У вас же после Ольги пела Юлианна Караулова, которая тоже потом стала успешной сольной певицей.

Ефремов: Тогда было очень много вопросов – потому что вроде как «Фабрику звезд» Юлианна уже прошла, но после этого абсолютно выпала из поля зрения. Кстати, когда мы снимали последний клип до ухода Оли, Юлианна как журналистка брала у нас интервью – а буквально через полгода уже солировала в группе. Первое время у нас не было уверенности, что это сработает. Я никогда не забуду, как мы приехали на корпорат в Киргизию, меня посадили в машину, ко мне организатор поворачивается и спрашивает: «А это кто?» – в смысле, кто это вместо Лои прилетел? Это длилось приблизительно полгода и сошло на нет, когда мы выпустили хит «Вместе мы».

Расставание с Юлианной было болезненным. В определенный момент она по популярности нас переросла, но при этом не стремилась нас за собой подтянуть. Хотя когда мы только взяли ее в коллектив, мы в этом направлении очень много работали, поднимали ее медийность. Это немного давило, безусловно. Плюс мы с Васяном были и остаемся продюсерами 5sta Family, а Юлианна была солисткой на других условиях, скорее как наемный сотрудник – но при этом участвовала во всех творческих обсуждениях.

До конца не понимая финансовую сторону вопроса, она говорила: «А давайте сделаем вот это и вот это!» А я, прекрасно зная всю кухню изнутри, понимал, что мы не можем себе этого позволить, – потому что тогда у нас не останется денег на жизнь. И вот из таких микромоментов начали складываться раздражители.

Короче, получилось так, что в какой‑то момент Юля приняла решение уйти в соло – и мы с Васяном об этом узнали последними. Знали все: вся тусовка, весь шоу‑бизнес, какие‑то другие артисты. Если мне не изменяет память, уже была написана и записана песня «Ты не такой». И это тоже было не очень приятно.

В общем, когда Юлианна нам об этом объявила, мы стали думать о замене и вспомнили «Делаем деток», где Лера [Козлова, еще одна вокалистка 5Sta Family] была главным действующим лицом «Ранеток». Как раз в этот момент она из Киева переехала в Москву обратно, и мы с ней созвонились.

 

А потом Ольга вернулась.

Косинский: Золотой состав – от него, как видите, не убежишь.

Засульская: Мне, конечно, нравилась сольная карьера. Больше внимания. В коллективе много мнений, каждый что‑то на себя берет. Но когда ребята сказали «Давай comeback», я очень обрадовалась.

Ефремов: Каждый из нас прошел определенный путь как личность: мы стали более сговорчивыми, стали прислушиваться друг к другу. И сейчас мы очень кайфуем, потому что абсолютно не зависим от сторонних мнений. Долгое время мы работали в партнерских отношениях с лейблом – а сейчас полностью сами себе продюсеры и креативщики.

 

Интервью: Марина Перфилова (2020)

 

 

Градусы

Режиссер

 

Ставропольцы из «Градусов» с начала 2000‑х пытались сделать хит и в итоге провели ловкую операцию по скрещению эстрадного хип‑хопа и R’n’B с безобидной гитарной лирикой примерно в духе «Умытурман». Первое слышнее в их прорывной песне «Режиссер», где даже есть дансхолльный бридж на английском языке, второе – в закрепившей успех «Голой». В итоге «Градусы» стали лидерами краткосрочного тренда на задушевные мужские песни про обычную жизнь с ее не менее обычной философией («Любимая, люби меня, / Нелюбимая, прости меня»). За ними последовали «Пицца» и «30.02», и у всех у них в той или иной форме звучал примерно один мотив: «Вот так и живем, и если мы живем вот так – значит, так надо».

 

Роман Пашков

вокалист, автор песни

Я приехал в Москву с другой командой вообще. Она называлась «10 ног» – это был танцевально‑певческий бойз‑бенд, играли поп. Мы приехали из Ставрополя покорять просторы России. С [продюсером Олегом] Некрасовым нас познакомил Назим (фамилию не помню, это было 20 лет назад) – музыкант, который придумывал нам аранжировки и решил себя попробовать в продюсировании. Она занимался нами, но не потянул – и решил нас сдать Олегу Некрасову. Вот, собственно, тогда мы и познакомились. Мы записали альбом, сняли клип, который даже крутили в «Утренней почте». Ну после этого все начало угасать, не поперло – группа «10 ног» развалилась. Но буквально через десять лет мы с Некрасовым опять встретились: я был уже с «Градусами». Меня смущал его бэкграунд как продюсера, но в нашем бизнес‑проекте еще участвовал Вячеслав Мартыненко – как раз участник «10 ног». Славик пришел на концерт уже новой группы и говорит: «А давай, я хочу попробовать себя в качестве продюсера». Я улыбнулся, а Слава добавил: «Но я один не потяну, вот поговорил с Олегом Некрасовым». Договорились снова попробовать в течение года – двух: если ничего не получается, то мы жмем руки, расходимся и никаких обязательств у нас не будет. С этим расчетом оно и поперло.

Я вообще думал о сольном проекте. Сочинял песни после распада первой группы, с Русланом [Тагиевым, вторым фронтменом «Градусов», так же известным как Бакс] мы дружили, периодически общались. Какие‑то у нас были творческие посиделки, и он мне помогал с аранжировками. Однажды он пришел в гости, я ему показал «Режиссера» – у меня был куплет и припев. Мы записали демку на какой‑то минус – и потом Руслан напел: «Ла‑ла‑ла‑ла‑ла», – и придумал рагга‑абракадабру. Вот так она и получилась. А «Голая» – моя полностью песня. Ну, мелодию бриджа придумал Руслан, а остальное – мое.

На кого мы ориентировались? Надо просто перечислить то, на чем вырос, наверное: Red Hot Chili Peppers, Jamiroquai, Ленни Кравиц. Еще Nirvana и Radiohead. Из наших – банально Земфира, «Мумий Тролль». Если раньше прям, в детство смотреть – «Моральный кодекс»… Ну и еще много кто. «Крематорий» я вот тоже слушал.

Если бы «Градусы» не выстрелили, я бы бомжевал, наверное (смеется). Дело в том, что у меня не было вариантов других. Считаю, что мне суперповезло – и я заскочил вообще в последний вагон. Редко у кого так получается выстрелить, когда тебе за тридцатку. Я думаю, это и продюсерская работа, и везение. И в песнях тех, может быть, была энергия, которую я долго копил: они сразу зашли, с первого трека.

Продюсер если и влиял, то минимально: музло мы делали сами. И записывали сами. Прибегали к помощи музыкантов каких‑то сторонних – либо гитаристов, либо аранжировщиков, да, но основа всегда была наша. И конечный вариант тоже. Потом мы встречались, обговаривали какие‑то моменты. Например, с «Голой» было так: на репетиции мы ее играли как красивый медляк. Нам всем нравилось, и тут приходит Олег Некрасов и говорит: «А попробуйте ее сделать быстрой». Сначала я не понял, как ее сделать быстрой, но через пару репетиций она превратилась в то, что стало.

Продюсеры – это про зависимость; финансовую, творческую и вообще. Лучше быть свободным, это кайф. Но! Нужно иметь тогда свое чутье – мне кажется, не все обладают им. Плюс не все музыканты – бизнесмены: есть артист, который артист. Вот я, честно говорю, бизнесмен херовый – и в продвижении, и во всем остальном. У меня лично не получится быть и артистом, и продюсером; я не умею. Но я знаю артистов, у которых легко это получается: они рубят бабло, остаются независимыми и делают, что хотят. Ну, это круто. Сейчас мне кажется, что если ты не такой, то значит, с тобой что‑то не так (смеется).

Мне кажется, сейчас канает либо рэп, либо что‑то альтернативное. Чтобы понравиться, надо очень‑очень извернуться – и в плане саунда, и подачи, и манеры. Не знаю. Я для себя давно уже определил, что разделения на рок и поп уже давно нет. Сейчас либо рэп, либо все остальное.

 

Интервью: Андрей Клинг (2020)

 

Олег Некрасов

продюсер

Шел 1999 или 2000 год – а может, 2001‑й. Ко мне обратились пацаны – коллектив под названием «10 ног». Догадываетесь, почему десять ног? Так можно было и «10 яиц» назвать. Но вообще, еще и потому, что они танцевальной группой были. Мы вместе с ними делали очень модную, очень продвинутую музыку. В группе участвовал Роман Пашков – будущий фронтмен «Градусов». Тогда это было пять нищих пацанов, я им снимал квартиру на пятерых, кормил у себя дома. Ну, год почти мы что‑то делали, но музыка реально была очень‑очень в никуда. Мы хотели быть модными‑модными, самыми первыми – но не получилось; нас не поняли и не приняли. Потом, через год, каким‑то образом расстались. Слава [Мартыненко], мой нынешний партнер, который с ними играл тогда, пошел в клубные промоутеры.

Спустя несколько лет Слава ко мне приходит и говорит: «Олег, слушай, мне тут Роман принес демки какие‑то – может, попробуем из них чего‑нибудь сделать?» А я тогда еще руководил RU.TV в том числе. Я послушал и говорю: «Ну давай – встретимся, поговорим». Роман и Бакс пригласили меня на концерт – я послушал, что они там играют. Это был, конечно, какой‑то треш: они пьяные играли всякую херню, в том числе и песню «Какашки». Я расстроился, потом переслушал весь материал в демках – и увидел две красивые песни, в том числе «Режиссера». «Давайте тогда я уже буду руководить, потому что вы ни хера не понимаете», – сказал я тогда. На том и порешили. Стали делать «Режиссера» – и с демо я уже пошел на радиостанции, чтобы показывать новый проект и рассказывать о нем. И пришел специально сразу на радио «Максимум» – я подумал, что так мы расширим аудиторию. С Агутиным мы так же делали: Агутин тоже звучал на радио «Максимум», представляете? В 1990‑е – Козырев его ставил.

Мы договорились с радио «Максимум», а я обратно – на студию. Записали – но «Режиссер» звучал жестковато. Когда мы с моим звукорежиссером остались на студии, я сначала накидал туда гитары – вот те мотивы, которые есть в песне сейчас. Мы размазали их по всей песне – уже получше стало, прям зазвучала. Затем позвал Кристину Диркс, хорошую поющую девочку – и дал ей конкретные ноты. Слушаю – все, сложилось. И со следующего дня песня начинает играть на радио «Максимум». Через две недели – на «Русском», затем – на «Европе Плюс», и ее подхватывают все.

Я парням сказал: «Мы делаем прям мужской, прям пацанский – но попсовый проект». Поэтому в клипе на «Режиссера» я их заставил драться из‑за девчонки. Это круто, это любовь, это чувства. Из‑за этого можно драться, можно спорить. Ну и потом они после драки обнимаются, примиряются: «Какие же мы мудаки – нашли из‑за чего драться». Это стало правильной приправой к образу. И со следующими песнями, которые они уже исполняли от этого образа, было сильно проще.

«Голая» была медляком изначально. Я прихожу на репетицию – они играют ее группой. Рома ее пел, но очень вяло. Напечатал мне текст, я говорю: «Ребята, это же боевик, это мегабомба». «Да ладно, ты че, че такого, девчачья песня какая‑то», – слышу в ответ. «Вы дебилы, это боевик», – отвечаю. Мы тут же поменяли темп, Роман чуть активнее стал петь. Я там скакал, прыгал на репе. Тут же записал видео на телефон, отправил нашему пиар‑менеджеру Ивете [Гуле] и паре своих коллег, сопроводив словами: «У “Градусов” новый суперхит». И все получилось. Спел бы молодой пацан «Голую», она могла бы звучать пошловато. Когда об этом поют взрослые мужчины, то слушается она по‑другому. Песня предполагала, что их герои уже живут какое‑то время с женщиной – а не приводят разных периодически.

До сих пор не могу понять, почему это никого не испугало. У меня была какая‑то малюсенькая такая червоточина внутри – ну неужели такую прелесть зарубят? Но когда подхватил Первый канал, когда Лайма [Вайкуле] попросила меня спеть дуэтом с «Градусами» на НТВ… Я понял, что все – песня пошла в народ. Это как у Шнура с «Лабутенами».

Все сценарии клипа были об одном: она ходит голая по квартире – либо он по телевизору ее голой видит. И таких сценариев было штук сорок. Причем люди присылали не безымянные – мегамастера. И тут [режиссер Владилен] Разгулин говорит: «Ну, у меня есть вообще идея – но вам, наверное, такое не надо. Они едут, едут, едут – и потом сбивают телку, все. А все остальное время она тащит его, где тащит – не знаю, музей какой‑нибудь найдем». Вот так и получилось.

Я не верю в то, что музыкант может делать все сам – команда нужна по‑любому. Будет ли в этой команде продюсер? Надо разобраться в понятиях. Но у музыканта очень быстро появляется потолок, о который он ударяется – и ровно с такой же скоростью летит назад, если нет мощной и опытной команды. Правильных людей – заинтересованных, верящих в тебя. Либо артист занимается менеджментом, продажей своих песен и концертов – либо он занимается музыкой. Потому что вместить все просто невозможно.

В какой‑то момент «Градусы» ушли – и от меня, и от Славы, с которым они играли еще в той группе «10 ног». Говорили, что им нужен какой‑нибудь новый виток. Ну хорошо. Поправьте меня, если что, но хитов я пока не слышал – после разрыва наших отношений. Ни одного хита! А это говорит о том, что они не самодостаточны и никогда не были самодостаточными артистами. Агутин, например, артист самодостаточный.

Во мне есть тщеславие – но оно не гипертрофированно. Безусловно, мне приятно, когда знают мои победы. Но самое для меня лучшее – когда свои победы знаю я. У меня три мегапроекта – Агутин, «Непара» и «Градусы». Они что‑то изменили в нашей стране – и не только в музыкальном плане. Я этим горд. Надо ли мне больше? Нет, не надо. Я достаточно свободно себя чувствую на людях. Кто знает – тот знает; это первое. А второе – если рядом с артистом постоянно появляется продюсер: дает за него интервью, постоянно мелькает в прессе – на мой взгляд, это очень обесценивает самого артиста. Поэтому рядом с «Градусами» я никогда практически не появлялся. Это ж пацаны: они сами сидят и рубят, они сами все делают – вот это круто. Может быть, поэтому у меня достаточно быстрые взлеты были. Потому что артист появлялся как бы из ниоткуда. О них никто раньше не слышал, не знал и тут – ух! – такой самородок. А это всегда уважается намного больше.

 

Интервью: Андрей Клинг (2020)

 

2010

 

Елка

Прованс

 

После смерти Михея казалось, что с ним умер, не успев по‑настоящему прозвучать, и этот подход к поп‑музыке – с грувом, с выдумкой, с попытками взять свое в афроамериканском звуке в разных его воплощениях. Российский R’n’B смотрел немного в другие стороны, а по‑настоящему подхватила линию Михея именно Елка. Правда, поначалу ее было плохо слышно: первые несколько лет карьеры певица не слишком успешно прожила под крылом продюсера Влада Валова. А потом случился «Прованс» – песня, которую написал Егор Солодовников и спродюсировал матерый Константин Меладзе. Если эстрада 1990‑х в основном мечтала о небе и путешествиях, то у Елки все было максимально конкретно и насущно: вот уютное кафе, вот киевский аэропорт, вот билет на самолет с серебристым крылом – и единственное, о чем стоит волноваться, – это мягкая посадка. С другой стороны, был в «Провансе» и некий едва заметный надлом: все та же тема бегства здесь обретает предметную форму, но в летучем голосе Елки как бы чувствуется, что этот побег не навсегда, что все эти шато и бордо – ненадолго.[140]

Зато надолго пришла сама Елка. «Прованс» – очень грациозная, вообще‑то, вещь – так и остался самой «попсовой» песней в ее карьере: дальше все будет тоньше и звонче. Статус лауреатки Премии «Муз‑ТВ» и «Золотого граммофона» не заставил Елку стать частью скучной российской поп‑элиты – напротив, она начала ее вовсю шевелить и закономерно превратилась в едва ли не самую живую поп‑певицу 2010‑х. Елка понимает поп‑музыку как носитель добра и красоты (пример тому – изящно утешительные шлягеры вроде «Грею счастье» и «Нарисуй мне небо»); Елка ведет твиттер, где одинаково бодро пишет про коллег и про котов; Елка записывается с рэперами; Елка убедительно изображает советские 1960‑е в саундтреке к сериалу «Оптимисты»; Елка делает мрачный альтернативный R’n’B в проекте «Яаvь» – текст «Прованса» обещал, что в планах у нее все намного круче, и так оно и вышло.

 

Елизавета Иванцив (Елка)

певица

Песню «Прованс» я впервые услышала на демке, записанной голосом ее автора Егора Солодовникова. С тех пор прошло достаточно большое количество времени, которое раскрыло весь потенциал этой песни, – и с Егором мы уже стали добрыми друзьями: он написал мне миллиард других прекрасных песен, чему я ужасно рада. Надеюсь, Егор меня простит, но эта песня меня тогда возмутила. Однако у меня тогда был такой интересный период в жизни – я была готова к новому, к экспериментам. Тем интереснее для себя мне было ее записать как некий вызов. Тем более я сама напевала «Прованс» еще неделю – это стало добрым знаком. Меня в ней очень зацепила эта ироничная тема: «Ой, что ты там говорил, у меня не получится? Ну‑ну, малыш, подожди».

В итоге я ее решила записать как свой личный шлягер – не хотела ее делать остромодной и актуальной. Так и все остальные мои шлягеры: они вне времени, и поэтому никогда не выйдут из моды – всегда где‑то в сторонке топчутся. Хотя поняла я это только спустя десять лет. Я вообще не умею прогнозировать: единственное, что я могу спрогнозировать, – это то, что я буду кайфовать, когда буду петь.

У меня есть такая тема – примерка песни. Мне надо поехать в студию и спеть ее, чтобы понять, как она ляжет на мой тембр; наполняю я песню собой или не наполняю. И если я не делаю песню лучше, то не берусь. «Прованс» стал со мной очень дерзким и игривым. Константин Меладзе тогда очень помог мне – мы записали вокал в его студии, и он делал аранжировку. Он удивительно музыкальный и тактичный человек: сказал мне какие‑то волшебные слова, и я моментально уверовала в себя в моменте. Я, как кошка, щурила глазки и не могла поверить, что это обо мне говорят. Тогда меня, правда, не баловали теплыми отзывами по поводу моей одаренности и моего вокала – еще не было массового такого одобрения, внимания. Так что его слова значили для меня очень много.

В самом начале, когда вышел мой первый альбом «Город обмана», в творческом процессе я участвовала только в роли певицы – остальное делал Влад Валов, у него была своя концепция. А я тогда была такой малюткой: многого не понимала и не очень вхожа была в творческий процесс. При этом «Город обмана» – это портрет, абсолютно списанный с меня. Такой я приехала в Москву: запуганным, неуверенным в себе, подозревающим все, что шевелится, зверьком. И это очень нескоро изменилось. У меня было несколько моментов, когда я всерьез задумывалась о том, чтобы уйти из музыки: мне казалось, что я занимаюсь не своим делом. Я пою, я очень люблю это делать – но у меня нет хватки, я не реализована так, как этого хотелось бы. Были и финансовые трудности. С «Провансом» ко мне пришла уверенность – в своей уместности, в себе, вообще во всем.

Сейчас у меня получается зарабатывать столько, чтобы я могла не задумываться об этом. Это большой кайф. При этом я очень не сразу поняла, что такое деньги и как к ним надо относиться – мои ранние песни высмеивали золотую молодежь. Сама же я всю жизнь очень комплексовала от бедности, потому что бедность – она липкая, она очень стыдная в нашем сознании. Когда ты самый бедный – это ад, особенно если ты подросток, а все вокруг начинают блистать всем на свете. Я воспитывалась в советской семье, в советском обществе, где желание успеха и комфорта порицалось, – и когда вдруг начала зарабатывать больше своих друзей, стала этого тоже стыдиться. Мне пришлось проделать интересную работу над собой, чтобы понять, что деньги – это не грязь. Грязь – это то, что вылазит из меня, если я ставлю на первое место в своей жизни материальный план. И когда я перестала пренебрегать деньгами, я перестала стыдиться их.

У меня много позитивных песен, это моя терапия. Я их пою, потому что в них верю, и в эти моменты я разрешаю себе быть восторженной, наивной. Это состояние заполняет меня и не может не заражать окружающих. Но если в молодости ты в силу своей наивности мог дольше фокусироваться на позитивных вещах, то с возрастом приходится делать над собой усилие, чтобы разглядеть что‑то хорошее. И эти песни сейчас – они про такие мои маленькие победы.

Я очень рада, что мой репертуар позволяет мне взрослеть, что я не певица в шортиках: я могу перестроиться от «Прованса» к «Скучаю» – и это уже Елка, которая открыла свое умение переживать боль. Я могу петь эти песни в одном концерте и быть в них честной: они вместе со мной наполняются новыми смыслами, переживаниями, приобретают даже новый окрас. Но я наконец‑то себе разрешила и песни про мрак и дно – в сайд‑проекте «Яаvь».

Я росла на Бьорк – это самая главная женщина в моей жизни. Еще на трип‑хопе: Portishead, Lamb немного – вся атмосферная электроника выросла из этого. И мне очень хотелось однажды сделать что‑то подобное. Вообще, я слушаю огромное количество разной музыки, но ничего специально не копаю: нашазамила, в сборник закинула – даже названия не запоминаю. Или друзья что‑то ставят. Плюс мне присылают кучу демок ежедневно. В какой‑то момент у меня на полке накопились песни, которые не помещались в моем понимании в Елку. «Яаvь» – это что‑то отдельно существующее. Но это тоже я.

Недавно я задумалась: я уже 17 лет в Москве – это прям целая жизнь юного рэпера. И это опыт, наработки, шишки, которые я набивала, – и набор психологических инструментов, с помощью которых я могу управлять собой и публикой на сцене. Все это абсолютно обнуляется, когда я выхожу на сцену под новым именем. Ничего из того, что я умею, не работает – и публика приходит другая. Есть, конечно, костяк тех, кто меня поддерживает, но есть и те, кто с восторгом пишут: «Я вчера только понял, что это не разные люди».

Это мое такое музыкальное хулиганье – и это тоже моя терапия. Пока я записывала песни для «Яаvь», я рыдала, выбегала из студии. Мне с аранжировками и записью вокала помогал Андрей Черный: когда он в очередной раз увидел, что у меня накатывают слезы, подтолкнул меня, мол, давай‑давай, пока нос не забило, эмоция охуенная, пишем. Как правило, я оставляю именно такие дубли, потому что они пробирают меня и пробирают людей. Немногие люди задумываются, какой путь проделывает песня от демоверсии до того, что они потом слышат на радио. А это волшебство!

В последние годы я не записывала альбомы, потому что их никто не слушает, – только синглы. А у сингловой песни есть конкретные задачи и свои жанровые законы: она должна быть хитовой. Я ведь не совсем стримовый артист, я артист радио‑ и телеэфиров – и я это очень хорошо понимаю. Юные дарования спокойно могут не ориентироваться на эфиры, а я – нет. Я очень благодарна радиостанциям за то, что из неформатного артиста я в какой‑то момент превратилась в достаточно ротируемую певицу. И они мне оказывают колоссальную поддержку в том, чтобы песни, в которых очень много моего личного света и тепла, доходят до людей, включают в них то же самое.

Я несколько раз ловила себя на том, что судорожно обновляю страницу с чартами, – и поняла, что это вынимает из меня все то прекрасное, что во мне есть. Делает меня одержимой. И я решила, что больше туда никогда не полезу. Следить за коммерческим успехом – это не мое предназначение. Сейчас я знаю только, что концерты – это мой основной пункт дохода, а какой – второй, даже не знаю. Я доверяю эти вопросы людям, с которыми работаю.

У меня есть правило: я никогда не пою под фонограмму, даже на съемках. Я трачу кучу времени: приглашаю специалистов по визажу, прическе; надеваю нарядное платье; если болею, приглашаю фониатора [врача – специалиста по голосовому аппарату], чтобы он мне вливал специальный раствор на связки. Петь – это единственное, что я умею делать, и я не буду это делать понарошку.

 

Интервью: Марина Перфилова (2020)

 

 

Вера Брежнева

Любовь спасет мир

 

К концу 2000‑х ротация участниц «ВИА Гры» достигла такого уровня, что их перестали узнавать в лицо, – зато у девушек из «золотого состава» с узнаваемостью все было в порядке. Самой успешной из них стала Вера Брежнева, которая так и осталась под опекой Константина Меладзе (и в итоге в середине 2010‑х вышла за своего автора замуж). Вместе они еще раз перепридумали образ певицы, полностью убрав из него агрессию и напор: неземная красота Брежневой, разумеется, никуда не делась и по‑прежнему остается важной составляющей ее успеха – но ее сольные песни транслируют совсем другую эмоцию, чем хиты «ВИА Гры». Теперь это сюжет не столько про секс, сколько про любовь, про добро, духовность, поиски себя и прочий позитив из инстаграма. «Любовь спасет мир», уже в качестве общеизвестного хита попавшая в первый выпуск киношной франшизы «Елки», «Реальная жизнь», «Доброе утро» – все это как будто об одном: нет смысла гнаться за мечтой, надо ловить жизнь здесь и сейчас. Впрочем, очень симптоматично, что в своих клипах Брежнева в красивых костюмах ловит жизнь преимущественно в жарких странах Юго‑Восточной Азии: любовь, может быть, и спасет мир – но совсем не факт, что спасет Россию.

 

Вера Киперман (Вера Брежнева)

певица

Еще со времен «ВИА Гры» Константин давал нам слушать демки на CD – я все эти диски сохранила. Мы их обычно слушали в машине – там всегда классный звук – либо в студии. «Любовь спасет мир» я услышала именно в студии, приехав записывать что‑то другое. Но я сразу поняла, что это суперхит, и я прыгала от радости – прямо, знаете, прыгала, держась за кресло звукорежиссера и понимая, что это моя песня. Это ведь очень важно: песня может быть крутая – но когда она не твоя, когда не резонирует с твоими клетками, она не получится.

Константин пишет песни конкретно под исполнителя. Он садится, например, думает о Валере [Меладзе] и пишет песню для него. И эту песню он конкретно писал мне. Так получилось, что я тогда только‑только родила, мне было очень сложно пару месяцев после родов. Ну, человеку активному всегда сложно сидеть дома – тот же карантин [2020 года] это показал. Я тогда отпросилась у всей семьи и поехала в Америку на две недели, потому что уже не кормила. Вернулась, и Константин мне говорит: «А я как раз для тебя песню написал – ты вроде сказала, что уже готова». Я говорю: «У меня всегда готовность номер один». Он поставил мне эту песню, и я все сразу поняла. Я невероятно благодарна тому, что «Любовь спасет мир» случилась в моей жизни: у каждого артиста должна быть одна такая песня‑локомотив.

Мы только начали ее репетировать с музыкантами – а она уже начала мощно ротироваться по радио. Самым показательным, наверное, был момент, когда на Tophit.ru мы ноздря в ноздрю шли с песней «Alejandro» Леди Гаги – и в итоге стали первыми. Это была та песня, в которую я сразу поверила: бывают песни, которые я слышу и они мне нравятся, но их потенциал мне до конца неясен.

Не все мои песни написал Константин – я выбираю себе репертуар. Слушаю демки – их либо присылают на электронную почту, либо передают знакомые знакомых, либо есть друзья‑авторы, которые пишут и тоже присылают мне. Я прослушиваю 90 % того, что мне присылают, – минимум десять треков в день. И чувствую, где просто интересная песня, где что‑то, что можно посоветовать другим артистам. А когда понимаю, что зацепило, то переслушиваю и прошу послушать Константина. И он говорит, например: «Ну нет, прикольная песня – но вообще не твое». Или: «Слушай, да. Да, это прям вот твое». Хотя были и песни, в которых Костя меня не чувствовал, а я прямо понимала, что мне хочется это спеть. А бывало и наоборот: Костя меня чувствовал в песне, а я соединялась с ней уже в процессе работы. Также некоторые песни мы переделывали под меня: либо музыку, либо текст – поэтому в некоторых треках я соавтор.

Фильм «Елки» в каком‑то смысле воспользовался песней «Любовь спасет мир» – она уже тогда была хитом. Я вообще не люблю камео в кино, когда Вера Брежнева играет Веру Брежневу. Потому что образ Веры Брежневой, который видят люди и хотят показать в фильме, не имеет ничего общего с тем образом, который я сама для себя чувствую и вижу. Девочка‑припевочка, которая там сидит и чуть‑чуть глазками моргает, – это не совсем я. Я серьезный, последовательный, очень прагматичный человек. У меня должно все подчиняться логике – мне даже в творчестве иногда это мешает, но помогает в каких‑то организаторских моментах.

В общем, когда меня пригласили в «Елки» и предложили сыграть камео, еще и со своей песней, я, естественно, сразу сказала: «Я не хочу, мне это не нужно, это вообще не мое». Но меня уговорили прочитать сценарий. Плюс к тому это был Тимур Бекмамбетов – человек, зарекомендовавший себя в кино. То есть я понимала, что гарантия качества есть. В общем, в итоге они нас додавили. Нам удалось найти компромисс – и из совсем легкомысленной героини, которую изначально рисовали в сценарии, мы пришли к той героине, которая в итоге получилась.

Снимали фильм в июле [2010 года], когда была тотальная жара – с дымом [от лесных пожаров] и так далее. Я сидела в шубе в павильоне, в машине – с искусственным снегом и с выключенным кондиционером. Сидела и думала: «Елки‑палки, куда я попала? Какие “Елки”?! Зачем?». Но в итоге я увидела, как моя история вписывается в общую картину, – и поняла, что и я, и моя песня там на своем месте.

Меня иногда удивляет, как люди смотрят на меня со стороны. Им непривычно иногда видеть у меня, например, грустные глаза или фото, где я не улыбаюсь. В инстаграме могут написать: «Почему ты не улыбаешься? Что‑то случилось?» Но я не улыбаюсь 24 на 7. Я много работаю и экономлю энергию, поэтому для меня каждый раз надевать маски и потом снимать – это дополнительная ее трата. Так что я решила от всего этого отойти: просто быть собой. Мне так легче, проще – и это, в свою очередь, сразу же нашло отклик в людях. И на самом деле песни, которые пишет Константин, все равно являются моим музыкальным портретом. Он шьет мой музыкальный костюм – и благодаря ему людям легче понять меня настоящую.

 

Интервью: Сергей Мудрик (2020)

 

 

Нюша

Выбирать чудо

 

Второе постсоветское поколение зашло с козырей. Отец Нюши Владимир Шурочкин когда‑то имел отношение к «Ласковому маю», и его дочь Нюша, выступавшая на сцене с 11 лет, была его как бы продюсерским проектом – но не в диктаторском духе 1990‑х (хотя бы потому, что писала песни сама). Пройдя через традиционные для эпохи горнила телешоу (на «Фабрику звезд» девушку в какой‑то момент не взяли по возрастному цензу, после чего она в 17 лет выиграла в похожей передаче на другом канале «СТС зажигает суперзвезду»), Нюша как отдельная единица предъявила доказательства своей самостоятельности сразу: «Больно» обогащал мейнстримовый R’n’B ломаным битом и точными паузами; «Выбирать чудо» ставил тогдашний британский электронный звук на службу оптимистическому молодежному шлягеру. Встроившись в привычный поп‑истеблишмент, певица продолжила прививать ему актуальный звук – революции Нюша, конечно, не совершила, но общему облагораживанию молодой эстрады способствовала.

 

Владимир Шурочкин

продюсер, отец певицы

Нюша в 11 лет вышла на профессиональную сцену с группой «Гризли». Она гастролировала, в Германию ездила. Те, кто считают, что у Нюши был быстрый взлет, ошибаются: она вкалывала, и в 17 лет у нее уже был опыт серьезной артистки. Многие мои коллеги в начале пути говорили мне: «Вов, это плохо, что ты отец, потому что ты смотришь на нее по‑отцовски, и это может мешать». Я в себе вырабатывал абстрагированный взгляд и, наверное, к ней относился критичнее всех. Но потом я понял, что в этой девочке есть целый набор уникальных качеств: ее бог наделил талантами, и похоронить их или направить в другую сторону – это грех. В конце концов, как ребенок себя проявляет, это его право. Я ее специально никуда не двигал – ей всегда это нравилось: она с детства пела в тюбик [зубной пасты], как в микрофон.

Я хотел отдать Нюшу в музыкальное училище. Мы пришли, и какая‑то женщина устроила ей прослушивание, а затем сказала, что все, что мне казалось достоинствами, – все эти нюансы, манерки, изюминки – нужно исправить. Сейчас школа поменялась – педагоги стараются вытащить индивидуальность, – а тогда пытались стандартизировать. Они выпускали профессиональных певцов, у которых отсутствовало лицо. Когда я ту женщину выслушал, сказал Нюше: «Дочка, пойдем отсюда – нам тут делать нечего». Хотя потом занимались с педагогами, конечно, – просто с другим подходом. Певцу нужна определенная база: знание, как пользоваться дыханием, и так далее. А манера, мелизматика и все, что поверх, – это его личное дело, нужно оставить это артисту. Мы видим огромное количество девочек, которые поют профессионально, но таких можно найти в любом караоке. И они все одинаковые, без изюминок.

«Ласковый май» и Нюша – это две моих разных жизни. В «Ласковом мае» я был случайным человеком, как будто с другой планеты. «Ласковый май» – это ребята, которые к музыке не имеют по большому счету никакого отношения. Сережа Кузнецов, который писал песни, работал киномехаником в детском доме – и он был самым музыкальным из них. Шатунов – реально талантливый парень. Он в подростковом возрасте играл на гитаре – пусть блатные песни, но он пел их чисто, в нем была эта народная жилка. А все остальные – это просто ребята из детдома, которых взяли и поставили на сцену, потому что надо было эту историю добить другими сиротами.

Меня пригласили в качестве автора, когда [продюсер «Ласкового мая» Андрей] Разин расстался с Кузнецовым со скандалом. Я был противником такой музыки – я играл арт‑рок, – но попытался приблизиться к этому. У меня, естественно, не получилось сделать, как у Кузнецова. То есть мое творчество оценили – но это был не тот «Ласковый май», что раньше. Я в чем‑то пытался подделаться, голос делал буратинистым – но гармонии и прочие музыкальные штуки для того времени были очень крутыми. Поэтому я из другой оперы.

После «Ласкового мая» я многое переосмыслил: перестал быть музыкантом‑максималистом, который делил музыку на крутую и фуфло. Я пришел к тому, что любая музыка может быть достойной, если в ней есть зерно. Надо научиться открываться шире, чтобы воспринимать разную музыку. Чем шире человек открывает сознание, тем больше он дает себе возможностей кайфануть. Когда нравится одно, а все остальное раздражает, – это противоестественно. Человек изначально, по божьей задумке, должен принимать весь мир как благо, и ему должно быть во всем хорошо.

На первом этапе я хотел Нюшу отдать другим продюсерам, потому что у меня не было подобного опыта. Но пообщавшись с людьми, которым я хотел ее отдать, я понял, что они бы ее исковеркали. С тем же Фадеевым мы общались – он человек жесткий, у него свой взгляд. Со Славой Семендуевым, который бывший муж [певицы] Жасмин, вели переговоры. Когда я слышал его рассуждения о том, что он хочет из Нюши сделать, я ужасался. То же самое с Олегом Некрасовым – продюсером «Непары» и «Градусов». На определенном этапе мы с [моей женой] Оксаной поняли, что нам придется самим пытаться это делать. Ну и как‑то вот мы с божьей помощью – тык‑тык‑тык… Было непросто, конечно. Мы же в индустрии на тот момент не были своими – потому что я до этого занимался совершенно другими вещами, другим бизнесом. Было тяжело и финансово: чтобы начать, мы продали квартиру.

Во времена альбома «Выбирать чудо» формат написания песни был более классическим, чем сейчас: автор пишет мелодию, гармонию. А если он умеет еще и слова сочинять, то и текст. Нюша написала мелодию, гармонию и текст. Следующий этап – аранжировка, продакшн; этим занимался я. Я собрал команду хороших аранжировщиков – выбирал из сотен претендентов; что сейчас, что тогда – это колоссально трудная задача. То есть Нюша принесла алмазик, а я вставил его в оправу.

Я не считаю нашу совместную работу продюсерской – это формат группы. Когда появились The Beatles и другие группы из четырех – пяти человек, не было электроники, компьютеров, сэмплеров. Количество людей в коллективе было обусловлено тем, что они в таком составе могли воспроизвести музыку. С появлением новых технологий этот формат менялся. На мой взгляд, сегодня группа остается группой, даже если не все члены команды выходят на сцену. Поэтому