Размышления товарища Медведева

 

 

Когда товарищ Иванов ушёл, Медведев закурил толстенную папиросу, откинулся на спинку кресла и втянул в себя полную грудь табачного дыма, так, в половину кубического метра. Конечно, данное учреждение никак не было похоже на санаторий для нервно-больных, но последние дни могли сделать нервно-больным кого угодно. Обычная рутина учреждения была, в сущности, довольно проста: были тысячи состоявших на учёте шпионов, сексотов, засекреченных сотрудников, была цензура почты, телеграфа и даже телефона. На базе всего этого выуживались более или менее подозрительные люди, этих людей подвергали на допросах соответствующей “обработке”, они подписывали всё, что угодно, и, в зависимости от их вины, от общей политической конъюнктуры или даже от личных счетов и настроений отправлялись или в концентрационный лагерь, или на тот свет. Машина работала гладко и ровно, без каких бы то ни было осечек. Собственно говоря, над смыслом этой машины товарищ Медведев задумывался мало. А когда задумывался, то свои личные переживания переносил и на весь аппарат власти. Переживания эти были тоже довольно просты: машина давала товарищу Медведеву ощущение безопасности, власти и силы. Это были приятные ощущения. Машина защищала его, Медведева, от последствий того, что Медведев иногда называл “грехами молодости”, когда-то в молодые годы революции, людей расстреливали совершенно не спросясь броду. После расстрелянных оставались мстители, нужно было отделываться и от них, вот так оно и пошло. Почти интуитивно товарищ Медведев чувствовал, что тактика железной метлы, ежовых рукавиц, запугивания и террора – это единственное, что обеспечивает ему, Медведеву, силу, власть и безопасность. А также и жизнь. Он встал с кресла и подошёл к окну. По ту сторону довольно широкой площади, на углу которой стоял дом № 13, шли какие-то люди – люди иного мира. Люди, не имевшие ни силы, ни власти, ни безопасности. Люди, из которых, собственно говоря, любой находится в полной его, Медведева, власти. Любого из них он, Медведев, может арестовать, подвергнуть пытке и почти любого расстрелять. Они, эти люди, не могут ничего. Террор? Бомбы? Чепуха! Всё оружие у этих людей давным-давно выужено, все, кто мог бы бросить бомбу, давно отправлены в концентрационные лагеря или на тот свет, и малейший намёк на террористический акт вызовет массовый ответ. Товарищу Медведеву иногда даже и хотелось, вот, чтобы был какой-нибудь террористический акт и чтобы тогда он, товарищ Медведев, мог бы, так сказать, засучить рукава и показать, что значит его власть!

Да, по ту сторону площади шли какие-то иные люди. С ними товарищ Медведев почти не сталкивался никогда. Круг его знакомых ограничивался рамками партийных верхов, допросов он лично не вёл, то очень далёкое время, когда он вращался среди простых смертных, было давно забыто. Два мира.

Но и в его, Медведева, мире была червоточинка, о которой он старался не думать. Например, товарищ Ягода. Он знал всё, но кто-то и о нём знал всё. Почти в каждом доме СССР он имел своего шпиона, но кто-то имел шпиона совсем рядом с ним. У него была почти безграничная власть, и оказалось, что власть эта была детской игрушкой. О заговоре товарища Ягоды против товарища Сталина толком не знал, собственно, никто. Но о подробностях его казни ходили такие слухи, что даже у самых закоренелых партийных вельмож мороз по коже пробегал. Медведев знал, что где-то в его аппарате, в его окружении, в самом ближайшем окружении существуют люди “третьей линии”, как в ведомстве шепотом называли этот шпионаж в шпионаже, иногда эту “линию” он ощущал почти физически, но кто именно работал по этой линии, он и понятия не имел. Очень часто он перебирал в уме всех своих сотрудников, и почти каждого можно было подозревать, ни о ком нельзя было сказать ничего определенного. Товарищ Медведев знал твёрдо только одно – каждый его шаг и почти каждое его слово совершенно точно известно “там”. Он, Медведев, конечно, лоялен, лоялен до предела, до энтузиазма, до ясного сознания, что если что-то поколеблется в СССР, то его, Медведева, песенка будет спета. Тогда вот эти бессильные люди, которые проходят по той стороне площади, бросятся штурмовать дом № 13 и тогда от него, Медведева, останутся только клочки… Да, лоялен. Но, ведь, и это не гарантия!

Товарищ Медведев достаточно знал партийные верхи и нравы и видел ясно – Берман его, Медведева, в чём то подозревает. И в самом деле, на его, Медведева, территории произошёл весь этот ряд таинственных необъяснимых происшествий. Говоря объективно, у Бермана есть основания для подозрений. Но основания, которые есть у Бермана, могут означать катастрофу. При этой мысли товарищ Медведев ощутил нечто вроде озноба. Может быть, расстояние между ним, Медведевым, и теми людьми, которые проходят по той стороне площади, не так уж и велико?

Как рассеять эти подозрения? Медведев знал, что Берман питает к нему приблизительно такие же чувства, как и он к Берману; при всём различии в оттенках этих чувств, они всё-таки могли бы быть объединены общим термином ненависти. У Бермана к этой ненависти прибавлялось плохо скрытое презрение. У Медведева – почти нескрываемое отвращение. Медведева, как это ни странно, спасал только этот комплекс чувств. Его, Медведева, держали тут на этом посту, в частности, именно потому, что он ненавидел Бермана и пользовался со стороны того такими же симпатиями. Это была старая, постоянная и хорошо известная Медведеву тактика. Но если Берману удастся не доказать, доказательств тут не требовалось, но только внушить Вождю мысль о том, что Медведев слегка подозрителен, то песенка Медведева будет, конечно, спета. Сговориться с Берманом не было никакой возможности. Но, может быть, была возможность наступления?

Вся эта цепь провалов, начиная с гибели филеров по дороге и кончая исчезновением Степаныча, не могла не вызывать Бермановских подозрений. Но с другой стороны, почему Берман так упорно уклоняется от парашютных десантов на заимку Дунькиного папаши? Ведь все следы ведут именно туда, сейчас в этом не могло быть никакого сомнения. Правда, та банда, которая выручила бродягу на перевале, не могла ещё дойти до этой заимки, может быть, Берман хочет дать им время дойти? Но тогда почему Берман так спешно отозвал отряды парашютистов с перевала? Конечно, за перевалом банду было бы трудно найти, два самолёта погибли, было одиннадцать убитых и десятка два раненых, но ещё оставались люди, и ещё оставалась возможность прочесать южный склон перевала. Почему так внезапно были отозваны все парашютисты? Собственно говоря, ему, Медведеву, нужно было бы слетать на перевал самому и посмотреть, не может быть, чтобы там не осталось хоть каких-нибудь следов.

Медведев при всех своих остальных качествах, был человеком решительным. Для прояснения мозгов он сел в кресло и выкурил ещё одну папиросу. Значит, события, по его информации, развивались так: бродяга был загнан в тупик. Прижат к горной стене. На этой стене оказалось что-то вроде засады. Бродягу втащили наверх. Банда за прикрытием скал и прочего перешла хребет, не через перевал, спустилась по ту сторону хребта, где и сбила два самолёта, вероятно, банда была довольно многочисленной. Вместо того, чтобы бросить вслед за бандой все наличные силы и уцелевшие транспортные самолёты, Берман внезапно, по радио, приказывает преследование прекратить!

Что бы это могло обозначать? Нет, нужно слетать самому.

Медведев знал, что об этом полёте сейчас же станет известно Берману и что нужно придумать какой-то, более или менее, приемлемый предлог. Более или менее приемлемым предлогом было бы изучение следов банды, чего Берман тоже не сделал. Но это всё-таки было бы поправкой к действиям Бермана, поправки тоже лучше было бы избежать.

Медведев закурил ещё одну папиросу и стал думать. Нет, всё очень просто, нужно, де, переконструировать всю систему охраны перевалов, через них шляются всякие контрабандисты, диверсанты, бандиты, белогвардейцы и прочие такие люди. Такая реконструкция вполне входила в круг обязанностей товарища Медведева и, по крайней мере, официально никаких подозрений вызвать не могла.

Товарищ Медведев был человеком решительным. Он ткнул окурок папиросы в пепельницу и направился в кабинет Бермана.

Берман сидел над кипой каких-то бумаг, которых он, совершенно очевидно, в данный момент не читал, в воздухе носился чуть слышный запах какого-то наркотика, лицо у Бермана посерело ещё больше. Берман молча поднял на Медведева свои насекомые глаза, но не сказал ни слова. Медведев сел в кресло, закурил папиросу.

– Я пошлю в заповедник майора Иванова… Точнее, он это предложил сам. Говорит, что знает эти места, как своих пять пальцев, и что там есть убежища – пещеры и всё такое, в которых может укрыться целый эскадрон.

– А ваши следопыты, которых вы послали в засаду?

Медведев слегка развёл руками.

– Чёрт их знает, элемент всё-таки ненадёжный. До сих пор не вернулся никто.

– А вы полагали, что кто-то вернётся?

Медведев пожал плечами.

– Чёрт их знает. Конечно, риск, а что было делать?

– Можно было послать вашего Иванова несколько раньше…

– Что делать? Не везёт нам, – сказал товарищ Медведев, чуть-чуть интимным тоном, как бы подчеркивая общую их ответственность за все эти неудачи.

– Вы говорите, не везёт. Недавно вы говорили об организации.

– Одно другого не исключает. На Троицком мосту была, конечно, организация.

Берман не ответил ни слова. “Если это и была организация,” – думал он, – “то центр её находится где-то здесь…”

В этот момент зазвенел телефон. Берман снял трубку. Из секретариата сообщали о каком-то важном разговоре из Троицкого.

– Давайте, – сказал Берман.

– У телефона товарищ Берман? – спросил чей-то голос.

– Я, – лаконически ответил Берман.

– Говорит товарищ Нечепай, секретарь Троицкой партячейки. Разрешите доложить, что с вами хочет говорить лейтенант Кузнецов, только он сильно ранен.

– Это тот самый, который исчез с моста?

– Точно так, товарищ Берман.

– Давайте его к телефону.

Из трубки раздался очень слабый голос.

– У телефона лейтенант Кузнецов, начальник конвоя… Так что, разрешите доложить… Я, значит, пошёл с моста следом за бродягой, для верности переоделся… Настиг его под перевалом, получил две пули…

– Опять засада? – спросил Берман.

– Никак нет, товарищ Берман, и на мосту не было, а тут, это, я его поймал в яму, только очень уж ловок, бродяга этот… А за ним патруль послан…

– Какой патруль?

Ответа не было. Через несколько секунд раздался голос товарища Нечепая:

– Так что, товарищ Берман, лейтенант Кузнецов в бессознанию упал. То есть в обморок. Сильно ранен. Весь в крови.

– А что вы обо всём этом можете сообщить?

– Так что, товарищ Берман, ничего абсолютного.

– А не абсолютного?

– Так что, как есть, ничего. Товарищ Кузнецов не дал никакой информации.

– Я сейчас вышлю санитарный самолёт, а вы там пока перевяжите раненого.

– Слушаюсь, товарищ Берман…

Медведев, сидя в кресле, пытался уловить хоть один звук из телефонной трубки, но не уловил ничего. Во всяком случае, было ясно одно – Кузнецов нашёлся.

Берман надавил кнопку звонка,

– Это, по-видимому, говорил лейтенант Кузнецов? – спросил Медведев.

– Да, – коротко ответил Берман.

– Вот, видите…

– Я ещё, товарищ Медведев, не вижу ровно ничего.

Вошёл секретарь. Берман приказал коротко:

– Сейчас же послать санитарный самолёт и хирурга в Троицкое, там раненый командир.

Секретарь сказал: “Слушаюсь” – и вышел.

– Лейтенант Кузнецов утверждает, – сказал Берман, – что на мосту никакой засады не было, что он, почему-то переодевшись, вероятно в форму убитого красноармейца, пошёл следом за бродягой, и тот его ранил, опять без засады.

– Ну, вот видите, – ещё раз сказал Медведев.

– Я, товарищ Медведев, решительно ничего не вижу. А засаду на перевале я видел собственными глазами. И было совершенно ясно, что бродяга об этой засаде знал заранее.

– Тогда как вы объясняете себе лейтенанта Кузнецова?

Берман закурил ещё одну папиросу.

– Объяснений может быть много, товарищ Медведев, – сказал он неопределённо.

– А о каком патруле шла речь?

Берман пожал плечами.

– Вот как раз на этом пункте Кузнецов потерял сознание.

– Привезут – узнаем… Но я, вообще, приказал усилить охрану перевалов и там должно быть много патрулей. Вообще, нужно проверить и усилить всю систему… Я, вероятно, отправляюсь туда лично.

– Отправляйтесь, – безразлично сказал Берман…

 

 

МЕДВЕДЕВ ИССЛЕДУЕТ

 

 

Подходы к перевалу были покрыты частью альпийскими лугами, частью каменными осыпями. Гигантская лощина, распадок по сибирской терминологии, упиралась в такую же гигантскую каменную стену и только в одном месте, постепенно суживаясь, лощина подходила к широкой щели перевала.

На ровную, хотя и покатую площадку альпийской луговины один за другим спустились три самолёта. Из первого из них вылез товарищ Медведев и, разминая свои мясистые ноги, отошёл в сторону, глядя на то, как из машин один за другим вылезает его сопровождение – двое дядей в штатском, вооружённые какими-то чемоданчиками и десяток пограничных офицеров, вооруженных автоматами. Сам Медведев находился в полном походном обмундировании. На груди у него висел в кожаном футляре гигантский бинокль, сбоку болтался автомат, с другого – что-то вроде фотоаппарата, походная сумка с картой и что-то ещё.

Восстановив своё кровообращение, Медведев знаком руки подозвал к себе одного из офицеров.

– Где вы были в момент, когда бродяга подошёл к стене? Что и где здесь вообще делалось?

Полковник государственной безопасности, товарищ Клубков, высокий, худой, жилистый человек с внимательным и вечно настороженным выражением лица, начал говорить в тоне профессионального проводника.

– Я, товарищ начальник, был во главе группы парашютистов, которая спустилась вот там, – Клубков показал рукой, куда именно он спустился, – шагах в пятистах от стены. Бродяга показался из зарослей вот там, бросился бежать прямо к стене.

– Значит, он знал, что его там ждали?

– Может быть. Но, может быть, он уже успел заметитъ, что перевал уже занят…

– Может быть. Где в это время находился самолёт товарища Бермана и он сам?

Клубков показал в другую сторону:

– Вот там, на самом краю лощины, это, вероятно, самый лучший наблюдательный пункт.

– Вероятно. Ну, что ещё?

– Приземлившись, мы бросились за бродягой. Впереди нас, ближе к бродяге, был ещё один патруль… В этот этот момент началась стрельба сверху.

– Откуда?

Полковник Клубков показал.

– Ну, пойдём, посмотрим. Товарищ Воронин! – вдруг заорал Медведев таким голосом, что Клубков даже вздрогнул.. – Товарищ Воронин, оглохли вы, что ли? Идите за мной!

Один из людей в штатском поднял с земли свой чемоданчик, и группа направилась к тому месту, откуда бродяга таким чудесным образом был вознесён на стенку. На каменных осыпях никаких следов не было, только у самой стены ещё чернели пятна крови, и по стене можно было заметить сорванные травинки.

– Ну, тут мы ничего не вынюхаем, – сказал Медведев.

Товарищ Воронин, маленький человечек с пронзительны-вынюхивающими глазами хорька, осмелился возражать.

– Это ещё не совсем гарантировано, товарищ Медведев, вот там, например, валяется стреляная гильза.

– Вы тут занимайтесь стреляными гильзами, а я пойду посмотрю дальше. А вы, товарищ Клубков, исследовали вот тот выступ, вроде балкона, куда втащали этого бродягу?

– Лично я – нет, но балкон был исследован.

– Нужно будет пробраться и туда. Осмотрите пока данное место.

Товарищ Медведев, широко и грузно ступая по осыпям, направился к бывшей стоянке Бермановского самолёта, до неё было не меньше полуверсты. Там, на альпийской траве, ещё видны были следы колёс. Было видно и место, где сидел Берман: около десятка окурков валялись на траве, в земле ещё сохранились отпечатки ножек складного стула и треножника бинокля. Медведев, глубоко засунув руки в карманы брюк, осматривал местность. Тут, кажется, тоже ничего вынюхать было нельзя. Если смотреть от Бермановского места на перевал, то справа шла ложбина, а слева, шагах в пятидесяти – ста, громоздились груды валунов, в промежутках поросшие чахлым кустарником. Медведев стал бродить около самолёта, описывая вокруг него концентрические круги. Шагах в двадцати от Бермановского места на малокровной травке между камнями невинно лежал окурок папиросы…

Медведев нагнулся и поднял. Это была, конечно, Бермановская папироса, других таких не было ни у кого. Почему Берману пришло в голову уходить куда-то от самолёта? Да ещё предварительно сплавив от себя всю охрану?

Товарищ Медведев тщательно осмотрел место, где лежал окурок, нет, тоже ничего вынюхать нельзя. Он достал свой портсигар и спрятал в него окурок. А что дальше?

Берман куда-то ходил. Куда? Медведев начертил мысленную линию от места, где стоял стул, через место, где лежал окурок, линия упиралась в поросшую чахлым кустарником кучу валунов. Медведев пошёл по этой линии, пронзительно вглядываясь в каждый камешек и в каждую травинку. За грудой валунов что-то белело на земле – опять окурки. В одном месте их лежало три штуки, и против этого места, шагах в трёх – ещё два. Медведев опять нагнулся – да, те же Бермановские окурки, что он здесь делал? Но от других двух окурков у Медведева захватило дыхание – это не были Бермановские окурки, и это не были окурки пограничников. Это были недокурки-самокрутки из очень хорошего Крымского табаку, какого, Медведев знал это наверняка, ни в каких распределителях НКВД не было. Медведев сел на камень, вынул портсигар и над ним распотрошил один из чужих окурков. Да, Крымский, очень хороший табак, но не фабричной крошки. Медведев поднялся. Да, ясно: Берман сидел здесь и с кем-то разговаривал минут пятнадцать, не меньше – три Бермановских окурка и два чужих. Берман и ещё кто-то сидели друг против друга и о чём-то разговаривали. Об этом разговоре Берман никому ничего не сказал. И никто ничего не знает, даже и Клубков.

Он старательно подобрал окурки и запрятал их в портсигар. Потом медленно, пригнувшись к земле, теми же концентрическими кругами стал кружить вокруг места таинственной беседы. Но трава уже успела оправиться от всяких человеческих следов, а на камнях вообще ничего не было видно. Только в одном месте глинистая почва под и между камнями казалась придавленной чем-то вроде человеческого тела. Можно было при известном усилии воображения представить себе, что вот в эту ямку упирался чей-то локоть, а сантиметрах в полутораста от ямки – что-то вроде царапин. При таком же усилии воображения можно было представить себе, что здесь кто-то лежал, и этот кто-то целился в Бермана – направление от царапин к ямке вполне укладывалось в эту гипотезу. Но ни у царапины, ни у ямки больше не было ничего.

Медведев пошёл кружиться дальше, как коршун над жертвою. Куда ушёл “кто-то”, с которым Берман разговаривал? Он мог уйти только к стене, здесь она была изрезана расщелинами, кое-где поросла кустарником, там мог быть проход, доступный для хорошего альпиниста.

Медведев перестал кружиться, как коршун над жертвою, и зигзагами направился к стене. Одно время его охватило слегка неуютное ощущение – кто-то мог сидеть в какой-то из этих расщелин и следить мушкой винтовки за каждым движением Медведева. Но эту мысль Медведев скоро отбросил, банде не было никакого смысла задерживаться здесь, у перевала, где всё время шныряли пограничники. Тем не менее, он взял в руки свой автомат, взвёл курок и только после этого двинулся дальше всё теми же зигзагами. Зигзаги привели его вплотную к стене.

Да, неприступной она не была. По этим расщелинам можно было во всяком случае карабкаться вверх, снизу трудно было определить, до какой именно высоты. Медведев медленно пошёл вдоль стены, самым внимательным образом вглядываясь в каждую щель и расщелину. Вот, например, по этой расщелине куда-то можно пробраться. Она спускалась к ложбине сравнительно пологим рвом, узким и глубоким, кое-где поросшим по краям травой и кустарником. Да, конечно, если бы он, Медведев, был помоложе и потренированнее, он бы полез. Нужно будет кого-то послать всё-таки по этим расщелинам. Хотя, с другой стороны… С другой стороны не следовало внушать Берману подозрения в том, что у Медведева есть какие-то подозрения, и что он эти подозрения хочет проверить. Разве попробовать самому, что ли?

Конец колебаниям товарища Медведева положило какое-то беленькое пятнышко, видневшееся вверху по расщелине, метрах в двадцати – двадцати пяти.

Оно могло быть грибом, могло быть раковиной, но оно могло быть и клочком бумаги. Мысль о клочке бумаги вернула товарищу Медведеву некоторую часть его молодости. Он ещё раз посмотрел на белое пятнышко, да, метров двадцать – двадцать пять. Конечно, если бы, этак, лет десять тому назад… И килограммов на двадцать меньше, тогда не о чём было бы и думать. Нечего было и думать послать за бумажкой, если это и в самом деле бумажка, кого-либо из пограничников…

Товарищ Медведев был всё-таки человеком решительным. Он снял с себя решительно всё своё вооружение, сложил его у выхода из расщелины и мужественно полез вверх. Это предприятие оказалось гораздо более сложным, чем он думал о нём, стоя внизу. Да, килограмм тридцать, пожалуй, лишних; тучное, массивное тело товарища Медведева казалось ему громоздким, как платяной шкаф, и мускулы казались явно недостаточными для этого шкафа. Тем не менее, товарищ Медведев мужественно карабкался всё выше и выше, задыхаясь на этой высоте ещё сильнее, чем это было бы в Неёлове, обливаясь потом, обдирая себе локти и колена. Наконец, белое пятнышко оказалось над самой его головой.

Цепляясь одной рукой за какой-то кустик чахлого кустарника, товарищ Медведев протянул другую руку и ощупью, трудно было поднять голову, не рискуя потерять равновесие, кончиками пальцев достал таинственный клочок.

Это, действительно, был обрывок бумаги, наполовину скомканный и влажный от росы и сырости. Повернувшись спиной к стенке расщелины и возможно более прочно утвердившись на ногах, товарищ Медведев разгладил этот клочок. Это был обрывок листика из блокнота и на нём твёрдым, мелким и очень чётким почерком было написано:

“Следуйте за подателем сего, Вам ничто…”

Тут клочок обрывался. Почерк был совершенно незнаком. Автора этой записки, может быть, было бы можно установить на основании дактилоскопической картотеки Неёлова. Но кем он мог быть?! Неужели, пресловутый Светлов? Всё Светловское дело прошло мимо рук товарища Медведева. Иначе, может быть, товарищ Медведев как-то опознал бы почерк… Есть ли в картотеке оттиски пальцев научного работника Светлова? И как объяснить всё это: и беседу Светлова с Берманом, о которой красноречиво говорили папиросные окурки, и властный тон записки и, наконец, тот факт, что Берман, по-видимому, находился под прицелом винтовки и был выпущен живым?

Если там, внизу, на камнях, товарищ Берман беседовал действительно с научным работником Светловым, тогда было ясно почти всё. Был почти ясен и план ликвидации Бермана.

При мысли об этом плане у товарища Медведева даже сердце сжалось от ненависти, вот бы раздавить эту гадину, этого тарантула, это ядовитое насекомое. Товарищ Медведев квалифицировал товарища Бермана почти в тех же выражениях, как и Стёпка. В воображении товарища Медведева на несколько секунд мелькнула картина арестованного Бермана, наручники, “предварительный допрос”, отсылка в Москву, конечно, в Москву, жаль, что расправиться с Берманом здесь, в Неёлове, Медведеву не позволят, как жаль… Все эти мечты заняли только несколько секунд.

Опираясь спиной о стенку расщелины, Медведев постарался собрать свои слишком далеко забежавшие мысли. Нет, всего этого было ещё совершенно недостаточно. Ни окурков, ни записки, ни соображений. Всё это ещё не доказательство, но всё это уже нить к доказательству. Стараясь не потерять равновесия, товарищ Медведев достал свой портсигар, ещё раз осмотрел обрывок бумаги, ничего нового в нём не нашёл и спрятал его вместе с окурками. Ухватившись рукой за тот же кустик чахлого кустарника, Медведев посмотрел вверх. Там, метрах в десяти – пятнадцати выше белело что-то ещё.

Товарищ Медведев постарался отдышаться и отдохнуть.

Ещё раз измерил расстояние и путь до белевшего пятнышка, можно ли добраться или нельзя? Может быть, как раз в том клочке и будет вся разгадка? Товарищ Медведев достаточно ясно понимал, что при сложившихся обстоятельствах и при сложившихся симпатиях дело идёт о голове – или его, или Бермана. На данных ступеньках административной лестницы никаких там ссылок не существовало, люди знали слишком много, дело шло о жизни или о смерти. Может быть, вот в том, в десяти-пятнадцати метрах белеющем клочке, и заключалась или жизнь, или смерть.

Товарищ Медведев решился ещё раз. Тщательно ощупывая и руками и ногами каждый кустик на стенке расщелины, каждую её неровность, он медленно-медленно стал ползти вверх. Кое-какие кустики обрывались в руках, кое-какие камни скатывались из-под ног, временами товарищ Медведев висел, так сказать, на честном слове, не рискуя даже посмотреть вниз, прижимался к стенке всем своим тучным телом, и всё-таки продвигался всё вверх и вверх.

В результате усилий, которые заняли, вероятно, не менее получаса, товарищ Медведев, наконец, дотянулся до очередного клочка. С замиранием сердца он поднёс его к глазам. На клочке не было ничего. Только какая-то карандашная чёрточка, вероятно, конец росчерка подписи. Товарищ Медведев осмотрел клочок с обеих сторон, но не нашёл больше ничего. Он снова посмотрел вверх, но дальнейшее продвижение вверх было, совершенно очевидно, немыслимым, по крайней мере для него, Медведева. Эх, если бы сбросить со своих плеч десять лет и двадцать килограммов! Но это было утопией, как утопией были бы и попытки двигаться дальше.

Найденный клочок Медведев спрятал туда же, в портсигар. Приходилось спускаться, ничего не поделаешь. Но к крайнему своему неудовольствию, товарищ Медведев обнаружил, что спуститься вовсе не так просто, во всяком случае, гораздо труднее, чем было подниматься. При подъёме перед глазами товарища Медведева были каждый кустик и каждая неровность. При спуске ничего этого видно не было, приходилось нащупывать ногами. Товарищ Медведев пробовал нащупывать, но первая же попытка чуть не кончилась катастрофой, какая-то нащупанная ногой неровность обрушилась под той же самой ногой, на несколько секунд товарищ Медведев почти повис в воздухе, судорожно вцепившись в какую-то травинку и также судорожно пытаясь сохранить равновесие. Травинка, по-видимому, помогла. Равновесие было восстановлено. Стоя спиной к стене расщелины, товарищ Медведев без всякого удовольствия посмотрел вниз.

Внизу, конечно, никакой “бездны” не было, дно расщелины было видно достаточно ясно. Однако, до этого дна было метров тридцать-сорок. Не “бездна” и не “пропасть”, но, если свалиться, то ни одной целой кости не останется. Совершенно глупо.

Товарищ Медведев выругался про себя. Это не помогло. Товарищ Медведев выругался вслух, но и от этого не изменилось ровно ничего. Он стоял, точно приклеенный к стенке расщелины, и самая незначительная попытка наклониться вперёд и тщательнее рассмотреть дорогу вниз, сейчас же нарушала равновесие и грозила падением, а падать пришлось бы метров тридцать-сорок. Да ещё и на камни. Да ещё и на неровные и острые. Товарищ Медведев выругался ещё раз, совершенно глупо…

Подняться вверх и оттуда искать другую расщелину? Но, во-первых, практически это было невозможно, по части альпинизма товарищ Медведев не был специалистом. И, во-вторых, теоретически всякая иная расщелина должна быть ещё хуже, Светлов или кто там был выбрали, конечно, наиболее легкую, если не считать перевала. Товарищ Медведев понял, что без посторонней помощи ему отсюда не выбраться. Помощь, конечно, была не так далеко – пограничники, которые прилетели сюда вместе с ним. Придётся, ничего не поделаешь, орать благим матом и звать пограничников. Это, конечно, роняет авторитет. К чёрту авторитет, свои кости дороже. Чем именно могут помочь пограничники, товарищу Медведеву было ещё не очень ясно. Но было ясно, что торчать словно приклеенный к этой проклятой стенке придётся довольно долго. Товарищ Медведев собрался было издать призыв о помощи, когда, повернув лицо в сторону выхода из расщелины, он услыхал ружейную стрельбу и увидал зрелище, которое преисполнило его чувством искреннего недоумения.

Сквозь устье расщелины была видна часть полянки., примыкавшей к перевалу. Виднелись стоящие на ней самолёты, не все, но часть, и виднелись какие-то пограничники, куда-то бежавшие и в кого-то стрелявшие. Товарищ Медведев не страдал близорукостью, но всё же пожалел об оставленном внизу бинокле. Без бинокля довольно трудно было разглядеть странную фигуру, во все лопатки удиравшую от пограничников. По всем зрительным данным, это был тот же таинственный бродяга, который ухитрился ликвидировать на мосту целый конвой. За спиной у бродяги было нечто вроде мешка, а в руке была винтовка. Бродяга бежал с быстротой матёрого зайца. Пограничники охватывали его полукругом. Впрочем, этот полукруг Медведеву был виден не весь, дальнейшее поле зрения заслонял край расщелины. Подбегая почти к этому краю, бродяга упал, потом попытался бежать на четвереньках, потом поднялся на ноги и, как показалось Медведеву, шатаясь и спотыкаясь, скрылся за пределами Медведевского горизонта. Туда же скрылись и пограничники.

Как и зачем мог очутиться бродяга ещё раз по эту сторону перевала? Что с ним сталось? Убит? Ранен? Опять сбежал? Кажется, во всяком случае, ранен. А, может быть, просто споткнулся? Нет, не похоже. Вероятно, ранен. И, конечно, на этот раз попался. Но из-за пределов горизонта товарища Медведева выстрелы продолжали трещать, этого не было бы, если бы бродяга был захвачен. А, может быть, его сообщники? Потом затихло всё, и товарищ Медведев остался стоять приклеенным к стенке расщелины. Он начал кричать о помощи, но пограничники то ли из-за дальности расстояния, то ли из-за увлечения охотой за бродягой, не проявляли никаких дальнейших признаков жизни.

Вечер приближался. Товарищ Медведев охрип. Ноги затекали. Клочки вечернего тумана медленно ползли по склонам. Сырая мгла стала заполнять расщелину, заглушая всякие звуки и закрывая всякие горизонты. Товарищ Медведев начинал чувствовать, что это не только глупо, но что всё это может кончиться совсем нехорошо. И даже хуже, хорошо, вообще, не может кончиться – ночь придётся провести, стоя на каком-то камешке, который от тумана становился мокрым и скользким. Хватит ли сил?

 

 

СТЁПКА В ПЕРЕПЛЁТЕ

 

 

Оставив лейтенанта Кузнецова на произвол судьбы, пограничников или волков, Стёпка нырнул в тайгу. Шагах в трёхстах от исходного пункта он засунул в кусты ненужную ему винтовку лейтенанта Кузнецова и направился к тому месту, где по всем его соображениям должен был еще пастись Лыско.

Сейчас Стёпка, учитывая свежий и горький опыт с лейтенантом Кузнецовым, проявлял максимум осторожности. Он шёл, временами бежал, почти пригнувшись и тщательно осматривая своими волчьими глазами каждый куст и каждую яму. Так шли версты за верстами. Наконец, Стёпка, уже совсем невдалеке от перевала, наткнулся на следы своей последней стоянки – лежащие на земле вьюки и седло. Лыско должен был бы быть где-то невдалеке. Шаря глазами по траве, Стёпка уловил следы лошадиных копыт и, идя по ним, в нескольких стах шагах обнаружил, наконец, цель своего рискованного путешествия. Лыско мирно щипал траву и, увидя Стёпку, приветствовал его радостным ржанием. По-видимому, воспоминания о райской жизни, предшествовавшей приключению в кооперативе с водкой, остались и у него. Своими влажными ноздрями он втягивал в себя такой знакомый Стёпкин дух – даже и водкой попахивало, положил голову на Стёпкино плечо, а Стёпка гладил Лыско по шее, произносил всякие ласковые слова, не вполне, впрочем, принятые в культурном дамском обществе.

Когда все подходящие слова были сказаны, Стёпка потащил Лыско к месту, где лежали вьюки и седло. Учитывая, опять же, свой недавний опыт, часть вещей из вьюков он переложил в свой спинной мешок. Остальное было навьючено в обычном порядке. Ехать верхом Стёпка не рискнул: верховой заметен издали, а тут какие-то пограничники шатаются, вот кто-то свистел же! Держа в левой руке повод и в правой – винтовку, Стёпка стал пробираться к перевалу, как и раньше тщательно прощупывая глазами каждый куст по дороге впереди. Тайга редела и мельчала, почва становилась всё более и более каменистой, перевал близился. Высунувшись из тайги к поляне перед перевалом, Стёпка к ужасу и негодованию своему обнаружил на поляне всё те же проклятущие самолёты, но они стояли не у самого перевала, а на самом нижнем конце полянки, от перевала верстах, так, в трёх. Если пробраться опушкой тайги вправо, то к перевалу можно подойти на расстояние версты, даже и меньше.

Потом наступит ночь, а ночью, вопреки общепринятому мнению, всё будет виднее.

Стёпка стал пробираться вправо. Но тайга становилась всё более и более редкой, полянки всё росли и росли. Пробираясь через одну из них, Стёпка услышал повелительный оклик:

– Стой! Руки вверх!

Стёпка сделал как раз наоборот – упал на землю и в руки взял винтовку. Выстрела не последовало ни с одной, ни с другой стороны. Стёпка оставил Лыско и повод и стал ужом ползти обратно в тайгу. Крики “Стой!” стали раздаваться, как показалось Стёпке, с разных сторон, значит, снова влип. Шагов через пятьдесят Стёпке удалось вползти в заросли довольно густого кустарника, высунувшись из которого, можно было составить себе более или менее ясное представление о создавшейся стратегической обстановке. Стёпка прикрыл свою голову пучком травы и сквозь этот пучок стал осматривать поляну. Создавшееся стратегическое положение имело такой вид.

В конце поляны стояло два самолёта, только два. Около них копошилось несколько пограничников, человека три-четыре. На самом перевале не было никого. По ту сторону полянки через хребет, кроме перевала, шла ещё расщелина, по которой опытный человек мог пробраться, и через которую и пробрались Светлов, Еремей и Стёпка перед их дружеской беседе с Берманом. К расщелине можно было пробраться двумя путями – или скрываясь, по неровностям полянки, или вернувшись далеко назад, через тайгу, в обход полянки. Стёпка посмотрел на расщелину, и где-то на середине её его волчьи глаза обнаружили какую-то фигуру, словно нарисованную на стене расщелины. Фигура что-то очень уж была похожа на товарища Медведева, но Стёпка никак не мог представить себе, каким образом начальник Средне-Сибирского НКВД мог бы очутиться в таком вороньем положении. Слева, на поляне, не было видно никого. Но ведь кто-то отсюда орал: “Руки вверх”? Присмотревшись тщательнее, Стёпка обнаружил пограничника, который, как и он сам, пытался обойти открытые места и, пробираясь сквозь кустарники, заходил Стёпке в тыл. Стёпка медленно поднял винтовку, и пограничник с простреленной головой прекратил свой дальнейший обход. Как это ни было странно, пограничники у самолёта не обратили на выстрел никакого внимания, вероятно, редкий горный воздух заглушил звук, и ветер отнёс его в другую сторону.

Стёпка решил пробраться к расщелине за полянкой, используя малейшие неровности почвы. Как ни жаль было ещё раз оставлять Лыско, да ещё и нерассёдланным, Стенка, усиленно работая и локтями, и коленями, переползал от одного перелеска к другому, дополз до узкой и длинной ложбины, почти пересекавшей полянку параллельно горному хребту, пополз по этой ложбине и, вот, из-за края её, как из под земли, вырос ещё один пограничник и сказал довольно спокойным тоном:

– Ну, а теперь ты, золоторотец, руки вверх!

Стёпка, всё ещё стоя на четвереньках, поднял вверх голову. Пограничник держал винтовку у щеки, но, как показалось Стёпке, целился не очень тщательно.

– Бросай винтовку! – заорал пограничник.

Стёпка, всё ещё стоя на четвереньках,