Производственное самоуправление

 

ОСЕНЬЮ 1987 ГОДА начался эксперимент по организации производственного самоуправления на московском предприятии АТ‑1. Для этого была создана межклубная группа производственного самоуправления. Формально в ней участвовали представители нескольких неформальных групп, но реальными лидерами были мы с В. Корсетовым из Клуба социальных инициатив (позднее примкнул к «Общине»). Мне удалось привлечь к этому делу полтора десятка студентов истфака. Из этого пополнения была создана связанная с «Общиной» группа «Самоуправление» со своей декларацией.

 

Декларация группы «Самоуправление» требовала: «Введение в законодательство обязательства заключения договора об условиях труда, содержащего как минимум соглашение о порядке формирования норм труда, круге обязанностей по каждой профессии, о совмещаемых профессиях и порядке их совмещения, о системе заработной платы, порядке планирования, о порядке исчисления вознаграждения за внедрение рационализаторских предложений и изобретений. Такого рода договоры могут быть заключены между бригадами и администрацией предприятия… Перестройка пока практически не затронула внутренней производственных предприятий, являющихся бастионами общественной инертности» [75]. «В дальнейшем развитие экономических условий самоуправления могло бы пойти по пути разрешения собственных капиталовложений бригад на основе сохранения доли работника в единице производимого продукта, по пути формирования тесной, выраженной в заранее определенном трудовом коллективном проценте, связи оплаты труда линейного руководства предприятия с доходом предприятия и так далее». Это положение стало продуктом синтеза идей «общинников» и Корсетова.

 

С этого времени тематика трудовых отношений будет оставаться в поле зрения неформалов‑социалистов. Осенью 1987 года было достигнуто соглашение с райкомом партии о проведении социологического исследования на предприятии АТ‑1, помощи в развертывании там системы самоуправления. Эксперимент начался в декабре 1987 года, группа провела исследование социальной структуры предприятия, выдвинула ряд предложений администрации по организации труда и участию работников в принятии решений. Планировалось вести эту работу и на других предприятиях Москвы.

Одновременно с попыткой проникнуть на заводы неформалы развернули регулярную пропагандистскую работу для всех желающих. Поскольку «Община» была «социалистическим» клубом, партийные органы через контролировавшийся ими Фонд социальных инициатив С. Скворцова предоставили им возможность собираться в клубе керамического завода. Там возник первый регулярный лекторий «Общины», затем преобразовавшийся в клуб «Факел» (уже в другом помещении, предоставленном райкомом после встречи‑диалога), а позднее – в «Беспартшколу» и «Муравинские четверги» 90‑х. Лекции позволяли быстро доносить идеологические новинки (будь то прочитанная в спецхране литература или полученный через Клуб социальных инициатив тамиздат), делать их достоянием других неформалов.

 

Подготовительные тезисы к моей лекции дают представление о взглядах «общинников» по поводу их основного противника: «Бюрократия – социальный слой обладающих властью лиц, неподконтрольных со стороны трудящихся. Неподконтрольность делает бюрократию независимой от интересов трудящихся, порождает собственный интерес бюрократии, выражающийся в приобретении привилегий и расширении сферы бесконтрольной власти. Власть бюрократии позволяет им воспроизводить привилегии, поддерживать свою стабильность путем кооптации – самостоятельного подбора своих кадров и жесткого контроля за информацией каждым подразделением. Кооптация делает бюрократию крайне неэффективной (кадры подбираются не в соответствии с интересами дела, а в соответствии с интересами подбирающего во внутрибюрократической конкуренции). Жесткий контроль за информацией приводит к негибкости бюрократизированного аппарата и нескоординированности его работы. Эти обстоятельства порождают общую неэффективность бюрократии, что делает ее враждебной любой конкурирующей небюрократической (или даже бюрократизированной в меньшей степени) структуре, способной более эффективно выполнять свои функции. Одной из таких структур является самоуправление».

 

В кулуарах лекториев обсуждались собственные идеологические разногласия «общинников». Дело в том, что из‑за моей поездки к питерским неформалам со мной не согласовали окончательный вариант декларации «Общины». Мне она казалась легковесной, без достаточного «конструктива». Исаев согласился разработать более солидную экономическую программу, которую приятели и написали в виде реферата по экономике.

 

Реферат «Тезисы о характере и задачах перестройки» подводил под экономические идеи федералистов философский базис. Он обращался к теме противоречий при социализме: «Одно из важнейших в этом ряду – противоречие между трудовым вкладом работника и долей вознаграждения». Если прежде основной пафос федералистов был направлен против бюрократизма и этатизма, то здесь критике подвергается входящая в моду идея доверить хозяйство свободному рынку: «… опыт стран социализма, прежде всего Югославии, доказывает, что снятие контроля с рыночных механизмов не способно решить указанную проблему, так как приводит к нарушению пропорций, конкурентным столкновениям на рынке, в которых немалую роль играют факторы, независимые от работника. В результате создается угроза необратимых изменений в положении работника (безработица), то есть принципиального нарушения закона „от каждого по способностям, каждому по труду“. Авторы тезисов видели выход „в использовании новых, присущих социализму механизмов, призванных сбалансировать хозрасчет. Предлагаемые ниже механизмы основаны на неразрывной взаимосвязи ленинских идей делегирования, хозрасчета и непосредственно‑экономической власти Советов. Реализация этих идей была прервана вынужденной политикой военного коммунизма и не продолжалась после ее преодоления…“ То есть идея, может быть, и ленинская, но экономической власти у Советов в СССР не было.

Делегирование теперь определяется так: «Делегирование – избирательная система, основанная на комплектовании вышестоящих организаций из представителей нижестоящих с правом отзыва делегата пославшей его организацией в любое время» [76].

Здесь же критике были подвергнуты и принципы прямых выборов, положенные в основу производственной демократии по закону 1987 года: «В условиях прямых выборов руководство остается фактически независимым от рабочих. Причины этого:

› большинство избирателей не могут лично знать деловые качества кандидата и проверить информацию о них;

› избранный руководитель фактически независим от выборов до выборов. Регулярные консультации с избравшей его массой невозможны, и ее воля является обязательной для руководства только в период предвыборной кампании;

› отсутствие внутренней связи в среде избирателей делает снятие руководителя раньше срока (отзыв) возможным лишь по инициативе какого‑либо органа, избранного по такому же принципу». Такая формальная демократия фактически сводила на нет идею самоуправления, заложенную в законе о государственном предприятии. В итоге создавалась непосредственная угроза интересам работников. «2. а) Прежде всего самоокупаемость и самофинансирование как основы работы социалистических предприятий вступают в противоречие с системой их внутреннего управления. Уровень доходов тружеников теперь непосредственно зависит от деятельности руководства предприятия, в то время как непосредственная связь между администрацией и рабочими отсутствует…» [77]  Администрация может использовать свою бесконтрольность и рыночную самостоятельность в личных интересах. Так оно и вышло на грани 80‑х и 90‑х годов.

Авторы стремятся сбалансировать рынок, сделать связи между производителем и потребителем более оптимальными, в чем может помочь «механизм потребкооперации, то есть объединения (организации) потребителей для взаимодействия с производителем». Необходимость регулирования рынка обусловлена прежде всего тем, что в случае спонтанного перехода к нему «предприятия переориентируют экономические связи друг на друга, оставив без смежников традиционных партнеров», что ведет «к угрозе остановки значительных производственных мощностей» [78].

Поэтому при всей рыночности программы «общинников» они делают вывод: «Дальнейшее позитивное разрешение основного противоречия социализма возможно лишь при активизации сугубо социалистических общественных механизмов, таких как делегирование, экономическая власть Советов, потребкооперация, полный хозрасчет в их последовательной форме» [79].

 

Однако, согласовав стратегическую программу, идеологи «Общины» продолжали по‑разному смотреть на место всего этого «конструктива» – и программного, и тактического. Одни неформалы жаждали быстрых результатов, продвижения в сферу публичной политики. Других больше интересовало выстраивание тех структур, которые смогут заменить нынешнюю «систему». В конкретной обстановке августа – сентября 1987 года это вписывалось в разделение труда – одних больше интересует фронт, других – тыл. Но как только разразился первый же политический кризис, выяснилось, что разделение чревато расколом, ибо исходит из разных подходов к стратегии – приоритетом является строительство горизонтальных корневых сетей, основы нового общества, либо ориентация на борьбу элит, популистское соединение общественных сил и влиятельных вождей из среды правящего класса.

 

НОВЫЙ САМИЗДАТ

 

НЕФОРМАЛОВ ТЯГОТИЛО, что распиравшие их идеи нельзя опубликовать. Вокруг них вращались сотни людей, и каждому приходилось разъяснять вопросы дня лично, как правило, в одних и тех же почти заученных выражениях. Конечно, хотелось бы иметь свое издание, которое разъясняло бы позицию клуба, служило средством не просто пропаганды, но и агитации. Мечтой «общинников» было печатать «раздаточный материал» тиражом в тысячу экземпляров. Тогда хватит на всех интересующихся.

В августе 1987 года участник диссидентского движения А. Подрабинек и его товарищи стали выпускать информационное издание «Экспресс‑хроника». Они фиксировали события общественного движения, о которых умалчивала официальная пресса. По стилю «Экспресс‑хроника» напоминала «Хронику текущих событий» диссидентских времен. В июле начал выходить самиздатский правозащитный журнал С. Григорьянца «Гласность». В Ленинграде вышел либеральный самиздатский журнал «Меркурий». В сентябре к либеральным изданиям добавилась социалистическая пресса: неонароднический журнал «Община» и затем редактировавшийся Б. Кагарлицким левомарксистский «Свидетель» (позднее «Левый поворот» – возрождение названия 1979 года).

В первом номере социалистического вестника «Община», выпущенного А. Исаевым, В. Гурболиковым и В. Губаревым, были опубликованы документы движения и подборка цитат М. Бакунина, направленная против марксизма и государственного социализма. Одновременно стали выпускаться и другие прообщинные издания – «Самоуправление», «Юго‑Запад».

Первые тиражи «Общины» в несколько десятков экземпляров стали плодом самоотверженного труда девушек‑машинисток, симпатизировавших «общинникам». В 1989–1990 годы «Община» стала одним из крупнейших оппозиционных изданий и крупнейшим социалистическим. Она выходила тиражом до 15 тыс. экземпляров и зачитывалась до дыр.

В качестве рупора неформаловсоциалистов «Община» заявила позицию равноудаления как от коммунистической бюрократии, так и от западнической либеральной технократии, ориентирующейся на возрождение капитализма. Наибольшую угрозу издание видело в смыкании этих двух «противоположностей». На такую перспективу указывало направление, которое принимала гласность: либеральные коммунисты выступают за взвешенный подход, что «в переводе с канцелярского языка на русский означает равновесие между двумя полуправдами – ортодоксально‑бюрократической и западническо‑технократической. Любопытно, что именно в историко‑политической области… нащупываются пути возможного взаимодействия этих двух правых группировок, внешне противостоящих друг другу. Об этом свидетельствует та избирательность, с которой показывают народу кусочки теневой стороны истории. Сказано кое‑что против коллективизации и преждевременного свертывания НЭПа, да и то, по‑видимому, чтобы подстраховать „индивидуальный сектор“… Проливаются слезы над гробом царской семьи, и ни строки о трагической судьбе левого народничества. Упоминаются несправедливо забытые имена Рудзутака, Тухачевского, Якира и других „героев“… Но ни для ретивых администраторов, ни для либеральных буржуа никогда не будет интересен самодеятельный творческий поиск „черни“ – народных масс. Их более занимают либо вожди, либо тонкий слой политиков из Государственной Думы».

Тогда к предупреждению «общинников» прислушались немногие. Они предупреждали, что переход к капитализму будет проводиться авторитарным путем, с помощью номенклатуры со всеми вытекающими отсюда последствиями: «Для всякого здравомыслящего политика ясно, что реставрировать западный вариант капитализма в нашей стране снизу, демократическим путем нельзя, поэтому „буржуазники“ сейчас распадаются на две неравные группы – те, кто целиком сориентирован на отъезд и поэтому кричит о демократии без расчета чего‑либо реально добиться, но с расчетом приобрести себе политический капитал, и те, кто действительно заинтересован в превращении России в Америку и поэтому будут искать путей наверх. По мере демократизации первых будет все меньше, а вторых все больше». «В этих условиях те, кто действительно хочет блага для нашего народа и поэтому выступает за демократию и социализм, должны сплотиться перед угрозой реконсолидации правых сил»[80].

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ДЕЛО ЕЛЬЦИНА

 

КОНСТРУКТИВИСТЫ И РАДИКАЛЫ

 

ОСЕННЯЯ РЕАКЦИЯ

 

ПОСТУПАТЕЛЬНОЕ РАЗВИТИЕ неформальных организаций Москвы было прервано кризисом в партийном руководстве, известном как «дело Ельцина». Если в 1986–1987 годы многие речи Горбачева воспринимались как сенсация и скромные реформы приносили генсеку популярность, то во второй половине 1987‑го значительные слои населения почувствовали, что слово и дело «верхов» расходятся. Это проявилось уже в сочувствии к выступлению руководителя московской парторганизации Бориса Ельцина, критиковавшего партийные привилегии и пониженного за это в должности.

Общественные настроения с особой силой проявились в среде общественных движений, которые попытались использовать конфликт в руководстве для вмешательства в большую политику.

Осенью 1987 года в неформальной среде заговорили о похолодании политического климата. «Община» писала: «Для тех, кто следит за политическим климатом в нашей стране, не является секретом, что сентябрь стал месяцем контрнаступления консервативных и правых сил… Мы далеки от мысли, что сентябрьское похолодание связывалось кем‑либо с серьезными намерениями повернуть вспять колесо истории. Это была, скорее, проба сил…»[81]. Вскоре первые признаки похолодания, заметные в отношении партийных органов к неформалам, получили зримые подтверждения в официальных речах (доклад Горбачева к юбилею Октября и так далее), «деле Ельцина» и последующих событиях общественной жизни до письма Нины Андреевой включительно.

Но на первых порах Ельцин сам приложил руку к осенней реакции. В условиях назревающего конфликта с Егором Лигачевым, готовясь выступить на октябрьском пленуме ЦК, Ельцин опасался быть обвиненным в создании параллельной КПСС политической структуры.

 

Вспоминает Г. Павловский: «Из отпуска вернулся Ельцин, затопал ногами – что это вы без меня тут сделали! – замордовал идеолога МГК Карабасова, тот кинулся мордовать всех либеральных аппаратчиков ниже.

Карабасов меня вызвал, как одного из организаторов «Встречи». Я привел диссидентов, включая Новодворскую, так что я был источником зла. И во время разговора Карабасов стал мне объяснять, что я могу вернуться на 101‑й километр. А я был временно прописан в Москве по решению Ельцина (по ходатайству Карпинского). Это напоминало разговор с Радищевым, которого Александр вернул из Сибири, а какой‑то Ростопчин стал объяснять, что может его вернуть назад. Он, какой‑то Карабасов, мне угрожает! Это меня рассмешило и разозлило одновременно. Все диссидентское во мне проснулось, я на него наорал и ушел, хлопнув дверью. На выходе милиционер потребовал от меня отмеченный пропуск, я его просто оттолкнул и вышел – я был дико зол! После этого за мной даже возобновилась слежка, которая продолжалась до ноября, до конца ельцинского кризиса.

В сентябре 1987 года мы обсуждали возможность создания либеральной фракции в КПСС, Пельман даже написал бумагу, в которой доказывал, что Ельцин может ее возглавить. Эта мысль для меня была странна – Ельцин, который только что на нас так давил, может стать главным либералом. Эту бумагу я передал старшим товарищам».

 

Судя по дальнейшим событиям, «старшим товарищам» из либерального лагеря идея тоже не понравилась, но через месяц Ельцин самым неожиданным для либералов образом подтвердил версию Пельмана.

 

ИСПЫТАНИЕ НА ПРОЧНОСТЬ

 

К ОСЕНИ 1987 ГОДА столичные неформальные организации стали уже достаточно многочисленными и деятельными. Им было мало одних дискуссий, количество контактов и людей росло. Группы стали почковаться на секции, занятые практическими делами. В результате между секциями стало ослабевать взаимодействие, они не очень хорошо знали о работе друг друга и обвиняли друг друга в бездействии. Часть участников движения стали втягиваться в конструктивную работу вроде эксперимента по введению самоуправления на заводе АТ‑1. Другие планировали новую политическую кампанию вроде комсомольской. Бездействие томило, но привычные дела раздражали своей мелочностью и будничностью.

Между умеренным, конструктивным и более радикальным, активистским течениями нарастало напряжение, которое вылилось в открытый конфликт при испытании на прочность, связанном с «делом Ельцина».

Информацию о выступлении Ельцина на пленуме ЦК КПСС 21 октября неформалы получили до того, как об этом было объявлено всей стране. 31 октября информация о выступлении Ельцина была оглашена на пресс‑конференции в АПН секретарем ЦК КПСС А. Лукьяновым, а позднее подтверждена ТАСС с оговоркой, что советским органам печати «категорически не рекомендуется печатать» данную информацию.

 

Вспоминает А. Исаев: «Мне позвонил Кагарлицкий, попросил подъехать. Прогулялись. Он сказал, что есть такая информация. Сначала ему сказали западные журналисты, он стал наводить справки, и в АПН подтвердили». Кагарлицкий и Исаев решили, что надо действовать. Но их инициатива натолкнулась на сопротивление.

«Ситуация была неясной. Даже эта утечка информации показывала, что в верхах идет какая‑то сложная борьба. Кагарлицкий высказывал мнение, что Ельцин несколько преждевременно сказал вещи, которые собирался сказать сам Горбачев. Тот был вынужден отмежеваться, но продолжает симпатизировать Ельцину. Может быть, Ельцин даже останется, борьба будет продолжаться.

Я поехал на лекцию «Общины». Шубин ее как раз заканчивал, и ему был задан вопрос о выступлении Ельцина. К моему удивлению, он тоже оказался в курсе дела, но охарактеризовал Ельцина негативно, как политически неопытного деятеля, который вылез на ЦК и поэтому отстранен. После лекции «общинники» остались, и началась битва. Несколько часов мы вели жесткую полемику о том, нужно ли вмешиваться в этот конфликт. Закончилось это разрывом. Большинство проголосовало за акцию, В. Тупикин и А. Плотников собирались писать заявление меньшинства, где заклеймить экстремистов, но Шубин хоть и голосовал против выступления, отговорил их от выпуска каких‑то заявлений». Дело было 4 ноября.

 

Я тогда оказался лидером «умеренных». Мы настаивали на том, что поддержка опального партийного руководителя нецелесообразна по двум причинам: во‑первых, неизвестна его программа, во‑вторых, вызов большинству ЦК со стороны маломощных неформальных групп ничего не изменит и только разрушит уже освоенные направления работы. Радикальное крыло во главе с А. Исаевым, за спиной которого стоял Б. Кагарлицкий, считало, что необходимо как можно активнее участвовать в политической жизни страны, поддерживать раскольников в руководстве КПСС, с тем чтобы формирующееся гражданское движение смогло действовать в союзе с партийными оппозиционерами.

 

Из записей А. Шубина, ноябрь 1987 года: выступление приведет к разрушению структур, выстроенных неформальным движением. Уличная акция не может повлиять на ход внутрипартийной борьбы, «кроме как аргумент (консерваторов) в обвинении о создании антипартийной фракции» Ельциным. То есть не поможет Ельцину, а повредит ему. «Неустойчивое равновесие может быть нарушено в худшую сторону». Я возмущался текстом воззвания, которое подготовили инициаторы выступления в поддержку Ельцина: «Листовка восхваляет Ельцина». Исаев ссылался на информацию, исходящую через Кагарлицкого от Р. Медведева, которая позволяла рассчитывать на успех Ельцина в начавшемся столкновении. Я доказывал, что Р. Медведев слишком доверчив к слухам, политологическим построениям. «Наше дело не прожекты, а систематический выход на трудящихся». Я тогда видел путь освободительного движения в едином движении рабочих, в создании сети информационного обмена между рабочими кружками.

 

В этой дискуссии столкнулись две стратегии освободительного движения: рабочая и интеллигентская. Первая исходила из того, что свергнуть бюрократическую диктатуру может лишь забастовочная борьба по образцу «Солидарности». Цитируя Д. Оруэлла, «общинники» до 1987 года считали: «Можно как угодно относиться к „пролам“, но без них ничего не будет». Ельцинский кризис вывел Исаева и его сторонников за рамки этой логики. Добиться успеха можно, маневрируя между фракциями правящего класса, мобилизуя на борьбу интеллигенцию и широкие слои населения без привязки к их классовому характеру[82].

Соратники не уступали друг другу и переругались почти до разрыва личных отношений. Радикалы обвиняли умеренных в трусости, а умеренные радикалов – в авантюризме и намерении «лечь под Ельцина». Встал даже вопрос, какая из двух фракций унаследует название «Община». Поскольку название придумал Исаев, то умеренным должна была достаться группа «Самоуправление», созданная для участия в эксперименте на АТ‑1.

Раскол произошел и в Клубе социальных инициатив – против выступления категорически возражал М. Малютин. Полемика развернулась и в клубе «Перестройка». Его журнал «Открытая зона» писал: «Общество вправе знать о событиях, происходящих в руководящей им силе и имеющих важные для него последствия. В условиях сложившейся политической системы жизнедеятельность партии справедливо стала делом, интересующим не только членов партии, но и внепартийных граждан»[83]. Сторонники поддержки Ельцина утверждали: «Хотелось бы подчеркнуть, что в своих выступлениях т. Ельцин выражал не только свое личное мнение, но и мнение многих ответственно настроенных москвичей… Мы поддерживаем курс МГК КПСС под руководством т. Ельцина Б. Н.»[84] 10 ноября «Перестройка» раскололась на умеренную и радикальную фракции. Правда, радикалы подписали обращение умеренных в поддержку Ельцина.

 

ЧЕМ ХОРОШ ЕЛЬЦИН?

 

Б. КАГАРЛИЦКИЙ НАПИСАЛ информационный материал для иностранной прессы, в котором излагалась позиция радикалов. Здесь уже чувствуется влияние полемики с умеренными, и идеализации Ельцина нет: «Ельцина всегда считали неудобным… Его стиль – популизм, радикализм, зачастую авторитаризм – вызывал недовольство в бюрократической среде… В то же время среди москвичей он завоевал реальную популярность как деятель, серьезно интересующийся судьбами города.

 

Программа Ельцина, как она формулировалась в ряде выступлений, может быть сведена к ряду пунктов.

1. Борьба против коррупции и привилегий. Ельцин известен как главный противник закрытых распределителей, специализированных столовых и буфетов. Он демонстративно отказался пользоваться этими заведениями, вынудив значительную часть московского аппарата следовать его примеру. Это вызвало сильное раздражение не только среди консерваторов, но и среди реформистских выдвиженцев, которые, напротив, надеялись воспользоваться преимуществами своего нового положения.

2. Ельцин выступал за радикальное сокращение партийного аппарата, причем речь шла не об уменьшении численности, а об упразднении ряда звеньев. На XXVII съезде он высказался за сокращение аппарата ЦК, что было самым радикальным предложением на съезде. В Москве он заявил о необходимости упразднить партийные органы (соответствующие отделы горкомов и райкомов), которые дублируют функции советских и хозяйственных органов. Это означало устранение партийного аппарата от административной власти (и превращение «партии» в политическую партию в европейском смысле слова).

3. Он энергично занимался муниципальными делами Москвы, чего его предшественники не делали. Он добился увеличения в городе числа автобусов для ликвидации давки в транспорте. Он потребовал начать переселение москвичей из старых пятиэтажных некомфортабельных домов, построенных при Хрущеве, в современные здания. Эти дома в народе называют «хрущобы» (по аналогии со словом «трущобы»), в них нет лифтов, низкие потолки, неудобная планировка. Кроме того, эти здания сильно износились, их строили в начале 60‑х, не заботясь о качестве, лишь бы ликвидировать ужасающий жилищный кризис тех лет.

4. Ельцин запретил ввоз в Москву лимитчиков – рабочих из других городов. Ввоз лимитчиков вел к тому, что предприятия не стремились повышать производительность труда, население города стремительно росло (возник новый жилищный кризис), рабочие‑москвичи рассматривали лимитчиков как деклассированный элемент, говорили, что в случае конфликта с администрацией лимитчики никогда не проявляют солидарности с коллегами (похоже на проблему турок в ФРГ или южан в Турине?). Хозяйственные менеджеры были крайне недовольны прекращением «лимита», и каждое предприятие стало требовать «исключения из общего правила только для себя». Ельцин вел непрерывную борьбу за выполнение своего решения.

5. Он попытался сократить число предприятий в Москве, убрать «грязные» производства, заводы, работающие на привозном сырье и привозном труде, лишь бы разместить в другом месте. Был составлен список, но он постоянно сокращался, причем даже те предприятия, которые остались в списке, не собирались никуда переезжать.

6. Он попытался сократить число научно‑исследовательских институтов. Многие из них на протяжении всего своего существования приносили одни убытки (причем речь идет именно о прикладных и практических разработках, которые никогда не внедрялись либо, внедряясь, оказывались убыточными). Эта борьба не дала эффекта, число НИИ продолжало расти.

Общая тенденция, наметившаяся с осени 1987 года, – компромисс либералов и консерваторов при одновременном усилении последних. И речь М. С. Горбачева в Мурманске, где повторялись аргументы о повышении цен, традиционные для консерваторов (западные авторы совершенно ошибочно приписывают авторство этой идеи либералам и связывают ее с рынком, тогда как речь идет о централизованном перераспределении), и юбилейная речь отражали этот компромисс. В таких условиях «неудобный Ельцин» оказался важным политическим фактором.

В своей речи он показал неэффективность перестройки в Москве, неудачу предпринятых им попыток улучшения города, подчеркнул, что снабжение продовольствием не улучшилось. Он прямо обвинил Лигачева во вмешательстве в дела городской парторганизации и в поощрении антиельцинской оппозиции в московском аппарате.

 

 

Андрей Исаев, член совета клуба «Община»: «Москвичи должны участвовать в решении судьбы своего руководителя. Это не чисто кадровый вопрос, решается судьба города, судьба перестройки в городе».

 

 

Григорий Пельман (один из руководителей Клуба социальных инициатив): «Дело Ельцина показывает, насколько у нас еще не развита структура демократического принятия решений».

 

 

Борис Кагарлицкий, координатор Федерации социалистических клубов, член совета Клуба социальных инициатив: «Самое ужасное, что москвичи оказались принуждены узнавать о кризисе руководства в собственном городе из западного радио. Причем „голоса“ передавали советскую официальную информацию, которая не дошла до нас обычным путем. Это информационный апартеид, с которым необходимо бороться».

 

Этот материал был распространен в виде листовки и в Москве, показав, что неформалы могут лучше сформулировать позицию Ельцина, чем он сам. Так радикалы стали претендовать на роль «выносных мозгов» оппозиционно настроенной номенклатуры.