И для вас это просто работа?

Ну и «Любэ», и «Иванушки» – это уже работа была. Если раньше песни писались, потому что писались, то теперь пишутся, потому что их нужно писать.

 

Вас и других продюсеров из 1090‑х – Крутого, Меладзе, еще кого‑то – часто обвиняли в том, что вы, грубо говоря, оккупировали телеканалы и не пускаете туда новичков.

Это вообще полная хрень, потому что сейчас поляна открыта для всех вообще. Интернет сейчас гораздо важнее музыки. Раньше молодежь сидела и слушала альбомы, сейчас она зависает в контактах, фейсбуках и твиттерах. Если ты написал хит, выкладывай его на YouTube – и получи свои полмиллиона просмотров. И дальше уже начинается монетизация – сразу у тебя образуется одно, два, три мероприятия. Все!

 

Вы сами тоже от музыки устали? Или все‑таки слушаете что‑то новое?

Слушаю, слушаю. В огромном количестве. В основном электронику – ну и топы, хиты. Джесси Джей, например. Мне кажется, она гораздо интереснее Гаги. Очень нравится, как команда Дэвида Гетты работает, как они эти хиты штампуют – прямо вообще идеально. Самый мой любимый коллектив, наверное, это Black Eyed Peas. Вот они в рамках формата совершенно гениальную музыку делают. А что касается электроники – я подписан на сайт aurgasm.us, там редакция отбирает по всему миру какие‑то неформальные треки. Очень интересные бывают, я с удовольствием слушаю – хотя это нишевая история, конечно.

 

А вам самому не хотелось никогда чем‑то таким заняться? Сделать что‑то ни на что не похожее?

Это все из области тщеславия и гордыни. Зачем? Еще раз говорю, пока мы находимся в этой системе – тоника, субдоминанта, доминанта, – это невозможно. Любая непохожесть сразу будет современной классической музыкой. Вот мне, кстати, жалко, что она умерла практически. Последний великий композитор – это София Губайдулина, я совсем недавно в Германии слушал ее скрипичный концерт – гениально! А в остальном все практически рухнуло. В классике точно такая же попса, все играют одни и те же произведения. Все это печально.

 

Глупый вопрос, но все же: вы когда‑нибудь задумывались о том, почему именно у вас получилось написать столько песен, которые миллионы знают наизусть?

Наверное, я охуенно одаренный чувак.

 

Интервью: Александр Горбачев (2011)

 

2004

 

Звери

Районы‑кварталы

 

Вскоре после появления «Нашего радио» надуманное противостояние «рока» и «попсы» достигло пика – вопреки замыслу создателей радиостанции, вокруг нее со временем сплотились люди и музыканты, считавшие песни под гитару единственным честным искусством. «Они кичатся извращениями и грязным бельем», – рычали Юрий Шевчук, Илья Черт и Горшок с Князем в песне «Попса», обличая оппонентов и как бы обещая, что на своей территории они такого не допустят; примерно тогда же лидер «ДДТ» попытался подраться с Филиппом Киркоровым в петербургском ресторане.

И тут появились «Звери». Уроженец Таганрога Роман Билык выглядел, как студент ПТУ (и был его выпускником), кидался в текстах словечками вроде «минет» и пел о низких материях – подростковой любви, сексе, алкоголе, начале взрослой жизни. «Звери» вроде бы играли рок – но смотрелись уместно и в эфире «Русского радио», и на Премии «Муз‑ТВ»; вроде бы пели свои песни – но за ними маячил продюсер Александр Войтинский. Слушатели «Нашего радио» ругали программных директоров за то, что те суют им попсу; критики писали про «посредственную музыку» и «подъездный язык» – а «Звери» тем временем собирали дворец спорта «Лужники», выдавали хит за хитом и порождали последователей вроде «Умытурман» и «Братьев Грим». Время расставило все по своим местам – для людей, не заставших те баталии, «Звери» сегодня значат явно больше, чем, допустим, группа «Кукрыниксы». А в самих песнях сейчас куда легче рассмотреть и мелодические хуки, и поэтические удачи: «Районы‑кварталы» – это ведь довольно неочевидный лирический ход; веселая песня о том, как заканчивается любовь.

 

Александр Войтинский

продюсер

После «Тату»[115] я подумал, что надо что‑то делать, и попросил Борю Пехтелева, который для «Тату» искал солисток, провести кастинг мальчиков. Мимо. С мальчиками вообще беда, как выясняется. Но потом я понял, что среди тех, кто придет сидеть в очереди на прослушивание, звезды не будет. Звезда – это качество врожденное; они не ходят на кастинги, это ниже их достоинства. С Валерой Полиенко [писавшим тексты для «Тату»] я продолжал нежно дружить – и вот однажды он познакомил меня со своим земляком. Рома пришел поздно вечером в студию и спел несколько песен – злых, диких, магически непонятных таганрогских авторских песен. Я был в шоке: такого голоса и такой красивой ярости я никогда не встречал. Был сражен наповал – сразу решил, что это он, что мы будем работать.

Опыт, полученный в «Тату», безусловно, помог. Мы же с Ваней [Шаповаловым] прежде всего относились к проекту как к массовой коммуникации. В «Зверях» моя главная работа заключалась в том, чтобы найти образ – без него никакой массовой коммуникации не будет. И я его нашел. Рома быстро всему учился, и вскоре он понимал меня с полуслова: мы стали партнерами во всех смыслах. Мои музыкальные способности понадобились только вспомогательно – в основном на первом альбоме, а потом – все меньше и меньше. Это был тяжелый для меня выбор, но единственно верный. Рома сам должен был говорить со своим поколением – я бы за него этого не сделал, мне было 40 лет. Тот самый случай, когда я наступил на горло собственной песне и очень этим горжусь.

Первые полгода Рома пел песни, которые писали мы с Валерой, и это было абсолютно не то. Мы были разочарованы и решили закрыть проект. Последнюю ночь в студии втроем напились, орали песни. Наутро стали расходиться, на душе было очень и очень погано. Мы с Валерой уже вышли – а Рома все никак не выходил. Я вернулся, смотрю – он сидит с гитарой, на коленях мятый листок бумаги: «Я, – говорит, – песню написал». Это была его первая в жизни песня. До того Рома писал песни на стихи Валеры и Вити Бондарева, тоже потрясающего поэта из Таганрога. Витя с Валерой фактически воспитали Рому‑поэта. И вот Рома спел свою первую песню… Мы стоим, слушаем тишину. Переглядываемся с Валерой и в один голос: «Ты должен писать сам, Ромка!» Это была песня «Для тебя». Потом я спросил, как он вдруг так взял и написал; о чем, о ком, как она пришла ему в голову. Рома простодушно рассказал, что песня подсказана конкретной историей с девушкой, почти все правдиво. Я попросил его впредь писать именно так – о себе, о своих переживаниях, о своих историях и мыслях, о своих отношениях. А мы с Валерой в это больше не вмешиваемся. Рома усомнился: «Ты думаешь, это будет кому‑то интересно?» Сегодня это звучит, как в том анекдоте – «Думаешь, он нас вспомнит?».

Строительство правильного образа началось с того дня. Фактически он был подсказан самим Ромой – от меня требовалось обострить, очертить его. Привлечь все выразительные средства для его коммуникации – и не сворачивать, бить в одну точку. Рома все хватал на лету: мы говорили с ним очень много на все темы. Он прекрасно понимал, что требуется, и проект покатил. Если мы и браковали песни, то по обоюдному согласию – после длительных и мучительных обсуждений, которые длились не один день, не один месяц, иногда не один год. Ночью после репетиций я привозил Рому домой на машине. Мы продолжали сидеть, шел дождь. Мы говорили и говорили, молчали – могли даже уснуть, пока барабанил дождь. Ничего не существовало для нас: мы были абсолютно сумасшедшие, озаренные невероятным, невозможным. Надежды на успех не было, конечно, но мы обожали мечтать. Довольно скоро, через несколько лет, я настолько уже не был нужен, что принял нелогичное для всех и очень логичное для себя решение уйти из музыки. Мы получили столько тарелок и кубков, столько раз стояли на первых местах, становились лучшими, что я был абсолютно счастлив. Невозможное сделано. Done.

Мы с Ромой двигали проект клипами – такое у нас было решение. Я насобирал в долг у своих друзей и снял первый клип [на песню «Для тебя»]. Мы отвезли его на MTV, передали через охрану и стали ждать. Звонок: «Мы ставим ваш клип в ротацию». Ура!!! Выпили текилы, как сейчас помню. Но клип понравился только тусовке, журналистам. Мимо. Тусовка для нас ничего не значила, выстрел в молоко. Хотя пробились в эфир – уже хорошо. Потом второй клип – то же самое. Потом третий – «Все, что касается». И проснулись наутро знаменитыми. Лучший клип российского MTV 2004 года, с ним Рома поехал в Rome [на церемонию вручения MTV European Music Awards]. Так вот: этот клип все потом называли первым. И уже даже мы сами в разговорах с людьми называли его первым, чтобы долго не объяснять. Снаружи все не так выглядит, как изнутри.

История клипа «Все, что касается» поучительна. Я придумывал его ровно один год. С перерывами, конечно, но год. Это звучит смешно, когда речь идет о клипе, простом, как огурец. И я был не один: целая команда авторов ломала голову. Мы даже поссорились с Ромой – чуть ли не единственный раз в жизни: он не понимал, почему я так долго думаю над клипом. В общем, я шел с разных сторон, пока не соединил все в аттракцион параллельного переодевания – а потом раздевания. Но последнюю правку, решающую, внес мой друг и одноклассник Дима Юрков. Я рассказывал всем, советовался, искал подсказки; дошла очередь и до него. Он послушал и говорит: «А зачем вечеринка? Гости какие‑то. Пускай уже все ушли, она ему открывает дверь – и они сразу раздеваются». Блин, вот как так? Мы год ломали голову, а все придумал Димка – просто бросил мысль и дальше пошел, а мы поехали в Рим с лучшим клипом. Ответ – сценарий хороший. В нем настолько нет автора, что он поднимается до гениального. Чем меньше автора, тем шире аудитория. Мы все наряжаемся на свидание, верно? Кто это придумал? Точно не я, это жизнь придумала. А потом раздеваемся, правильно? Тоже не я придумал. Вот это и есть гениальное – когда ты ничего не придумал.

Первое впечатление от «Районов‑кварталов»? Лихая песня, раскатистая, для улиц. Я сразу услышал, что в паузах между словами парни должны хором петь удалое «хей». Правда, у меня были вопросы, почему герой уходит от девушки – это неправильно с точки зрения биолога. Но изменить это было нельзя: в этом уходе весь кураж, весь смысл. Она про брейкап, смыслов других нет – если не считать, что аудитория остается с героем, а какая‑то там бывшая не так уж и важна. Песня пропитана будущим, надеждами, легкостью, обаятельным пофигизмом и обещанием романтических приключений. Но о том, что она станет логотипом всего проекта, я бы догадаться не смог. Это одна из нескольких великих песен, которыми всегда заканчиваются концерты. Наверное, даже самая последняя. Автограф.

Мы не сразу стали популярными – я был должен всем на свете несколько лет. Просто однажды проснулись знаменитыми, это да. Музыкальный проект, как и любой бизнес, – это такая крестьянская судьба. Сначала долго пашешь, соблюдаешь все ГОСТы, применяешь передовую технологию, вкладываешь время, силы, деньги, а потом ждешь урожая – взойдет, не взойдет, правильно все сделал или где‑то ошибся? Мы все сделали правильно. Не только с построением образа, с оценкой аудитории и рынка, с выбором направления и подачи. Мы приняли очень много выверенных и мучительно сложных решений. Например, продали первый альбом за ноль копеек, и это было лучшим вложением. Зато мы стали работать с [основателем лейбла Navigator Records] Алексеем Козиным, гениальным издателем. Он дирижировал нашим дебютом – устраивал первые концерты по стране, заставлял (скотина) пахать за копейки, называл это «посевом»: тоже крестьянин, я же говорю! Держал в черном теле – но обещал золотые горы. Большие концерты – часть его стратегии: он подбил нас на серию рискованных статусных концертов, и мы прорвали фронт. Он играл нами смело, как настоящий гроссмейстер; мы едва успевали за ходом его мысли. Не уверен, что без Лехи все получилось бы так ярко и резко.

Как шел «посев»? Нас букировали организаторы концертов из разных городов. Я спрашиваю: «Лех, а как они узнают про нас?» «По клипам, как еще!» После этого мы целенаправленно снимаем клип на «Дожди‑пистолеты»: парни убиваются на сцене, ломают все инструменты, которые остались от той моей студии, где записывали первые песни «Тату», их обливает дождевая установка. Музыканты все в говне, мокрые, в ссадинах от разломанных гитар, хрипят, ходить не могут. Но мы себя продали так, что отбоя не было от организаторов: «посев» пошел. Другая деталь: я заметил, что название группы мешает запомнить фамилию лидера – и наоборот. И предложил Роме называться Ромой Зверем, чтобы пиарить всегда и группу, и его самого. Таких деталей полно, мы всегда думали о проекте – и не думали ни о чем другом. Конечно, мы не верили в успех, но он уже шел к нам, и наша встреча была неизбежна.

У нас была доска, на которой мы планировали свою жизнь: сколько получаем сейчас, сколько после первого национального хита, сколько – после второго. Когда окупаемся и выходим в ноль, когда начинаем получать прибыль. Решили, что надо сделать три национальных хита, тогда будет статус. Примерно так и вышло.

Забавно, что для рокеров мы всегда были попсой, а для попсы – рокерами. Но это и была наша цель, ровно в эту точку мы и били. Во вторую, я имею в виду. Мы должны были создать эффект рокеров на поп‑сцене. Рок‑сцену я никогда не считал целью – в этом, возможно, Рома не сразу был со мной согласен, но потом я его убедил. Это важно: мы убеждали друг друга, у нас не было и быть не могло формата «Я не хочу», «Я не буду», «Я так вижу». У нас было идеальное партнерство. Сейчас я понял, как скучаю по нашей работе, – это было очень круто. Так, как должно быть. Да, мы были счастливы попасть на «Наше радио» – но целью было «Русское радио». Формат – великая вещь, я очень уважаю это понятие. Знаю, что музыканты его не любят – но это не слишком успешные музыканты, артхаусные, самовыразители. Я абсолютный противник самоудовлетворения.

Я благодарен судьбе за встречу с Мишей Козыревым и Димой Гройсманом [возглавлявшими «Наше радио» в начале 2000‑х] – это умные, тонкие продюсеры, одаренные интуицией. Они сыграли важную роль – возможно, ключевую – в нашем восхождении. Я не был с ними знаком раньше, они услышали материал и что‑то почуяли шестым чувством – критики так не умеют. Что касается [так называемого] русского рока: нельзя убить того, кто мертв. «Русский рок» я не люблю до отвращения. Английский и американский очень уважаю – но только не слушаю старое, исключительно новое. Когда «русский рок» почти в полном составе перешел на сторону государства, я воскликнул: «Бинго! А я вам что говорил?». Он и так был мертвым – а тут еще и застрелился из автомата Калашникова. Их же вроде раздавали на очередном «Нашествии»[116]…

Нашей целью было побеждать остальных «рокеров». Мы с этим справились. Нелюбовь «рокеров» была очень для нас важна: она служила топливом, помогала нам двигаться вперед. Очень трудно в самом начале: ты не уверен, что кому‑то нужен; ловишь каждый отзыв, каждое словечко диджея. Помню, как нас обухом ударила рецензия [Артемия] Троицкого: «На мой взгляд, абсолютно посредственная группа. Беспонтовый, псевдонародный русский гитарный рок, с дурацкими текстами и провинциальным прононсом вокалиста». Слово в слово – у меня до сих пор хранится звуковой файл. Когда я услышал это выступление Троицкого на «Нашем радио», то буквально задохнулся от гнева. Полез на сайт, скачал этот фрагмент и решил, что через много лет, когда мы будем давать концерт в «Олимпийском», я найду Троицкого и дам ему послушать. Но концерт случился уже через пару лет, и Троицкий уже успел изменить свое мнение. Да и гнева уже не осталось – он весь сгорел в топке нашего паровоза. Когда ты вступаешь на Олимп, то сразу смягчаешься, добреешь, раскрываешь объятия и готов всех расцеловать: оказывается, места хватит всем – и тебе тоже. А поначалу мы смотрели на звезд с ненавистью: это наша сцена, что вы там делаете, суки! Время расставило все по своим местам почти сразу, и тогда я испытывал огромное удовольствие. Мы победили. «Псевдогитарный рок» победил.

Рок не борется за свободу – вот роковое заблуждение, которое запутало не одну светлую голову. Все наоборот – он рождается в свободе, как ребенок в любви. Сначала была свобода, потом она взяла в руки гитару. Свободных людей в России нет – это не вина музыкантов, это их беда. Рома – свободный человек: он живет в своем мире, в своей удивительной вселенной. И главное, он поет только про себя – не про свободу, не про политику, не про пороки и достоинства. Только про себя: про свои чувства, отношения и поступки. Он уходит красиво. Это и есть свобода. «Звери» – это лучшее, что случилось с русским роком. Понимаю, что фанаты «русского рока» никогда не согласятся – но спорить с ними бессмысленно, мы принадлежим разным культурам.

Как достигается эффект расширения аудитории? Первое и главное – надо любить аудиторию. Не самоудовлетворяться, а любить. Когда музыкант поет на сцене, он трахается с аудиторией. Некоторые трахаются для себя, а некоторые кончают вместе. Рома кончает вместе с аудиторией – а рокерам важно кончить самим. Достаточно научно? О звуке: надо быть проще. Если ты говоришь сложно, то возможны две причины – либо боишься говорить, либо не знаешь, что сказать. Рома признавался, как ему было стыдно на своих первых выступлениях в Таганроге выходить на сцену и играть три аккорда. Он думал: «Бляха‑муха, они же все умеют три аккорда, они смотрят на меня сейчас и думают: “И чего ты вышел на сцену, чем ты нас решил удивить, тремя аккордами? Серьезно?!”» И ты начинаешь накручивать, наверчивать, изобретать, чесать левой ногой правое ухо – лишь бы оправдаться, доказать свое право на сцену. Но потом приходит спокойствие и уверенность: да, детка, сегодня аккордов будет три – но ты же не за аккордами пришла, моя крошка, верно? Мы снижали напряжение и упрощали, чтобы быть ближе к аудитории – но держали достаточно напряженно и сложно, чтобы оставаться живыми. Главное – максимальный оргазм, а это всегда сочетание грубости и нежности. Синтезаторы – это тоже верное решение. Я бы вводил современные элементы более решительно, но не хотел давить на Рому – начиная со второго альбома, это была полностью его ответственность. Я туда не лез, только давал советы со стороны.

Шоу‑бизнесом я больше не занимаюсь, не изучаю, ничего умного не могу про него сказать. Пришло время рэпа – и это надо принять. Хорошо, что стало проще записывать. Хорошо, что музыка отошла на второй план – музыка лишнее, не в ней дело. Она никогда не была и не будет важна. Важны только герои. Русскую музыку я не слушаю, у нее нет будущего – по крайней мере на своих, аутентичных путях, в отрыве от мировой культуры. Мне пора уже переключаться на рэп и забывать рок – это будет сложно, но необходимо. Я так уже делал, менял кожу.

«Звери» – проект уникальный, второго Ромы быть не может. Вообще, музыкальный проект продает не музыку, а человека. Это важное открытие – одно из многих, которое я сделал на этом пути. Очень простой пример: если в одном зале кто‑то играет песни группы «Звери», а в другом – группа «Звери» играет чужие песни, то куда пойдут фанаты «Зверей»? То‑то и оно. Никому не нужна музыка, нужен человек. Рома слишком уникальный и непохожий. Как повлиял он на нашу музыку? Он есть – и этим все сказано.

 

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

Войтинский отвечал на вопросы письменно

 

 

Жанна Фриске

Ла‑Ла‑Ла

 

Жанна Фриске – возможно, самый яркий символ российской поп‑культуры 2000‑х, эпохи экономического роста, политической пассивности, гламура и глянца (этот символизм певица осознавала сама и иронически отыграла в фильме «О чем говорят мужчины» в сцене о безответной любви звезды к мелиоратору). Если «Блестящие» все время метили куда‑то в другие миры и времена – хоть в облака, хоть за четыре моря, – то главные хиты Фриске все сплошь в настоящем времени, про красивую жизнь здесь и сейчас, которую нельзя упускать. Музыка здесь, конечно, была не так важна, как образ и картинка – в конце концов, чего ждать от песни, которая и называется «Ла‑ла‑ла»? Фриске исполняла образцовый бикини‑поп, сделанный по принципу «ты просто ходи туда‑сюда», снималась в «Ночном дозоре», участвовала в «Последнем герое» и «Ледниковом периоде», появлялась в рекламе, раздевалась на журнальных обложках – в общем, украсила собой практически все основные явления массовой культуры десятилетия. А потом у нее нашли опухоль мозга. На лечение скидывались всей страной, но диагноз был слишком серьезным: летом 2015 года певица умерла у себя дома в Подмосковье. Ей было 40 лет.

 

Андрей Грозный

продюсер

В коммерческой музыке, которой я занимаюсь, не должно быть никакого трагизма, не надо петь на разрыв селезенки. О чем должна петь красивая женщина? О том, что ее в очередной раз бросили, все вокруг негодяи и она рвет на себе волосы? Это смешно. Все равно получаются песни о любви. Ну не может красивая женщина петь о голодных детях Никарагуа. Я стараюсь учитывать характер артиста. Жанна – она вот такая, и ей беззаботность ближе всего.

 

Интервью: Екатерина Дементьева (2011)

 

Жанна Фриске

певица

Как из участницы «Блестящих» вы стали самостоятельной артисткой с правом совещательного голоса?

Мой уход из группы прошел достаточно безболезненно и легко. Переломный момент совпал с моим участием в шоу «Последний герой», когда я поняла, что выросла из коллектива. Вернулась и предложила создать совместный музыкальный продукт, но не в рамках «Блестящих». Пока я еще была в группе, мы выпустили клип «Лечу в темноту» – но он был слишком модный, и, видимо, его никто не понял. Разорваться на две части было невозможно, пришла пора все силы отдавать сольному проекту.

Первым хитом оказалась случайно подвернувшаяся песня «Ла‑ла‑ла», которую Андрей Губин написал для Киркорова. Губин стал героем программы «Розыгрыш» на Первом канале, и ему сказали, что премьера этой песни состоится в исполнении Жанны Фриске. Он очень смеялся и сказал: «Жанна, давай я тебе эту песню подарю». Мой продюсер ушки навострил, к нему пришел и сказал: «Пацан сказал – пацан сделал, давай песню». С этой песней вышла одна фонетическая неточность: многим кажется, что я пою «Ху‑ху‑хуе, я скучаю по тебе» – в интернете полно таких версий. А на самом деле – «уе».