От «круглого стола» – к «демократической России»

 

РЫЦАРИ «КРУГЛОГО СТОЛА»

 

ВСКОРЕ ПОСЛЕ гигантских митингов мая – июня, где анархо‑синдикалисты выдвинули идею проведения круглого стола политических сил, московские неформалы решили воплотить эту идею в ином «формате». Речь уже не шла о площадке переговоров с КПСС о будущем страны. Горбачев не воспользовался этим шансом, сочтя общественные движения слишком слабым фактором. Но их представители собрались за своим «круглым столом», чтобы обсудить, как доказать власти обратное. 30 июня круглый стол начал работу. Связь неформалов с Межрегиональной депутатской группой поддерживали С. Станкевич и И. Заславский. Тема переговоров была очевидной – близились выборы. Участники этих переговоров представляли не только московских неформалов, но и своих товарищей в других городах страны.

К осени в переговорах круглого стола участвовали «Демократическая перестройка» и Социал‑демократическая ассоциация (первая организация породила вторую, но еще сохранялась), Конфедерация анархо‑синдикалистов и «Московский народный фронт» (бывшие антагонисты теперь недоверчиво относились друг к другу, но перед лицом нарастающей либеральной тенденции поддерживали былых противников), Клуб социальных инициатив (фактически уже превратившийся в фантом) и Московское бюро информационного обмена (по своим задачам своего рода наследник Клуба социальных инициатив), «Мемориал», обладавший ценными связями с известными представителями интеллигенции, и сами эти представители в лице клуба писателей «Апрель» и «Московской трибуны» (в октябре этот элитарный клуб породнится с неформалами, приняв их лидеров в свои ряды), Московский партийный клуб, готовившийся стать фракцией в КПСС, и Московский рабочий клуб, представлявший в Москве интересы рабочего движения.

Наряду с ним на роль российской «Солидарности» претендовал также новый независимый профсоюз «Соцпроф». В переговорах участвовали также Хельсинкская группа и еще несколько менее известных правозащитных структур, а также порожденные «Гражданским достоинством» редакция газеты «Панорама» и Союз конституционных демократов. Эта разнообразная коалиция, возникшая на основе старых неформальных связей, принялась за создание блока демократических сил, который сначала называли «Выборы‑90». Идеологи этих организаций сформировали основу «общедемократической платформы». Но, как оказалось позднее, лидеры «демократии» затем легко могли отказаться от принятых на себя программных обязательств. Так что обсуждение программы будущего блока «Демократическая Россия» стало лебединой песней времени неформалов.

Первые круглые столы, проходившие в июне, были посвящены текущей ситуации. Участники обсуждения, представлявшие и неформалов, и статусных либералов, и депутатов, были далеки от оптимизма. Виктория Чаликова из «Московской трибуны» выразила мнение многих либералов: «Митинги внутренне приобретают не тот характер, который намечают их организаторы». На последних митингах «вся основная часть проходила в предвкушении расправы над Горбачевым и Раисой». Опыт истории России не предвещал ничего хорошего в случае победы «партии мщения» в антикоммунистическом движении. Лев Тимофеев с грустью констатировал, что события приобрели инерцию, на которую не рассчитывали борцы за свободу: «Мы пытались сдвинуть вагон, и сейчас он набирает скорость».

Сергей Станкевич и Андрей Исаев были настроены менее пессимистично. Ситуацию можно развернуть к лучшему. Станкевич считал, что «съезд сделал дело, это (уже) не то послушное большинство». В то же время он признавал: «Мы недооценили трудности. Была некоторая иллюзия, что следует сказать правильные слова, и все честное и прогрессивное на нашу сторону встанет». Не встало. Прибалты не хотят советоваться, делают по‑своему. Провинциалы страдают «москвофобией»: «Вы нас и на съезде хотите подмять».

Исаев соглашался, что произошли качественные изменения в политической ситуации, возникло два центра власти. Но власть стремится к реваншу, возможен военный переворот. Либералы идут по пути соглашательства, укрепляя бонапартизм. «Нужен третий центр». Я тогда считал, что третьим центром может стать структура независимых профсоюзов, органов самоорганизации населения, новых политических организаций, возникающих на основе неформального движения. По поводу того, как организовать эти новые движения, на круглых столах также не было единства мнений. С точки зрения Павла Кудюкина, которого поддержали и анархо‑синдикалисты, «однородности не будет», нужно создавать новые движения не по территориальному, а по идеологическому принципу. Противоположный взгляд высказал депутат Илья Заславский, поддержанный «народными фронтовиками». Он признал, что пока у прогрессивных депутатов «нет контактов с общественностью. Нужна организованная общественность». Нужно всем входить в клубы избирателей.

В итоге консультаций договорились, что пора готовиться к выборам в местные Советы и Верховный Совет РСФСР. Правда, о нем говорили как о не очень перспективной структуре, и когда кто‑то применительно к этой теме употребил слово «Россия», я записал его со знаком вопроса. Что в данном случае имеется в виду? Через несколько месяцев вопросов не останется.

Пока были намечены скромные формы взаимодействия – обмениваться информацией, заняться выработкой приемлемой для большинства участников демократической программы, в ходе кампании отказаться от активного противодействия друг другу, в случае переговоров с властями – привлекать к ним других участников круглого стола[281].

 

Активисты гражданских движений, прошедшие долгий путь конфликтов и расколов, могли объединиться вокруг самого общего набора требований. Первоначальный проект декларации круглого стола об образовании блока был на основании предыдущих обсуждений и предложений составлен либералами В. Губиным, Г. Дерягиным, Л. Пономаревым и В. Фадеевым. 25 сентября он лег на стол и подвергся критике со стороны социалистов. Лозунг кампании «За свободу и демократию» оставили, дополнив его социальным: «От нищеты – к достатку». Ключевые для неформалов‑либералов правозащитные требования были поддержаны всеми, решили «привести законодательство в соответствие со Всеобщей декларацией прав человека». Я даже съязвил, что если это сделать, то никакое общество, кроме анархического, все равно не сможет существовать – слишком высоки требования этого документа. Шутку приняли всерьез и стали серьезно объяснять мне, что победа демократов позволит обеспечить свободу передвижения, информации и волеизъявления. К свободе образования партий приписали «и свободных профсоюзов». В области экономики неформалы‑либералы не считались специалистами, и предложенная ими формула «обеспечить равноправие всех форм собственности» в результате критики слева дополнилась такими условиями: «при последовательной демонополизации экономики, в условиях защиты социальных прав трудящихся и государственной помощи социально необеспеченным». И еще: «Соблюдать приоритет экологии при решении экокомических проблем». В целом программа была скорректирована влево, но из нее исчезло положение о передаче средств производства в распоряжение непосредственно трудящимся. Либеральное большинство круглого стола справедливо указало, что это социалистическое положение противоречит равноправию форм собственности. Так при формулировании «общедемократической платформы» либералами была отыграна важная идейная позиция.

По итогам предварительных обсуждений уже в проекте содержалась формула, отличавшая национальную политику неформалов от позиции Межрегиональной депутатской группы, вынужденной искать расположения прибалтов. В декларации говорилось: «Превратить страну в свободный союз равноправных народов» (а не республик). Но в порядке конкретизации этого пункта в платформу попала идея российского суверенитета [282].

 

Также было выработано соглашение о совместных действиях избирательного блока – предвыборная технология протопартии «демократов»: координировать действия, избегая конфликтов между своими, стремиться к выдвижению совместных кандидатов в данном округе, совместно выступать против избрания «антидемократических депутатов»[283]. Обсуждалась возможность использования Московского объединения избирателей как основы предвыборной машины демократов.

Но, хотя многие участники круглого стола участвовали в нем, упоминание этой структуры исчезло из соглашения – блок был открыт для всех, кто не вызывает непримиримого отторжения у остальных участников блока.

Такое соглашение открывало возможность для применения принципа паровоза, когда более известные кандидаты поддерживают список дружественных кандидатов. Тогда избиратели будут голосовать не за более «раскрученных», а за позицию кандидата, освещенную авторитетом «видных демократов». Но для этого дело было за малым – в блок должны были вступить депутаты межрегиональной группы.

23‑24 октября декларацию и соглашение круглого стола поддержала учредительная конференция Межрегиональной ассоциации демократических объединений – прототипа общероссийского избирательного блока. Ядро Межрегиональной депутатской группы не вошло в ассоциацию, так как до II съезда депутаты‑межрегионалы еще не считались оппозицией. Только провозгласив себя оппозицией, лидеры МДГ открыли путь к созданию «второй партии». У каждого депутата были свои группы поддержки (в Москве организованные в Московское объединение избирателей), но нужно было поделить округа между всеми демократами, чтобы избежать конкуренции. Так что волей‑неволей «прорабы перестройки» вступили в переговоры с блоком «Выборы‑90», которые успешно завершились в январе 1990 года.

 

ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РОССИЯ

 

КАК И В 1988 ГОДУ, демократический форум собрался во Дворце молодежи. Но теперь оппозиционеры были здесь хозяевами – никто не ограничивал ни речей, ни решений – предвыборное мероприятие защищал закон. 20‑21 января 116 кандидатов в народные депутаты России и 50 кандидатов в местные и региональные Советы создали блок «Демократическая Россия». В него вошли Межрегиональная ассоциация демократических объединений и большинство организаций круглого стола. Интересы Межрегиональной депутатской группы представляли Г. Попов, С. Станкевич, Н. Травкин, А. Мурашев и М. Бочаров (первые три стали координаторами блока и подписывали его обращения). Программа блока, использовав наработки круглого стола, расширила круг источников: «Общую программную ориентацию этого широкого объединения будут определять программные документы Межрегиональной депутатской группы, гуманистические идеи нашего великого современника Андрея Дмитриевича Сахарова, предложенные им Декрет о власти и проект новой Советской Конституции».

Никто не возражал против таких источников. Документы Межрегиональной депутатской группы и Сахарова во многом пересекались не только с декларацией «Выборы‑90», но даже с «общественным наказом» 1988 года. Но вектор идейного развития уже сдвинулся от демократического социализма к социал‑либеральным «общедемократическим» идеям, и дальнейшая эволюция зависела от новоизбранных депутатов.

В соответствии с программой «Демократической России» новая Конституция должна соответствовать Декларации прав человека ООН, шестая статья должна быть отменена, граждане – получить право объединяться в партии и союзы. Естественно, следовало «отказаться от двухступенчатой структуры съезд – Верховный Совет… Ограничить функции КГБ задачами защиты государства от внешней угрозы и террористической деятельности…» Ссылаясь на мировой опыт, блок выступил за «рынок как регулятор хозяйства» с сохранением государственного регулирования «под демократическим контролем» и с «мощными механизмами экологической безопасности и социальной защиты». Как видим, общедемократический идейный вектор пока не отступил с компромиссной линии Сахарова и круглого стола, которая открывала возможность для развития и либеральной, и социалистической альтернатив после падения коммунистического режима.

Предвыборная программа не стала руководством к действию для лидеров «Демократической России», она была PR‑технологией, уступкой демократическому активу, неформалам и разделявшей их взгляды демократически настроенной части населения. Пока вожди «демократического движения» вынуждены были транслировать в массы именно демократические взгляды. В 1991–1993 годах они станут разрушать использованную для продвижения наверх систему советского народовластия.

Дополнение программы в сравнении с идеями круглого стола проводилось под нужды избирательной кампании, что способствовало дальнейшему нарастанию популизма. В итоге ряд положений платформы блока был откровенно противоречив, не рассчитан на выполнение. Рыночные авансы сочетались с «замораживанием цен и сохранением государственных дотаций» «пока сам рыночный механизм не обеспечит приемлемый уровень цен…» Как рыночный механизм может что‑то обеспечить, если заморожены цены?

В программу была включена заметная националистическая составляющая, которая должна была помочь «демократам» перехватить голоса «патриотов»: «русский народ… ущемлен, наравне с другими народами Российской Федерации, в своих национальных чувствах». Российские общественно‑политические структуры «растворены» в общесоюзных, что лишает народы России «собственной государственности». Что такое собственная государственность, и зачем она нужна народам России, которые и так живут в государстве СССР? Необходимо закрепить суверенитет России, «по новому Союзному договору… в ведение Союза могут находиться лишь те права, которые добровольно переданы ему республиками».

Это был уже существенный отход от «идей Сахарова». Популистская волна замешивала «общедемократические» взгляды с националдержавными.

 

СМЕНА ВЕХ

 

ПРОЦЕСС ФОРМИРОВАНИЯ «второй партии», сопоставимой по влиянию с КПСС, был завершен. Рядом с «номенклатурным аппаратом» работал «демократический аппарат». Правда, «Демократическая Россия» была еще очень рыхлой, относительно демократичной и трудноуправляемой. Но и КПСС была все более рыхлой, демократичной и трудноуправляемой. Этот политический плюрализм мог вылиться или в хаос, или в советскую демократию, или в либеральный плюрализм, или в авторитарную реакцию. Это зависело от исхода сложной социальнополитической игры. Но это все меньше зависело от неформалов.

Выборы завершили проходивший в летом 1988 – зимой 1990 года постепенный переход к популистскому этапу движения. Перегруппировка в лагере «демократов» завершилась. Теперь его возглавили те люди, которые сумели пройти в депутаты – в большинстве своем бывшие «либеральные коммунисты» и бывшие неформалы. И те и другие – бывшие.

В ходе выборов формировалась альтернативная правящая элита. Ее основу составили региональная бюрократия, номенклатурная буржуазия, «демократический» депутатский корпус, укомплектованный частью статусной интеллигенции, лидеров неформального движения и «либеральной» номенклатуры. Очень многое зависело от того, сможет ли формирующееся гражданское общество и выстроенная снизу советская система взять на себя связи, которые оставались в наследство от распадающейся номенклатуры.

Такая частичная смена элит привела к возникновению в СССР плюралистичного общества с сильными элементами демократии. Гражданское общество могло развиваться настолько свободно, насколько это вообще возможно в условиях сохранения бюрократического государства. В этом отношении политические неформалы выполнили задачу, которую ставили перед собой в 1986–1987 годах.

 

ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ

ПАРТИЗАНЫ ПЕРЕСТРОЙКИ…

 

НА ФОНЕ ГРАНДИОЗНЫХ потрясений прошлого неформалы выглядят несолидно. Ведь они никого не убили, и жертвы с их стороны были невелики. Что такое события 1986–1990 годов в сравнении с Великими революциями, гибелью древних империй или даже какими‑то небольшими эпизодами вроде экспедиции Че Гевары. По садо‑мазохистскому счету пролитой крови – ничто. Но может быть для потомков должно быть важнее другое – соотношение масштаба перемен и количества жертв. В этом отношении большое уважение вызывают методы борьбы Махатмы Ганди, сэкономившие немало жизней на пути истории.

Любой результат исторического действия вызывает споры – во благо это было сделано или во зло. Но гибель людей всегда поддается учету, и если можно прийти к результату с минимальными жертвами – это лучше, чем горы трупов.

Масштаб перемен конца 80‑х ставит события перестройки в один ряд с важнейшими вехами мировой истории. Поражает бескровность перемен – во всяком случае на территории «славянских» республик. Перемены, которые, как казалось, могли стать результатом только кровопролитнейшей войны (в том числе гражданской), произошли без потоков крови. Эта «ненасильственная война» (в кавычках, как «холодная война») сама по себе является достижением конца 80‑х.

Именно неформалы сумели ввести в российскую практику методы ненасильственной массовой политической борьбы (митинги, демонстрации, массовый самиздат и другие) и затем обучили ей официальных «либералов». Эта технология «бархатной революции» (как через год назвали ее в Восточной Европе) могла быть использована в самых разных целях, как показал опыт начала XXI века – и вовсе не революционных. Но она имела очевидное отличие от более привычных методов свержения режима. Это количество крови.

В 1988–1989 годах ненасильственная митинговая революция была не просто технологией, не просто шоу ради смены одного президента другим. Речь шла об основах социального устройства, о переменах во всех сторонах жизни. Тысячи людей приходили на эти митинги, несмотря на опасность преследований, чтобы услышать новое слово, чтобы продемонстрировать властям «силу народа».

В этом отношении неформалы выиграли – они победили коммунистический режим и снизили издержки эпохи перемен. Разумеется, небольшие отряды авангарда не решают судьбу войны, в том числе и ненасильственной. Но без неформалов ненасильственный характер перемен был бы невозможен. Так что если коммунистическому режиму суждено было пасть, хорошо, что ему бросили перчатку неформалы, а не военные заговорщики или бунтующие массы. Если империи СССР суждено было погибнуть, то пусть так, а не в кровавой бане. Если Союзу предстоит возродиться когда‑нибудь, или нам предстоят иные качественные общественные перемены, то пусть с помощью ненасильственного массового движения.

«Ненасильственная война» или «бархатная революция» на востоке Европы в конце 80‑х привела к разнообразным результатам, многие из которых вызывают сожаление у меня, как и у большинства моих соотечественников. Прежде всего речь идет о распаде пространства СССР. Среди тех, от кого зависит судьба по крайней мере трех европейских стран, вышедших из корня Киевской Руси, стало модным рассуждать:

«Нельзя не сожалеть о гибели СССР, но безумно стремиться к его возрождению». Таково фарисейство. Также рассуждали они на кухнях номенклатурных квартир о свободе. Хорошо бы, конечно, но никак невозможно – коммунистический режим на века. А когда невозможное стало возможным, они бросились делить шкуру зверя, добивая его.

Ненасильственная революция показала, что ничего невозможного нет, если люди готовы шевелиться ради своей мечты. Возрожденный союз без авторитарного партийного режима – народная мечта, и у нее есть шанс однажды стать явью. Хотя осуществление любого идеала может решить не все старые проблемы и добавить новые. Так уж развивается исторический процесс. Иногда он «доигрывает» незаконченные сюжеты. В 80‑е «советское возрождение» не удалось. Но, может быть, оно не удалось с первой попытки?

Неформалы стали стартером массового движения. Уличная оппозиция активизировала действия своих союзников в правящей элите. Неформалы играли роль группы давления в 1988–1989 годах, после чего популистское движение приобрело уже собственную инерцию, и от неформалов мало что зависело. Можно было делать карьеру или пытаться выстраивать структуры гражданского общества. Гражданское общество в современной России – это продукт работы неформалов.

Как в 1986–1987 годах неформалы в качестве доминирующей силы освободительного движения сменили диссидентов (частично поглотив их, отчасти сосуществуя с остатками диссидентского движения), так и популистское «демократическое» движение в 1989–1990 годах сменило неформалов. Раскол неформалов в 1988‑м на деле не дал пальму первенства ни одной из фракций – каждая пошла своим путем. Но концепция «большинства» была приемлема для популизма (хотя ведущие лидеры неформалов‑»болыиевиков» после победы популизма были отсеяны новым руководством «демократов»), а концепция «меньшинства» исходила из сохранения традиций именно неформального движения.

На первый взгляд, диссидентское, неформальное и демократическое движения выстраиваются в ряд, подобный знаменитым ленинским трем поколениям освободительного движения XIX века. На практике процесс развития «освободительного» движения в XX веке не был линейным. Эрозия тоталитарного режима привела к образованию неформальной среды раньше, чем диссидентской. Уже в конце 50‑х – начале 60‑х возникли недиссидентские общественные движения, существующие до сих пор и считающиеся классическими образцами неформальных – экологическое (дружины охраны природы) и педагогическое (коммунары).

Диссиденты, неформалы и «демократы» представляют собой три волны общественного движения, которые характеризуются различными чертами. Диссидентов отличали приоритет правозащитной тематики и табу на сотрудничество с властями и применение насилия. Демократов характеризовали другие черты: гораздо более широкий спектр политических интересов и ориентация на сотрудничество и даже подчинение той части правящей элиты, которая публично разделяла идеологические постулаты демократии (часто негативные – антибюрократические и затем антикоммунистические, антишовинистические). Несмотря на первоначальную нелюбовь к насилию, демократы быстро избавились от унаследованных со времен начала перестройки ненасильственных «предрассудков» и в значительной своей части поддержали стрельбу по зданию Верховного Совета в 1993 году.

Неформалы, если рассматривать их как явление в целом, обнаруживают очень мало табу и ограничителей. Несмотря на то, что каждая неформальная группа имела свои мифы, стереотипы и табу, общего идеологического контура практически не существовало (за исключением общих с диссидентами принципов ненасилия, разделявшихся большинством). В неформальной среде довольно спокойно общались «демократы», «патриоты», анархисты, монархисты, коммунисты, социал‑демократы и либерал‑консерваторы различных оттенков. Часто и наиболее тесные связи неформалов устанавливались совсем не по идеологическим принципам, а по направлениям деятельности – защитники памятников, педагоги, экологисты и другие. Тем не менее неформалов несложно отделить как от диссидентского, так и от общедемократического движения. В отличие от диссидентов неформалы спокойно относились к взаимодействию с властями, вхождению в государственные и официозные структуры. Они без особых мук совести демонстрировали лояльность к господствующей идеологии, методически разрушая устои режима (иногда, кстати, несознательно). В отличие от «демократов» неформалы скептически относились к признанным «прорабам перестройки» и «демократическим лидерам» из старой правящей элиты, предпочитали действия в малых группах, то и дело раскалывая «демократический фронт». Неформалы предпочитали ставить в центр своей деятельности какую‑то конкретную социальную работу. При этом почти все неформальные группы имели собственную, подчас весьма оригинальную идеологию, что не позволяло этой среде согласиться на единые идеологические принципы, в то время как диссидентам и демократам легко удалось договориться в основном.

Выделим основные, на наш взгляд, черты неформальной среды:

^› преобладание связей горизонтального характера (в отличие от демократическо‑популистского движения и партийных структур более позднего времени);

^› приверженность социальному творчеству, склонность к поиску новых социальных форм, альтернативизму, «конструктивному утопизму»;

^› органический демократизм, стремление к самоуправлению, внутренней антиавторитарности, «коллективному руководству»;

^› слабая артикулированность, «прописанность» формальных отношений, формирование внутренней структуры организаций по принципу «корней травы», без системы, на основе личностных связей, стремление к созданию собственной микросреды, стиля жизни (как и диссиденты, но не «демократы», в большинстве своем разделяющие жизнь и «общественную деятельность»);

^› отсутствие жестких ограничений на сотрудничество, например, с властью (в отличие от диссидентов и, скажем, народовольцев);

^› отсутствие четких идеологических рамок при высокой идеологизированности каждой группы в отдельности (в отличие от диссидентов);

^› стремление мыслить глобально, а действовать локально, иметь конкретные социально‑ориентированные (то есть направленные на получение социального эффекта, а не прибыли) проекты, подтверждающие идеи или способствующие их воплощению в жизнь.

Все это многообразие признаков можно свести к нескольким простым – социальное творчество, самоуправление, корневая горизонтальная структура, ориентация на сотрудничество, конкретное социальное «делание» при радикализме идей. Нетрудно заметить, что такая среда могла возникнуть (и возникла) сразу после отказа власти от тотального контроля за обществом (то есть в 50‑е). Новым явлением 80‑х стало появление политического неформального поля. Ранее политизация неизбежно превращала неформала в диссидента, а с началом перестройки можно было сохранять неформальный стиль, переходя в оппозицию.

Понятно, что такая среда может играть решающую и наиболее заметную роль в начальные периоды общественного подъема – востребуются новые идеи, широкие социальные слои еще только втягиваются в политическую жизнь, но уже готовы поддерживать локальные социальные инициативы. Ранее неформалы предпочитали действовать не высовываясь, позднее их оттесняют «перестроившиеся» правящие элиты и массы, ориентированные на вождя (что для неформалов неприемлемо). Социальные причины снижения массовости неформального движения также понятны – это и завершение революционного процесса (общее падение массовости общественных движений), и социально‑экономические трудности (раньше было легче заниматься общественной деятельностью на непрофессиональной основе, а профессионализация приводит к сокращению рядов движения). Неформалы‑общественники как явление не имели жестких границ и частично смешивались и с диссидентами, и с демократическими движениями, и со средой официальных организаций (партий, профсоюзов, обществ и т. д.). После того, как популистское демократическое движение оттеснило неформалов с политической арены, неформалы вернулись к своим корням – публицистике, науке, педагогике, в гражданские организации, «третий сектор».

Как часто случается в истории, борьба неформалов кончилась частичной победой и частичным поражением. Враг был разбит, но остался вопрос: «За что боролись?». Неформалы были авангардом армии, которая нанесла поражение коммунистическому режиму. Но они не подчинялись штабу этой армии – они были партизанами перестройки, ее махновцами. Их цели расходились с целями армии Ельцина.

Неформалы не были идеологически едиными. Их либеральное крыло опередило свое время и приближало господство нынешнего идеологического «конца истории». Либералы победили, их языком говорят современные политики и СМИ. Но во всякой тотальной победе кроется начало будущих поражений – история идей не знает конца. Разочарование в практике либерализма – предпосылка возрождения левых идей, в том числе советской социалистической традиции, выработанной неформалами.

Неформалы‑социалисты в составе коалиции победили коммунистов (что казалось невероятным), но проиграли фронту либералов следующий раунд борьбы. Возможно ли было избежать тогда поражения – отдельный сложный вопрос. Но несомненно одно – поражение социалистов никогда не бывает окончательным. Поскольку капитализм победил в современном мире, он создал предпосылки для посткапитализма. Мы живем в эпоху, после которой либо этнократический откат от либерализма в средневековье, либо движение вперед, к посткапитализму, иными словами – социализму. Каким он будет – зависит от конструктивных способностей социалистической мысли, вслед за которой идет социалистическое движение. Работа, начатая советскими социалистами, будет продолжена.

Но значение подъема неформальных движений не ограничивается продолжением истории тех или иных идейных течений. Неформалы сделали гражданское общество постоянным фактором общественной жизни страны. Гражданское общество может быть сильнее, как в начале 90‑х, и слабее, как в начале XXI века. Но оно сохраняется, оставляя нашей стране шанс пройти между Сциллой государственного авторитаризма и Харибдой компрадорского олигархического капитализма в пост‑индустриальный мир.

 

[1] Вячеслав Леонидович Глазычев в 1963‑м окончил Московский архитектурный институт. В 1 968 году защитил диссертацию по проблемам дизайна и массовой культуры, кандидат философских наук, автор статьи «Массовая культура» в БСЭ. В 1978 году защитил докторскую диссертацию об организации архитектурного проектирования, но она не была утверждена ВАКом. В 1 994 году защитил докторскую диссертацию на тему: «Культурный потенциал городов».

В 1987‑1 988 годах – секретарь Союза архитекторов.

 

[2] Здесь и далее воспоминания В.Л. Глазычева записаны во время беседы с автором 2 июня 2005 года.

 

[3] Подробнее см.: Шубин А.В. От «застоя» к реформам: СССР в 1977–1985. – М., 2001. – С. 336–586.

 

[4] Глеб Олегович Павловский в 1 973 году окончил исторический факультет Одесского государственного университета и стал работать учителем. Участвовал в подпольном кружке, занимал леворадикальные позиции. С 1 972 года участвовал в диссидентском движении. Когда это стало слишком заметно, «молодого учителя» уволили из школы.

В 1976–1982 годах трудился столяром.

В 1978–1980 годах входил в редколлегию самиздатского журнала «Поиски».

В 1982 году за участие в диссидентском движении осужден на 5 лет ссылки. После возвращения из ссылки стал заместителем главного редактора журнала «Век XX и мир», председателем совета директоров информагентства «Постфактум» (до 1993 года).

В 1993‑м возглавил редакцию журнала «Век XX и мир». С 1995 года – директор Фонда эффективной политики.

 

[5] Здесь и далее воспоминания Г.О. Павловского записаны во время беседы с автором 29 апреля 2005 года.

 

[6] Вячеслав Владимирович Игрунов учился на экономиста в Одесском институте народного хозяйства. В 1965–1966 годах входил в подпольный марксистский кружок, затем перешел на либеральные позиции. С начала 1970 года был связан с группой, выпускавшей самиздатский журнал «Поиски». В марте 1975‑го был арестован по обвинению в клевете на советский строй, признан невменяемым и освобожден в 1977 году. В июне – августе 1988 года он был одним из основателей Московского общественного бюро информационного обмена, на базе которого в 1991 – м был создан Институт гуманитарных и политических исследований. Стал его директором. В 1993 году избран депутатом по списку «Яблока». В 2003‑м, обвинив Явлинского в авторитарных методах руководства и других грехах, создал партию с многообещающим названием СЛОН («Союз людей за образование и науку»). Образование и наука не поняли юмора, и на выборах 2003‑го СЛОН успеха не снискал.

 

[7] В 1973 году студенты исторического факультета МГУ И. Долуцкий, П. Кудюкин и А. Фадин выпустили стенгазету сатирического содержания, за которую Долуцкий был исключен из комсомола и университета, а другие участники подверглись взысканиям по комсомольской и административной линиям (так называемое дело Долуцкого). Кудюкин был инициатором сбора подписей в защиту Долуцкого. Так друзья попали в поле зрения КГБ. Несмотря на это, по окончании МГУ в 1976 году им удалось поступить на работу в престижный институт ИМЭМО, известный тогда как оплот вольномыслия. Кудюкин стал аcпирантом и писал диссертацию, а Фадин – младшим научным сотрудником. В начале XXI века Долуцкий вновь оказался в центре скандала как автор идеологизированного учебника истории, который был лишен Министерством образования грифа «рекомендовано».

 

[8] Павел Кудюкин в 1990 году стал депутатом Ленинградского районного Совета Москвы (избран при поддержке предвыборного блока «Демократическая Россия»), В 1991–1993 годах был заместителем министра труда РФ и занятости РСФСР (с июня 1992 года – заместитель министра труда). В 1994–1995 годах участвовал в организации Социал‑демократического союза. Затем отошел от активной политической деятельности. Занимается исследовательской и преподавательской работой.

 

[9] Здесь и далее воспоминания П. Кудюкина записаны во время беседы с автором 23 сентября 1994 года.

 

[10] Борис Кагарлицкий был студентом ГИТИСа. В 1979‑м он стал кандидатом в члены КПСС. Но КГБ выяснил, что подающий надежды студент ведет «двойную жизнь» диссидента‑подпольщика, и в 1980‑м Кагарлицкий был исключен как из кандидатов, так и из института. В 1990 году Кагарлицкий был избран депутатом Моссовета. В том же году он стал лидером Социалистической партии, но в силу ее маловлиятельности стремился вместе с другими левыми марксистами и синдикалистами (прежде всего А. Исаевым и А. Шершуковым) создать более мощную левую организацию – Партию труда. Этот проект также не удался. Кагарлицкий сосредоточился на исследовательской и журналистской работе – возглавил Институт проблем глобализации.

 

[11] См.: Урушадзе Г. Избранные места из переписки с врагами. С. 239–240.

 

[12] Подробнее см.: Черкасов П. ИМЭМО: портрет на фоне эпохи. – М., 2004. – С. 483–530.

 

[13] Урушадзе Г. Избранные места из переписки с врагами. С. 241.

 

[14] Дело Кагарлицкого // Солидарность. – 1991. – № 12; Гласность. – 1989. – № 29; Беседы с П. М. Кудюкиным и Б. Ю. Кагарлицким.

 

[15] Ранняя эволюция взглядов А. Исаева описана им в беседе с автором и воспроизводится по записи 1986 года.

 

[16] Исаев А. К. Беседа с автором 21 апреля 1998 года.

 

[17] Здесь и далее воспоминания В. А. Гурболикова записаны в беседе с автором 21 апреля 1998 года.

 

[18] Рассказ М. В. Малютина о Клубе социальных инициатив // www.igrunov.ru ‹http://igrunov.ru›

 

[19] Рождение неформальского движения. Беседа В. Игрунова и Г. Пельмана. // www.igrunov.ru ‹http://igrunov.ru›

 

[20] Там же.

 

[21] Суханов Л. Три года с Ельциным: Записки первого помощника. – Рига, 1992. – С. 87.

 

[22] Валери