На твердой земле. В поисках консульства. Грозный индус. Светящиеся магазины. «Счастливая беседка». Живая кухня. Восставший Китай. Красногвардейцы в советском консульстве

12 января. Сообщение о необходимости высадиться на берег и обрадовало и огорчило нас одновременно.

После 11-дневного путешествия на пароходе очутиться на твердой земле казалось неслыханным счастьем. Неприятно только, что приехали в Шанхай поздно. Однако мы с удовольствием забрали свои велосипеды и высадились на берег, С каким-то особенным наслаждением ступаем по асфальтовой мостовой; блаженствуем от того, что под нами совершенно твердая, не подбрасываемая ежеминутно на волнах поверхность.

Однако не успели мы почувствовать как следует прелесть твердой земли, как нас ошеломил ряд самых разнообразных впечатлений.

На нас набросилась целая толпа рикшей. Словно наши извозчики, они разбиты по рангам. Перед трапом, по которому сходят пассажиры первого класса, выстроились "рысаки". У них высокие крепкие фигуры, железные мускулы ног и прекрасные коляски на резиновых шинах. Они возят "знатных" иностранцев, по преимуществу американцев и англичан. В любую жару они обгоняют быстро двигающуюся толпу, маленьких низкорослых осликов и слабых, изморенных лошадок, встречающихся здесь кстати очень редко.

Но если тяжело смотреть на эти рослые, мощные фигуры "аристократии" из рикш, то еще более тяжкое впечатление производят "тяжеловозы".

Это в большинстве старики, с распухшими от ревматизма ногами. Ревматизм — удел всех рикш. Разгоряченные после долгой езды, они часами просиживают на холодном ветру, сушат на нем промокшую насквозь от пота рубашку и часто простуживаются.

Эти рикши не стоят, горделиво поигрывая мускулами своего тела. Они набрасываются на вас, как коршуны на добычу. Они готовы за самые жалкие гроши везти вас в самую отдаленную часть города. Они умоляющими глазами смотрят вам в лицо и просят о высочайшем унижении человеческого достоинства, как о высочайшей милости.

Рикши обычно или совсем босы или одеты в сандалии из водорослей. На головах у них соломенные шляпы, в роде тех, которые одеваются у нас лошадям. Ноги облегают коротенькие штанишки. Верхняя часть туловища или совсем голая или покрыта лохмотьями в виде накидки.

Ошеломленные зрелищем людей-лошадей, мы совсем растерялись. Куда нам ехать с нашими велосипедами, мы не знали. Что консульство сейчас закрыто, было совершенно ясно; но мы все-таки решили отыскать его, в надежде найти там какого-нибудь дежурного. В крайнем случае мы решили оставить там свои машины и отправиться бродить по городу.

Мы совсем не представляли, как огромен Шанхай. Уличное движение нас поразило. Бесконечные гудки автомобилей, рев мотоциклетов, звонки велосипедов, окрики рикш — сплошным гулом стояли в ушах. Перейти на другую сторону улицы казалось нам подвигом. Долго стояли мы на углу, поджидая подходящего момента, чтобы броситься в эту человеческую лавину.

С первых же шагов чувствуем, как плохо оказаться за границей без знания иностранных языков. Знаками спрашиваем, где советское консульство. Заметили, что с этим вопросом лучше обращаться к тому, кто одет победнее. Чуть только натолкнешься на богатого китайца, как он презрительно фыркнет и отвернется. С европейцами дело обстоит еще хуже. Они обычно, разобрав русскую речь, делают вид, что ничего не слышат.

После долгих расспросов подходим наконец к месту, где канал Ван-Пу впадает в реку Ян-Цзы-Цзян. На берегу канала стоит огромное здание советского консульства. Не давно отстроенное, оно блестит чистотой и изяществом своей отделки. У входа в консульство стоит огромный черный индус в красной чалме. Прямой, как изваяние с черной завитой бородой, с сверкающими на синеве белков черными зрачками, он нагоняет на нас неподдельный страх. Таких мы привыкли видеть только в цирках, глотающий ножи, режущих себя кинжалами, поднимающихся на воздух. Индус очень суров. На все наши вопросы он кивает голевой на часы, указывая, что консульство откроется в 9 часов утра. О том, чтобы оставить на его попечение велосипеды, нечего и думать. Объяснив нам, когда откроется консульство, он решил, что его долг выполнен, скрестил руки на груди и окончательно превратился в изваяние.

Очень обескураженные такой встречей, мы бессмысленно топтались около консульства, не зная, куда поставить велосипеды. Вдруг раздался русский окрик:

- Что, ребята, приуныли? Что-то это на вас не похоже. — Оглядываемся, удивленные и обрадованные. Перед нами сотрудник Доброфлота, с которым мы познакомились на пароходе.

- Да вот, не знаем, где машины оставить на ночь; не носиться же с ними всю ночь по городу.

- И то правда. Идемте к нам, в Доброфлот. Здесь кстати близко. Там ваши машины переночуют, а вот вас устроить мне некуда, сам сегодня пойду ночевать к приятелю.

- Сами где-нибудь устроимся, а то и просто проблуждаем по городу. Интересно Шанхай посмотреть.

Все вчетвером идем к зданию Доброфлота. Там оставляем машины до утра. Прощаемся с нашим любезным спутником и идем осматривать Шанхай.

Сначала мы отправились по сверкающей тысячами огней набережной Ванд. Огромные небоскребы величественно уходили остриями своих крыш в странно светящееся от электрического света небо.

Шикарные магазины занимали по целому кварталу. В них непрерывно текла толпа. Изысканные витрины привлекали публику. Все магазины залиты светом. Фасады зданий усыпаны светящимися лампочками. Кажется, что целые колонны из электричества и дома выстроены из какого-то светящегося камня. Однако весь этот шум и блеск нас изрядно утомили. Пройдя несколько кварталов по набережной, мы оказались перед городским садом.

Уверенные в том, что здесь мы найдем себе ночлег, мы гордо зашагали по усыпанным песком дорожкам.

Чувство собственного достоинства у нас еще больше увеличилось, когда мы увидели в глубине сада небольшую тенистую беседку.

Почти бегом мы бросились к ней. На наше счастье беседка была пуста, и мы были в ней полными хозяевами.

Несказанно обрадованные таким счастьем, мы блаженно растянулись на скамейках, благославляя шанхайское тепло и гостеприимство, когда слух наш неприятно был поражен звуком открывающейся двери.

Еще более неприятное чувство охватило нас, когда вошедший в беседку полицейский самым бесцеремонным образом выпроводил нас.

Он оказался даже настолько любезным, что проводил нас до выходных ворот сада и предупредительно запер их перед самым нашим носом.

Порядком обескураженные такой неудачей, мы однако решили не унывать; обойдя сад с другой стороны, мы перебрались через забор и опять пролезли в беседку.

И тут опять, как неумолимый рок, предстал перед нами полицейский, так же любезно и настойчиво выпроводил нас из сада, и вторично щелкнул перед нами замок.

Боясь испортить себе окончательно репутацию в глазах шанхайской полиции, мы больше не пытались пробраться в сад.

Бесцельно бродили по улицам, изредка присаживались на тротуар, до тех пор, пока нас не сгонял оттуда какой-нибудь предупредительный полицейский.

Чуть только рассвело, Шанхай начал просыпаться. Первыми проснулись нищие. Они имеют здесь довольно пpичудливый вид. Почти у каждого нищего есть какой-нибудь допотопный музыкальный инструмент. Или это нечто напоминающее наш бубен, или какое-то странное подобие скрипки с натянутой на ней одной или двумя струнами.

У них словно абонированные места на перекрестках, за которые они очевидно платят дань полиции.

Усаживаясь на перекрестке, нищий затягивает какую-нибудь заунывную песню и сидит так весь день, однообразно покачиваясь в такт напеву.

Резким криком возвестили о наступлении трудового дня "инструментальщики". Это — местные ремесленники. Гортанными звуками выкрикивая что-то на своем непонятном для нас языке, они ударяли в тазы, звенели звонками, гремели погремушками.

Длинной бесконечной лентой потянулись по улицам рабочие, спеша на фабрики. По улицам зашныряли "живые кухни", — так мы окрестили местных продавцов пищи. Увидев первый раз такого продавца, мы долго за ним наблюдали, прежде чем сообразили, чем он занимается. Грязно одетый парень, в широкополой соломенной шляпе, с коромыслом нa плечах, суетливо пробирался в самую гущу спешащих на фабрики рабочих.

На одном конце коромысла у него была привешена жаровня, на другом — вареный рис, лапша, лепешки на бобовом масле и другие непритязательные кушанья,

Быстро грязной ладошкой вытаскивал он из котелка рис, мял его в руке, слепляя в комочек, и продавал рабочему, который на ходу засовывай его в рот, боясь задержаться в пути хоть на одну минуту.

Голодные, измученные бессонной ночью, мы потащились к консульству. Однако суровый индус опять неумолимо показал на 9 часов, говоря всем своим видом, что раньше нам здесь показываться нечего.

Бродить по улицам у нас больше не было сил. Ждать оставалось еще 3 часа. Решили идти в сад, уселись на лавочку в беседке и сладко подремывали. Городская жизнь шла уже полным ходом. Автомобили с бешеным ревом развозили иностранцев; трамваи доставляли на работу мелких служащих. Рикши бежали с ними вперегонку.

Через два часа мы забрались в подвал нашего генерального консульства. Там нам удалось отыскать уборную и умыться.

После долгих ожиданий мы наконец попали к секретарю консульства. Наш вид в грязных и оборванных плащах, с сибирскими рукавицами на руках, внушал мало доверия; однако секретарь встретил нас довольно приветливо. К сожалению никакой помощи он нам оказать не мог и указал только адрес Дальбанка, где мы могли обменять наши деньги; их было очень немного — всего 20 рублей.

Обменяв деньги, мы отыскали комнату в одном "бордингаузе" за 1 доллар. Нетопленная, грязная комната казалась нам верхом блаженства. Наевшись рисовых лепешек, мы бухнулись на кровать и заснули, как убитые.

Проснулись поздно вечером. К нам постучался китаец кули (чернорабочий). Долго объяснялись мы словами, потом перешли на жесты. Кули проводил рукой кругом, указывая на предметы в комнате. Мы ничего не понимали. Тогда он вытащил кошелек, вынул из него несколько монет и указал на печку. Очевидно, он хотел затопить печь. Мы: утвердительно кивнули головой. Этого оказалось мало. Ему нужны были деньги на уголь. Сообразив это, мы дали ему 80 сентов. Через короткий промежуток времени у нас весело затрещал камин. А мы, довольные, отдохнувшие, принялись вырабатывать план дальнейших действий.

Дел у нас было немного, и мы надеялись, что быстро с ними успеем справиться. Во-первых, мы должны были у американского консула получить визы в Америку; во-вторых, достать денег на дорогу.

В первый же день мы отправили письма в Москву. Сообщили на завод б. Дукс, в Резинотрест и "Рабочую газету" о том, что мы уже в Китае и собираемся отправляться в Америку. Так как переезд через океан стоил дорого — на троих нам было нужно не менее 300 долларов — то мы просили выслать нам денег.

Американский консул встретил нас очень приветливо, и мы надеялись, что скоро уже отправимся через Великий океан в страну небоскребов, техники и долларов.

В ожидании ответа мы решили познакомиться с Шанхаем. Правда, этому значительно мешало неумение объясняться с китайцами — мы не знали ни китайского, ни английского языков.

4 февраля. Мы уже неделю живем в Китае. Ни денег, ни пропусков в Америку у нас пока нет. Думаем, что в деле с пропусками нам сильно подгадили в изобилии живущие здесь белогвардейцы. Случайно мы поселились по соседству с белогвардейским кварталом. Пытавшиеся было вначале сблизиться с нами белогвардейцы быстро поняли, с кем они имеют дело, и сделались сразу нашими заклятыми врагами. При встречах с нами они постоянно бросали нам вдогонку какое-нибудь ругательство.

Мы мало обращали внимания на их злобствования. Окончательно раздраженные этим, они, как мы узнали потом, явились к американскому консулу и рассказали ему, что мы советские агитаторы. Этим вероятно объясняется длительное разрешение нашего вопроса, а потом и окончательный отказ в визах в Америку.

С каждым днем положение наше становилось все тяжелее. От наших двух червонцев оставалось всего несколько рублей. Рассчитывать долго прожить на них нечего было и думать.

Вначале мы смотрели с презрением на рис, продаваемый "ходячей кухней"; но впоследствии нам пришлось окончательно перейти на это самое дешевое здесь кушанье.

Удивлению китайца-кули не было границ, когда мы не дали ему денег на угли и знаками объяснили, что печь топить нам больше не нужно.

От обеда, любезно предлагаемого хозяевами, мы отказываемся; тщательно высчитываем как бы меньше израсходовать на питание. Стараемся больше спать, чтобы не чувствовать голода.

11 марта. Сегодня утром мы долго хохотали над несуразной выходкой белогвардейцев.

Открыв дверь, Илья натолкнулся на письмо, лежащее у порога. На конверте весьма своеобразный адрес: "Красной сволочи".

Внутри очень лаконично и выразительно: "Предлагаем вам в недельный срок выехать из Китая, иначе поплатитесь жизнью". Подписи конечно нет.

Зловещая записка нас даже не разозлила. Посмеявшись над этими несчастными дураками, не знающими, каким путем выместить злобу на Советский Союз, мы принялись за свои обычные дела. Выезжать из Шанхая мы конечно не собирались и мирно продолжали разгуливать по городу. Однако белогвардейцы очевидно решили привести в исполнение свою угрозу.

Однажды Жорж, возвращаясь с пристани, куда ходил справляться относительно работы, пошел в Паблик-Гарден. Побродив там некоторое время, он решил зайти в беседку отдохнуть. Не успел он закрыть за собой дверь, как на него набросилось четверо белогвардейцев.

Жорж опешил от неожиданности и чуть не дал себя повалить. Однако он быстро оправился и применил на практике не забытые еще за время путешествия приемы бокса. Отшвырнув навалившихся на него белогвардейцев, он вылетел из беседки и понесся к выходу. За время свалки его успели два раза ранить ножом. Один удар был направлен в самое сердце, и если б не записная книжка, которая задержала удар, нам бы пришлось лишиться одного товарища. Другой удар пришелся в руку и заставил немало пострадать Жоржа, так как он долго не мог исполнять какую бы то ни было работу.

Положение наше становилось все неприятнее. Деньги мы давно уже истратили. Заложили велосипеды. Однако и этих денег нам хватило не надолго. Обещали работу по разгрузке пароходов, но пока нужно было ждать. Все черные работы исполняются здесь китайцами; для того же, чтобы получить работу в какой-нибудь торговой конторе, надо знать языки.

Придя в отчаяние, мы решили сделаться музыкантами. Жорж раздобыл где-то гитару, Илья — мандолину, я — балалайку.

Мы бродили по кабачкам. Ходили с шапками собирать медные монеты, бросаемые щедрой рукой матросов, и на эти жалкие гроши кое-как перебивались.

15 апреля. Наконец наступил счастливейший день, — нас с Ильей приняли на пароход грузчиками. Мы превратились чуть ли не в настоящих кули. Правда нам не нужно было возить на себе телеги с грузом, но тяжелые тюки измотали нас до того, что, возвращаясь домой, мы не могли ни читать ни писать и, как подкошенные, валились спать.

Жорж приблизительно в это же время устроился на работу счетоводом в одной торговой конторе. Мы однако продолжали жить впроголодь, стремясь каждую лишнюю копейку отложить на дорогу. Через месяц, по нашим расчетам, мы могли бы выехать. Однако произошли события, которые перевернули все наши планы.

В мае на одной из японских фабрик вспыхнула забастовка. Бесчисленные толпы народа сновали по городу. Повсюду было какое-то лихорадочное оживление. На лавках появились плакаты с надписями: "Долой иностранный товар", на китайских долларах на оборотной стороне было написано: "Долой иностранную валюту".

Забастовщики останавливали трамваи, вытаскивали из вагонов вагоновожатых и кондукторов. В англичан, ехавших в трамваях, бросали камнями. Мы были свидетелями того, как человек тридцать китайцев опрокинули трамвай, везший иностранцев.

Повсюду — в трамваях, в окнах домов, на вывесках магазинов — были вывешены плакаты "Долой иностранцев". Рикши или отказывались возить англичан и японцев или завозили их в темные узкие переулки и там избивали.

Все лавки и магазины закрылись. Иностранцы принуждены были ходить пешком. Почта перестала работать. Телеграф остановился. Вся жизнь замерла.

Видны были только бесчисленные толпы китайцев, усиленно жестикулирующих, оживленно разговаривающих друг с другом.

Мы все время проводили на улице. Охваченные общим подъемом, мы перебегали от одной толпы к другой, слушали, ничего не понимая, пробирались в самые оживленные места.

На одной площади, где было особенно много народа, к нам подошел один китаец и, предложив закурить, повел нас к небольшой китайской лавчонке, где он обещал достать нам табак.

Забыв о том, что мы иностранцы, и чувствуя себя самыми близкими восставшим китайцам людьми, мы, нисколько не смутившись, пошли со своим провожатым. Он по-английски начал расспрашивать, кто мы и откуда. Так как объяснялись мы с трудом, то едва понимали друг друга.

Китаец все вел нас и вел по каким-то узким закоулкам. Чем дальше мы заходили, тем становилось глуше.

Мы начали замечать, что около нас собирается толпа. Подозрительные взгляды, угрожающие жесты заставили наконец понять, что нас завели сюда, чтобы избить.

Остановившись в одном узком закоулке, наш проводник вдруг сурово произнес:

- Табака нет! Курить нечего! Лавка нет!

Его тон был гораздо страшнее его слов. Обступившие нас китайцы уже сжали кулаки, вдруг раздался неожиданный голос:

- Сунгежень, сунгежень! (Советские люди!)

Это кричал продавец, у которого мы обычно покупали рис во время нашей голодовки. Толпа сразу отступила.

- Сунгежень! — эхом пронеслось над головами.

Заведший нас в эту трущобу китаец дружественно протянул нам руку, похлопал по спине и ушел. Вслед за ним постепенно растаяла вся толпа.

15 мая. Забастовка принимала все более угрожающий характер. Отказалась работать домашняя прислуга. Привыкшие только распоряжаться, иностранцы должны были сами таскать воду, готовить обед, убирать помещения. Иностранные власти приняли все меры к подавлению забастовки. Моментально были высажены на берег иностранные войска. Вся полиция была мобилизована. Прекратившие работу почта и телеграф начали принимать письма и телеграммы. Разорванная с миром связь быстро восстановилась.

На Нанкин-Род огромная демонстрация рабочих и студентов была встречена ружейными залпами. Демонстранты поднимали раненых и убитых и разносили их по узким улицам.

Начались знаменитые шанхайские расстрелы. Все газеты были заполнены описанием этих событий. Белогвардейцы решили воспользоваться общей сумятицей и организовать покушение на советское консульство.

- В советском консульстве живут все вожаки восстания. Там прячутся агитаторы, пропагандисты, большевики и руководят движением, — такие слухи пускались белогвардейцами с целью подготовить себе почву для погрома.

Консул получил тайные сведения о готовящемся нападении. Консульство было настороже. Всем выдали оружие. Нас пригласили участвовать в охране советского консульства. Мы конечно с гордостью приняли это предложение.

В газетах писали, что в консульстве появились красногвардейцы. Эти "красногвардейцы" были мы. Как три верных стража, стояли мы около дверей консульства и только после тщательного освидетельствования документов каждого приходящего пропускали его в здание.

Раза четыре вламывались в здание консульства пьяные банды белогвардейцев, но мы каждый раз искусно их выпроваживали.

Наконец винтовка и плетка иностранцев сделали свое дело. Восстание было подавлено. Началась "мирная" жизнь. Мы еще неделю проработали в консульстве. Наконец охрана была снята. Мы были свободны. К этому времени мы получили 230 долларов от завода им. Авиахима и Резинотреста. Работа в консульстве дала нам 78 долларов. Решили, не теряя времени, выехать в Японию, куда визы были уже получены. Однако Жорж категорически отказался от поездки. Его раны еще не зажили и ехать на велосипеде ему было трудно. Кстати он устроился на выгодное место в одной из торговых контор.

Дружески распрощавшись с нашим спутником и радушно нас принявшим советским консульством, мы сели пароход, отправлявшийся в Японию.

По ровным дорогам

Дома из бумаги. «Глухой» шпик. Любезный допрос. Удобные записки. Заботливая мать. Предупредительные провожатые. На «татами» в кимоно. Крестьянин, говоряший по-русски. На празднике. Электричество на горных вершинах

2 августа. Когда показались берега Японии, все пассажиры парохода "Шанхай Мару" высыпали на палубу полюбоваться окрестностями Нагасаки.

Этот небольшой городок весь утонул в зелени. Причудливо разбросались между гор маленькие серые постройки. По склону прямо к морю спускаются корявые низкорослые японские сосны. Они причудливо раскинули свои изогнутые ветви, которые особенно рельефно выделяются на фоне синего моря. Как только пароход пристал, мы выскочили на берег. Тотчас же к нам бросилась толпа рикш. Здесь они имеют совсем другой вид, чем в Китае. Держатся они с большим достоинством. Одеты все в одинаковую форму, белую или черную. Стройно вытянулись в ряд коляски с высокими колесами на резиновых шинах и мягкими необычайно удобными сиденьями. Мы едва отбились от толпы рикш и двинулись по городу пешком.

Первое, что нас поразило, это японские постройки. В Японии вы редко встретите здания больше двух-трех этажей. По большей части это одноэтажные легкие постройки, крытые черепицей. Они построены из дерева и оклеены бумагой. Из дерева делается остов или, точнее, углы стен, а из бумаги — стены. Наклеивается бумага на перегородку с клеточными отверстиями. Эти перегородки укреплены внизу и вверху так, что их легко можно двигать в любую сторону. При желании жилища японцев можно путем передвижения этих перегородок сделать совершенно открытыми, оставив только одну капитальную стену.

Город представляет собою ряд таких домиков, теснящихся друг к другу.

Походивши по улицам, большей частью полных японцами, мы отправились на гору, с которой виден город и море.

Перед нами открылся берег бухты, причудливо изогнутый в виде петли. На противоположной от города стороне раскинулись огромные доки. Громадные подъемные краны без устали работают, починяя военные суда и громадные пассажирские пароходы.

Большое впечатление произвели на нас два огромных военных крейсера, стоявших в бухте. Мы хотели было даже их сфотографировать, но нас предупредили, что за эту затею мы можем поплатиться свободой.

Так как пароход стоял в Нагасаки всего два часа, то нам некогда было особенно задерживаться в городе. Прямо с горы мы отправились к пристани. Через несколько минут пароход снялся с якоря.

Не успели мы отъехать от Нагасаки нескольких километров, как к нам подсел "шпик". Он сначала притворился глухим. Просидев некоторое время около нас, он протянул мне написанную по-английски записку; я понял и ответил. Пошла переписка.

Сначала я действительно думал, что он ничего не слышит, но потом сообразил, что он нарочно притворился глухим и очень хорошо все слышит и разбирается, а просто ловит меня на удочку, и я сделался очень осторожен.

Отвечая охотно на все его вопросы, мы становились совершенно глухи и немы, когда вопрос касался политики, и показали себя отчаянными дураками. Несмотря на то, что мы с ним проговорили всю дорогу от Нагасаки до Кобе, он ничего от меня не сумел добиться.

После Нагасаки мы уже перешли на настоящий японский стол. Хлеба не давали, пришлось заменять его рисом, что признаться было нам довольно неприятно. Ни ножей, ни вилок, ни ложек к столу не подавали. Дадут тебе две деревянных палочки, и работай ими как знаешь. Мы долго мучились с этим приспособлением, пронося все мимо рта. Подавали всякого рода неведомые фрукты, рыбу, похожую на червяков, суп из крови или с подозрительными травами. Иногда это бывало довольно вкусно, а иногда, несмотря на весь наш голод, не шло в рот, и нам приходилось отказываться от этих лакомств, ссылаясь на отсутствие аппетита.

Поездка на пароходе уже изрядно надоела, и мы с нетерпением ждали Кобе, откуда должны были отправиться на велосипедах.

Едва мы успели сойти с парохода, дорожные полисмены повели нас для допроса портовой полиции в Кобе. Чистенько одетый в штатское платье представитель портовой полиции, хорошо говорящий по-русски, и с ним еще двое японцев предложили нам сесть.

- Я должен задать вам несколько вопросов, на которые вы будьте добры ответить. Скажите пожалуйста, кто вы такие и надолго ли приехали в Японию?

Мы ответили, что мы участники велосипедного пробега и через Японию намерены ехать в Мексику с пароходом "Ракуйо Мару". Так как пароход уходит 4 августа и в нашем распоряжении до отхода его остается только пять дней, то нам придется ехать на поезде, а не на велосипеде.

- А скажите пожалуйста, — так все время начинал свою речь полисмен, — почему вы не едете на велосипеде?

- Да потому, что в пять дней мы не успеем доехать до Иокогамы!

- Я извиняюсь, но, как мне известно, пароход "Ракуйо Мару" опаздывает и уйдет из Иокогамы 12 августа.

Мы высчитали, что в нашем распоряжении остается 10 дней, и сказали, что поедем на велосипедах из Кобе до Токио.

Однако полисмен нас не выпускал и продолжал свой допрос.

- А позвольте узнать, кто ваши папа и мама? Чем они занимаются?

Мы старались как можно предупредительнее отвечать на его вопросы, чтобы он нас поскорее освободил; однако допрос, вместо нескольких минут, затянулся на два часа. Любезность была чрезвычайная.

- А извините, вы белые или красные?

Мы с гордостью ответили, что мы советские, красные.

- А кто вам дает деньги? Их очень много надо.

Испугавшись, как бы он не потребовал предъявить ему имеющиеся у нас деньги, мы решили как-нибудь вывернуться.

- Деньги дает спортивная организация.

- Партийная? — зацепился он.

- Нет, спортивная.

- А, простите, сколько вам дали денег? Или вам высылают?

- Высылают на иностранные банки, — соврали мы.

После этого "любезного" допроса нас отправили в таможню.

Под навесом таможенные чины осматривали багаж. Без особых задержек они переглядели наше жалкое имущество и, пометив его мелом, нас отпустили. Один из полисменов пошел нас провожать.

На улице на нас смотрели с удивлением; но японцы не собирались в громадные толпы, как это было в Китае, а внимательно посмотрев, шли дальше.

Приготовление к поездке на велосипедах заняло у нас целый вечер. Ночью мы отправились осматривать город. Сели в трамвай. Трамваи Кобе больше и просторнее наших. Они очень светлые. Билет стоит 8 копеек, причем за эти деньги вы можете объездить весь город, так как с одного трамвая на другой дают пересадочный билет.

Раньше всего мы отправились осматривать главную достопримечательность Кобе — громадную башню-вышку, с которой виден весь город. Поднявшись туда на подъемной машине, которая казалось хотела посадить нас на облака, мы остолбенели от невиданного зрелища.

Перед нами рассыпались миллионы огней. Казалось кто-то взял небо, усыпанное звездами, и опрокинул навзничь. За городом расстилалось отражающее этот свет море. Причудливые очертания гор; светящееся около берегов и поразительно темное вдали от них море; гудки медленно ползущих трамваев, многотысячная пестрая струящаяся толпа — все это словно переносило нас в другой мир...

Налюбовавшись вдоволь, спустились вниз. Громадные плакаты со сценами из японской и американской жизни поражают своими размерами и количеством красок. В лавках и у лотков стоят шум от завываний продавцов и грохот от быстрого завертывания товара.

Обувь японцев совсем особенная, непохожая на нашу. Это прикрепленные при помощи веревки или толстой тесьмы деревянные колодки, напоминающие маленькие скамеечки. Щелканье по асфальту этих деревяшек усиливает общий грохот.

Мы совсем растерялись в этом шуме и гаме, в этом обилии цветов и красок. Японцы в своих пестрых халатах "кимоно", с широкими рукавами, казались нам картинками, сошедшими из какой-то иллюстрированной книжки.

Однако долго рассматривать все раскрывшиеся перед нами диковинки было некогда. На следующий день мы должны были уже выехать, чтобы не опоздать к отходу парохода. Надо было еще успеть выспаться.

Выработав маршрут от Кобе до Токио, длиною в 563 километров запасшись указаниями велосипедного клуба и разрешением полиции в Кобе, мы выехали в Осаку.

После дождей в России, морозов в Сибири и жары в Китае мы с удовольствием ехали по ровным хорошим дорогам Японии.

Вся страна необычайно благоустроена. По одну сторону от шоссе идет линия железной дороги, по другую проложены рельсы электрического трамвая. Поселки попадаются то и дело; промежутки между ними покрыты зеленеющими рисовыми полями. Среди полей тянутся линии телеграфных столбов, и всюду мелькают рекламы табачных, конфетных и других фабрик.

Встречаем массу велосипедистов-крестьян, автомобилей, изредка лошадей и чаще впряженных в легкую двухколесную телегу японцев, перевозящих груз.

Дорогу oт Кобе до Осаки мы проехали быстро. Остановились в Осаке только на несколько минут для контрольной отметки.

В Китае мы очень страдали от незнания языка. Наученные горьким опытом, мы запаслись перед приездом в Японию целой серией записок на японском и русском языке, примерно такого содержания: "Где дорога на (такой-то пункт)?", "Где найти полисмена?", "Мы русские велосипедисты-спортсмены, едем (туда-то)", "Где можно закусить?", "Сделайте отметку о пройденном пути" и т. д.

Как только нам нужно что-нибудь узнать, мы извлекаем нужную записку, показываем ее любому японцу, и он отвечает.

Благодаря тому, что между населенными местами очень небольшие расстояния, мы совершенно не замечали пути и, без всякой усталости проехав в первый же день 75 километров, остановились на ночлеге в Киото.

Приехали мы туда вечером и с большим трудом отыскали велосипедный клуб, где и отметились. При помощи записки объяснились с полисменом, который проводил нас в европейскую гостиницу. Утром на другой день, выезжая из Киото, мы с удовольствием проехались по красивым аллеям парка, усаженным корявыми соснами и посыпанным чистым желтым песочком, необычайно тщательно утрамбованным.

Стоит жаркий солнечный день. Дорога идет бесконечными рисовыми полями. Мелькают широкополые шляпы крестьян, стоящих по колена в воде и бережливо обрабатывающих каждый кустик риса. С такой тщательностью обрабатывают поля только японцы. У них нет ни одного клочка земли, который бы не был обработан. Приходится удивляться, когда видишь склоны высоких гор сплошь засеянными. Казалось бы, что они недоступны для обработки.

Встречаем идущих на полевые работы японок с грудными детьми. Интересно, что ребятишки нисколько не мешают работать, потому что матери искусно привязывают детей за спиной. При таком способе ношения руки матери остаются свободными для работы.

Остановившись в одной японской деревне, мы были свидетелями пустякового случая, который однако очень характерен для японцев.

Маленький япончонок упал в лужу, образовавшуюся во время сильного ливня. Весь измазанный, вытирая кулачонками слезы, он подбежал к матери.

Та, не в пример нашим матерям-крестьянкам, которые не преминули бы наградить мальчугана тумаком, приласкала его, сняла с него измазанную фуфайку, тут же посадила в ванну, отмыла грязь и потом отправила расхаживать его голышом, а сама принялась стирать фуфайку.

Через несколько минут фуфайка уже сушилась на солнышке, а через час голышонок уже бегал в чистенькой, словно не было никакого происшествия.

Здание школы в Японии — лучшее здание поселка или города. Оно отвечает всем требованиям гигиены: в нем светло, чисто и просторно. При каждой школе обязательно имеется площадка для занятий упражнениями под открытым небом. Размеры площадки достаточны для свободного размещения 50 человек.

Так как народное образование в Японии обязательно и бесплатно, то нет неграмотных. В школах учатся все, начиная с 7-8 лет.

Проезжая деревню за деревней, город за городом, мы сами удивлялись, что все время держим правильный путь. Надо сказать, что в японских городках так много улиц и закоулков, что в них легко заблудиться. Однако нам всегда верно указывали дорогу; всегда находился такой японец, который как бы ждал, что мы его спросим о дороге. Наконец в поле всегда оказывался или велосипедист впереди, или мотоциклист сзади, или наконец автомобиль, который или ехал за нами, или впереди чинил поломку. Мы поняли, что это не спроста; догадались, что за нами следят. Вскоре наши предположения подтвердились.

Вечером второго дня пути мы остановились неподалеку от какого-то города, в который вели две различных дороги; на перекрестке стояли два японца; один из них был полисмен, а другой в штатском европейском костюме.

Сойдя с велосипеда, я только что хотел задать вопрос, куда нам ехать, как человек в штатском, не дождавшись вопроса, любезно указал дорогу направо. Ларчик открывался просто: за нами следили шпики в течение всей дороги, и благодаря им мы ни разу не сбились с дороги. Мы подъехали к небольшому городку — Майбара. Здесь не было европейской гостиницы. Мы долго блуждали по городу в поисках места, где можно было бы переночевать. Провожавший нас шпик куда-то скрылся, и нам не у кого было спросить о ночлеге. Наконец мы подошли к довольно крупному среди маленьких японских построек зданию. Четыре громадных бумажных фонаря, висевшие у входа, натолкнули нас на мысль, что это гостиница. Не успели мы открыть дверь, как две японки-служанки с громаднейшей копной черных волос, причесанных в виде трехлистника, взяли наш багаж и попросили снять обувь. Мы пробовали было заартачиться, но японки были достаточно настойчивы. Потом мы узнали, что в Японии существует великолепный обычай снимать обувь при входе в дом. Это способствует сохранению необычайной чистоты, так как благодаря этому не заносится грязь с улицы в комнату.

Мы босиком отправились за одной из японок; она привела нас к деревянной ванне и предложила нам вымыться. Мы признаться были немного удивлены таким предложением, хотя после пыльной дороги выкупаться было очень приятно. Мы выкупались и, накинув широкое кимоно, любезно предложенное нам одной из японок, отправились в нашу комнату. Вид комнаты не особенно порадовал нас. Кроме крошечного столика и громадной пепельницы, полной пепла, в ней ничего не было. Облаченные в японское кимоно, мы возлегли на "татами". Три стороны комнаты имели раздвижные перегородки; четвертая — капитальная — имела небольшую нишу; на стене в длинное изречение с фигурой какого-то самурая.

На хлопок в ладоши явилась сначала одна, а затем и другая японка. Они принесли три маленьких подноса и деревянную кадушку. Поставив все это на пол, они жестами пригласили нас сесть по-турецки. Сначала был чай в крошечных чашечках, зеленый и невкусный, без сахара, затем пошли японские кушанья. Вместо хлеба из кадушки нам наложили две чашки риса и подали две бумажки. В них оказались палочки из дерева, которые у японцев заменяют вилки. К рису нам подвинули осьминога, какую-то кисло-горькую, соленую редьку и суп из крови. Едва владея палочками, роняя рис мимо рта, пережевывая осьминога и главное испытывая муки из-за непривычной позы, мы торопились покончить с обедом.

Наконец обед окончен. Японки ушли, шлепая туфлями. Мы переглянулись, с удовольствием переменили утомительное японское "положение" на наше: выпрямили ноги, которые уже начала сводить судорога. Мы хорошенько выспались и с рассветом снова пустились в путь.

У Нагоя изменился хозяйственный уклад селений. Начали попадаться заводы, фабрики, а среди крестьян — ремесленники.

На остановках мы обычно заводили беседу с крестьянами. Досадно было, что запас слов у нас очень маленький, и поэтому объясняемся мы с трудом.

Подъезжая к одной небольшой деревушке, мы заспорили о том, стоит ли там делать привал. Спор загорелся очень горячий.

Услышав громкие г<