Михаил Решетняк (Миша Марвин)

соавтор песни

Я с детства занимаюсь музыкой и кручусь в этом мире. Всегда участвовал в вокальных конкурсах: меня награждали и первыми местами, и гран‑при. Я мечтал этим заниматься: быть на сцене, петь, радовать людей. Это продолжалось, пока я не начал ходить на кастинги в Киеве – я приходил на [музыкальные реалити‑шоу] «X‑фактор» и на «Голос», и отовсюду меня ласково отправляли домой: «Вы нам не подходите, извините». После такого руки, естественно, опустились, и я подумал: «Блин, наверное, это не мое». Был период, когда я забыл о большой сцене и просто поехал с компанией творческих ребят работать в Китай: мы там пели в клубах где‑то полгода. Когда я вернулся в Киев, я случайно встретился со старым знакомым – аранжировщиком Юрой Тапеем. С ним я и начал свой авторский путь.

Однажды товарищ пригласил меня в Москву – поработать в Black Star. Почти сразу нашей команде поручили создавать новый материал для Крида, у которого тогда вышла песня «Надо ли». Команда – это я, Влад Палагин (битмейкер), Евгений Лишефай (аранжировщик и человек, который делает мастеринг), а также Егор Глеб – творческий руководитель, который нас собрал. Мы работали над альбомом Крида, над песнями Мота, Ханны, Натана и Елены Темниковой.

Когда мы почти закончили первый альбом Крида, я зашел в студию и услышал бит, который позже станет «Самой самой». Егор напевал куплет: «Она любила кофе…» Я говорю: «Ребята, а чего это вы тут делаете? Это же какая‑то попса, это не станет хитом. Егор, ты же писал рэп недавно, читал другие песни совершенно, а сейчас ты хочешь петь эту песню?» Ребята ответили, что это круто и все будет хорошо. Я посидел с ними какое‑то время, послушал это несколько раз – и мне начало нравиться. В какой‑то момент я выдал первые строчки припева: «О боже, мама, мама, я схожу с ума». Ребята сказали: «Класс, давай, это хит! Записываем!» То есть песня родилась как некий прикол. Придумана она была она максимально быстро – за 15 минут. Ну и все – с этого момента все поперло и у Егора, и у нашей команды. Егор и его образ с этими песнями полностью раскрылся. С нашим появлением он стал звучать по‑новому – рэп немножечко отошел на второй план. Но ему не было это в тягость, он себя не ломал.

Как‑то почти сразу после переезда из Киева я прихожу в нашу домашнюю студию – ребята там жили и работали. Здороваюсь со всеми, и они говорят: «Послушай кусочек». Они включают – и я слышу припев: «Невеста в белом платье, за тебя все платят». Я говорю: «Нет, давайте не так». И через несколько секунд выдал припев, который все знают. Да, я скептически относился к такой чересчур, на мой взгляд, попсовой музыке, но это все равно во мне есть (смеется). Так сложилось – пришлось резко переключаться и делать, скажем так, народные песни. Я не жалею: это прекрасный опыт, который дал мне видение и понимание музыкального рынка. Я понял, какую музыку хочет народ, – и в дальнейшем для себя тоже стал писать песни более или менее попсовые.

Когда «Самая самая» вышла, кто‑то описал ее словами «модно и народно». Это звучало модно по аранжировке, а по словам и мелодике – достаточно народно. То есть каждый человек с удовольствием мог поорать эту песню: она достаточно легкая на слух и легкая по смыслу. Вообще, нам хотелось чего‑то нового – не похожего на то, что было на рынке на тот момент. Я на 100 % уверен, что нашими песнями мы задали музыкальный вектор: после выхода «Самой самой» артисты брали с нас пример – заимствовали настроение, делали похожие аранжировки.

Стандартный сценарий написания песни был таким. Приходил Егор: мы пили чай, разговаривали, смеялись, настраивались на позитивный лад. Потом заходили в студию, открывался компьютер, на нем – программа Fruity Loops. [Саунд‑продюсер] Владислав Палагин садился за свою дьявольскую машину, нажимал какие‑то кнопки; появлялись звуки – барабаны, сэмплы, какие‑то аккорды на пианино, – а под эти звуки рождалась мелодия, которую мы на птичьем языке напевали в микрофон. Птичий язык – это типа английский, но в словах нет никакого смысла. Дальше аранжировщик продолжал добивать аранжировку – а мы сидели и писали текст. Потом это все сводилось и «вылизывалось» до идеала. Альбом писался с нуля около месяца. Мы работали ежедневно, по много часов; иногда даже не спали и работали всю ночь напролет – сроки были экстремальные. Но мы успели.

Егор Крид – компанейский человек. Он легко влился в наш коллектив, и мы ему начали сильно доверять. Мы вместе жили на студии, спали в одних комнатах вчетвером, кушали из одних тарелок, травили тараканов в квартире. В студии царила дружеская атмосфера – и альбом писался на легкой и позитивной волне. Поэтому, наверное, он такой хороший получился.

Лейбл [Black Star] не давал указаний, что с этого дня мы пишем только попсу. Всегда была свобода: кто хотел – писал попсу, кто хотел – читал рэп. Мот всегда был рэпером, хоть и со временем стал лиричнее. Просто артисты тоже понимают, что рынок меняется, музыка меняется, желания слушателей тоже меняются – и переключаются. Все хотят быть популярными и зарабатывать деньги, понимаете?

Егор завоевал многомиллионную аудиторию. После этого он может себе позволить делать абсолютно все, что хочет.[147] Захотел – перешел в рэп. Рэп‑тусовка его очень тепло встретила: да, поначалу было тяжело – но в итоге он доказал, что может и так. Он как бы сказал: «Я могу и в попсе быть крутым, и в рэпе могу быть крутым».

Скажу честно: когда пишешь другим артистам, ты делаешь это на отъебись. И когда ты пишешь именно таким образом, получается хорошо. А когда пишешь песню себе, начинаешь заморачиваться, смотреть, придираться – и в итоге мучать себя, чтобы достичь некого идеала. У меня лично так получается: когда пишешь на отъебись – получается хорошо, когда начинаешь морочиться – получается не очень. Все‑таки перфекционизмом тоже нужно уметь пользоваться. В последнее время вроде сумел с ним совладать.

Написать песню – это как качать мышцы. Я занимаюсь этим достаточно долго, и у меня уже выработалась система – я знаю, как правильно выстроить песню, как наполнить ее текстом, мелодическими линиями. Поэтому мне хватает ресурсов на песни и для себя, и для других. Но сейчас я сосредоточен на песнях для себя – как ни крути, это важнее. Вообще, с развитием интернета становится больше людей, которые пишут песни сами себе, – и это очень круто. Ребята с лейбла Raava, HammAli & Navai, Мот, я, Клава Кока – да просто откройте топ российской музыки: там сейчас, мне кажется, не меньше двух третей артистов, которые сами себе пишут музыку.

 

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

 

Анна Тафрова

продюсерка клипа

Я работала продюсером в агентстве Hype – они в то время снимали много клипов для Black Star: Тимати, L’One, другим артистам. Сценарии были очень амбициозные, а бюджеты – маленькие. Возможно, это были первые российские клипы, которые делались с мощным производственным подходом: с поисками локейшена, художественной постановкой, кинорежиссерами и так далее. Все, что Hype тогда делали, – очень сильные работы с визуальной точки зрения.

Меня как линейного продюсера попросили снять клип Егору Криду на песню «Самая самая»; это был первый клип в моей карьере. Я считала бюджет, собрала команду производственную. Сценарий полностью разрабатывал режиссер‑оператор Алексей Куприянов: мы ездили в Black Star, делали презентацию, чтобы нам подтвердили бюджет. Деньги на клип давала девушка, которая сыграла в клипе главную роль, – ее Егор в конце целует. Тогда такое часто практиковалось: поклонники давали деньги на клипы, чтобы в них сняться, – так что в сюжете это приходилось учитывать.

Неизгладимое впечатление на меня произвела съемка на «Мосфильме» в декорациях старой Москвы. Там было огромное количество согласований со всеми инстанциями – в частности мы защищали проект перед комиссией по пожарной безопасности: Леша хотел, чтобы танцоры прыгали на батуте, но комиссия не разрешила. Плюс у нас не было кастинг‑директора – так что всех актеров и танцовщиц мы искали сами. Когда снимали, уже наступала осень – и ночью было очень холодно. Каждый из участников съемок держал по пять – шесть курток – и когда наступала пауза, мы укрывали куртками и одеялами этих девчонок‑чирлидерш, которых нашли по школам.

Крид вел себя абсолютно нормально: много участвовал на этапе сценария, на площадке все тоже утверждалось с ним. Не было ощущения «звезды» или какой‑то лишней суеты по этому поводу: он выдерживал с нами и дождь, и холод. Его энтузиазм даже как‑то двигал нас вперед – и в итоге все сработало. Это до сих пор самый популярный клип Крида, хотя он сделан совсем не по законам эстрады: какая‑то киноистория, актеры, немного бурлеска. Потом мои друзья‑коллеги снимали Криду клип «Холостяк» – вот там уже и элитный дом, и девушки, и машины; все атрибуты. Но он все равно второй по популярности.

Как режиссер относится к песне, на которую снимает клип, – очень важно. Отношение к артисту в любом случае будет в результате заметно, так что только ради денег лучше не снимать – придется сильно себя преодолевать. Я была свидетелем таких ситуаций, когда режиссер и оператор делали проекты ради портфолио и денег – но музыканта не очень уважали. Это боль на всех этапах – и мне приходится объяснять и выравнивать ситуацию, чтобы это не отражалось на итоговом качестве. В «Самой самой» такой проблемы не было. Для меня как продюсера это тоже важно, но я более глобально вижу картину – бывает, что бренд или артист не нравятся, но сценарий хороший или съемка очень сложная, и в этом интересно разобраться. Сейчас я бы не стала снимать клипы Егору Криду практически бесплатно, как мы делали это тогда. Но уже будучи продюсером с десятилетним опытом, сняла бесплатно несколько клипов для Кедра Ливанского – потому что мне очень нравится ее творчество.

 

Интервью: Александр Горбачев (2020)

Тафрова отвечала на вопросы письменно

 

 

IOWA

Маршрутка

 

Гитарный поп нового поколения. К 2010‑м накал противостоянии эстрады и рока совершенно спал – возможно, потому что и сами жанры впали в некоторый анабиоз: дух времени теперь горел в соседних областях, которые вскоре сами распространились на поп‑контекст. Выходцы из Могилева, сделавшие карьеру в Петербурге (Беларусь наступает, но пока еще не является удобным плацдармом), группа IOWA с самого начала и не пыталась заигрывать с аудиторией «Нашего радио», а метила вместо этого в хит‑парад на Первом канале и в телепередачу «Давай поженимся», играя при этом на гитарах и транслируя вполне опознаваемый рок‑н‑ролльный драйв. Стратегия, как выяснилось, была верной. Самые звонкие сочинения IOWA – с одной стороны, хиты эпохи широкополосного интернета (главная составляющая – мемы‑припевы, которые въедаются в массовое сознание через фильмы, сериалы и эфиры); с другой – синтаксически и мелодически изобретательные песни, которые зачастую не так просты, как хотят казаться. Вот и «Маршрутка», если вслушаться, вовсе не исчерпывается титульной улыбчивой рифмой – это и история про бедность, которая постоянно маячит где‑то рядом с постсоветским пост‑индустриальным пролетариатом, и мини‑энциклопедия жизни офисных работников: остывающий кофе, теснота в утренней «Газели», посуда на свадьбу – все то, без чего нас, как говорится, невозможно представить.

 

Екатерина Иванчикова

вокалистка, основательница IOWA, авторка песни

Могилев, в котором мы родились и тусовались, был центром белорусского рока, и у нас в принципе одно радио было – «Наше радио», на котором крутилась только рок‑музыка. Устраивались концерты альтернативной музыки, было несколько команд, которые стали популярными в Беларуси и за границей. И я каким‑то естественным образом влилась в эту тусовку. Ну, конечно, мои первые песни – это не был прям рок, так скорее стало когда появился Леня [Терещенко], гитарист наш: он играл в то время в команде Mauzer, это такой тяжеляк прям. На концертах была волна этой энергии сумасшедшей, которую он немножко переносил в IOWA. У нас есть несколько таких песен, которые во «ВКонтакте» еще лежат: например «Время убивать», там прямо жесткая подача. Я каждую репетицию просто уходила без голоса: гроулинг с ужасным звуком где‑то в подвалах… Было так шумно, громко – не знаю, как я выжила вообще (смеется). Но это был офигенный опыт, классное время.

Вообще, началось все с того, что была такая квартира в Могилеве, где жил звукорежиссер – ну он и сейчас есть, ездит с известными группами, – а тогда я к нему пришла записать бэки для какой‑то команды и поняла, что он сможет аранжировать мои первые две песни. Мне было 16 лет. И это тогда я стала сбегать из дома на попутках, чтобы искать своих музыкантов, а искала я их до 2008 года. Просто приходила на репетиции к ребятам разным совершенно и говорила: «Послушайте мои две первых песни – что думаете, хотите у меня играть?» (смеется). Сейчас я бы так, конечно, не сделала. А когда Леня появился, он разогнал всю мою команду, которую я долго собирала. Когда я уже чуть‑чуть отошла от этого движняка, уехала в Польшу ставить мюзикл Ильи Олейникова [ «Пророк»]. И тут мне мой звукорежиссер пишет: «По‑моему, это он». Не знал, короче, что пророчит – ведь Леня в итоге стал моим мужем! Первая же репетиция с ним показала мне, что у этого парня в голове играет музыка. Вернее, в его руках та музыка, которая играет в моей голове, – вот так. И я, конечно, офигела, потому что до этого я была как рыба без воды, не знаю… Когда ты не можешь говорить, а должен общаться.

Когда мы переехали в Питер в 2010 году, мы стали придумывать с Леней совершенно другие вещи. Какие‑то новые песни поперли, какая‑то новая энергия. Возможно, это город, истории, какие‑то новые люди – это все нас вдохновило и зарядило так, что мы стали резко делать что‑то иное. «Простая песня», «Мама», «Улыбайся» – вот эти все песни, которые вошли в первый альбом. Все годы с 2010‑го по 2016‑й мы писали под акустику с Леней. Не пускали никого больше, никакую другую энергию – делали это только под гитару.

Про свою вокальную манеру могу сказать, что так получается: чем больше наблюдаешь, тем больше ты понимаешь. Ты слушаешь музыку и находишь свое – оно проявляется в тебе через какое‑то время. Так и формируется вкус. У меня были какие‑то преподаватели, но они не дают тебе стиля: они дают тебе правильное воспроизведение звуков, правильное дыхание. Но я помню тот день, когда все встало вдруг на место; все моменты, кусочки – они сложились в пазл, в одно большое понимание себя и своей музыки. Это было в Питере, когда мы записали свою первую пластинку, которая совершенно никому не известна. Мы собрали все песни, которые писали в Могилеве, и решили, что нам нужно это все записать. Прилетели в Питер, никого не зная, на три первых концерта. На этих квартирниках познакомились со всеми. В частности с ребятами, которые разрешили нам бесплатно записываться на студии. Когда мы записали этот альбом, я еще немножко была в таком раздрае: тут фишечка, тут фишечка, тут такое, тут сякое – не было полного понимания. И вдруг «Простая песня» пришла стихами и каким‑то пониманием себя. После этого все сложилось.

Песня «Маршрутка» вся родилась из фразы «Это не шутки» – по‑моему, это так было. Некоторые фразы, которые Леня придумал, ну, они прямо в точку, они становятся судьбоносными. Потом у меня родилась фраза «Я не искала будто минуты, чтобы побыть, как раньше, вдвоем, / Перебила гору нашей посуды, на свадьбу дарили ее». При этом часть про свадьбу потом родилась; через неделю, наверное. Мы ее как‑то не спеша так придумывали, по фразе – как сериал. В припеве вообще изначально было «Он шофер маршрутки», и мы год пели ее так. Мне вообще в тот период хотелось играться словами – находить какие‑то фразы типа «Счастливые два идиота, я и он». Хотела делать так, как мы в жизни говорим, а фраза «Это не шутки» – она же всегда так произносится… «Это вам не шуточки», да? И вот сейчас это уже немножко стало нарицательным. Когда кто‑то говорит «Это не шутки», все время хочется договорить, да? Фраза стала мемом. И это круто! Ты влияешь на движение языка, вау. Я, белорус (смеется) из маленького городка Чаусы, влияю на язык, на его подвижность.

Дело в том, что в Могилеве маршрутки – это что‑то… Я не могла себе позволить долго маршрутку, я ездила на автобусе. В маршрутке дороже, поэтому реже ездила – это как такси было для меня. А когда мы стали зарабатывать первые деньги, уже ездили на репетицию на маршрутке. И я помню вот эти моменты, когда ты в маршрутке, ну, как свой. Когда все передают деньги, они уже как бы общие. И ты можешь спросить, как тебе куда‑то проехать, а вся маршрутка тебе будет увлеченно рассказывать, завяжется разговор. И эти стрелялки глазами я столько раз наблюдала в маршрутке именно – потому что там все как‑то компактно, энергия такая. Все там между вами вращается, очень все близко. Конечно, это романтика! Когда ты едешь, с кем‑то постреляешь глазами – и больше никогда его не увидишь.

Песня, конечно, зафиксировала тот момент, когда маршрутка была мейнстримом; когда все ездили на маршрутке и все понимали этот текст. Мне так много девочек писало! «А у меня муж шофер маршрутки», «А мы встретились в маршрутке», «А у нас прямо так же, мы познакомились в маршрутке, и теперь у нас двое детей» (смеется). Возможно, потом кто‑то послушает эту песню и будет спрашивать, что это такое вообще – «маршрутка». В 2098 году.

Почему в русскоязычной поп‑музыке так много песен про общественный транспорт? Потому что это же рома‑а‑нтика! Это как крылья, которых у нас нет: они нас могут унести туда, где без нас хорошо. Ну в смысле хорошо там, где нас нет, – люди всегда стремятся куда‑то. Они не хотят быть здесь и сейчас, а хотят всегда куда‑то лететь, бежать, ехать. И вот этот теплоход, маршрутка, какая‑то машина, типа самолет – это что‑то, что тебя унесет от твоих проблем.

Это удивительно, но когда пару лет назад мы были на рок‑фестивале, мы играли «Маршрутку». И байкеры с пивом, посадив своих детей на плечи, просто отрывались! Да и без детей… Это было какое‑то месиво, потому что шел дождь: все в грязи, но счастливые, и эти все песни так заходили классно. Но у нас были живые барабаны, и на концерте мы звучим немножко тяжелее – соединяем какие‑то несоединимые вещи. Ну, сейчас уже вообще все можно мешать: рок, поп, электронщину, джаз, поп или какой‑нибудь соул – все это подмешиваешь, и получается нечто уникальное. Это раньше по‑другому было: я выросла в то время, когда на стене писали типа «Рэп – кал, рок – класс. / Кто не за нас, тому – в глаз», вот это все. Если ты ходил в кепке и растянутом худи – то все, тебе от рокеров прилетало. Сейчас смешалось все, и мне это нравится – что я могу сочетать это и в одежде, и в музыке. Штампы долой! Еще нравится отсекать лишнее: и в текстах, и в музыке оставлять только то, что главное, чтобы это было читаемо. Есть определенные формулы, которые мы сами себе придумали и вывели: когда я их придерживаюсь, то понимаю, что да, прикольно получается. Такой алгоритм.

Саундтреки к сериалам действительно помогли нашей популярности. Когда мы построили свою студию (это недавно было), то поняли, что мы открыты и готовы писать больше, в том числе отдельно музыку для фильмов. Вот сейчас я встретила одну актрису – главную героиню фильма «Жила‑была одна баба», Дашу [Екамасову] – и она мне говорит: «Представляешь, твоя песня сейчас вошла в фильм “Алина”, который снял американский режиссер [Бен Баренгольц], получивший несколько “Оскаров”, и там, в этом фильме, две русские песни: твоя и Шнура». Когда это слышишь так, просто невзначай, то думаешь: «Как классно – как это вообще все происходит?» Потом ты переживаешь эти песни вместе с новым видеорядом – и они по‑другому раскрываются, ты по‑другому вообще смотришь на себя. Я однажды пришла в кино и только где‑то на припеве поняла, что это моя песня, – потому что на нее сделали кавер. Это фильм «Я худею», который стал кассовым, – и в начале играет песня «Мама». Я просто не поняла, что это моя песня (смеется)! Только на припеве.

 

Интервью: Иван Сорокин (2020)

 

2015

 

Время и стекло

Имя 505

 

В начале 2020‑х, когда упругий хаусовый звук практически оккупировал FM‑эфир, уже не так просто представить себе, насколько свежо «Имя 505» смотрелось в момент появления. За новым украинским дуэтом мужчины и женщины стоял человек, организовавший предыдущий успешный проект в этом формате, – Алексей «Потап» Потапенко, но на «Потапа и Настю» «Время и Стекло» были похожи только гендерной комплектацией. В остальном все было совсем наоборот: никакой ностальгии, никакой народности; вместо них – аскетичная сухость аранжировок, гуттаперчевый R’n’B‑грув, сочетание мелодической эквилибристики с ритмическим упорством, да еще и вызывающе яркий визуальный стиль. А еще – почти демонстративный отказ от смысла: что за 505, почему 505 – неважно.

«Имя 505» стартует с классического для русскоязычной эстрады мотива бегства – и фактически возвращается в его трактовке к 1990‑м: это бегство не от кого‑то, а вместе с кем‑то; не столько эскапизм, сколько захватывающее путешествие куда глаза глядят. Поп тут понимается как пространство свободы, бесконечное поле возможностей – что отдельно подчеркивает клип, в котором Алексей Завгородний и Надя Дорофеева бесконечно переодеваются и меняют образы, чтобы, не остановившись ни на одном, остаться самими собой.

 

Алексей Потапенко (Потап)

автор песни, продюсер

К моменту создания песни «Имя 505» группе «Время и Стекло» было уже четыре года. Мы выпускали клипы, песни, были достаточно успешные работы – но не было суперхита. Ракеты, которая бы порвала рынки и вообще стала для поколения притчей во языцех. Группа никак не всплывала на поверхность: мы подбрасываем денег, снимаем клип, она выходит из «нулевой линии», начинает работать, выступает – и как‑то быстренько популярность затухает. И вот мы сказали: «Давай последний раз попробуем; как‑то на расслабленном, на бреющем сделать по приколу песню, по приколу клип». [Решили] не делать что‑то специально для радио, для телика; не форматировать песню, не дописывать текст. Когда писал, сам расслабился – поставил рифму как рабочую версию: «опять – пятьсот пять». Почему «пятьсот пять» – хрен его знает: просто какой‑то код, какой‑то шифр подсознания. Мы даже немножко повздорили, потому что на фоне того, что группа исполняла раньше, это было что‑то совершенно другое – дип‑хаусочек.

Я помню, что вкладывал свои деньги в клип – и никакие партнеры не включились, потому что никто уже не верил, что группа способна сделать шаг вперед. Сначала мы должны были снимать в замке, декорации играли первостепенную роль. Потом мы попросили режиссера Леонида Колосовского сделать что‑то более удобоваримое, понятное для зрителя. Не париться вообще: поураганить, поприкалываться, сделать что‑нибудь такое… Вызывающее, необычное. Я попросил, чтобы вывели артистов на передний план: «Давай будем заклеивать им носы, совать в порошок, делать эпатажные штуки – но мы их будем хорошо видеть и ощущать». Я вообще всегда считал, что нужно удивлять. И Потап и Настя, и «Время и Стекло» всегда шли с одной установкой: «Удивлять, шокировать, сделать оплеуху – против шерсти, против правил». Мы отпустили вожжи и решили себе позволить сделать то, чего не делали никогда – такой треш, фэшн‑треш.

Я считаю, что период жизненных циклов – приблизительно 10–12 лет. [Клоун] Слава Полунин вот на TEDx Talks рассказывал, что ему каждые 12 лет хочется что‑то изменить в своей жизни. Для меня это гений, я очень внимательно его слушаю; я близок к этому циклу. Все крутят пальцем у виска, спрашивают: «Зачем вы [закрываете проект]?[148] Эта группа приносит денег как половина шоу‑бизнеса, как вся современная культура!» Ни один нормальный представитель той же русской поп‑музыки никогда в жизни не закроет работающий, приносящий многие миллионы проект, который находится на вершине. Но нам становится скучно самим – а мы искренне верим, что ты добиваешься высоких результатов, только когда тебе на 100 % нравится то, что ты делаешь. Мы не хотели бы становиться живыми трупами – тянуть лямку и выступать до 50‑летия коллектива. В современном мире все меняется гораздо быстрее.

Мы методично готовим ребят к продолжению карьеры в других вариантах. Существует идея, что мы можем сделать продолжение группы «Время и Стекло» – чисто по конструкции, по функционально‑бизнесово‑музыкальной модели. Потому что «Время и Стекло» – это конструкционная работа: она классная, творческая, но она имеет свою модель. Вот эту модель мы можем попробовать в обновленном варианте.

Молодежь быстро влюбляется и быстро разлюбливает. Группа, которая заходит за период десяти лет, должна становиться легендой: или легендой, которая была, или легендой, которая еще функционирует. В данном случае мы оставили легенду, которая была – и останется теперь в памяти слушателя как «идеальный мир твоей молодости». «Время и Стекло» сделала, как по‑моему, все и даже больше, чем надо. Они за 10 лет дали такой выжатый сок, экстракт, что будет еще 20 лет после этого звенеть отголосками. Как, в принципе, и Потап и Настя.

 

Интервью: Николай Грунин (2020)

 

Алексей Завгородний (Позитив)

вокалист, саунд‑продюсер

Мне было 11 лет, когда я познакомился с Потапом; ему – 19. Я тогда был в школе, у меня была рэп‑группа – и мы искали кого‑то, кто может помочь и подсказать, как двигаться дальше. Мы пробирались на клубные концерты; не понимаю, как нас в 11 лет пускали в заведения. С Потапом познакомились через Петю Черного – известного цыгана, певца; он как раз приходился крестным парню из нашей группы. И с тех пор мы с Потапом до того сработались, что можем в любом состоянии выйти на сцену – и, даже если не общались год, порвать любую аудиторию с любой песней.

Тогда у меня уже была первая песня: записали ее на паттернах школьного синтезатора – самоиграйки Yamaha DGX, на который весь класс скинулся. Потап послушал и сказал, что это полная фигня. «Но, – говорит, – я вижу в вас огонь. Молодое желание – такое же, как у меня». Мы объединились, начали мечтать о чем‑то великом, хотели стать суперзвездами. Мы собирались каждый день, ни у кого не было ни денег, ничего – родители только помогали. Потап работал саунд‑продюсером на религиозном телешоу «Клуб суперкниги» и сериале «Один за всех» – и мы подпольно, тихонечко писали свой альбом под видом озвучки сериала. Так записали первый альбом нашей группы New’z’cool – но наши клипы никуда не брали. Было сложно зайти без того, чтобы где‑то кому‑то не дать на лапу. Взяли, только когда мы записали песню к первому украинскому хоррору «Штольня».

Мы попали на радиостанции не совсем с тем материалом, с которым хотелось. Но мы делали то, что было форматным; то, что телек и радиостанции диктовали. Я недавно приехал в клуб и встретил там девочек – они уже мамочки молодые, очень хорошо выглядят. И одна говорит: «Боже, у меня первый поцелуй под твою песню был». И я думаю: «Какой я старый!»

Потом группа New’z’cool распалась. Я начал ездить бэк‑вокалистом с Потапом и Настей Каменских, потому что нужны были деньги. За год дали около 200 концертов. Я набрался опыта – понял, что такое сцена, узнал, как общаться с публикой, и Леша сказал: «Давай и тебе найдем группу, а то надоел уже прыгать». Мы сделали большой кастинг для поиска вокалистки – в неделю приходило 10 000 писем. А параллельно с этим мы пересекались на концертах с Надей Дорофеевой. И Потап потом решил, что она подходящий вариант – что‑то в ней было. Я видел, как Потап завидовал признанию, которое было у Насти. Но Потап очень амбициозный артист – я в этом плане более спокойный. Знал, на что иду, когда мы создавали группу. Девушка в группе – всегда более интересный персонаж.

В самом начале существования группы «Время и Стекло» телек и радио еще побеждали интернет. Было как: мы приходили в офис радиостанции, ставили песню программному директору, а он говорил: «То не так, это не так». Одни говорили, что слишком андерграундная аранжировка, другие – что недостаточно танцевально. А хотелось делать то, что хочется. Помню, Потап пришел и сказал: «Нас поставят на такую вот радиостанцию, если мы сделаем вот эту песню, которую для нас написал сын владельца радиостанции». И неважно, что мы занимаемся музыкой кучу лет! А я пишу аранжировки: мне всегда хотелось быть как Тимбаленд, Фаррелл, Дипло. Я научился без музобразования делать такие дропы, которые не мог никто написать из наших музыкантов.

К счастью, уже в то время появились артисты, которые начали ломать формат. Например, спасибо большое за все, что сейчас происходит, надо сказать Ване Дорну. Он доказал этим радиостанциям и телеканалам, что можно успешно делать музыку, которую они в жизни бы не пускали в ротацию. И сейчас новым артистам с каждым годом становится легче – насколько шире стал формат! Интернет на это тоже сильно повлиял: посмотри на молодых рэперов типа Моргенштерна. Когда нас просят не петь песню «Мой парень – лох», я думаю: «А вы слышали, что у вашей дочери в плеере?»

Продюсерский центр Mozgi Entertainment открылся как раз с группы «Время и Стекло» – Потап с Ирой [Горовой, соосновательницей компании] на нас учились. Был этап поисков, было тяжело. Потапа и Иру группа завела в безвыходное положение. Я уже копилку разбивал, чтобы были деньги сходить в супермаркет. То есть деньги в группу вложили, все вроде как и идет, но не настолько, как хотелось за все эти годы.

Однажды я делал ремейк песню «Прекрасное далеко» для одного телепроекта – и решил сделать его в стиле дип‑хаус. Тогда как раз стала популярной артистка Кайза с треком «Hideaway». В «Прекрасном далеко» я снял оттуда все вплоть до размера баса. И оно так закачало! Мы почувствовали себя в своей тарелке. Я решил сделать еще пару треков в таком стиле, набросал что‑то. Приехали Надя с Потапом. Наде сначала не понравилась музыка – ей всегда хотелось петь, показать вокал и диапазон. А тут же детский сад. Они начали с Потапом спорить. Я сказал: «Так, я свою работу сделал» – и вышел из комнаты. Где‑то через час слышу: «Леша, есть, есть! Иди послушай!» Мы послушали, я сказал: «Меня все качает, нравится. Давайте делать». Так получилась «Имя 505» – и сразу была чуйка, была мысль «Да, это оно».

Когда говорят, что «505» – песня бессмысленная, я отвечаю: трек – как картина. Она написана художником, она у него не одна. Ты пришел на выставку, тебе нравится одна картина; ты будешь стоять перед ней, разглядывать, искать смысл. (Я в этом не шарю совсем – но знаю, что люди так делают.) И кто‑то этот смысл найдет, почувствует. И так же в музыке! Меня больше обидит, если скажут, что песня не качает.

Очень смешно у «505» проходили тесты на радиостанциях. Не буду называть их, но некоторые говорили: «Не‑не‑не, это слишком, не поставим». Короче, испугались. Но после клипа радио прогнулось, и те же люди начали говорить: «Да, классный трек, качает». В общем, усрались.

Не понимаю, как так случилось, что «Время и Стекло» стала самой популярной группой у нас среди детей и подростков. Магия какая‑то. Я недавно общался с Потапом, и он сказал, что мы пишем детскую музыку. И ведь это хорошее определение для EDM и последних хитов! Они все звучат так, будто выходят из детского синтезатора; все игривое такое. «505» – как песня‑считалочка, такую каждый запомнит. Как игра, в которой девочки прыгают через резинку, начитывая при этом какой‑то стишок. А еще считалочки качают: там все простое, но гениальное.

Впрочем, я заметил и обратную сторону этой популярности у детей – стали появляться молодые артисты, которые матюкаются и позволяют себе такое, о чем мы и подумать не могли, хотя иногда хотелось сделать что‑то жесткое, дерзкое. Но мы помним про ответственность перед молодежью. А здесь сейчас такое творится… Когда мне дети родственников поставили «Медузу» Матранга, я подумал: «Ну ок, я уже что‑то не понимаю». Не успеваю за ними. А мне тридцатка!

 

Интервью: Андрей Недашковский (2020)

 

Надя Дорофеева

вокалистка

Мы с Позитивом познакомились еще до группы. Мне было 18 лет, я жила в Москве; меня пригласили выступить на фестивале в [детском лагере в] «Артеке». Все артисты ехали на одном автобусе – тогда с Лешей и познакомились. Я была в дурацких желтых очках, и он говорит: «Ой, у тебя такие очки прикольные». Я их снимаю, а он: «Боже, какие у тебя красивые глаза!» Он меня сфотографировал на телефон – и зачем‑то отправил Потапу, с которым тогда уже работал. А я уже была хорошо знакома с Настей Каменских, мы вместе выступали на конкурсе «Черноморские игры»: она – в старшей категории, а я – в средней.

Я начала петь в 11 лет [в Симферополе]. Крымские промоутеры увидели меня на городских фестивалях и подумали, что будет прикольно, если в ночном клубе выйдет ребенок и споет песню (смеется). Я была там гвоздем программы: выходила – а после меня сразу стриптизеры. Тогда мне это казалось нормальным. За каждую песню платили 30 или 50 долларов, а выступала я дважды в месяц. Папа отвозил меня и увозил – мы все страшно гордились. Понятное дело, я стриптиз не смотрела – но мы переодевались все в одной гримерке. Помню, два близнеца‑стриптизера – и я помогала им надевать костюмы, застегивать… Уже в таком возрасте поняла, что это просто работа; стеснения не было.

Потом, когда мне было 20, я опять вернулась из Москвы [в Симферополь]. У меня был готов сольный альбом. Координатор «Черноморских» Инна Вишняк говорит: «Потап ищет в группу девочку. Парень уже есть – это Леша Позитив». А мы с ним общались после знакомства: он мне писал с фейковой страницы во «ВКонтакте»; я как‑то поняла, что это был он. Но у меня в то время был парень в Москве, а у него – Аня [Андрийчук], на которой он сейчас женат. То есть мы друг другу понравились, но при этом мы не целовались, не гуляли, не изменяли нашим парам.

И вот я приезжаю в Киев, чтобы провести деловые встречи: показать, что уже подросла и вот такой материал записала. Одна из встреч была с Потапом. Я не собиралась попадать в группу, ощущала себя сольной певицей – но когда узнала про Позитива, подумала, что это может быть комфортно. Приехала, спела несколько своих песен – и Потап начал показывать демки для «Время и Стекло».

Я влюбилась в харизму Потапа, он меня просто покорил. Я поняла, что он пробивной и суперсильный чувак; что с ним будет классно. И забыла сразу про все свои песни. Потап – стопроцентный гений, он всегда в топе. Я видела, как он творит, как пишет музыку, как он это быстро делает. Может зайти в туалет – и выйти уже с куплетом и припевом (смеется). Серьезно! У нас, например, была мелодия: мы напевали‑напевали; говорили, что это очень сексуальная и чувственная песня, что надо про ночь что‑то сказать в ней; накидали эмоций… Он выходит в туалет, пять минут, приходит – а у него уже куплет и припев.

Без Потапа не было бы группы «Время и Стекло» и всего этого успеха. Он смотрит на тебя, общается с тобой, ты можешь что‑то впроброс напеть – а он из этого фрагментика и того, что ты только что сказала, вытянет фактуру и разовьет до целой песни. Он мастер по выдумыванию словечек, у него есть свое звучание, прикольные мелодии. Если мне неудобно петь, например, на высокой ноте, на открытом звуке, Потап может изменить текст только ради того, чтобы все идеально сложилось, чтоб артисту стало лучше петь. Он умеет математически складывать песню.

Группа «Время и Стекло» стала первым продюсерским проектом для Потапа и Иры Горовой. Поначалу мы не слышали и не слушали друг друга: это касалось выбора песен, гардероба, чего угодно. На наших творческих собраниях мы постоянно обсуждали, что должны стать группой номер один. Но вот прошло три года – да, у группы была какая‑то узнаваемость, могло быть десять концертов в месяц, но не было выхлопа. И однажды мы лежали в Турции – я, Позитив и Ира, – и начали проговаривать все больные точки, которых стеснялись касаться. Например, я очень долго стеснялась сказать: «Мн