Бывшая поломойка в храме «Вечного Огня»,

а ныне магиня стихий воздуха и воды в отряде капитана Серегина

Несколько дней назад я умерла и снова возродилась к жизни – и это было уже не первое такое чудо, случившееся со мной. На этот раз случилось так, что умерла храмовая посудомойка, а возродилась магиня стихий воздуха и воды в отряде капитана Серегина. Теперь я специалист с особыми способностями, и отношение ко мне сейчас как к очень важной персоне, а еще как к женщине, которая перенесла большие несчастья и которую надо беречь от нервных потрясений. Правда, та история, которую я рассказала своим новым друзьям – это далеко не вся правда о моей жизни; скорее всего, лишь ее малая часть. Ведь, как я уже говорила, я уже не раз умирала и возрождалась к жизни, и эти жизни отличались друг от друга как небо и земля.

Сначала я, как всегда в таких случаях, была очень напугана произошедшим, но потом сумела немного разобраться в ситуации за те несколько дней, что прошли в компании капитана Серегина, княжны Волконской, Анны Сергеевны, которую Серегин зовет Птицей, могущественнейшей магини огня Кобры, которая на самом деле очередная реинкарнация богини победы Ники, отца Александра, который изнутри больше, чем это кажется снаружи, деммки Зул бин Шаб, которую все зовут чертовкой, и мальчика Дмитрия, который на самом деле является одним из могущественнейших колдунов всех миров и народов. Где-то я осторожно расспрашивала, а где-то просто подсматривала и подслушивала, ибо тот язык, который я считала для себя окончательно забытым, снова напомнил о себе привычным с детства звучанием.

Как я испугалась тогда в храме, когда поняла, что люди, которые так грубо меня схватили, между собой говорят на языке, забытом мною, казалось, уже давно-давно. Я чуть не умерла от страха раньше, чем от меча, когда Серегин поднял меня, упавшую, с пола и начал задавать вопросы – по счастью, на койне, потому что он принял меня за местную и, к моему счастью, продолжает принимать до сих пор. Только мне кажется, что и Анна Сергеевна (сильнейший маг разума, не применяющий ко мне свои способности только из-за своей врожденной деликатности), и магиня Кобра (сразу оказавшая мне почести как равной себе, хотя я в тот момент была всего лишь посудомойкой), и сам капитан Серегин, бдительный как Торквемада, и княжна Волконская, которая совсем из другого мира – все они подозревают, что я совсем не та, за кого себя выдаю, а отец Александр знает это точно, но молчит, потому что ему еще не дозволено говорить.

А ведь это и в самом деле почти так, потому что в первой моей жизни, о которой я никому не рассказываю, у меня были папа и мама, старшие сестры Ольга, Татьяна и Мария, и любимый младший братик Алеша… Та жизнь закончилась в одночасье выстрелами из наганов и я даже не знаю, что меня спасло – то ли семейные бриллианты, зашитые в девичий корсет, то ли внезапно пробудившиеся магические способности, бросившие мое бесчувственное тело через бездну времени и миров, и возродившие меня здесь, на изнанке Мироздания.

Придя в себя в открытой степи, где я первый раз возродилась к жизни после смерти, я, как была – босая, израненная и в порванном платье – побрела куда глядят глаза и мне очень повезло, что вместо одного из ужасных местных хищников, по сравнению с которым и лев выглядит котенком, меня встретил разъезд амазонок, патрулирующих эту местность. Они были очень добры ко мне, напоили водой, накормили, а потом посадили на заводную лошадь и отвезли в храм Текущей воды.

Так началась моя вторая жизнь – сперва послушницы, а потом и жрицы стихий воздуха и воды, когда старшая жрица проверила меня и обнаружила соответствующие способности. Без этого нельзя было стать жрицей, и за восемь последующих лет я сделала в храме головокружительную карьеру, поднявшись в его иерархии с места привратницы, встречающей паломников и паломниц и осведомляющейся об их нуждах, до второй по старшинству жрицы, перед которой через пять-десять лет было бы открыто место старшей, самой главной, жрицы со всеми прилагающимися к этому посту почестями и привилегиями.

Но я не смогла. Не выдержала испытания любовью стареющей женщины с нерастраченным девством к молодому смазливому красавчику – и в результате я, забеременевшая, бежала вместе с ним из ставшего мне родным храма. В тот день я снова умерла, потеряв все, что имела, и возродилась несколько месяцев спустя в виде поломойки в храме Вечного огня. Рождение дочери, унаследовавшей мои способности, чуть приподняло мой статус, но все равно он оставался таким низким, что ничтожнее меня были только рабы, чистящие нужники, и выбрасывающие в выгребные ямы разную падаль.

Я уже думала, что это положение у меня навсегда, до самой моей смерти, как тут в храм Вечного Огня нагрянул капитан Серегин со своей командой и перевернул тут все вверх дном. И снова, как это уже много раз бывало, первые стали последними, а последние первыми. Конечно, то место, какое я занимаю в отряде, не идет ни в какое сравнение с тем, каким оно было во второй, а тем более в первой жизни, но все равно, быть равной среди равных среди людей, которых никто не обвинит в слабости и неуспешности – это совсем не то, что быть храмовой поломойкой, то есть существом, об которое каждый по определению норовит вытереть ноги.

Но все равно я каждую минуту боюсь, что меня спросят: «Кто вы, госпожа Анастасия?» – а Анна Сергеевна посмотрит на меня своим пронизывающим взглядом, и тогда я должна буду или рассказать им все как есть или покинуть их команду, потому что я уже знаю, что капитан Серегин абсолютно не терпит лжи – ни в каком виде. А правду я им говорить просто боюсь, потому что если по какому-то странному стечению обстоятельств для меня прошло не более десяти лет, то в том мире, откуда родом и я, и Серегин с Анной Сергеевной и всей их командой, минуло уже почти сто. Там я должна была уже умереть и рассыпаться в прах, и я боюсь, что если я признаюсь в принадлежности к тому миру, то он предъявит на меня свои права – и тогда я обязательно погибну, как чуть не погибла в подвале того дома в Екатеринбурге.

Я и хочу сказать правду – и боюсь это сделать, потому что чем больше я узнаю об истории того мира после гибели моих родных и моего собственного исчезновения, тем больше мне хочется кричать от ужаса. Не хотели мы такой судьбы ни себе, ни стране – и будь даже все мы прокляты, все равно это наказание окажется совсем недостаточным по сравнению с теми бедствиями, какие наша семья принесла России. Каждый раз, когда я вижу Серегина, то хочу заговорить с ним, но каждый раз сгораю со стыда и не смею даже открыть перед ним рот. Единственно, что мне остается, это прийти на исповедь к отцу Александру и исповедаться ему, излив перед ним свою бессмертную душу, которая никак не дает умереть моему бренному телу.

– Грешна я, отче, – скажу я ему, – грешна, грешна, грешна, и за грехи мои платят те, кто никоим образом в них не повинен. Назначь мне епитимью, соразмерную тяжести моих грехов – и если я ее выдержу, то скажу тебе спасибо, а если нет, то сойду в ад уже успокоившейся, и оттого почти счастливой.

Забывшись этой молитвой израненной души, я как-то совсем не заметила приближения того, о ком сейчас были все мои мысли. Не успела я даже испугаться, а отец Александр уже стоял передо мной.

– Ты чем-то обеспокоена, дочь моя? – участливо спросил он у меня, меланхолично перебирая бусины своих настоящих самшитовых четок.

В моей душе страх разоблачения снова начал бороться с желанием рассказать отцу Александру всю правду, какая она есть. Поверит ли он мне – совсем другой вопрос, но излив душу священнику, я наконец-то избавлюсь от всего обременяющего ее ужаса, а исполнив епитимью, смогу считать себя еще и полностью очищенной от всех тех грехов, что облепили меня, подобно тому как мухи облепляют кусок гниющей плоти. В конце концов желание сказать правду победило. Лучше уж ужасный конец, чем бесконечный ужас, и я не зря тогда просила капитана Серегина поставить точку в моей никчемной и несчастной жизни одним ударом своего волшебного меча.

– Грешная я, отче, – сказала я ему, – и грехи мои тянутся за мной, цепляясь один за другой, и нет им конца и края, как мне нет от них никакого спасения. Примите же мою исповедь и назначьте мне епитимью, или я скину свои одежды и уйду голой в пустыню, чтобы сожрали меня там дикие звери в том виде, в каком я пришла в этот мир (в смысле – родилась), дабы не пришлось мне еще отягощать свою душу грехом самоубийства.

Да, дадут тут уйти в пустыню, хоть голой, хоть одетой – черта с два! Сперва отец Александр как следует, с песочком, продраил меня за мои слова о самоубийстве, сказав, что если я не выкину эти мысли из головы, то потом, когда мне придет пора умирать, я испытаю такие муки, что мне и обычный ад покажется самым настоящим раем. Потом он очень внимательно выслушал мою исповедь, лишь изредка задавая наводящие вопросы. Когда я закончила, то он на некоторое время погрузился в раздумья.

– Значит так, дочь моя, – сказал мне отец Александр, – делай что должно, и да свершится что суждено. Раз уж ты попала в эту компанию, то значит, она и есть твоя епитимья. Пройди с ними до конца их пути и тогда ты узнаешь, что тебе делать дальше, но думаю, что это тебе не понадобится. Не в молитвах и посте твое спасение души, а в любви к людям и проявленном по отношению к ним терпении и милосердии. Каждое твое доброе дело будет снимать с тебя по греху и думаю, что ты скоро почувствуешь, как душа твоя воспаряет к небесам.

– Простите меня, отче, – произнесла я, склонив голову, – но разве то, чем я буду вынуждена заниматься в их компании, не греховно само по себе? Я имею в виду занятие магией и всем, что с ней связано, что издавна считалось нечестивым занятием. Ведь ведьм сжигали на кострах еще за много веков до пришествия Христа…

– Сжигали и топили в воде отравительниц, – поправил меня отец Александр, – а позднее имела место терминологическая путаница. Впрочем, тебе не грозит быть ни сожженной, ни утопленной – у тебя же совсем другая судьба. Ведь ты добрая женщина и будешь творить только добро, в противном случае ты никогда не обратилась бы ко мне за помощью.

– Да, отче Александр, это так, – сказала я, – но разве вы не знаете, что капитан Серегин хочет использовать меня как мощнейшее оружие, для того чтобы вызывать по желанию бури, грозы, ураганы, наводнения и другие стихийные бедствия, связанные с воздухом и водой. Если я буду выполнять эти его желания, то окажусь ответственной за гибель множества людей, и мне опять не будет прощения, в первую очередь со стороны самой же себя.

После этих моих слов в голосе отца Александра появились пугающие грохочущие нотки, которые вызвали у меня дрожь в коленках.

– Глупая женщина, – произнес он, – разве ты не знаешь, что горьким зачастую лечат, а сладким калечат? Иногда наступают такие времена, что от гордыни, тщеславия, алчности и злобы горьким лечить приходится целые народы – и тогда становятся незаменимыми такие как Серегин, не знающие сомнений и делающие что должно. Не должна знать сомнений и ты, делая все по его приказу; если он прикажет тебе сделать грозу – делай грозу, если прикажет раздеться и возлечь с ним на ложе – раздевайся и ложись, если прикажет петь и смеяться – пой и смейся. Есть время разбрасывать камни и есть время их собирать. Помни об этом. Впрочем, вскоре ты сама увидишь, что все, что бы вы ни делали, будет делаться к лучшему, ибо там, куда я вас пошлю, хуже уже быть не может. А теперь, дочь моя, вот тебе мой аванс… благословляю тебя на этот подвиг, будь счастлива, Анастасия.

С этими словами отец Александр сделал шаг назад и размашисто перекрестил меня, отчего душа моя успокоилась и наполнилась тихим неземным блаженством, подобным тому, который я испытывала в раннем детстве, когда меня благословлял отец Иоанн. Только на этот раз чувство было и глубже и сильнее, как будто передо мной стоял не обычный священник с весьма необычным даром, а сам наш Небесный Отец. И пусть и Кобра-Ника и Анна Сергеевна говорили нечто такое вполне уверенно, но все же прежде я была склонна считать, что отец Александр – это всего лишь талантливый магнетизер, вроде ранее знакомого мне старца Григория. Теперь я вижу, что это не так – и каюсь, каюсь, каюсь.

* * *