а что выберешь ты? Извечный выбор между вечным и сиюминутным – между духом, живущим в веках, и слабыми потугами человеческого тщеславия, между божественным промыслом и земной суетой сует.

Еще раз перечитав письмо, Нарзес свернул его обратно в трубку и сунул в пламя свечи. Неизвестный материал тут же занялся ярким ровным пламенем, испуская легкий дымок, какой бывает, когда сгорает чистая хлопчатая или льняная тряпка. Всего несколько мгновений – и на пол упали несколько лохмотьев пепла и маленький недогоревший клочок, на котором вообще не было текста.

Нарзес решил, что он сделает все, как это и было задумано ранее. То есть поедет с посольством в эту Артанию, встретится с ее архонтом Сергием из рода Сергиев и уже там, на месте решит, сохранять ли верность Юстиниану. Особой лояльности империи у него не было. Просто она была той силой, которая пока стояла между его слабой и униженной родиной и нечестивыми огнепоклонниками, считавшими всех неарийцев [158] кем-то вроде говорящих червей.

Империя, напротив, помогала сдерживать натиск персов, давала убежище беженцам, и еще она была христианской, почти единоверной для его соотечественников. Дело в том, что формально отрекшись от доктрины монифизитства [159] и предав анафеме основателя Евтихия, Армянская Апостольская Церковь в своей повседневной практике продолжала придерживаться чрезвычайно близкой к ней доктрины миафизитства. [160]

Настолько близкой, что ортодоксальные православные [161] богословы-халкидонцы вообще не видели между ними разницы. А своих монофизитов Юстиниан истребил нещадно, не останавливаясь даже перед поголовным истреблением целых селений и умервщлением монахов и священников, исповедующих чуждые ему догматы. Пока армяне нужны для сдерживания персов, их не трогают, но как только эта опасность для Империи исчезнет, в глазах Юстиниана и подобных ему православных фанатиков они мгновенно станут еретиками.

Поэтому свое решение он, Нарзес, примет позже, когда побывает в Артании, встретится с ее архонтом Сергием и рода Сергиев, и попытается понять, что этот человек принесет его израненной Родине – Спасение или окончательное уничтожение. Если при всем своем могуществе он окажется таким же фанатиком-халкидонцем, как и Юстиниан, то тогда придется действовать согласно первоначальному плану, ибо знакомое зло все же привычней. Если же окажется, что дела идут прямо противоположным образом, и Серегин захочет и сможет оказать помощь его Родине, то он, Нарзес, впервые в жизни сменит флаг, перейдя на сторону того, кто согласится дать шанс его страдающему народу. И неважно, где может располагаться та самая третья римская империя, Прокопий в своем письме ведь не зря оговорился что Господь в своей неизмеримой мудрости создал огромное множество разных миров. Судя по тому, что первый Рим был на Италийском полуострове, второй на семьсот миль восточнее, то третий должен оказаться примерно в тех краях, где архонт Сергий из рода Сергиев основал столицу своей Артании.

Но как уже говорилось, окончательное решение он будет принимать только лично и только в последний момент. А пока нужно пойти и отдать все распоряжения, которые необходимо отдать перед дальней поездкой. Время не ждет.

* * *