Постановление СНК о красном терроре и его социальная и партийная направленность

 

Убийство 30 августа 1918 г. председателя Петроградской ЧК М. С. Урицкого в Петрограде и тяжелое ранение в Москве вечером этого же дня В. И. Ленина обозначили начало нового этапа в карательно-репрессивной политике советских органов власти. Совершенные в двух столицах в один день террористические акты убеждали советское руководство в существовании заговора против всех видных большевиков, в возможности новых террористических актов. В этих условиях прежний подход к политическим противникам представлялся уже допущенной ошибкой, которую необходимо исправить самыми резкими и суровыми мерами. Отличительной чертой нового периода являлась особая роль чрезвычайных комиссий в разворачивании масштабных репрессии. Еще до постановления о красном терроре по России прокатывается первая волна террора, масштабы которого не сопоставимы ни с каким другим аналогичным периодом гражданской войны.

Значительные размеры красный террор принял в Поволжье, где до 30 августа 1918 г. смертная казна применялась чаще, чем в целом по России. Нижегородская губчека, которой руководил в то время М. Я. Лацис, уже 31 августа 1918 г. телеграфировала в Москву о расстреле 41 человека, в ответ на названные террористические акты. Среди расстрелянных было 2 священнослужителя высшего ранга, 18 офицеров, 10 бывших жандармов, 4 предпринимателя и 2 чиновника царской России[548]. Через несколько дней, в том же Нижнем Новгороде, был произведен новый массовый расстрел с тем же обоснованием, на этот раз 19 человек. Двое из приговоренных к высшей мере наказания были осуждены за контрреволюционную деятельность, остальные 17 человек — за уголовные преступления, отягощающим фактом которых была их рецидивность [549]. На этом репрессии в Нижнем Новгороде не прекратились, и до 5 сентября 1918 г. в городе было расстреляно еще 6 контрреволюционеров[550]. Расстрелы проходили и в уездах губернии. В уездном городе Ардатове Нижегородской ГЧК было казнено, по сообщению руководителя ЧК Восточного фронта М. Я. Лациса, 4 попа и 302 бывших офицера, заключенных ранее в концлагерях[551].

Схожие масштабы принял красный террор в соседней Ярославской губернии, где летом 1918 г. уже применялись массовые репрессии к участникам Ярославского восстания. В самом городе в эти дни было расстреляно 38 участников июльского восстания. Среди жертв террора было 17 офицеров и представители других слоев населения, в т. ч. уголовные преступники[552]. Массовые расстрелы проводились в уездных городах Ярославской губернии. В Рыбинске был образован даже специальный Чрезвычайный штаб по проведению террора. За период с 30 августа по 5 сентября им было расстреляно 29 человек, преимущественно также бывшие офицеры[553].

В остальных городах уезда применение смертной казни наблюдалось в меньших масштабах, и массовый красный террор здесь начинается в большинстве случаев с 5 сентября 1918 г.

Помимо Нижегородской и Ярославской губерний, первая волна красного террора в Поволжье характерна для Саратовской и Астраханской губернии. И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов, С. К. Минин отправили в Москву от Военного Совета Северо-Кавказского округа телеграмму об организации в Царицыне в ответ на августовские покушения «…открытого, массового, систематического террора на буржуазию и ее агентов»[554]. В районе были произведены массовые аресты и расстрелы. В Царицыне расстреляно более 50 человек, в Астрахани — 9 человек, в Саратове — до 30 человек [555]. После приезда в Астрахань специальной комиссии Н. Ф. Латышева, расследовавшей астраханское восстание 15–28 августа 1918 г., ею было расстреляно еще пять человек, в т. ч. двое за вымогательство взяток[556]. Как и в целом в регионе, большинство расстрелянных составляли офицеры царской армии и жандармерии, с включением в состав жертв красного террора уголовников и капиталистов.

Наиболее крупные масштабы политика красного террора в первую неделю его осуществления приобрела в Петрограде. Особую роль в разворачивании репрессии сыграла непримиримая позиция руководства Северной коммуны, в первую очередь Г. Е. Зиновьева и отдельных представителей коллегии Петроградской губчека, в том числе Н. К. Антипова. По известии об убийстве М. С. Урицкого, Г. Е. Зиновьев выступает на заседании Петросовета с предложением чрезвычайных мер по борьбе с контрреволюцией. «Отметив, что контрреволюция подняла голову, что вот уже второе убийство ответственного работника партии (первым убит Володарский), он заявил, что необходимо принять «соответственные меры». В числе таких мер он предложил разрешить всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на улице»[557].

Подобное предложение отчасти было вызвано тем, что за несколько дней до убийства М. С. Урицкого, 27 августа 1918 г. была совершена попытка покушения на самого Г. Е. Зиновьева. Еще раньше его кандидатура рассматривалась террористами наравне с В. Володарским и М. С. Урицким, как ближайшая цель для теракта. Учитывая это 28 августа 1918 г. на собрании Петросовета была принята резолюция, в которой по поводу покушения на Г. Е. Зиновьева говорилось: «Если хоть волосок упадет с головы наших вождей, мы уничтожим тех белогвардейцев, которые находятся в наших руках, мы истребим поголовно вождей контрреволюции» [558]. Данная резолюция давала Г. Е. Зиновьеву право требовать беспощадного террора ко всем лицам буржуазного происхождения в случае повторения покушений на ответственных партийных и советских работников.

Только позиция остальных членов ЦК, работавших в Петрограде и присутствовавших на собрании 30 августа 1918 г., положила конец подобной инициативе Г. Е. Зиновьева, и он вышел с собрания, громко хлопнув дверью. Однако это был лишь временный выигрыш сторонников ограниченных репрессии в Петрограде, т. к. Г. Е. Зиновьев нашел поддержку у руководства Петроградской губчека. Позиции Зиновьева и других сторонников проведения массового красного террора были усилены сообщением о тяжелом ранении в Москве В. И. Ленина вечером 30 августа 1918 г[559].

По получении первых известий из Москвы в городе было расстреляно за два дня 512 контрреволюционеров из ранее арестованных заложников [560]. Один из руководителей ПГЧК Н. К. Антипов, выступая на митинге в день похорон М. С. Урицкого 1 сентября 1918 г., заявил, что чекистами города уже задержано до 5 тыс. представителей буржуазии, а из большого числа заложников расстреляно несколько сот человек. В ближайшее время, по словам Н. К. Антипова, будет расстреляно в 3—10 раз большее количество известных в царское время деятелей[561]. Выступавший на том же митинге Г. Е. Зиновьев заявил: «Не время плакать. Пробил час раздавить гадину. После убийства тов. Володарского мы сдерживали массы от истребления наших врагов. Теперь мы скажем: Смерть буржуазии, смерть их слугам. Не будем повторять старых ошибок»[562]. С этой целью в последующие дни в Петрограде была произведены новые аресты. При этом аресты и обыски производились даже в помещениях отдельных профсоюзов. 14 сентября 1918 г. против подобных действий выступил Петроградский совет профсоюзных организаций, заявивший в Исполком Петросовета о необходимости прекращения несанкционированных расстрелов граждан и обысков и арестов в помещениях профсоюзов[563]. Лишь отсутствие в городе новых покушений и сдержанно-негативная оценка действий Петроградской губчека в Москве привели к некоторому снижение количества казненных в период после 5 сентября 1918 г. Однако, возможность усиления репрессий ЧК в 10 раз в случае новых покушений была подтверждена Н. К. Антиповым на заседании Петроградского исполкома 24 сентября 1918 г. под аплодисменты собравшихся [564].

Общее количество жертв красного террора в Петрограде к октябрю 1918 г. достигло почти 800 человек расстрелянных и 6229 арестованных[565]. Массовые расстрелы в городе преследовали цель запугивания населения и предотвращения новых террористических актов. Этому способствовала и публикация списков заложников Петроградской губчека в количестве 476 человек, которые должны были быть расстреляны в случае нового выступления контрреволюции[566]. По подсчетам петербургского историка А. В. Смолина, среди петроградских заложников числилось 13 правых эсеров, 5 великих князей, 2 члена Временного правительства и 407 бывших офицеров царской армии[567].

Первые репрессии красного террора коснулись также иностранных граждан, проживающих в Петрограде и в близлежащих губерниях. Иностранное подданство, как это указывалось ранее, не избавляло от возможных арестов органами ЧК и от включения в число заложников. Петроградская губчека совместно с ВЧК, получив известие об убийстве М. С. Урицкого и покушении на В. И. Ленина, совершила 31 августа 1918 г. вооруженный захват Английского посольства. Несмотря на оказанное сопротивление и попытки персонала посольства уничтожить компрометирующие материалы, чекистам удалось обнаружить ряд документов, свидетельствующих о подрывное деятельности дипломатов Великобритании в Советской России. В начале сентября 1918 г. в ответ на обнаруженную причастность к контрреволюционной деятельности в Петрограде было арестовано несколько сотен иностранных подданных. Эти меры представлялись тем более угрожающими, по мере того как советские органы власти стали обвинять англичан и французов в пособничестве террористам[568]. Народным комиссариатом иностранных дел было заявлено иностранным дипломатам в Москве, что граждане иностранного подданства подлежат «равной с российскими гражданами ответственности» [569]. Такая постановка вопроса вынудила иностранные представительства на ультимативное вмешательство во внутренние дела Советское России. Так, секретарь генерального консульства Германии в Петрограде Витте передал в чрезвычайную комиссию семь списков из 613 фамилии лиц, претендовавших на германское подданство, с требованием об освобождении[570]. К 15 сентября 1918 г. большинство из них было освобождено, за исключением лиц, прямо связанных с конкретной контрреволюционной деятельностью[571]. Две трети арестованных освобождены в течение трех дней, т. е. до 12 сентября 1918 г., и одна треть в ближайшее время за этой датой[572]. Всего надо было освободить, с учетом требований иностранных государств, до тысячи человек [573]. Количество увеличивалось за счет союзных Германии государств, в частности, по списку генерального консульства Украины необходимо было освободить 23-х граждан этой страны, числившихся в опубликованных списках заложников[574]. Кроме Украины, списки на освобождения представили Государственный Совет Литвы, Грузинская демократическая республика, Польша и др. Государства[575]. В пункте третьем, выработанного к 16 сентября 1918 г. соглашения между ПГЧК (переговоры вел Иоселевич) и германским представителем говорилось: «Лиц, пользующихся германским покровительством недопустимо считать заложниками, ни расстреливать. Чрезвычайная комиссия полагает, что это относится только к тем лицам, против которых не выдвинуто определенных конкретных обвинений»[576]. Одновременно с требованием Германии ноту протеста Г. Е. Зиновьеву от союзных держав предъявил дуайен консульского корпуса Э. Одье. Эта попытка вмешательства во внутренние дела Советской России была оценена как «акт грубого вмешательства США во внутренние дела России»[577]. Поэтому освобождение союзнических английских и французских заложников продвигалось более медленными темпами. Часть заложников так и не дождалась освобождения, т. к. их претензии на иностранное подданство часто не были обоснованы, а у государств Антанты не хватало средств для поддержания своих требовании об их освобождении[578]. Использование иностранных граждан в качестве заложников продолжалось в случае необходимости и после периода красного террора, правда, в меньших масштабах [579].

Несмотря на принятые еще 19 августа 1918 г. декрет Совета Комиссаров Северной Коммуны о необходимости публикации о каждом случае смертного приговора, большинство жертв красного террора в Петрограде остались безымянными[580]. Существует единственный, с запозданием опубликованный, список расстрелянных Петроградской губчека в период красного террора из 68 фамилий[581]. В него были включены 8 представителей «Союза спасения родины и свободы» и «Каморры народной расправы», 10 правых эсеров-участников военной организации, 6 лиц, расстрелянных за вербовку белогвардейцев на Чехословацкий (Восточный) фронт, 1 правый эсер по делу В. Володарского и 43 человека за систематическую агитацию против советской власти с целью ее свержения, в т. ч. 5 священников, 6 офицеров и один помещик. Социальный состав остальных 732 жертв красного террора в Петрограде неизвестен. Можно только предполагать о преобладании среди них бывших офицеров, как это было при проведении красного террора в других губерниях.

Взрыв насилия в Петрограде в меньшей степени коснулся самой Петроградской губернии, где репрессии не достигли таких масштабов, как в губернском центре. Из петроградских уездных городов расстрелы отмечены в Новой Ладоге (6 человек), в Сестрорецке, Луге и, возможно, в Гатчине[582]. Более сложным представляется вопрос о репрессиях в Кронштадте. Ряд историков, со ссылкой в основном на мемуарные источники, указывают на наличие 500 заложников, расстрелянных в Кронштадте в первые дни сентября [583]. Факт подобных расстрелов не подтвержден архивными данными и материалами периодической печати. Подобное положение дел с имеющимися источниками заставляет усомниться в масштабных репрессиях ЧК в Кронштадте, хотя и возможно, что в числе расстрелянных Петроградской губчека в сентябре 1918 были представители этого города. Более достоверным представляется расстрел большинства петроградских заложников в Кронштадте.

Широкомасштабные репрессии в Петрограде оказывали непосредственное влияние на карательно-репрессивную политику в губерниях, входивших в Союз Коммун Северной области. Итоги красного террора в регионе частично были подведены на конференции чрезвычайных комиссий Северной Коммуны. В сообщениях упоминалось о расстрелах в Вологде, где губернской комиссией в конце августа начале сентября было расстреляно 9 человек и еще 64 человека расстреляны по постановлению военного отдела в других городах[584]. Упомянуты и другие расстрелы. Следует уточнить, что материалы периодической печати позволяют дать более адекватную фактам картину красного террора на Севере России. Только в ответ на покушения В. И. Ленина и М. С. Урицкого в Перми было расстреляно 50 человек[585]. В эти же дни расстреляны сначала 31, а затем еще 8 участников Вологодско-Череповецкого заговора в Вологде и других городах региона[586]. Уральской областной ЧК расстреляно в ответ на августовские покушения 23 человека [587]. Местные руководители карательно-репрессивных органов власти в лице И. Т. Смилги, Ф. И. Голощекина, М. М. Лашевича и Бела Куна призывали к неограниченному террору: «Не нужно нам судов, ни трибуналов! Пусть бушует месть рабочих, пусть льется кровь эсеров и белогвардейцев, уничтожайте врагов физически», обращались они к питерским рабочим и Г. Е. Зиновьеву в последние августовские дни, на местах осуществляя эти призывы[588]. Похожие резолюции выносились в селах и городах Вологодской губернии[589]. Ситуацию обострила предотвращенная попытка покушения 5 сентября 1918 г. на командующего армией Берзина, члена Военного Совета Смилгу и военного комиссара Голощекина. Это привело к новым репрессиям[590]. Данные расстрелы были только началом красного террора в этих регионах, где после 5 сентября 1918 г. они примут больший масштаб.

Наряду с Северо-Западом и Поволжьем массовые расстрелы происходили в центральной России, ранее в меньшей степени затрону той карательно-репрессивной политикой органов ВЧК. Наибольший размах красного террора наблюдался в Москве, Тамбове и Пензе, где репрессии применялись летом 1918 г. чаще. Многие руководили коммунистической партии, выступившие впоследствии за смятение террора, в первые сентябрьские дни 1918 г. призывали усилить репрессии, в т. ч. Л. Б. Каменев и К. Б. Радек[591]. В столице Советской России было расстреляно в первые сентябрьские дни 90 представителей царского режима, в том числе бывшие министры А. Д. Протопопов, А. А. Хвостов, И. Г. Щегловитов, С. П. Белецкий, сидевшие в Таганской тюрьме, и других [592]. Среди других жертв красного террора ВЧК в Москве 70 бывших жандармов и еще 12 жандармов расстреляно московскими уездными ЧК[593]. Всего в Москве, по сложно поддающимся проверке материалам периодической печати, в сентябре 1918 г. высшей мере наказания было подвергнуто около 300 человек[594].

В ответ на покушения на В. И. Ленина и М. С. Урицкого в Пензе было расстреляно до 20 человек[595]. Уже 2 сентября 1918 г. в городе состоялась губернская конференция уездных ЧК, на которой решался вопрос о необходимости усиления террора. Отчеты с мест показывали, что массовые репрессии на местах уже применяются, в т. ч. Наровчатской УЧК, но этого недостаточно для искоренения контрреволюции[596]. В большой статье от редакции, предваряющей отчет о конференции, указывалось на меры, применимые к контрреволюции в современный момент. «У нас нет гильотины, которой французские революционеры отрубали сто лет тому назад преступные головы врагов трудового народа. Но у нас есть пулемет. Под пулемет буржуазию и ее лакеев. Под пулемет»[597]. Так же, как и на северо-востоке Советской России, репрессии в Пензенской губернии будут усилены после 5 сентября 1918 г.

Расстрелы происходили в Рязанской, Ивано-Вознесенской, Владимирской, Тверской и в Тульской губерниях, хотя их общее количество в первый период красного террора, по сообщениям советской прессы, не превышало 100 человек. Особо следует выделить западные губернии России. В Смоленске в ответ на упомянутые выше августовские покушения было расстреляно 34 крупных помещика, а в Витебске с заметным запозданием в ночь на 12 сентября — 9 человек, в т. ч. трое самогонщиков [598]. Впоследствии террор в этих губерниях примет значительно больший масштаб.

Приведенные данные позволяют говорить лишь о минимальной цифре подвергнутых высшей мере наказания за террористические акты против В. И. Ленина и М. С. Урицкого непосредственно после получения известия о покушениях, определяя ее примерно в 2 тыс. человек. Расстрелы за покушения 30 августа 1918 г. характерны в основном для первой волны красного террора, но в отдельных случаях они продолжались и после 5 сентября 1918 г. вплоть до конца месяца.

Для первой недели красного террора часто характерен случайный состав расстреливаемых лиц. Эту черту расстрелов «за Ленина» подметил еще С. П. Мельгунов в своей книге «Красный террор в России»[599]. Прежняя контрреволюционная деятельность жертв красного террора имела в этот период меньшее значение, чем их социальное происхождение или материальное положение в царской России. Поэтому до 5 сентября 1918 г. среди расстреливаемых лиц большой процент составляли офицеры армии и жандармерии, провокаторы и черносотенцы. С другой стороны, из-за того, что введенный террор застал в ряде городов врасплох органы, осуществляющие его, среди его жертв оказалось много действительно случайных лиц. Особенно это было характерно для мест, где летом 1918 г. смертная казнь в практике репрессивных органов была скорее исключением, чем правилом. В условиях, когда понятие политического противника подменялось понятием политического преступника (контрреволюционера), репрессии зачастую распространялись на слои населения, не причастные к контрреволюционной деятельности, в т. ч. на уголовников.

Сущность террора в этот период заключалась в том, «что он носил классовый характер. Он отбирал своих жертв не на основе определенных преступлений, а на основе принадлежности к определенным классам»[600]. Значимость человека в царской России определяла ценность его в качестве заложника. При этом не имело большого значения, на чем основывалось это положение: на научном авторитете и высокой технической квалификации или на верноподданной службе царизму. Позднее наркомат внутренних дед указывал на недопустимость подобных мер, когда террор направлялся не против представителей буржуазии и прежней власти, а против «местного мещанства и интеллигентской обывательщины» [601]. На эти же недостатки указывалось представителями исполнительных органов власти[602].

Такие настроения не могли не встревожить центральные орган власти. Приняв на вооружение красный террор, центр не мог согласиться с его бесконтрольным проведением на местах. Необходимо было направить террор в русло внутренней политики центральных органов. Поэтому в период с 30 августа 1918 г. по 5 сентября 1918 г. происходит постепенный переход контроля над проведением красного террора в руки центрального правительства, в первую очередь ВЧК. На смену самосудному террору приходил организованный, контролируемый террор как системное понятие.

Первой мерой, которую предприняло Советское государство, стала ликвидация заговора трех послов. 2 сентября 1918 г. уже в обстановке начавшегося красного террора ВЦИК принимает ряд постановлений. В резолюции ВЦИК, подписанной Я. М. Свердловым, по поводу покушения на Председателя СНК В. И. Ленина говорилось: «Всероссийский центральный исполнительный комитет дает торжественное предостережение всем холопам российской и союзнической буржуазии, предупреждая их, что за каждое покушение на деятелей советской власти и носителей социалистической революции будут отвечать все контрреволюционеры и все вдохновителя их. На белый террор против рабочее-крестьянском власти рабочие и крестьяне ответят массовым красным террором против буржуазии и ее агентов» [603]. Данная резолюция мало чем отличалась от многочисленных откликов на террористические акты 30 августа 1918 г. и скорее выражала солидарность руководства страны с постановлениями различных собраний трудящихся.

Гораздо большее значение имело постановление ВЦИК, принятое в тот же день, о превращении Советской республики в единый военный лагерь. Единство фронта и тыла укрепило Советское государство, позволив применять военные силы в отдаленных от фронтов областях. Постановление узаконило имевшуюся уже с августа 1918 г. практику расстрелов в армии[604]. Однако этим не ограничивалось значение постановления ВЦИК от 2 сентября 1918 г.

ЧК Восточного фронта и армии взяли на себя выполнение задачи борьбы с контрреволюцией в целом. В первую очередь репрессии армейских ЧК касались военного состава армии, где они применялись также для поднятия дисциплины [605]. Но не меньшее значение армейские ЧК имели для репрессивное политики в Пензенской, Олонецкой, Петрозаводской и других губерниях, где постановления о применении смертной казни вырабатывались ими совместно с местными губчека.

4 сентября 1918 г. в газете «Правда» публикуется приказ наркома внутренних дел Г. И. Петровского, в котором местным Советам предписывалось произвести немедленные аресты заложников из числа правых эсеров, офицеров и представителей буржуазии, поместив их в концлагеря; в случае необходимости разрешалось применять массовый расстрел[606]. Тем самым был сделан еще один шаг к регламентированному государственному террору.

С 5 сентября Советские правительство перешло к реализации своей программы красного террора. В «Постановлении о красном терроре», принятом 5 сентября 1918 г., были изложены методы террора, его направленность и организация. В Постановлении говорилось:

«Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад председателя Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью, что для усиления деятельности Всероссийской Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных партийных товарищей; что необходимо обезопасить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях, что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам, что необходимо опубликовывать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры.

Народный Комиссар юстиции

Д. Курский.

Народный комиссар по внутренним делам

Г. Петровский.

Управляющий делами СНК

Вл. Бонч-Бруевич»[607].

Анализируя текст этого документа, можно выделить две меры пресечения, предлагавшиеся как основа внутренней политики: расстрел и изоляция политических противников советской власти. Постановлением предусматривалось массовое применение этих мер и уже не в персональном порядке, как это имело место ранее, а к целым организациям, определенным слоям населения. Принципиально новым было и то, что террор вводился по всей стране (до этого террор применялся при чрезвычайном и осадном положении в отдельных городах и губерниях). Характеризуя программу террора, выдвигаемую данным постановлением, следует отметить еще ряд его положений. Во-первых, этим постановлением СНК закреплял право на террор за центральными органами власти и подчинял им местные карательные органы. Террор отныне проводится центром с помощью подчиненных ему чрезвычайных комиссий. Во-вторых, в постановлении ничего не говорилось о сроках введения террора и его прекращении в будущем. Фактически это означало, что прекращение красного террора возможно только с санкции центра. В-третьих, СНК выдвигал ряд мер, регламентирующих террор и делающих его подконтрольным центру. Вводилась определенная отчетность и публичность, вводился партийный контроль над его проведением. Это была своеобразная программа красного террора сверху в противовес террору снизу — самосуду, организованному местными органами власти. Однако ряд положений требовал пояснений и доработок. Неясен по тексту постановления статус заложников, расплывчато дана направленность террора. Если учитывать настрой тех дней, это был лишь кратко изложенный минимум требований по воплощению террора.

Конкретная политика террора находила воплощение в действиях и документах, не упомянутых в этом постановлении. Чрезвычайные комиссии еще с лета 1918 г. руководствовались в своей деятельности секретными инспекциями для служебного пользования, специально предусматривающие категории лиц, на которых распространялось действие красного террора. Среди упомянутых категорий лиц подпадающих под применение высшей меры наказания тогда числились: жандармские офицеры (по специальному списку ВЧК или уличенные во время обысков), все имеющие незарегистрированное оружие и подозреваемые при этом в принадлежности к контрреволюционным организациям, члены боевых эсеровских организаций, активные участники кадетского и октябристского движения, лидеры подпольных оппозиционных партий[608]. Осенью 1918 г. этот список был расширен.

Уже 5 сентября на митингах давались многочисленные пояснения по проведению красного террора. Чаще всего это толкование сводилось к ужесточению предлагавшихся мер. Н. Осинский, выступая 6 сентября на митинге в Бутырском районе г. Москвы, заявил: «Каждый буржуа должен быть зарегистрирован, и поведение его должно постоянно проверяться. Зарегистрированные будут распределены на три группы. Активных и опасных мы истребим. Неактивных и неопасных, но денных для буржуазии (крупных богачей, видных деятелей) запрем под замок, и за каждую голову наших вождей будем снимать десять их голов. Третью группу — употребим на черные работы, а не способных к работе заключим в лагеря» [609]. Подобное отношение к буржуазии и другим слоям населения, враждебно настроенным к советской власти, было скорее правилом, чем исключением.

В первую очередь удар был нанесен по офицерству и генералитету бывшей царской армии, а также по лицам, служившим в жандармерии. Вследствие этого офицерство составило значительную часть из взятых по постановлению заложников. В Петрограде из 476 заложников 407 были офицеры[610].

Характерен с этой точки зрения состав арестованных Уральской ЧК:

1. Бывших полицейских — 23

2. Контрреволюционеров, уличенных в заговорах и агитации — 154

3. Членов партии кадетов — 28

4. Монархистов — 8

5. Меньшевиков, правых эсеров (из буржуазии) — 10

6. Контрреволюционного офицерства — 186

7. Контрреволюционеров, проникших в советские органы — 37

8. Прочих контрреволюционеров, расстрелянных в разное время — 35.

При этом цифра 186, относящаяся к армейскому офицерству, может быть увеличена за счет других категорий, где они также встречались[611].

В уже упомянутой Нижегородской губернии был арестован каждый второй из зарегистрированных офицеров — всего 700 человек из общего количества в 1500 [612].

Значительная часть из офицеров автоматически включалась в заложники. «Офицерская» доля заложников колебалась по стране в зависимости от удаленности фронта и количества офицеров, проживающих в местности, но в делом была не менее 1/3 от общего числа заложников, как это имело место в Твери[613]. В Поволжских губерниях, Петербургской, московской их доля среди заложников была значительно выше. Кроме арестов и взятия заложниками, офицерского сословия не обошла и такая крайняя мера, как расстрел. Между тем, в подборке С. П. Мельгунова, посвященной социальному составу расстрелянных в 1918 г. чрезвычайными комиссиями, офицерство не выделено в отдельную графу, очевидно включая их в интеллигенцию[614]. Нет этих данных и в книгах М. Я. Лациса. Тем важнее данные периодической печати за 1918 год.

Значительную часть среди расстрелянных офицеров занимают жандармские чины. В списке приговоренных к высшей мере наказания 17 сентября 1918 г. Западной областной ЧК числилось 5 жандармов и 10 офицеров [615]. 18 офицеров и 10 жандармских чинов числилось среди расстрелянных. 31 августа в Н. Новгороде[616]. Среди расстрелянных ПЧК в сентябре 1918 г. также было много офицеров[617]. Большое количество офицеров оказалось среди казненных заложников. Из 152 расстрелянных заложников в Пензе (в ответ на убийство И. Е. Егорова) — 52 офицера от подпоручика до полковника[618]. В числе жертв красного террора в Москве в первые сентябрьские дни 70 жандармских чинов, арестованных еще в середине августа 1918 г[619]. Из 102 казненные Царицынской ПК за сентябрь-октябрь 1918 г. числилось 24 жандарма и 28 офицеров царской армии, из них лишь двое расстреляны за уголовные преступления. Таким образом, доля расстрелянных офицеров армии и жандармерии Царицынской губчека составила более 50 %[620].

Следует отметить, что на первом этапе разворачивания красного террора репрессиям подвергалось и советское офицерство. Это можно увидеть на примере конфликта в Курске. Курская губчека арестовала заведующего инструкторским отделом военного комиссара Зюнблата, не информировав об этом военного комиссара города Мазалова. Из-за этого деятельность военной комиссии была парализована, с обеих сторон посыпались вооруженные угрозы; ситуация накалилась — и только вмешательство извне предотвратило «недопустимый конфликт» (так называлась статья об этом эпизоде во втором номере «Еженедельника ЧК» за сентябрь 1918 г.). В конце статьи от редакции указывалось: «По нашему мнению, нужно ставить в известность не о самих случаях ареста (уже поздно), а о полученных неблагоприятных сведениях». Но опыт подобных конфликтов все же дал много полезного, в дальнейшем в 1919–1920 гг. положение специалиста, в том числе военспеца, укрепилось. Он был защищен юридически, хотя дискуссия о военспецах, поставившая окончательную точку в этом вопросе, все еще была впереди.

Другим объектом террора стала буржуазия. При этом не делалось особого различия между сельской и городской буржуазией, зачастую к ней причислялось даже церковное сословие и интеллигенция. По сравнению с офицерством расстрелы коснулись этих категорий в меньшей степени. Советская пресса дает довольно любопытную картину освещения применения к буржуазии террора: высокий процент среди заложников (более 25 %) и всего около 80 расстрелов за год, опубликованных в прессе (120 газет). Газетные сообщения в месяцы красного террора как бы предпочитают обходить факты расстрела буржуазии, одновременно объявляя поход против нее: «Класс убийц, буржуазия, должен быть подавлен»[621], «За одного вождя рабочей революции — тысячу буржуев»[622], «Вы должны уничтожить буржуазию» и т. п. [623]

Следуя логике подобных сентябрьских призывов, буржуазия должна была стать основной целью террора. Но происходит обратное: расстрелы буржуазии фактически игнорируются (скрываются) прессой. Среди 29 человек, расстрелянных в Псковской губернии в сентябре 1918 г. лишь двое принадлежат по происхождению к буржуазии[624]. За весь сентябрь 1918 г. в советской прессе встречается всего около 40 указании на подобные расстрелы, в т. ч. 5 заложников из буржуазии в г. Сергачь[625], 6 купцов и местный мучной король в Тамбовское губернии[626], 2 перекупщика чая в Москве[627]и 3 управляющих фабрикой в г. Поворино[628].

В основном террор коснулся буржуазии в виде мер изоляции: концлагерей и заложничества, а также в виде многочисленных контрибуций, налогов и других денежно-товарных поборов.

Политика красного террора распространилась также и на другие категории населения, в т. ч. интеллигенцию (профессура, студенты, фельдшеры, учителя) и на священнослужителей. Процентное выявление этих категории затруднительно, в виду того, что в советской печати подобные данные чаще всего опускались, либо фигурировали под расплывчатым понятием белогвардейца и контрреволюционера. С. П. Мельгунов за весь 1918 г. среди учтенных им расстрелянных смог выделить лишь 22 представителя буржуазии и 19 священнослужителей. Цифры, относящиеся к интеллигенции, у него значительно выше (1286 человек), но сюда включены как офицеры, так и жандармские чины[629]. Пожалуй, это единственный случай, когда у С. П. Мельгунова цифры жертв красного террора вынужденно занижены. При просмотре периодической печати за 1918 г. уже в сентябре можно обнаружить полуторакратное превышение итоговых годовых подсчетов Мельгунова. Священнослужителей, по газетным данным ЧК, расстреляно в сентябре 44 (по итогам года — 83), студентов — 7, учителей — 4, докторов — 8. Безусловно, эти данные являются лишь опубликованным минимумом.

Коснулся террор отчасти и рабочего класса, и хотя в «Еженедельнике ЧК» утверждалось, что террор не затронул рабочих и крестьян, вряд ли это полностью соответствует истине [630]. Среди расстрелянных процент рабочих действительно крайне незначительный, но наличие заложников-рабочих несомненно. В числе заложников, освобожденных по амнистии 6 ноября 1918 г. были как крестьяне, так и рабочие. Наличие рабочих становится объяснимым, учитывая, что меньшевики и частично другие партии имели на них определенное влияние. В первую очередь это касалось рабочей аристократии: лекальщиков, телеграфистов, железнодорожников и т. д. На заседании Петросовета 24 сентября 1918 г. Г. Е. Зиновьев указывал: «Если за этими бандитами идут группы рабочих — у нас нет другого средства, кроме как объявить борьбу не на живот, а на смерть, и тем, которые идут за ними, у нас нет другого выхода»[631]. Отдельные представители пролетариата, помимо заслуживающих эту меру наказания за служебные преступления, были приговорены к высшей мере наказания в Москве и других городах, а еще большее количество сидело по тюрьмам ЧК[632]. Таким образом, надо признать, что красный террор, хоть и в несравнимо меньшей степени, но все же затронул рабочий класс.

В еще большей мере это касалось крестьянства. Для осени 1918 г. характерны жесткие подавления крестьянских выступлений. Массовые аресты и расстрелы крестьян-мятежников имели место по всей России, в том числе газетами фиксировались случаи расстрелов заложников из числа кулаков [633]. Одновременно на селе проходят расстрелы помещиков. Так, в Смоленске расстреляли 34 крупных помещиков[634]. В целом на селе карательная политика была направлена против тех же социально опасных для советской власти слоев населения, что и в городе: буржуазии, торговцев, священнослужителей, а также крупных и средних землевладельцев.

Следующая социальная группа, которой уделялось много внимания при освещении красного террора советской печатью — преступный элемент. Здесь очевидно преследование двух политических целей: