Бывшая амазонка Николета и безымянная рабыня,

а ныне кандидатка в воительницы

Вот уже пятый день я нахожусь в месте, которое местные называют странным словом «карантин», и все это время меня не оставляют горькие мысли. Сперва мне было не по себе оттого, что мой сын, единственное, что у меня есть, моя выстраданная кровиночка, плод моей горькой любви, может умереть оттого, что из-за голода и переживаний у меня совершенно иссякло молоко. Но встречавшие нас в том, другом месте, люди быстро привели моему мальчику кормилицу с острыми ушами, чьи сосцы были полны вкусного молока, а мне и моим спутницам дали по большой чашке горячего жирного супа с толстым ломтем хлеба.

После еды нас всех, а со мной и моего сыночка, погрузили в ванны, наполненные особой водой, которая так и искрилась от того, что в ней было огромное количество магии. Эта волшебная вода не только очень быстро вылечила моего сына, да и всех нас от тех болезней, которые мы заработали в храмовом подземелье, но мы даже стали немного понимать язык, на котором говорят хозяева этого места. Кроме всего прочего, после этих ванн у меня вскоре снова появилось молоко, и мой сын перестал нуждаться в услугах кормилицы.

Как только мы вышли из этих магических ванн, то обнаружили, что вся наша одежда пропала, а вместо нее на табуретах лежат такие же штаны и куртки, какие были на купивших нас людях, а также непонятные для меня предметы одежды, именуемые «нижним бельем». Это «нижнее белье» мы обязательно должны были надеть на голое тело под одежду. Раньше я не носила даже грудной повязки, предпочитая, чтобы мои груди были открыты всем ветрам; а тут не только повязка, причем странной формы, с лямочками, но еще и совершенно незнакомая вещь, называемая «трусы». Как во всем этом разобраться бедной амазонке, ума не приложу. Но такие тут правила, и им надо подчиняться, потому что, как говорится, в чужой Храм со своим уставом не ходят.

После этого, уже в «карантине», я начала печалиться о том, что меня продали и купили как вещь, причем продали и купили очень задешево, ничуть не считаясь с моим достоинством. Правда, Старшая Мать сама была виновата, когда приказала морить нас в темнице голодом. Выигрыш был на обол, а потери на четыре солида с каждой из нас. Но все равно быть рабой как-то не особо уютно, даже рабой великого героя, полубога или даже бога войны; но эти печальные мысли продолжались ровно до тех пор, пока я не узнала, что здесь, в этом странном месте, рабов не бывает по определению.

Темная Звезда, которая тоже служит этому богу Серегину и носит человеческое имя Кобра, сказала, что меня, как и других амазонок-неудачниц, жриц-расстриг и гимнасисток, с которыми мы вместе находились в том месте, не купили, а только выкупили у храма и теперь мы свободны как птицы в полете. Единственное условие – не возвращаться в наш родной мир, ибо богиня Кибела не желает больше знать своих блудных дочерей. Задав еще несколько вопросов, я узнала, что для того, чтобы воспользоваться этой свободой, мы должны будем вернуть Серегину долг в тот самый один солид.

Другого способа заработать такие деньги, кроме как поступить на службу в отряд к Серегину, у меня нет. Правда, прежде чем я начну служить за плату, мне надо будет сперва бесплатно отслужить тридцать дней в так называемом «учебном подразделении» вместе с остальными новенькими, которых люди Серегина сейчас скупают по всем закоулкам моего родного мира, где нас научат всему, что должна знать и уметь амазонка на службе бога войны. Потом еще тридцать дней я должна буду прослужить за плату там, куда меня направят – и все, да здравствует свобода.

И вот сегодня наш «карантин» закончился. Бывших жриц и девочек-гимнасисток увели в какое-то другое место, а нас, десять дюжин амазонок из числа тех, которых признали годными в службе в боевых отрядах, вывели из дома, в котором мы провели последние пять дней, и повели в друге место. Там плечистая высокая остроухая женщина, вместо одной руки у которой была замотанная в полосу ткани культя, выдала нам все необходимое снаряжение: округлый шлем, легкий и гибкий панцирь – все зеленовато-коричневого цвета; грубые ботинки по размеру ноги вместо привычных сандалий, которые мы носили в карантине. Закончив со снаряжением, остроухая женщина выложила перед нами по длинному ножу-кинжалу полуторной заточки и острому как бритва прямому мечу отличной тевтонской выделки. Уж я-то в этом разбираюсь.

Еще каждой из нас выдали маленький круглый щит, сплетенный из лозы и покрытый толстой кожей. Щит был предназначен для защиты левой руки, а еще его можно было закинуть за спину для того, чтобы взять в левую руку кинжал. Но это для тех, кто умеет биться двумя руками, или для стрельбы из лука. Но лука как раз среди вооружения и не было. Помимо этого я отдельно от остальных получила специальную сбрую из ремней и кусков мягкой ткани, в которой теперь везде и всюду буду носить с собой своего дорогого сыночка. Все снаряжение было очень качественным и дорогим. Нам объявили, что весь этот комплект стоит пять с половиной солидов, и если мы захотим покинуть отряд капитана Серегина, то этот долг нам тоже придется возвращать. Но если мы продолжим службу, то тогда мы никому и ничего не должны. Я огладила на себе отличный панцирь с подбоем из конского волоса, потом посмотрела на меч. Ну что же, в крайнем случае, моя свобода откладывается еще на полгода, или какая к воронам разница, кому я буду служить, ведь мы, амазонки, не можем без оружия и лихих головокружительных атак. Этот командир, по крайней мере, отлично обеспечивает своих бойцов, лечит их после ранения и пристраивает покалеченных, которых нельзя излечить, на необременительные рабочие места.

Но как оказалось, я немного поспешила с выводами. Когда мы уже собрались уходить, сопровождавшая нас амазонка-воительница по имени Кира, служившая у Серегина, как она сказала, еще с «первого призыва», попросила эту однорукую остроухую женщину:

– Тэя, сними, пожалуйста, повязку. Я хочу, чтобы эти девочки видели, что с ними будет, если их серьезно покалечит на службе нашему обожаемому командиру.

Женщина размотала на культе полосу ткани, и мы с изумлением увидели, что культя была обрублена чуть выше локтя, но сейчас из нее росла маленькая ручка с тонкими пальчиками, примерно как у годовалого ребенка.

– Года через три, – гордо сказала остроухая женщина, – эта новая рука полностью вырастет и будет такая же сильная и ловкая, как и раньше.

– Любая из вас, – сказала Кира, – пострадавшая на службе, получит такую же помощь. Наш обожаемый командир сделает все, чтобы его воительницы были счастливы и довольны, потому что мы с ним составляем одно целое. Мы – это он, а он – это мы, и сам Серегин убьет любого, кто скажет, что мы неравны ему, а он не равен нам.

Нет, решила я, посмотрев на Киру, если я уйду с такой службы, то всю жизнь буду называть себя круглой дурой и полной идиоткой. Для того чтобы применять магию такого уровня к своим раненым воинам, нужно быть воистину настоящим богом войны. И хрен с ним, с долгом – вернув его, я все равно останусь здесь служить, но не потому, что кому-то чего-то должна, а потому что такой командир – это ужасная редкость. А долг я верну только потому, что мы, амазонки, очень гордые и предпочитаем делать что-то не из одолжения, а потому что это идет от души.

После получения снаряжения нас повели представлять нашему временному командиру, который будет нами командовать, пока идет обучение, а также инструкторам, которые должны были учить нас тому, что мы еще не умеем. Я с любопытством глазела по сторонам, потому что еще не успела привыкнуть к новой обстановке и все здесь меня удивляло и восхищало. Когда мы проходили мимо полигона, мои глаза заприметили группу из трех человек, тихо беседующих друг с другом. Казалось бы – обычные воины, но в одном из них мне почудилось что-то такое знакомое, родное и близкое, от чего сердце, затрепетав, тут же упало куда-то вниз, а меня обдала горячая волна странного чувства, которое я больше не надеялась испытать. Я замедлила шаг, боясь при этом поверить собственным глазам, но они, эти глаза, меня не обманывали – о, это лицо я не забуду никогда, доведись мне прожить хоть тысячу лет! Как сладко было целовать эти темные губы, и играть с белокурым чубом, и нежно касаться этих прекрасных глазах, в которых помещалось все небо целиком… Разом вспомнился весь мой короткий и горький, но и одновременно такой нестерпимо-сладкий роман с юным красавчиком-тевтоном… И вот он собственной персоной стоит в нескольких шагах от меня… Да неужели такое возможно? Я ведь полюбила его тогда, вопреки вражде и запретам… Знала, что это безнадежная любовь, которая не принесет мне счастья, знала, что мы расстанемся навсегда… И, конечно, никак не могла предположить, что судьба уготовила нам еще одну встречу…

Мы не виделись с ним почти год, и с тех пор он загорел, окреп, возмужал, отпустил короткие почти бесцветные усики и обзавелся кривым шрамом во всю щеку. Я любовалась на него и ликование наполняло мое сердце до краев, и робкая надежда стучалась в это самое сердце – что если эта встреча будет счастливой? Но как к нему подойти? Он тут, похоже, начальство – вон, запросто разговаривает с двумя другими командирами… А я? Я еще пока еще не достигла даже статуса рядовой воительницы…

В это время, словно услышав мои затаенные мысли, он повернул голову и бегло осмотрел нас, выстроившихся перед ним, в еще даже не обмявшейся форме и не пригнанном снаряжении. Потом его взгляд остановился на мне, и лицо его начало меняться. Неверие, надежда, радость.

– Ники! – выкрикнул он, бросившись ко мне с раскрытыми для объятий руками, – моя милая Ники! Какое счастье, что ты здесь!

– Вернер! – крикнула я, бросаясь ему навстречу, – мой милый Вернер!

Мы столкнулись и так крепко обхватили друг друга в объятьях, что мой ребенок, висящий в сбруе спереди меня, недовольно захныкал.

– Что это, Ники? – чуть отстранившись от меня, спросил Вернер.

– Это наш с тобой сынок, Вернер, – гордо ответила я, – это все, что ты оставил мне на память о нашей любви.

– О, милая… – сказал Вернер срывающимся полушепотом, и его глаза заблестели, – наш ребенок… Боже мой… – он растерянно разглядывал младенца, – какая неожиданность… Тут он, видимо, вспомнил, что мы здесь не одни, и стал стыдливо озираться. Однако его собеседники смотрели на нас понимающе-снисходительно. Однако он счел, что для выражения чувств лучше будет найти другое время и стал поспешно рассказывать мне:

– Знаешь, Ники, как только пал херр Тойфель и был заключен мир, я принялся везде тебя искать. Но мне ответили, что такой воительницы в храме Поющих Ветров не существует, и тогда я с горя записался в эту экспедицию для покорения другого мира, и уже тут после первой битвы услышал Призыв и перешел на службу к капитану Серегину. И, о чудо – я неожиданно встречаю тебя, моя милая, да еще и с нашими ребенком на руках… В этом, несомненно, есть рука самого Отца.

– Чьего отца? – не поняла я, – твоего отца, Вернер?

– О моя милая дикарка, – воскликнул Вернер, – Отец Небесный есть создатель всего сущего, но об этом мы поговорим сегодня вечером. А сейчас встань, пожалуйста, в строй, мы и так уже потеряли достаточно времени.

Таковы эти тевтоны – едва только прошло первое очарование нашей встречи, как он уже ставит меня в строй и начинает командовать, потому что сегодня он здесь начальник, а не я. Вечно у них в голове какой-то великий могущественный мужской Бог, который учит их как жить. Не успели они избавиться от херра Тойфеля, как тут же обзавелись каким-то Отцом, которому принялись молиться с прежним пылом. Боюсь, что в нашей семье будет не избежать религиозных споров. Пусть даже Великая Мать отказалась от меня, как от негодной дочери, но я при этом все равно остаюсь примерно-правоверной амазонкой, не отступающей от внушенных в детстве идеалов.

И только потом я узнала, что одним из тех командиров, с которыми разговаривал мой милый Вернер, был сам капитан Серегин. Какой ужас! Не успела я завербоваться в его войско, как тут же выложила напоказ всю свою личную жизнь.

* * *