Про Петра (опыт синтетической биографии)

 

 

Люблю Чайковского Петра!

Он был заядлый композитор,

Великий звуков инквизитор,

Певец народного добра.

 

Он пол-России прошагал,

Был бурлаком и окулистом,

Дружил с Плехановым и Листом,

Ему позировал Шагал.

 

Он всей душой любил народ,

Презрев чины, ранжиры, ранги,

Он в сакли, чумы и яранги

Входил — простой, как кислород.

 

Входил, садился за рояль

И, нажимая на педали,

В такие уносился дали,

Какие нам постичь едва ль.

 

Но, точно зная, что почем,

Он не считал себя поэтом

И потому писал дуплетом

С Модестом, также Ильичом.

 

Когда ж пришла его пора,

Что в жизни происходит часто,

Осенним вечером ненастным

Недосчитались мы Петра.

 

Похоронили над Днепром

Его под звуки канонады,

И пионерские отряды

Давали клятву над Петром.

 

Прощай, Чайковский, наш отец!

Тебя вовек мы не забудем.

Спокойно спи

На радость людям,

Нелегкой музыки творец.

 

1986

 

Про Семена

 

 

Есть у нас в квартире дядя,

Он известен в доме всем.

У него во лбу семь пядей.

На неделе пятниц семь.

 

Семимильными шагами

По квартире ходит он,

За семью живет замками

И зовут его Семен.

 

 

Про Федота

 

 

Был Федот хороший слесарь,

Им гордился весь завод,

„Вечный двигатель прогресса“

Называл его народ.

 

В цех придя без опозданья,

Он трудился день-деньской

И за смену три заданья

Выполнял одной рукой.

 

На Доске висел почета,

Был по шашкам чемпион,

И с идеей хозрасчета

Всей душой сроднился он.

 

Если б так и дальше длилось,

Стал бы он Герой Труда,

Но однажды приключилась

С нашим Федею беда.

 

Как-то раз в конце недели,

А точней, под выходной,

Он смотрел программу теле

На диване в час ночной.

 

И хоть ту программу кто-то

Окрестил невинно „Взгляд“,

Оказался для Федота

Этот „Взгляд“ страшней, чем яд.

 

Охмурили неформалы

Трудового паренька,

Стал читать он что попало,

Начиная с „Огонька“.

 

Из семьи уйдя рабочей,

Позабыв родной завод,

На тусовках дни и ночи

Он проводит напролет.

 

За версту бывает слышно,

Как подкуренный Федот

С диким криком „Хари Кришна!“

Вдоль по улице идет.

 

От его былого вида

Не осталось ничего,

Он вот-вот умрет от СПИДа,

И не только от него.

 

И не зря в народе люди

Меж собою говорят:

— Так с любым Федотом будет,

Кто программу смотрит „Взгляд“!

 

1988

 

„Провел я молодые годы…“

 

 

Провел я молодые годы

На лоне девственной природы,

Природы девственной на лоне,

Режима строгого на зоне.

 

На зоне строгого режима,

На фоне полного зажима

Считал закаты и восходы

В местах лишения свободы.

 

И все моральные уроды,

И все духовные кастраты

Со мной считали те восходы,

Со мной считали те закаты.

 

И покидая мир греховный,

Перемещался в мир астральный

То вдруг один кастрат духовный,

То вдруг другой урод моральный.

 

1992

 

Прогулка на два оборота

 

 

„Я не был никогда в Австралии,

Где молоко дают бесплатно,

Где, может быть, одни аграрии

Да яблоки в родимых пятнах.“

 

Ю. Арабов „Прогулка наоборот“

 

 

Я не был никогда в Монголии,

Где от кумыса нету спасу,

Где круглый год цветут магнолии,

Согласно сообщеньям ТАССа.

 

Там что ни житель — то монгол,

А что ни лошадь — то Пржевальского,

Там все играют в халхинбол,

Но из ключа не пьют кастальского.

 

Я не был никогда в Венеции —

Шамбале кинематографии,

Где драматургов нету секции,

Что в переводе значит — мафии.

 

Там время сжато, как пропан,

И вечность кажется минутою,

Там чуть не помер Томас Манн,

А может, Генрих — я их путаю.

 

Я не бывал в стране Муравии,

Где ям не меньше, чем ухабов,

Я также не бывал в Аравии,

Ну что ж, тем хуже для арабов.

 

Но я бывал в Голопобоево,

Чьи жители клянут Арабова,

Раскаты дикой лиры коего

Лишает их рассудка слабого.

 

Там низок уровень культуры

И редко слышен детский смех.

Ты лучше их не трогай, Юра,

Убогих, Юра, трогать грех.

 

1989

 

„Промышленность не может быть тяжелой…“

 

 

Промышленность не может быть тяжелой.

Ей надлежит быть легкой и веселой.

 

1997

 

„Прости-прощай, ушедший век двадцатый…“

 

 

Прости-прощай, ушедший век двадцатый,

Здорово-здравствуй, двадцать первый век!

Я поздравляю с грандиозной датой

Сограждан, современников, коллег.

 

Столетия итоги подбивая,

Отмечу, что народ непобедим,

Уверен, что нас вывезет кривая

Из места, где мы столько лет сидим.

 

И мы, едва сведя концы с концами,

Задравши хвост победною трубой,

Рванемся вновь на тройке с бубенцами,

Оставив все народы за собой.

 

Что вам сказать в конце тысячелетья?

Тысячелетье в целом удалось.

Дай Бог, чтоб не последним было третье,

А там и дальше пронесет, авось.

 

 

„Просыпаюсь с бодуна…“

 

 

Просыпаюсь с бодуна,

Денег нету ни хрена.

Отвалилась печень,

Пересохло в горле,

Похмелиться нечем,

Документы сперли,

Глаз заплыл,

Пиджак в пыли,

Под кроватью брюки.

До чего ж нас довели

Коммунисты-суки!

 

1991

 

Прощание

 

 

Попрощаемся, что ли, родная,

Уезжаю в чужие края.

Эх, кровать ты моя раскладная,

Раскладная подруга моя!

 

Не стираются в памяти даты,

Знаменуя истории ход.

Я купил тебя в семьдесят пятом

У Петровских тесовых ворот.

 

Дело было двадцатого мая,

Запоздалой московской весной.

Чем ты мне приглянулась, не знаю,

Но вполне допускаю — ценой.

 

Пусть не вышла ты ростом и статью,

Нет причины о том горевать,

Ты была мне хорошей кроватью,

Это больше, чем просто кровать.

 

Я не брошу тебя на помойку

И не сдам в металлический лом.

Пусть покрытая славою койка

Под музейным хранится стеклом.

 

И пока не остыла планета,

Свой последний свершив оборот,

У музея-кровати поэта

Будет вечно толпиться народ.

 

1987

 

Прощание матроса с женой

 

 

Уходит в плаванье матрос,

На берегу жена рыдает.

Его удача ожидает,

Ее судьба — сплошной вопрос.

 

На нем широкие штаны.

Он в них прошел огонь и воду,

Но моде не принес в угоду

Их непреклонной ширины.

 

На ней забот домашних груз,

Ночей бессонных отпечаток,

Да пара вытертых перчаток,

Да полкило грошовых бус.

 

Мгновений бег неумолим.

В преддверьи горестной разлуки

Она заламывает руки,

Расстаться не желая с ним.

 

Со лба откинув прядь волос,

В глаза его глядит с мольбою.

Перекрывая шум прибоя,

Целует женщину матрос.

 

И утерев бушлатом рот,

Он говорит, прощаясь с нею,

Что море вдаль его зовет,

Причем чем дальше, тем сильнее.

 

Матрос уходит в океан.

Его шаги звучат все глуше,

А женщина стоит на суше,

Как недописанный роман.

 

Мне эту сцену не забыть —

Она всегда передо мною.

Я не хочу матросом быть

И не могу — его женою.

 

1987

 

„Пусть продукты на исходе…“

 

 

Пусть продукты на исходе,

Пусть кончается вода,

Чувство юмора в народе

Не иссякнет никогда.

 

Даже смерть нам не помеха,

Ну а если вдруг помрем,

То, скорей всего, от смеха

С нашим дедом Щукарем.

 

 

Размышления о Японии

 

 

В Стране восходящего солнца,

Где сакура пышно цветет,

Живут-поживают японцы,

Простой работящий народ.

 

Живут они там и не тужат,

Японские песни поют,

Им роботы верные служат

И гейши саке подают.

 

Но водки при этом ни грамма

Не выпьет японец с утра.

Еще там у них Фудзияма —

Большая такая гора.

 

Там видео в каждой квартире,

Там на нос по десять „Тойот“.

Там сделать решил харакири,

Бери себе меч — и вперед.

 

Еще там у них император,

Проснувшись, является вдруг,

На нем треугольная шляпа

И серый японский сюртук.

 

И пусть там бывает цунами —

Японский народный потоп,

Но я вам скажу между нами,

Что все у японцев тип-топ.

 

Я зависти к ним не питаю,

Но все же обидно подчас,

Что нам до них — как до Китая,

А им — как до лампы до нас.

 

1989

 

Романс на двоих

 

 

Я спою о безумной любви,

О крушении хрупких надежд.

Ты, Колян, там фанеру вруби

Да высокие малость подрежь.

 

О прогулках по саду в ночи,

О луне, утонувшей в пруду,

Ты звучи, моя запись, звучи,

Я в тебя как-нибудь попаду.

 

О сияньи волос золотом,

О венке, что из роз тебе сплел…

Ты чего там, уснул за пультом?

Ты ж меня подставляешь, козел!

 

О губах твоих алых, как мак.

О зубах твоих белых, как лед.

Это ж крупная лажа, чувак,

Это ж с бабками полный пролет.

 

О словах, от которых я пьян,

О немеркнущем чувстве святом.

Все. Линяем отсюда, Колян,

За базар я отвечу потом.

 

 

Ряд допущений

 

 

Надену я пиджак в полоску,

Или, допустим, брюки в клетку.

Достану с понтом папироску,

Или, допустим, сигаретку.

 

Поеду к девушке любимой,

Или, допустим, нелюбимой,

Зовут ее, допустим, Риммой,

Или, допустим, Серафимой.

 

Куплю, допустим, два букета,

Гвоздик, допустим, и пионов,

Или, допустим, два билета

На фильм румынский про шпионов.

 

Скажу ей, будь моей женою,

Или, допустим, не женою.

Ты будешь счастлива со мною,

Или, допустим, не со мною.

 

Она в ответ позеленеет,

Или, допустим, покраснеет,

Или, допустим, почернеет —

Значенья это не имеет.

 

А после скажет, знаешь, Вася,

Или, допустим, знаешь, Петя,

Не для того я родилася

И не затем живу на свете,

 

Чтоб слушать мне такие речи,

А я на это ей отвечу:

Иди-ка ты заре навстречу,

И сам пойду заре навстречу.

 

1988

 

„С другом мы пошли к путанам…“

 

 

С другом мы пошли к путанам,

Там сказали: — от винта! — нам.

— За бумажные рубли

Вы бы жен своих могли.

 

1989

 

„С улыбкой мимолетной на устах…“

 

 

С улыбкой мимолетной на устах,

В поток различных мыслей погруженный,

Брожу порой в общественных местах,

Толпой сограждан плотно окруженный.

 

Как мне они физически близки,

Те, за кого пред небом я в ответе —

Солдаты, полотеры, рыбаки,

Саксофонисты, женщины и дети.

 

Предмет их лихорадочных надежд,

Весь замираю от стыда и муки,

Когда моих касаются одежд

Их грязные доверчивые руки.

 

Чем я могу помочь несчастным им,

Чего им ждать от нищего поэта,

Когда он сам отвержен и гоним,

Как поздний посетитель из буфета.

 

1990

 

„Свой путь земной на две прошедши трети…“

 

 

Свой путь земной на две прошедши трети,

Познав богатство, славу и гастрит,

Одно я понял — счастья нет на свете,

И зря народ насчет него шустрит.

 

1992

 

„Сгущалась тьма над пунктом населенным…“

 

 

Сгущалась тьма над пунктом населенным,

В ночном саду коррупция цвела,

Я ждал тебя, как свойственно влюбленным,

А ты, ты, соответственно, не шла.

 

Я жаждал твоего коснуться тела,

Любовный жар сжигал меня дотла,

А ты прийти ко мне не захотела,

А ты, смотрите выше, все не шла.

 

Полночный сад был залит лунным светом,

Его залил собою лунный свет.

Сказать такое — нужно быть поэтом,

Так написать — способен лишь поэт.

 

Поэт, он кратким должен быть и точным,

Иначе не поэт он, а фуфло.

Короче, я сидел в саду полночном.

А ты, как чмо последнее, не шло.

 

1994

 

Сделай сам

 

 

Из куска цветной бумаги,

Взявши ножницы и клей,

Если хватит вам отваги,

Можно сделать пять рублей.

 

Это слабая подмога

Вашим детям и жене,

Пять рублей совсем немного —

Деньги нынче не в цене.

 

Можно, правда, сделать десять,

Но и десять не спасут,

Ведь за это срок навесить

Может вам народный суд.

 

Чтоб могли вы с потрохами

Суд народный закупить,

Нужно деньги ворохами

Круглый год туда носить.

 

Так что, братцы, в этом деле

Торопиться не резон,

Раз решили делать деньги,

Надо делать миллион.

 

1989

Это стихотворение несколько потеряло актуальность из-за галопирующей инфляции. Однако Игорь Иртеньев оперативно отреагировал на изменение ситуации. Все-таки, имидж поэта-правдоруба обязывает:

 

Эти пламенные строки

Много лет тому назад,

Возведя себя в пророки,

Написал я наугад.

 

Но не знал, чем обернется

Мой финансовый прогноз,

Что настолько сковырнется

Деревянный наш с колес.

 

Предлагаю старой феньки

Обновленный вариант —

Раз решили делать деньги,

Надо делать миллиард.

 

1998

 

„Сияло солнце над Москвою…“

 

 

Сияло солнце над Москвою,

Была погода хороша,

И наслаждалася покоем

Моя уставшая душа.

 

Внезапно сделалось темно,

Затрепетали занавески,

В полуоткрытое окно

Ворвался ветра выдох резкий,

 

На небе молния зажглась

И долго там себе горела…

В вечернем воздухе, кружась,

По небу кошка пролетела.

 

Она летела, словно птица,

В сиянье грозовых огней

Над изумленною столицей

Великой Родины моей.

 

По ней стреляли из зениток

Подразделенья ПВО,

Но на лице ея угрюмом

Не отразилось ничего.

 

И, пролетая над Арбатом,

К себе вниманием горда,

Она их обложила матом

И растворилась без следа.

 

1980

 

Скороговорка

 

 

Три Петра и два Ивана,

Два Ивана, три Петра

Просыпались утром рано

И херачили с утра.

 

И завидовал им пьяным,

Двум Иванам, трем Петрам,

Трем Петрам и двум Иванам

Черной завистью Абрам.

 

1993

 

„Скрывали правду долго, но довольно!..“

 

 

Скрывали правду долго, но довольно!

Упала с глаз народа пелена.

Политика в России — алкогольна,

Не зря ее проводят с бодуна.

 

Но я ее такую одобряю,

Поддержку выражая ей свою

И в целом руководству доверяю,

Поскольку сам давно и прочно пью.

 

Ну я поэт, допустим, но любого

Спросите гражданина у ларька,

Он скажет, социальная основа

Политики как никогда крепка.

 

И лишний раз нас в этом убеждает,

Наполнив сердце радостным теплом

Тот факт, что это дело обсуждают,

Собравшись, честь по чести, за столом.