Кирилл Толмацкий (Децл aka Le Truk)

рэпер

Начало для меня очень размытое – так много всего происходило. В 1999‑м «Птюч» поставил меня на обложку и сделал первое в моей жизни большое интервью. Помню, разговаривала со мной девочка – после чего она немедленно потеряла работу. Так уж вышло, что благодаря этому интервью папа узнал, что я травку употребляю. Да, в 16. А что такого? Молодежь сейчас с 12 лет бухает – а я тогда не пил, по крайней мере. Да, это был первый прецедент, и мне тогда очень серьезно влетело. И много лет спустя я встретил эту журналистку на какой‑то вечеринке, и она очень сильно извинялась за то, что меня подставила.

Мою историю все сто раз слышали. Мне было 14 лет, я увлекался экстремальными видами спорта – скейт, ролики, сноуборд; пытался попасть в клубы «Луч» и «Летучая мышь», где брейк‑дансеры соревновались. Была небольшая, немного уличная тусовка во главе с Владиком «Шеffом» Валовым, которая мне очень нравилась. А у моего папы совместно с четырьмя акционерами был холдинг «Медиастар», который был плотно связан с «Муз‑ТВ» – плюс друг Борис Зосимов, в то время директор MTV. Владик Валов пришел к моему отцу с идеей «Bad B. Альянса». А отец ему сказал, мол, у меня есть сын, и ему нравится этим всем заниматься – может, попробуете с ним что‑то сделать? «Ок, попробуем», – ответил Валов и дал задание Лиге написать текст. Лига[лайз] – на тот момент лучший рифмоплет, мы все от него фанатели, – в свою очередь, согласился. Папа поставил им дедлайн, потому что хотел подарить мне этот текст на день рождения… Странный такой подарок для ребенка, да? Через много лет я узнал, что Лига про это задание забыл. Ему позвонили за час до срока, и он в метро на коленке накатал текст песни «Пятница». Подарок я получил вовремя. Мы практически сразу стали все это дело записывать в большой студии в «Останкино». Записали – а отец, у которого не просто мозги, а бизнес‑ум, сказал: «А теперь снимаем клип». Так я и стрельнул. Сначала была «Пятница», потом – «Мои слезы, моя печаль», потом – «Вечеринка».

Я согласен, что это все выглядело очень специфично и аутентично, – маленький мальчик, которому нравится рэп. В то время я учился в British International School в Ясенево, живя при этом на «Соколе» [на другом конце Москвы]. Это я для того говорю, чтобы вы не думали: мол, мажорчик какой, в английской школе учился. Да, у меня был мотоцикл, и летом я ездил в школу на нем – но зимой, как все, на метро. Но не суть. Со временем меня вообще перестала интересовать учеба. Я постоянно спорил с учителями. У меня не срастались бизнес‑схемы в голове: как можно учить экономике на примерах из 1980‑х, когда на дворе уже почти 2000‑е? По британской системе впереди у меня еще были 12 и 13 классы, но я больше не мог. Я начинал учиться в одной русской школе, потом перешел в другую, потом меня отправили в Швейцарию, потом я вернулся и попал в British International. По итогу я много классов пропустил, не окончил школу и не пошел в институт.

Я с детства в шоу‑бизнесе. Папа меня еще на гастроли Газманова с собой таскал. Дома он постоянно рассказывал всякие истории подпольные. Например, как Алла Пугачева, узнав о певице Жанне Агузаровой, отправила конкурентку подучиться в Америку. Там Жанна сошла с рельс, потому что этим конкретно занимались. А история с Тальковым и Азизой?[91] Я помню тот день: отец прибежал и начал все это рассказывать… А я еще тогда подумал: «Фак, что это за гангстеризм такой!» А так, вообще мое детское сознание воспринимало все очень радужно. Мне все было по кайфу: разные тусовки, туда‑сюда. При этом я не был домашней крыской, которая все время сидела в квартире, а потом вдруг начала выскакивать, поскольку у папы много лавандоса. Нет, я реально уличным ребенком был, дома не ночевал… Но не суть.

«Вечеринка» – это как бы моя визитная карточка. Всем она запомнилась, и я до сих пор пою ее на концертах. Именно с этой песней я получил своего «Космонавта» эмтивишного[92] – полное дерьмо, никому не нужное! Любые премии, которые получает артист, – полный отстой! Клип на «Вечеринку» проспонсировала компания Pepsi. И это ответ на вопросы, почему так много было эфиров, почему песня стала такой популярной. Самому мне «Вечеринка» никогда не нравилась. Во многом с ней связан перелом в негативную сторону: меня начали узнавать, появилась ненависть. Да, тексты в то время мне кто‑то писал – и это вызывало агрессию у других рэперов. А после того как мой папа решил всем рассказать, что он мой продюсер, на меня начали еще гнать, что, мол, меня поддерживает богатый отец. Ну а кого отцы не поддерживают?! Только совсем отмороженные папы не тратят денег на своих детей.

Кстати, Михей тоже не сам писал тексты – для него сочинял Влад Валов, – зато пел гениально. При этом я никогда не понимал отношения Владика к Михею: мол, мы его подобрали, он к нам сам приклеился. Я говорил: «Владик, а ничего, что Bad Balance является такой прикольной группой только потому, что у вас Михей поет?» Собственно, Владик потерял уважение многих людей, потому что у него ко всем было пользовательское отношение. Так нельзя.

Короче, я хотел творческой независимости. Отец был с этим не согласен. Русский шоу‑бизнес всегда отличал тот факт, что рано или поздно найдутся люди, которые начнут ставить тебе палки в колеса. В моем случае это сделал отец. Когда мы с ним поссорились, он обзвонил всех и сказал, чтобы со мной больше никто не сотрудничал. Мне потом перезванивали ребята и спрашивали: «Он что, с ума сошел – звонит, угрожает?» Однако это сработало. Понятно – кому охота связываться с психом? Если бы не его тщеславие и вечное «мое‑мое‑мое», то у нас, возможно, был бы уже интернациональный уровень. Я бы шел своим путем, он бы шел со мною бок о бок – поддерживая где‑то в переговорах, где‑то по юридическим вопросам. Но ему хотелось самому все контролировать, и это привело к серьезному конфликту. Сейчас я не хочу никак с ним по работе связываться. А он, наоборот, хочет. Ведь ему сейчас дали канал![93] Ну дали – и что?! Что он с этим каналом будет делать? У человека нет того, что было раньше, – поддержки за спиной и веры в то, что что‑то получится.

Единственное, чего я не хочу, – это стать чьим‑то крепостным. А в шоу‑бизнесе, к сожалению, только так. Я ищу альтернативный выход – стараюсь все делать сам. Сам договариваюсь о гастролях в Америке, сам звоню на Ямайку, сам связываюсь с Испанией. У меня на подходе три альбома в разных стилях. Да у меня очень интересная жизнь вообще! Я живу по принципу: как человек к этому миру относится, так и мир к нему относится. Если считает, что все хуево, то все и будет хуево. А если не парится, верит, что все, что нас не убивает, делает нас сильнее, жизнь как‑то налаживается. Это проекцией реальности называется.

 

Интервью: Наталья Кострова (2011)

 

Александр Толмацкий

продюсер, отец музыканта

Я, наверное, вообще одним из первых в этой стране начал заниматься хип‑хопом – еще в начале 1980‑х танцевал брейк‑данс. Так что эта культура мне была изначально близка. В конце 1990‑х у меня подрастал сын, у него был комплекс маленького роста – и мне хотелось, чтобы он что‑нибудь делал. Он учился в Швейцарии, я его забрал в Москву и отправил учиться брейк‑дансу – там, в этой школе, он со всеми ребятами и познакомился. Кажется, и Влад Валов какое‑то отношение к ней имел, я сейчас уже не помню подробностей. В общем, я подумал, что надо Кирилла с кем‑то объединить, нашел группу Bad Balance, пригласил Валова и говорю: «Влад, будешь продюсером». Так в этой стране появился хип‑хоп в том виде, в котором он тут есть и сегодня. Это была исключительно моя конструкция – и выстраивал я ее вокруг уничтожения комплекса маленького роста.

Все случайно получилось. Кириллу это было интересно – ну и я снял ему ко дню рождения совсем простенький клип «Пятница», он там таким тоненьким голосочком читал. Позвонил Боре Зосимову и говорю: «Боря, чего‑то неудобно, конечно, в некрасивое положение себя ставлю, но вот у сына день рождения – поставь на MTV несколько раз». Он поставил, потом звонит: «Ты знаешь, удивительная штука. На этот клип такая реакция! Ты взорвал аудиторию!»

Что касается «Вечеринки», то она была написана под заказ. Помните, тогда была рекламная кампания: «Pepsi, пейджер, MTV»? Ну вот под нее и была придумана эта веселушка – вечеринка у Децла дома. Кто текст писал, я уже не помню. То ли Валов, то ли Лигалайз… Все же как было устроено: я давал темы, описывал, что мне хочется увидеть; потом ребята писали, я корректировал – и так появлялись все эти суперхиты. Все тексты, которые есть у Кирилла, еще много других у разных известных рэперов, не буду даже называть, – все они были сделаны ровно так.

«Bad B. Альянс» собирал по 40 000 человек. Можете себе представить? Громадные пространства! Я ездил с ними, возился – ну это дети же были. Конечно, сносило башку. А вам бы не снесло? Вот так ее и сносит, как правило. А потом нужно какое‑то время, чтобы башка вставала на место, тогда человек и становится настоящим артистом. Те, у кого она на место не встает, вываливаются из обоймы навсегда. Конечно, в какой‑то момент меня это все начало пугать – потому что вокруг Кирилла образовались какие‑то друзья, которые ему говорили: «Слушай, все, что делает отец, очень плохо, ты должен все делать сам». Ну, результат мы видим. Единственное плохое последствие всей этой истории – то, что мы с сыном сейчас не общаемся.

 

Интервью: Александр Горбачев (2011)

 

 

Игорь Корнелюк

Город, которого нет

 

Российская киноиндустрия по понятным финансовым причинам восстанавливалась и перестраивалась дольше, чем поп‑музыка, – вот и стандартная практика, когда песня становится популярной благодаря кино или сериалу, в России до поры не работала за отсутствием доморощенных кино и сериалов. К концу 1990‑х все начало меняться – и вскоре у поколения телевизионных саг про ментов и бандитов появился свой гимн. Душещипательная полушансонная элегия «Город, которого нет», шедшая на титрах сериала «Бандитский Петербург», изменила образ Игоря Корнелюка – композитор, с середины 1980‑х работавший в театре и на эстраде, до того был известен прежде всего именно что театральными песнями‑побасенками а‑ля «Подожди» или «Давай помиримся». А тут он сочинил высокую трагедию, которая моментально попала в репертуар уличных музыкантов и на рингтоны, хотя мобильные тогда еще были роскошью. Мелодию «Города, которого нет» много лет крутили на эскалаторах в московском метро – хотя понять, какое отношение песня к сериалу о победе питерского криминала над справедливостью имеет к столичному подземному транспорту, затруднительно.

 

Игорь Корнелюк

автор, певец

«Город, которого нет» был специально написан для «Бандитского Петербурга». Режиссер Владимир Бортко дал нам с моим соавтором Региной Лисиц сценарий и сказал, что в конце, где героиня [Ольги] Дроздовой сидит на Босфоре и ждет [персонажей Дмитрия] Певцова и [Алексея] Серебрякова, должна звучать песня. Мы прочли и поняли, какое у этой песни должно быть настроение. Я искал мелодию месяца два – но в итоге все‑таки искра пробежала, и что‑то правильное зазвучало. А потом появился и текст. Мы всегда так работаем – сначала музыка, потом стихи. Писать музыку на готовые стихи – задача бессмысленная. На хорошую поэзию, как правило, музыки и нет – в ней уже есть ее собственная музыка.

Через несколько месяцев, когда песню я уже отдал, но монтаж фильма все еще продолжался, я вдруг решил – дай‑ка послушаю. И мне не понравилось страшно. Показалось, что она слишком сложная. Что вот это «Там для меня горит очаг, / Как верный знак забытых истин» слишком громоздко, что ли. Позвонил Регине и говорю: «По‑моему, мы перемудрили». Она отвечает: «Я тоже так считаю». И написала второй вариант текста. В припеве стало: «Мне до тебя рукой подать, / Чтоб удержать одно мгновенье, / Дай мне тебя не потерять, / Моя любовь, мое спасенье», – замечательно. Записали. Пригласили Бортко, ему тоже понравилось. А на следующий день звонит и говорит: «Песня не ложится на кадр. Приезжай, посмотришь». А если вы помните кино – песня звучит по одному куплету на начальных титрах, а в конце – целиком. На начальных титрах идет видео ленинградских дворов‑колодцев, такая достоевщина – конечно, текст «Там для меня горит очаг, как верный знак забытых истин» на нее лучше ложился. Но главное, что в финале картины на словах «Моя любовь, мое спасенье» камера крупно наезжала на бутылку водки, стоящую на столике у Дроздовой. И эффект был совершенно комический.

Я слышал, что кто‑то для себя перепевает «Город»; что в интернете есть даже какие‑то варианты, где на японском ее поют под синтезатор. Но я считаю, что песни не переводятся. Это связано с психологией и философией языка. Русский очень тяжеловесен: за каждым словом стоит какая‑то эмоциональная нагрузка. В английском все значительно проще. Они могут позволить себе написать песню «We all live in a yellow submarine», а попробуй написать по‑русски про желтую подводную лодку. Все скажут, что ты сумасшедший.

 

Интервью: Мария Тарнавская (2011)

 

 

Витас

Опера № 2

 

Одной из самых расхожих претензий к постсоветской поп‑музыке была следующая: вот раньше, в СССР, люди на сцене умели петь – а это что такое? Самый яркий, до одури громкий аргумент в защиту нового поколения выдал уроженец Латвии – Витас, который пел оглушительным фальцетом и показательно разбивал голосом стекла в клипах. Его «Опера № 2» – своего рода двойник появившейся почти тогда же «Это здорово» Носкова: тоже струнная аранжировка, тоже лирика с претензией на философию («Дом мой достроен, но я в нем один» – в этом, конечно, можно услышать разочарованное подведение итогов 1990‑х), но совсем другой образ. В снятом Юрием Грымовым клипе на «Оперу № 2» Витас прячет от людей жабры – получается что‑то вроде «Человека‑амфибии» в декорациях фильма «Брат»; на телевидении певец наряжался инопланетянином и пел, летая над публикой на жердочке и всячески подчеркивая свою инаковость.

Вся эта экстравагантность внезапно вновь пригодилась в эпоху TikTok в конце 2010‑х, когда языковое упражнение Витаса в песне «Седьмой элемент» внезапно стало сначала мемом, а потом – хитом танцполов. В промежутке были задержания за наезд на велосипедистку и за стрельбу во дворе своего дома на Рублевке – а также популярность в Китае, но это не точно: делами Витаса занимался бывший пиарщик «На‑На» Сергей Пудовкин, который всегда умел профессионально приукрасить реальность.

 

Сергей Пудовкин

продюсер

Я могу с гордостью сказать, что был самым молодым секретарем комсомольской организации школы в городе Москва. Написал заявление в партию. Собирался стать членом ЦК. И до сих пор имею два ресторана, являюсь акционером банка, а также занимаюсь шоу‑бизнесом, в основном мировой его частью. Технологии, которые я впитал за 12 лет работы с Алибасовым, позволили мне сделать Витаса самым популярным артистом из российских звезд в мире. На сегодняшний день в «Книге рекордов Гиннесса» Витас является самым популярным российским артистом.[94]

Первое мое знакомство с Витасом состоялось в Одессе, где я увидел его на сцене экспериментального театра пластики. Он показывал калейдоскоп образов: то кричит, то пищит, то младенца изображает, то бабку 95‑летнюю. А я всегда хотел видеть на сцене не только вокалиста – я хотел видеть артиста, который может делать какой‑то такой эстрадный спектакль.

Витас появился в 1999 году на «Рождественских встречах» Пугачевой. Во‑первых, он был очень молод, ему было 16.[95] Он пришел со своими песнями, которые не подходили для эстрады вообще. Могу только названия некоторые вспомнить. Например: «День рождения моей смерти», «Опера № 2». Эти песни были очень своеобразные. Ну и образ, который нам запомнился из‑за каких‑то киношных элементов, – жабры, ихтиандр. Что касается «Оперы № 2» – Витас вспоминал, что он сидел ночью с синтезатором, ему пришли какие‑то ассоциации, и он завопил этим голосом в три часа ночи. И папа ему сказал: «Еще раз повторишь этот припев – я тебя выгоню из дома насовсем».

Мы с Витасом никогда не якшались и не заигрывали с русским шоу‑бизнесом. Мы всегда были и по творчеству, и по вокалу, и по продюсерским действиям в стороне. Когда появились песни «Мама», «Звезда», «Берега России», мне сказали: «Ну ты совсем больной – еще и про родину петь. Нашел конъюнктурную тему». А я ее и не забывал – в отличие от продажных артистов, которые за конъюнктуру маму родную продадут. Для меня это семейные ценности. И пошли они все на хер со своим форматом! Витас – единственный артист, который за последний год собрал два аншлага в БКЗ в Санкт‑Петербурге.[96] Мы сейчас не про хит‑парады говорим копеечные и не про вручение премий – в гробу я их видел. Есть такое понятие, как железо‑бетонный гастролер. Вот Витас он и есть. Это большие деньги и большая народная любовь. Ее в кровать не положишь и за руку не подержишь.

Витас – это не только концерты: это производство украшений, питьевой воды, мобильных телефонов. Там есть библиотека песен Витаса, постоянное обновление контента, новые рингтоны, премьеры. Сами китайцы говорят, что у нас нет ни одного человека из всех полутора миллиардов, кто бы не знал Витаса. Витас – это майки, рубашки, ювелирные украшения, телефоны, часы, туалетные воды, питьевая вода. Более 40 наименований продуктов массового потребления. Фабрики просто не успевают обеспечивать спрос. В 2010 году прибыль была 30 миллионов евро. В России такой оборот невозможен.

С Витасом на одной сцене однажды выступали 1100 танцоров. И это не потому, что в Китае очень много людей. Это потому, что они умеют делать качественное зрелищное шоу. А у нас стоит один артист на пустой сцене, и за ним скачут две девочки сомнительной наружности. И все. Почувствуйте разницу.

Витас – это самое удачное воплощение советской песни в современной России. Согласитесь, стоит дорогого, что артисту поставили памятник в Китае, что артисту поставили бюст на аллее музыкальной славы в Японии. Где этот памятник? Академия искусств в Гуанчжоу, но не на улице, а внутри здания.[97]

Залог современного успеха – это интернет‑популярность. Это шанс на развитие, на будущее и на международный успех. Книжки перестали читать, газеты тоже, телевизор перестали смотреть. Все свелось к примитивному смотрению картинок в телефоне. Все сидят и тычут кнопки – смотрят, что там происходит. У меня дети даже не знают, что такое телевизор в принципе. Они его используют как большой экран для телефона.

В 2019 году диджей Тимми Трампет для своего трека взял сэмпл из «Седьмого элемента» – получился очень удачный и, на мой взгляд, яркий трек. Мы вышли на контакт и предложили коллаборацию, совместную работу. Была организована хорошая площадка, Tomorrowland – большой фестиваль, полмиллиона зрителей. Рассказывать это бесполезно – что такое выступать перед полумиллионной аудиторией с шокирующим приемом, криками, радостью и всем остальным. Это надо смотреть.

Не знаю, почему песни 2001 года снова стали актуальны. Я думаю, что в случае с «Седьмым элементом» сработала возможность передразнивания – вот этот вокальный прием, языковой. Он в какой‑то момент стал приколом. Люди стали пересылать его друг другу. Не будешь же ты по телефону делать «Ур‑р‑р‑р»? А тут в мессенджерах появилась возможность пересылать. Кто‑то стал это как будильник использовать, кто‑то как прикол. А кто‑то – с сексуальным подтекстом.

 

Интервью: Екатерина Дементьева (2011), Григорий Пророков (2020)

 

 

Николай Носков

Это здорово

 

Организованная Стасом Наминым в конце 1980‑х группа «Парк Горького» стала самым спорным экспортным культурным проектом перестройки. С одной стороны, волосатый рок, переполненный отсылками к стереотипам об СССР, даже попал в чарты Billboard; с другой – очевидный коммерческий расчет смущал людей, которые привыкли считать песни под гитару источниками подпольной правды, да и спрос на ушанки и серпы с молотками быстро спал. В середине 1990‑х участники «Парка» начали делать карьеру на родине – самым заметным из них стал Николай Носков, под которого Намин когда‑то и собирал группу. Сначала была модная брейкбитовая «Паранойя», потом – философская баллада «Это здорово», спетая под одни струнные и духовые, своего рода кульминация романсовой линии, начатой, скажем, Константином Меладзе. Эта песня и сегодня резко выделяется из общего ряда эфирной поп‑музыки – как выделялась в 2000 году; где‑то на заднем плане тут, конечно, маячит Стинг, вечный ориентир российских подвижников взрослой эстрады, но вся эта «война одаренности с бесполезностью» в «царстве глупости и стяжательства» – это все‑таки очень по‑русски.

 

Иосиф Пригожин

продюсер

У Носкова было три продюсера: первый – Стас Намин, второй – Борис Зосимов, третий – я. Он сам позвонил, пришел ко мне – в итоге переговоры шли шесть месяцев. Я понимал, что с таким артистом продвижение будет очень тяжелым: он не имел никакого отношения к поп‑жанру.

Но для меня Носков – это не был бизнес. То есть я хотел, чтобы это стало бизнесом, но в первую очередь это было проявлением любви к его творчеству, к его таланту. Именно любовь позволила мне дышать этим проектом. Я, Иосиф Пригожин, ваш покорный слуга, являюсь менеджером и продюсером его самых популярных сольных альбомов «Блажь», «Паранойя» и «Дышу тишиной». Запись песен и съемки клипов производились на мои собственные средства. Также я лично занимался продвижением этого материала: ходил по радиостанциям и, унижаясь, упрашивал поставить эти прекрасные песни в эфир.

Знаете, с каким трудом я восемь месяцев обивал пороги радиостанций с песней «Это здорово»? Тогда задача продюсера была не только «продвинуть», но и пройти все стадии унижения. Это реалии шоу‑бизнеса конца 1990‑х – мы с Айзеншписом портили себе нервы, ругались, дрались и воевали за своих артистов, пытаясь поставить песни в эфир. И любой сингл, который появлялся на радио, превращался в подвиг, в некое достижение; как будто ты выигрывал олимпийскую медаль.

Я помню, как первый раз услышал «Это здорово». У меня был офис в «Останкино», и мы сидели в машине на Академика Королева, прямо у ресторана «Твин Пигз». Коля привез кассету с демоверсией песни, мы послушали, он спросил: «Как тебе?» Я говорю: «Коля, это бомба». Творческие люди всегда интересуются мнением продюсера по поводу своего музыкального материала. Безусловно, если бы я сказал, что материал плох, он бы задумался. Но когда я говорю, что это супер, и наше мнение совпадает, это дает артисту дополнительный импульс. Вы должны жить с артистом одним дыханием, понимаете? Это как семья – если вы не находитесь на одной волне, то вам нет смысла работать вместе.

 

Интервью: Сергей Мудрик (2020)

 

Игорь Брусенцев

автор текста

Я рос за кулисами. В советское время на «Белорусской» был дворец культуры «Красная звезда». Он служил репетиционной базой для «Веселых ребят»,[98] и там выступали все популярные тогда группы: «Машина времени», «Воскресение», «Красные маки». А директором этого всего был мой папа. Я еще мальчишкой засыпал в кофре от аккордеона «Веселых ребят», и дядя Паша Слободкин на руках приносил меня в кабинет отца. Дорога мне была в ГИТИС или во ВГИК – но папу уволили за постановку театра‑студии «Человек» на евангельскую тему. В итоге я поступил в военное училище, а после него служил в армии 12 лет. Когда страна, которой я дал присягу на верность, перестала существовать, я не счел для себя возможным присягать второй раз и оставил службу – но еще некоторое время преподавал, готовил солдат к командировкам.

В 1995–1996 годы я написал цикл военных песен специально для ребят в окопах, понимая, что им для психологической разгрузки нужно что‑то, что можно легко сыграть на гитарке. Одну из них потом перепел [бывший вокалист «Парка Горького»] Александр Маршал – «Блокпост “Акация”». Я получал много писем с благодарностью от командиров – они писали, что песни позитивно влияют на моральный дух ребят. Приятно, когда идешь по Москве, а тебе звонят с неизвестного номера и орут в трубку: «Игорек! Мы со стороны Черноречья на броне в Грозный заходим. Тут на базе Тюменского ОМОНа на всю стену твоя строчка написана. Игорек, привет тебе большой от нас! Как ты там?» Это была строчка «Спецназ непобедим».

Работать поэтом‑песенником я начал случайно. Я познакомился с музыкантом Игорем Бардиным, у которого была домашняя студия, где он безвозмездно делал аранжировки и демозаписи молодым исполнителям. Мне было любопытно посмотреть, как это работает, – я просто приезжал и сидел в углу, ни во что не вмешивался. Когда говорили, что есть два куплета, но нет третьего или есть музыка, но нет текста, я спрашивал: «А можно я попробую?». Мне разрешали, и я за 15–20 минут дописывал. Просто так, потому что могу.

Бардин когда‑то играл в одном коллективе с Николаем Носковым – и тот ему сказал, что мучается с текстами для нового альбома. Игорь ответил: «Ты знаешь, появился новый парень, текстовик. Я 20 лет работаю, и такого не видел». Дал Коле мой номер – и он пригласил меня домой. Я приехал в промзону на «Водном стадионе», в маленькую двушку в пятиэтажке без лифта. Первое, что я увидел, – стоящий на полу золотой диск «Парка Горького». Рядом сидела дочь Коли Катюшка, ей тогда было лет семь – восемь. Она играла в игрушки, а в коробке среди них валялись «Золотые граммофоны». У одного из них была отломана труба. Увидев это, я понял, что мы сработаемся.

Ситуация была сложная. Альбом «Блажь» – первый, который Николай Носков сделал при продюсерстве Иосифа Пригожина, – не оказался успешным. Запроса на гастроли не было, а это единственный способ заработка. Иосиф звонил Николаю каждый день и спрашивал: «Хит есть?» Коля нервничал. Ошибаться было нельзя – хит был нужен просто позарез. Нужно было чем‑то удивить. Мы не знали, что делать, и работали в разные стороны. Альбом «Паранойя» получился как трехцветная кошка – разные стили, направления, темы.

Коля хотел сделать песню на тему отношений детей и родителей. Как в «Стене» у Pink Floyd: «Teacher, leave the kids alone». Смысл был такой, что давление родителей на детей – это паранойя. Меня это как‑то не убедило, и я стал искать другое решение. Что может быть как паранойя? И вдруг я понял: любовь! И на фоне весеннего настроения, когда природа начинала просыпаться, родился текст «Паранойи». Коле он сразу понравился. А прежде всего рассмешил – вот это «Похоже, ты одичал, а ветер в бубен стучал, / Ночью песни кричал». На каком‑то таком несерьезном настроении мы эту песенку и записали.

Никто из нас не ожидал успеха «Паранойи». Для нас это была эмоциональная разгрузка, мы просто развлеклись. Но именно после нее (и еще «Белой ночи») начались гастроли. Мне Егор Кончаловский рассказывал, что в то время он учился в Гарварде, и весь Гарвард, не понимая слов, отрывался под «Паранойю» после того, как русские ее туда привезли.

Как‑то мы обедали с Колей у него дома, он включил телевизор – а там клип на «Паранойю». А дальше включение из студии, где сидели бородатые мужики и на полном серьезе говорили, что авторы песни компетентно высказались – и любовь действительно можно рассматривать как психическое отклонение, что это в какой‑то степени тоже паранойя. Носков даже вилку уронил. Вот уж воистину: нам не дано предугадать, как наше слово отзовется.

После этого успеха Пригожин говорил: «Ребята, молодцы, давайте еще один альбом такой же». И я помню такой момент: мы ехали на такси, Коля повернулся ко мне и сказал: «Игореха, а давай напишем романсово‑балладный альбом с симфоническим оркестром?» Я ему честно ответил: «Ты в своем уме вообще? Сейчас? Вот когда только пошло все?» Он говорит: «А ты знаешь, а я уверен – у нас получится». И мы начали работать над романсово‑балладным альбомом.

Однажды Коля сказал: «Слушай, ты все время пишешь на мою музыку, а теперь я хочу что‑то написать на твои стихи. У тебя что‑нибудь есть?» Я уверенно сказал: «Есть». И уехал домой. На самом деле, ничего не было. Плюс тогда у моей жены с ее родителями были какие‑то жуткие сложности. Она была вынуждена уехать к ним вместе с дочерью, и оттуда пришла телеграмма: «Срочно приезжай». Нужно было быстро закончить работу, ничего не получалось, а еще жене нечего было подарить на день рождения. Я минут за сорок набросал рифмованное письмо – у нас дома такая традиция. Текст был такой: «В этом мире я гость непрошеный, / Отовсюду здесь веет холодом. / Не потерянный, но заброшенный, / Я один на один с городом». Песня родилась из того, что я переживал и чувствовал тогда.

Я привез текст Носкову. Сказал: «Я понимаю, что это не формат и уж тем более не хит – но мне кажется, в этом что‑то есть». И уехал. Где‑то в полседьмого утра он позвонил: «Быстро езжай ко мне! Я ночь не спал, песню придумал». Я приехал, и он на кухне наиграл эту мелодию. Я сказал: «Коль, по‑моему, гениально». Он ответил: «Дурак ты. Это ты гений, просто не понимаешь этого».

Я не верил, что «Это здорово» может пойти в работу – и уж тем более стать такой популярной. Я же понимал, на какой стадии развития находится наш шоу‑бизнес. Он ориентировался на «ласковомайщину». И на фоне этого вдруг появляется философский текст с симфоническим оркестром. Серьезно? С объективной точки зрения предпосылок к тому, что эта песня имеет хоть какой‑то шанс стать замеченной, не было. Я так думал. А Носков думал иначе – он остановил работу над альбомом. Все, что было сделано до этого, пошло в мусорную корзину, – и альбом получился совершенно другим.

Коля говорил: «Я иногда сам не понимаю феномена этой песни: она же страшная, тяжелая». Я отвечал так: «Дело в том, что так мужчины чувствуют любовь. Мы русские, у нас все про войну. У нас даже если про любовь, то все равно про войну. Каждый мужчина в той или иной мере боец на любовном фронте».

Для нормального взаимопонимания с исполнителем, с соавтором нужно просто сидеть на кухне, пить чай, курить и разговаривать на разные темы. Из этих обсуждений возникает некое общее пространство, в котором творятся какие‑то вещи. Нужно понимать, что ему нравится, что не нравится; какие слова не нравятся. У всех исполнителей это есть – какие‑то гласные или согласные не нравятся. А Носков еще и такой человек, которому халтуру нельзя подсунуть ни под каким соусом: он ее чувствует. С ним тяжело работать – но не потому, что он деспот и тиран, а потому, что у него высокая планка. Он говорил: «Строчки – это железнодорожные составы, в которых слова – это вагоны. Ни в коем случае не должно быть порожняка, все должно иметь свою загрузку». Одно неправильно поставленное слово могло отправить текст в корзину.

Последнее, что мы сделали вместе, – это песня «Живой». К тому моменту мы уже 15 лет не сотрудничали. Мы не ссорились – просто я стал больше работать с кино, анимацией, рекламой. Я ушел туда по меркантильным соображениям: строчки «Выгода весомая, / Лучше не найти, / Новая литровая баночка Sorti» приносят больше денег, чем «Паранойя». Были времена, когда процентов сорок всей рифмованной рекламы делал я. Коля меня жутко критиковал за это. Он говорил, что так тупится перо. Но когда у него случился инсульт,[99] я думал, чем я могу помочь ему и его семье, – и так получилась песня «Живой». Я люблю Колю и очень ему благодарен за все в своей жизни. Надеюсь, что болезнь отступит, и мы еще что‑то вместе сделаем.

 

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

 

 

Виа Гра

Попытка № 5

 

Переходный этап от 1990‑х к 2000‑м. От первых тут – немного наивный драм‑н‑бэйсовый звук и конструкция песни как байки; от вторых – тщательно спродюсированный образ, пакующий мейнстримовую гиперсексуальность в глянцевую обертку: даже в самом первом, сейчас полузабытом составе с Аленой Винницкой «ВИА Гра» уже выглядела как группа для обложки Maxim или FHM (оба журнала, впрочем, появились в России позже). По первым легкомысленным песням «ВИА Гры» еще не было понятно, что это навсегда, но уже стало ясно, что придумавший эту затею Константин Меладзе – больше, чем автор песен своего брата. В новом десятилетии он полноправно войдет в ряды главных постсоветских поп‑продюсеров.

 

Константин Меладзе

продюсер, автор песни