Потому что нельзя быть красивой такой

 

Пока коллеги по большому бизнесу устраивали поп‑звездами своих жен и детей, владелец рекламного агентства «Премьер‑СВ» Владимир Жечков решил стать поп‑звездой сам. Весь этот проект как будто режиссировал Виктор Пелевин, который, кстати, через несколько лет даже упомянет Жечкова в романе «Священная книга оборотня». Название «Белый орел» было позаимствовано у водки, которую агентство Жечкова рекламировало комическими видеороликами; песню «Потому что нельзя быть красивой такой» написал вездесущий Игорь Матвиенко, который на сей раз сочинил образцовый белогвардейский романс; клип снимал Юрий Грымов – самый востребованный рекламный режиссер 1990‑х, который в данном случае сделал ремейк снятого Дэвидом Финчером видео на «Freedom ’90» Джорджа Майкла; главную роль в нем играл будущий муж Наташи Королевой, а тогда звезда российского стриптиза – Тарзан. Сам Жечков пел за кадром и долго поддерживал мистификацию, не показывая своего лица: по стране даже гастролировала группа с подставным вокалистом, а то и не одна. Впрочем, вряд ли весь этот пост‑модернизм имеют в виду люди, которые и сейчас при определенных алкогольных обстоятельствах навзрыд голосят и «Потому что нельзя…», и «Как упоительны в России вечера»: «Белый орел» был не первым и не последним случаем, когда шутка для своих по дороге к массовому успеху избавилась от юмора.

 

Владимир Жечков

вокалист, автор проекта

«Белый орел» – это моя прихоть. Захотел спеть – спел, захотелось влюбиться – влюбился, захотел нарисовать – нарисовал. Что‑то надо делать, чтобы было интересно. У меня же журналы были все эти – «ТВ парк», «Кинопарк», это я все создавал. Думал еще какие‑то журналы покупать на Западе, но потом скучно стало. У нас была крупнейшая рекламная группа в России, у нас были телеканалы, кинопрокат был, видеопрокат – но мы с партнерами не нашли общего языка. Разошлись, продали активы. Тогда я и запел, со скуки. Деньги есть – ума не надо. Серьезно я никогда этим не занимался. И до сих пор серьезно не занимаюсь. Это хобби такое.

Любое дело – это практика и определенный талант. Когда я учился в школе, меня мама заставляла играть на скрипке. Я уходил, скрипку оставлял в подъезде, а сам шел играть в футбол. Когда у меня были академконцерты, я выходил, играл четыре такта, преподаватель говорил: «Достаточно». В итоге «тройку» поставили. Музыку я всегда ненавидел, потому что у меня сестра пианистка профессиональная – она все время играла, меня это очень сильно раздражало. К тому же с детства все мои друзья очень хорошо поют, хотя и не профессионалы. А я никогда не пел, хотя мне всегда хотелось. Когда мы играли на гитаре, мне все говорили – ты только не пой. У кого‑то – у Наполеона, у Березовского – мечта руководить миром. А у меня комплекс, что все хорошо поют, кроме меня. Видимо, из‑за этого я стал музыкой заниматься.

Я никогда не занимался музыкой до того, как появился «Белый орел». На гитаре играл две песни, которые я и спел в студии, когда мы пришли туда с Укупником и Матецким. В молодости играл несколько песен на гитаре, из которых я три или четыре спел на первом альбоме. Попробовал – получилось, просто прикольно было. При этом все песни сделаны мной. Поэты и композиторы доводили до ума то, что я создавал. Неумение спеть подавалось как мелодия – так получился какой‑то колорит. Песни «Как упоительны в России вечера» вообще не было – было восьмистишие. Я попросил [Федора] Добронравова, чтобы он нашел поэта, который допишет. «Потому что нельзя…» мне Матвиенко подарил – но он сам не ожидал, что будет такой успех. Принес песню, напел просто под пианино – я взял. Сделал большую рекламу, промоушн огромный. Песню стала вся страна петь. Это один из редких случаев, когда у Игоря песня стала хитом, хотя ее спел не его коллектив. Даже у «Любэ» нет хитов равных. «Белый орел» по количеству хитов, по раскрученности, по качеству материала – лучшая группа страны за последние 10–15 лет.

Я по своей натуре человек непредсказуемый. Даже в отношении женщин я такой, с выдумкой. То, что в «Белом орле» спето, – это от моей собственной персоны: я бываю и серьезным, и умным, и очень умным, и образованным, и остроумным, и веселым. Хотя я, наверное, занимаю первое место в мире по количеству несчастий, которые в моей жизни были, я сохраняю какой‑то оптимизм.

Я собрал группу, которая ездила на гастроли, потому что песен было много, интерес был большой. Пусть ездят, какие‑то деньги зарабатывают. Чтобы не забывали; деньги тоже были, но в первую очередь – чтобы не забывали. Киркоров поет до сих пор, Пугачева поет – тут то же самое. Сейчас у нас очень хороший состав, там поет один из лучших вокалистов страны. Я считаю, что на сцене должны какие‑то симпатичные лица выступать, а я не очень высокого мнения о своей внешности. Я в принципе скромный. Все знают Березовского, Абрамовича – кого угодно, кроме меня. А меня знают только все олигархи. Такой стиль.

 

Интервью: Григорий Пророков (2011)

 

 

Максим Леонидов

Видение

 

Еще один пример того, насколько проницаемы и взаимосвязаны были миры роки поп‑музыки даже в те годы, когда их было принято считать врагами. Максим Леонидов был лидером бит‑квартета «Секрет». Он одинаково хорошо себя чувствовал и на сцене Ленинградского рок‑клуба, и в эфирах советского телевидения – и когда в середине 1990‑х вернулся на родину из Израиля, продолжил в том же духе, благо почва была подготовлена и его соратниками по группе, и, например, Валерием Сюткиным: все они реанимировали советскую эстрадную интонацию, убирая из нее идеологию и подчеркивая джентльменский стиль. Прогрессивная публика с удивлением заметила, что рефрен «Видения» про «я‑оглянулся‑посмотреть» точь‑в‑точь повторяет шепот Роберта дель Найи из «Safe from Harm» Massive Attack, – но на самом деле все было несколько сложнее.

 

Максим Леонидов

певец, автор песни

Мы снимали во Франции телепередачу «Эх, дороги» про автомобили. Был выходной, все куда‑то разбрелись, я остался один – и решил написать песню. Вообще‑то, задумывал такой рок‑н‑ролл развеселый – но песня сама диктует, какой ей быть. После записи я опять уехал с телевидением – на сей раз в Мексику. А потом туда приехал Коля Белых, продюсер телекомпании «Смак», и сказал, что песня звучит из каждого утюга. Я, конечно, не поверил, но обрадовался. Возвращаюсь в Петербург, сажусь в машину, включаю радио – не помню какое, – а там как раз хит‑парад. Объявляют пятое место, четвертое, третье, второе. Ну вот, думаю, а что ж мне все говорят, что она отовсюду звучит. И вдруг объявляют, что на первом месте… Да, было приятно.

Волна софисти‑попа середины 1990‑х образовалась не у нас, а вообще везде. Вся эта музыка – Стинг, Леннокс, Лиза Стэнсфилд, Джордж Майкл – тогда была главенствующей. Весь музыкальный дизайн, который нас окружал и в ушах был у нас, – ровно вот этот. И конечно, все музыканты подпадали под его влияние. Брал ли я строчки припева из «Safe from Harm»? Я про Massive Attack ничего не знаю. Корни этого уходят гораздо‑гораздо глубже, чем к Massive Attack. Есть такая старая ковбойская песенка [Джонни Уотсона], которая называется «Looking Back» – вот оттуда этот прием.

Никакого особенного художественного усилия я лично к созданию клипа на «Видение» не приложил. Начнем с того, что денег на него у нас не было. Они появились случайно, потому что на горизонте замаячил некий бизнесмен, бывший офицер советской армии – а теперь состоятельный джентльмен. Мы оказались в одной компании, где я под гитару пел песни. В том числе спел песню из кинофильма «Щит и меч» [про советских разведчиков], где «прожектор шарит осторожно»… Это произвело на него сильное впечатление, и он дал денег, чтобы мы сняли клип на эту песню. Клип на нее мы сняли недорогой, а остальные деньги потратили на клип «Видение». Что касается визуальной части – я в это не лезу никогда, есть специалисты и без меня. А мой образ в клипе – это Элвис: эти движения плечами характерные я взял у него, конечно. Знаете, тогда еще была модна такая немножко ретро‑эстетика, люди пели такие как бы советские песни: «Солнце мое», «Школьная пора»… И эстетика клипа ровно такая: девушка в очках как из 1950‑х, музыканты тоже так одеты. Так что органично было и немножко Элвиса дать туда.

В Советском Союзе никакой музыкальной индустрии не было. А была возможность за свои деньги записать альбом и потом с поклоном принести его на фирму «Мелодия», получить свои 70 рублей и подарить народу свои песни (смеется). Первый альбом «Секрета» разошелся миллионными тиражами – надо ли говорить, что мы ни копейки, кроме тех 70 рублей, которые нам отдали за пленку, не получили? Ничего общего с нормальным цивилизованным шоу‑бизнесом в Советском Союзе не было – как, впрочем, и в России.

Что касается внешнего вида «Секрета» – мы просто были умными, и мы об этом думали, а не просто заимствовали. На чем прокалываются все бездарные продюсеры, набирающие сладких мальчиков? Они занимаются эпигонством, примеряют чужую одежду на абсолютно других людей, которым она не по размеру. Вместо того чтобы раскрыть, какие Иванов и Васечкин, из них пытаются сделать Джонсона и Смита. И это абсолютно неправильно. Потому что интересно‑то то, какие люди на самом деле. А мы в «Секрете» себя более‑менее знали: знали, что нам идет, знали, какие песни мы любим. Поэтому образ группы 1960‑х годов – будь то ранние The Beatles, или The Hollies, или тысячи других групп, которые выступали в аккуратных костюмчиках и галстучках, – нам очень шел. Мы никого из себя не строили, ни черта из себя не корчили – а просто делали то, что любили, и вели себя так, как нам нравится. Вот и все.

Переехав в Израиль, я попал в очень популярную вечернюю программу «Субботний вечер с Эхудом Манором». Эхуд Манор – это такой, знаете, израильский Илья Резник был; человек, который написал кучу стопроцентно израильских шлягеров. Он пригласил меня вместе с моей тогдашней супругой Ирой Селезневой принять участие в программе, и я там спел Майка Науменко – «Песню простого человека», которую сам перевел на иврит. После этого мне поступило сразу два предложения от израильских компаний звукозаписи – я подписал контракт с одной из них, и мы записали пластинку на иврите. Что‑то я написал сам, что‑то перевел: «Свечу» Макаревича, «Рок‑н‑ролл мертв» Гребенщикова. Правда, компания сделала большую ошибку – они взяли в музыкальные продюсеры лидера группы Minimal Compact Рами Фортиса. Хотели сделать из моей музыки нечто более модное и похожее на общее звучание рынка, и в итоге там от меня мало что, к сожалению, осталось.

Главное, что мне бросилось в глаза после возвращения в Россию, – в Израиле все‑таки все, что касается продакшна, делается, как везде на Западе. Студия звукозаписи обеспечивает студию, обеспечивает горячую еду, следит, заботится. В России, когда я приехал, ничего этого, конечно, не было. Я записывал альбом «Командир» на Варшавском шоссе в студии Sintez Records, которой руководил [басист «Машины времени»] Саша Кутиков. Туда время от времени заходили бандиты, которые крышевали эту студию. Пили пиво, как‑то с нами общались. А потом заходил Эрнст с Парфеновым – они еще тогда вместе делали телевидение. А потом еще какие‑то люди. Все это было довольно странно. Никаким бизнесом там, безусловно, и не пахло – тем не менее нам удавалось создать творческую атмосферу.

 

Интервью: Наталья Кострова (2011), Иван Сорокин (2020)

 

 

Мурат Насыров

Мальчик хочет в тамбов

 

В какой‑то момент отечественные продюсеры поняли, что хиты можно не только производить, но и брать в готовом виде. Одним из первых примеров такого рода стал «Мальчик хочет в Тамбов» – перевод песни бразильцев Carrapicho «Tic, Tic, Tac» (от них – латиноамериканская ритмика и мелизмы); другим – Филипп Киркоров, который, как и авторы «Мальчика», не стал менять в песне Таркана даже фонетику, породив странную конструкцию «Шика дам»; уже в 2000‑е Григорий Лепс по‑взрослому покупал песни у Coldplay и так далее. «Мальчик» – еще одна песня о путешествии в неизведанное – вывел в звезды Мурата Насырова, лирического казахского юношу с трагической судьбой: через десять лет он погибнет при странных обстоятельствах – упав с балкона своей московской квартиры.

 

Арман Давлетьяров

продюсер

У нас с Муратом уже был готов к выходу весь первый альбом, но компания, которая собиралась его выпускать, говорила, что там не хватает яркого хита, и постоянно откладывала выход. И вот в один из дней Мурат приехал на студию к Сергею Харину, автору слов, который уже сделал с каким‑то другим исполнителем песню «Мальчик хочет в Тамбов». И ему говорят: «Слушай, не хочешь попробовать записать?» Он послушал и засмеялся: «Ребята! Да вы что: где я и где эта песня – чики‑чики‑чики‑та!» Человек в Гнесинке учится, у него образование музыкальное – а здесь два прихлопа, три притопа. В общем, Мурат записал «Мальчика» просто ради смеха, но когда ее все послушали, стало понятно, что это хит. И Мурат проснулся знаменитым. Я даже помню этот момент: я вышел из дома, шел до метро, и из каждой палатки звучала «Мальчик хочет в Тамбов». Я позвонил Мурату, говорю: «Ты слышишь, что происходит?» А он: «Да я сам в шоке!» Эта песня стала для Мурата не только визитной карточкой, но и клеймом. Ему приходилось ее исполнять на каждом концерте, и Мурат раздражался: он считал себя артистом другого полета, эта песня ему недостаточно была близка. Ее же еще как‑то перевирали все время смешно. Был даже такой вариант – «мальчик кончил в тромбон».

Нас познакомил с Муратом [гитарист «А’Студио»] Баглан Садвакасов. Когда мы летели с «Голоса Азии» из Алма‑Аты в Москву, он меня спросил: «А ты не хочешь попробовать себя в шоу‑бизнесе?» «Слушай, – говорю, – я юрист вообще, у меня образование высшее, а ты мне бизнес какой‑то несерьезный предлагаешь». «У меня есть молодой исполнитель, никому не известный, но талантливый, Мурат Насыров – не слышал о нем?» А Мурату он сказал, что познакомит его со спонсором, чуть ли не с олигархом, хотя у меня были какие‑то копейки, я студент был. В общем, я взял у брата напрокат малиновый пиджак, красивый, с золотыми пуговицами – надо же было произвести впечатление! – и приехал в ресторан, в котором тогда Мурат работал: пел кавер‑версии русских народных песен по шесть часов подряд. Естественно, мой внешний вид произвел на него впечатление: он весь вечер разговаривал со мной на «вы». То, что я услышал, меня настолько впечатлило, что я ему стал говорить: «Ты такой классный, фирмач просто!» А Бага мне тихонько шепчет: «Ты сразу все не выпаливай, марку‑то держи, делай морду кирпичом!» И я вот сидел с этим кирпичом весь вечер, наводя жуть на Мурата.

Первую и очень важную поддержку нам оказала Алла Борисовна Пугачева. С ней была забавная история. Ехала как‑то она в машине, услышала песню «Кто‑то простит» и позвонила на «Русское радио» – узнать, кто поет. Когда нам об этом рассказали, нас распирало от радости и гордости. И потом, когда мы готовили презентацию, я предложил Мурату позвать Пугачеву. Я его минут пятнадцать приводил в чувство, перед тем как позвонить: он весь дрожал, кряхтел, мы репетировали, что он будет говорить – дословно, как стихотворение. И вот на презентацию в «Метелице» приезжает Пугачева! С Кристиной [Орбакайте]! На презентацию неизвестного исполнителя, вообще непонятно кого! Это для нас и для всей тусовки стало очень важным показателем.

На тот момент было редкостью, что артист работает с живыми музыкантами: все чесали под фонограмму по 20 концертов в месяц! Мурат же работал всегда вживую, и многие коллеги его за это даже недолюбливали. Вот, например, идет презентация альбома какого‑нибудь исполнителя, он на сцене поет через пень‑колоду, под фонограмму, Мурат выходит его поздравлять – и своим диапазоном начинает голосить так, что «убирает» самого виновника торжества. У нас с ним из‑за этого все время были скандалы.

 

Интервью: Марина Перфилова (2011)

 

 

Натали

Ветер с моря дул

 

Еще один пример прорыва лирики дворового покроя в телевизор и радио. В «Ветер с моря дул» все как в книгах фольклорных песен: психологический параллелизм в первой же строфе, простейшая мелодия и бесконечные повторы для тех, кто что‑то не понял. Спела все это бывшая солистка ансамбля «Шоколадный бар» Наталья Рудина – блондинка с амплуа доверчивой простушки (примерно Наташа Королева с прямой бочкой) и, как выяснится через много лет, девушка с одной из самых удивительных карьерных траекторий в российской поп‑музыке.

 

Наталья Рудина (Натали)

певица

Песню «Ветер с моря дул» я с 13 лет пою – то ли ребята в пионерлагере ее на гитаре играли, то ли я во дворе ее услышала. Выступала с ней в родном Дзержинске на каких‑то концертах местного значения и людям говорила: «Вы эту песню сразу запомните, ее выучить вообще мгновенно можно! Там каждая строчка два раза повторяется». А когда вошла тихонечко в шоу‑бизнес, я на нее даже не ставила и не думала, что она станет хитом. Хотя мне всегда нравились такие дворовые, народные песенки на трех аккордах, потому что они объединяют людей: и на дискотеке, и в дружеской компании, и в учительской. По образованию я ведь учительница, в школе работала, мы катались в Москву иногда – просто хотелось московского качества записи. Вот так и получился мой первый альбомчик «Русалочка». Он оказался прибыльным, и я через некоторое время попала к продюсеру Александру Шульгину.

С ним мы решили для «Ветер с моря дул» сделать новую аранжировку, выпустили ее и честно написали: «Автор неизвестен». Потому что действительно очень сложно было установить авторство. Мне Александр Розенбаум сказал, что он сам эту песню пел еще в 1972 году – то есть когда я еще даже не родилась. Ну и вот, звучит моя песня на радио, появляется на телевидении – и немедленно находится первый автор; я уже сейчас не помню, кто именно, потому что вслед за ним появляются еще 17 человек, и каждый считает, что это его произведение.

Я не обижаюсь, что про мои концерты некоторые люди знают только по ролику из YouTube, где я со сцены упала. Это был День города где‑то в Подмосковье – кажется, в Белой Даче. Я была одна, без танцоров – заболели они все, что ли. Зрители были очень далеко – между нами была огромная такая поляна. Ну и вот, пою я «Морскую черепашку», а сама хочу изобразить, будто присаживаюсь на воздушные шарики. Потеряла равновесие, перекувырнулась и упала на голову с полутораметровой сцены. Отработала концерт, а потом села в машину и думаю: «Ну ладно, это был шок, а завтра я узнаю, что у меня позвоночник сломан или еще что в этом духе». И ничего подобного: отделалась двумя синяками на ноге. Так‑то я вообще не очень спортивный человек. Хотя мне нравится такое упражнение из йоги – «поза трупа» называется. С тех пор как эта поза появилась в моей жизни, я стала гораздо живее.

 

Интервью: Екатерина Дементьева (2011)

 

Антон Миняев

брат певицы

Наташа занималась музыкой со школы – они с подружкой ходили вместе в музыкальный клуб неподалеку от нашего дома в Дзержинске и пели в ансамбле. Плюс она была активисткой, комсомолкой, выступала на каких‑то праздниках – в общем, была девушка видная. Как‑то к нам в город приехали люди из «Ленфильма», чтобы снять фильм про юбилей города. Искали девочку на роль, случайно увидели Наташу – и сразу же утвердили. Этот фильм можно найти в интернете, он называется «Дзержинск – наш город». Наташа там играет саму себя. Но она не думала, что станет эстрадной певицей. Она себя видела учительницей. После школы она пошла в педучилище, выучилась на преподавателя начальных классов и пошла работать в школу.

В Дзержинске у нас был школьный ансамбль «Шоколадный бар» – я в нем играл и пригласил ее попеть. На одном из фестивалей ее заметили ребята, у которых была хорошая аппаратура, и позвали записаться. Среди них был будущий муж Наташи – Александр Рудин. Первый альбом они делали в Москве на деньги мэрии Дзержинска, а записывался он на студии Володи Воленко из группы «Божья коровка».

Рудин часто ездил на «Горбушку»,[57] где [первый продюсер Натали] Валера Иванов продавал диски. Однажды Саша сказал ему: «Слушай, мы тут жене альбом записали в Москве. Можете что‑то с ним сделать?» Тот предложил выпустить альбом. Когда у Валеры в первые же выходные купили пару тысяч дисков, он предложил Наташе уже работать вместе, после чего она с мужем переехала в Москву. Но следующие синглы большой популярности не принесли. Они снимали клипы потихоньку, записывали песни, но супер‑успеха не было.

Песня «Ветер с моря дул» – старая. Когда мы были детьми, случилось землетрясение в Армении.[58] Ребята оттуда приезжали к нам в лагеря и учили нас армянским песням, а мы их – русским, в том числе этой. Ее пели под гитару.

Саунд‑продюсером Наташи в Москве стал Вадим Володин – продвинутый товарищ, который хорошо разбирался в современной западной музыке. Однажды Наташа пришла к нему и спела «Ветер с моря дул». Он сказал: «Нет, такое говно я записывать точно не буду». А через несколько недель звонит и говорит: «Приезжайте, будем песню записывать». «Вадик, как же так? Ты же сказал, что песня – говно». Он ответил, что подумал, попробовал, и его вроде начало вставлять.

Наташа – честный человек, и она, конечно, указала везде, что песня «народная». Когда вышел клип с ребятами из «Нэнси» и песня начала раскручиваться, все сразу захотели ее присвоить. На сегодняшний день она официально принадлежит трем авторам. В конечном итоге Наташе тоже пришлось оформлять «Ветер с моря дул» на себя – ведь именно она принесла песне такую большую популярность.

 

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

 

 

Лариса Черникова

Влюбленный самолет

 

Простейшая синтезаторная мелодия, электронный «дыц‑дыц» и до абсурдно неприхотливые слова: «Влюбленный самолет» можно было бы выставлять в музее как образец того, что называли оскорбительным словом «попса». Песен таких тогда было много, но именно рефрен «Я люблю тебя, Дима, / Что мне так необходимо» почему‑то застрял в народной памяти навсегда (возможно, роль еще сыграл клип, где снялись участники юмористической программы «Маски‑шоу»). Еще интереснее судьба исполнительницы, в который чего только не было: и начало карьеры под крылом у Надежды Бабкиной, и рабский контракт с продюсером, и странная смерть близкого человека, и эмиграция в США.

 

Лариса Черникова

певица

У каждого человека в жизни есть какое‑то счастливое имя. Для меня это Дима – у меня очень много друзей и знакомых Дим, и среди романтических увлечений тоже очень много Дим было. Когда я еще была девочкой 16 лет, никому не известной и никому не была нужна, у меня появился знакомый Дмитрий, руководитель какой‑то строительной компании. Просто добрый человек, меценат, никаких отношений у нас с ним не было. И он мне помог издать первый альбом. Я же из небогатой семьи, до того пела в ансамбле Надежды Бабкиной, училась в Гнесинке, средств особых не было – а все студии говорили: «Да‑да, песни интересные, приносите альбом – тогда послушаем». И вот я почти случайно познакомилась с этим человеком, и он мне помог. И его звали Дмитрий. Это судьба, наверное.

Для этой песни у нас был куплет и замечательная музыка для припева, а текста не было. Мы поздно ночью с Игорем Корсуковым, моим соавтором, сидели на кухне; он выходил курить, мы думали, что делать. Это была последняя песня для альбома. Уже надо было сдавать материал, а слов не было. А припев – это же самая соль песни. То, что запоминается, поется. Ну и мы крутили сонные мысли в головах – и как‑то появилось вот это: «Я люблю тебя Дима, / Это так необходимо». Подсознание навеяло, видимо.

«Влюбленный самолет» был на моем третьем альбоме. А до этого… Во время записи второго у меня погиб муж. Начались какие‑то совершенно идиотские мафиозные наезды. У мужа была фирма, она обанкротилась – и его нашли с пулевым ранением в голову. Это был лохматый 1996 год. Ко мне каждый день приходили люди, вывозили куда‑то, вели разговоры – вы нам должны деньги, должны деньги, должны деньги. Я работала с продюсером Сергеем Обуховым, который делал в свое время Лику Стар, и мой муж платил ему зарплату – а когда финансирование прекратилось, он просто прислал каких‑то братков. Очень нехорошая ситуация. Мне надо было к кому‑то пойти. И этим кем‑то стал Александр Толмацкий. Он взял меня под крыло. Мы с ним заключили контракт, что я буду работать на него как лошадь. Я ему отдавала почти все деньги с выступлений, за это он мне гарантировал какую‑то безопасность. Слово свое он сдержал, потому что наезды на меня прекратились. На тот момент я уже была достаточно популярна, но с того гонорара, который мне доставался от Толмацкого, я не могла позволить себе купить не то что машину – ничего. Условия были достаточно жесткие: например, я не могла иметь детей в течение пяти лет по контракту; не имела права отказаться от концерта, даже если болела. Так я работала пару лет. Потом наработалась настолько, что стало подводить здоровье. Меня унесли на носилках с одного концерта в Сибири. В общем, стало понятно, что здоровье не то, и мы с Толмацким расстались. Я заплатила ему какие‑то отступные, и он меня отпустил на свободу.

Сейчас я занимаюсь бизнесом в Америке. Я приехала сюда и увидела, что здесь недостает нормальных продуктов питания. Здесь все какое‑то генетически модифицированное; все с красителями, консервантами – это кошмар. У меня у самой ребенок, я не хотела его кормить всей этой гадостью. У нас ферма. Мы производим молочные продукты от коров, которых не кормят гормонами, – все натуральное, коровки едят только траву и злаки, зерновые. Сначала я это делала только для своей семьи, но постепенно все превратилось в бизнес. Вот чем музыкант Лариса сейчас занимается. Мы базируемся в Техасе – а еще у нас есть отделение в Луизиане, мы там выращиваем органический рис на болотах, без пестицидов. Мне кажется, я сейчас почти уже нашла какую‑то гармонию. Заземлилась.[59]

 

Интервью: Григорий Пророков (2011)

 

 

Рок‑Острова

Ничего не говори

 

Еще один пример группы, вышедшей из рок‑перестроечных фестивалей и запомнившейся одной‑единственной песней. Малобюджетный диско‑поп с припевом «Это жжет огонь внутри» в предкризисный год часто крутили по телевизору – и пожалуй, клип запоминался даже больше, чем музыка. На фоне новобуржуазной идиллии – создатель группы исполняет песню, сидя в поле на кресле‑качалке, с рюмкой дорогого коньяка – разворачивается дикий сюжет: лирический герой в буквальном смысле берет возлюбленную в заложницы, чтобы потом ее разыграть; получается странная рифма с распространившимися в России в 2010‑е предложениями руки и сердца с участием людей в костюмах полицейских.

 

Владимир Захаров

основатель группы, автор песни, вокалист

В 1986 году у нас в Нижнем Новгороде был 2‑й Всесоюзный рок‑фестиваль. Мы решили там выступать, но я ни на что особо не надеялся: мне не казалось, что мы очень хорошо играем. Я тогда собирал интересные названия – записывал себе в блокнотик, чтобы каждый раз называться по‑разному. Перед фестивалем у меня была идея такого романтичного названия «Острова», но поскольку фестиваль был рокерский, решили превратить это в «Рок‑острова». В итоге оказалось, что мы понравились комиссии, – и с этого началась история группы. Правда, название потом мне иногда портило жизнь, потому что некоторые люди считали, что мы обязательно должны играть рок. Хотя, когда мы начинали, даже слова «попса» не было, да и сейчас у нас в репертуаре есть что угодно – начиная от электронщины и заканчивая шансоном. В конце концов я начал говорить людям так: «В русском языке слово “рок” означает “судьба”, правильно? Так что “Рок‑острова” – это острова судьбы».

В середине 1990‑х мы в Нижнем Новгороде очень грохотали. Здесь тогда была прямо «Рок‑острова»‑мания: из каждого ларька звучали песни с нашего альбома «Солнечный ветер». Причем мы совершили глупость: выпустили сразу компакт‑диск, а кассеты не стали выпускать – для пиратов это было счастье. В общем, после этого нас нашла компания «Союз», и мы подписали с ними контракт.

В 1996 году мы записывали у них на студии альбом «Взлети же к небу» – и когда послушали, нам показалось, что он получился слишком тяжелым. Мы решили: давайте запишем пару песен дискачевых. Начали искать какие‑то демо свои – и одной из них была «Ничего не говори». Я вообще не ставил на нее, не думал, что мы будем ее раскручивать и снимать на нее клип – ну песня и песня, легкая; написал, отложил и забыл. А «Союз» сделал нарезку альбома – с каждой песни по куплету и припеву – и разослали на прослушивание по всей своей корпорации. И все сказали, что «Ничего не говори» – лучшая песня, и если деньги тратить на клип, то на нее.

В «Ничего не говори» есть что‑то шансонное, мне кажется. Вот это «я уйду, и карты биты», «ничего не говори – это жжет огонь внутри». Кстати, все почему‑то поют «огонь любви» – и еще «ты в глаза мне посмотри», хотя там «ты в глаза мне не смотри». Человек уходит с какой‑то полуобидой – причем от кого он уходит, от чего? Может, он из конторы уходит и говорит это начальнику (смеется)?.. Наверное, каждый понимает эту песню по‑своему, но вообще она очень простая – может, в этом и есть суть хита.

Клип придумал режиссер Евгений Сердюковский – и костюмы эти пиратские он придумал, и историю с ограблением супермаркета. Нам сказали: «У вас такое романтичное название – “Рок‑острова”, пусть пират с бородой девушку крадет». Причем супермаркетов таких тогда в Москве было – раз – два и обчелся. Мы ездили в Крылатское, где только‑только такой открыли, – пришлось снимать в рань несусветную, до открытия. Кстати, пистолеты и автоматы у нас в клипе настоящие. Видеоряд там, конечно, совсем не сходится с текстом, но нам сказали, что это и будет классно: должен быть такой разрыв сознания.

Режиссер придумал все прямо с раскадровкой, показал на бумаге: вот вы будете сидеть в поле и качаться на креслах. В итоге качаться было совершенно невозможно, потому что кресло может качаться только на ровной поверхности, а не на земле. Пацаны пытались как‑то дергаться, я посмотрел и говорю: «Я не буду». И в итоге в клипе я не качаюсь – просто сижу и пою.

Когда вышел клип, его начали крутить по Первому каналу. Помню, сижу я хрен знает где, у друзей в деревне, мне звонят и говорят: «Володя, включай телевизор, сейчас будут нас показывать». В то время показывали клипы иногда между программами – не рекламу, а клипы. Для раскрутки это, конечно, было просто супер. Тогда сделать так, чтобы твой клип показали, не было проблемой – просто проплачивали бешеные деньги. Что и сейчас происходит, в общем‑то, просто раньше это было совсем легко. «Союз» проплачивал какое‑то количество показов пакетом – и все. Не знаю, как это все делалось по бумагам, но по сути – так.

Все клипы нам оплачивал «Союз». Но они на нас и зарабатывали. Вы не представляете себе, какая была индустрия. Да, интернета не было, стримов не было – но на кассетах и дисках зарабатывались бешеные деньги. У них в каждом городе была своя точка, а то и несколько; печаталось неимоверное количество дисков и кассет – и все это продавалось. Выделить на наши клипы несколько тысяч долларов – ну это вообще ерунда.

«Ничего не говори» меня до сих пор кормит и, думаю, всю жизнь будет кормить. Что‑то в ней есть, как оказалось. Где бы мы ее ни пели, 15 человек в этом зале или 15 000, – все ее поют хором. Хотя, конечно, иногда играешь ее на концерте и думаешь: «Меня уже вырвет сейчас, я больше не могу». Но все равно – зал начинает петь, и все равно возникает взрыв, и ты начинаешь петь с удовольствием, как в первый раз.

Мы и сейчас выпускаем каждый год по альбому, много выступаем, все у нас в порядке. Недавно играли на съезде байкеров в Казани. Я переживал: наверное, они рокеры, должны слушать совсем другую музыку, какой‑нибудь металл. Но в итоге все веселились, всем было хорошо.

 

Интервью: Евгения Офицерова (2020)

 

 

Марина Хлебникова

Чашка кофею

 

Несостоявшаяся участница группы «На‑На» и соучастница арт‑панк‑похабников из «Хуй забей», Марина Хлебникова в основном своем репертуаре была певицей серьезной и даже печальной – но именно «Чашка кофею», заливистый плясовой шансон со свистом и притопываниями, принесла ей регалии и большие продажи. Песня эта – в некотором роде образец шлягера, целиком состоящего из зацепок: тут и мультяшные звуковые эффекты, и цитата из битловской «Drive My Car», и грамматическая странность в припеве, и грациозные анжамбеманы второго куплета («А во‑вторых, не хочу, чтоб ты / Себя потратил на то, чтоб с тобой она, / Осуществляла мои мечты»). Кроме того, это ведь такой смысловой перевертыш: обычно песни про отношения между артистами и поклонниками поются от мужского лица – и звезды покровительственно сожалеют о том, чему не сбыться; у Хлебниковой все совсем наоборот – энергичная хозяйка берет инициативу в свои руки и отказывается от бестолкового лицедея. И да: кофе, по всей видимости, имеется в виду растворимый.

 

Марина Хлебникова

певица

Когда мне мой друг и автор Дима Чижов эту песню принес, она мне очень легкомысленной показалась – я решила, что не буду петь. Но Дима настоял: сказал, чтобы я ему доверилась, что он написал специально для меня и что если я спою по его правилам, все будет хорошо. Я так никогда раньше не делала – сама решала, что и как мне петь. С другой стороны, почему бы не попробовать? Я согласилась – и получилось диско, которого в стране на тот момент просто не было. Предтечей его возвращения была очень яркая песня у Танечки Булановой – «Ясный мой свет». Ну и мы вот записали тоже диско. И через три месяца я поняла, что песня несется из каждого приемника.

Правда, меня тут же стали клевать. Упрекали за язык, за манеру пения, за рваные буквы, за слово «е‑эрунда», которое было специально так спето, и, главное, за слово «кофею». Мы не поленились, полезли в словари и выяснили, что слово «кофий» пришло в русский язык гораздо раньше, чем «кофе»; что мы правильно его написали, правильно его употребили, что это никакая не безграмотность. Но я все равно испугалась. Я вдруг подумала, что стану певицей‑однодневкой – и запаниковала. Как же так, я, человек с высшим музыкальным образованием, академическая пианистка – и тут такая легковесная песня, и вся страна только по ней меня запомнит, и больше ничего хорошего со мной не случится?! Честно думала, что эта песня погубит мою карьеру.

Я побежала умолять Александра Зацепина, который совершенно случайно оказался в Москве, чтобы он смилостивился и написал для меня что‑нибудь. Мы с ним вообще не были знакомы, но я ему понравилась, наверное, именно этим своим паническим напором – и он подарил мне мелодию «Дожди», которая добила всю страну. Так что страх, что я пою такую, казалось бы, дурацкую песню, привел меня к очень добрым отношениям с великим Зацепиным.

Получилось, что «Кофий» – это единственная песня, кроме «Эскадрона» Олега Газманова, которая целый год стояла в хит‑парадах и ни разу оттуда не вылетала. Беспрецедентный случай. Так что каюсь – я ошиблась. Песня уже 15 лет популярна, всегда актуальна, фразы из нее стали крылатыми. Нам ведь всем, в конце концов, нравится чувствовать себя молодыми, и все мы часто страдаем ерундой.

 

Интервью: Мария Тарнавская (2011)

 

 

Алла Пугачева

Позови меня с собой

 

Вряд ли кому‑то нужны дополнительные доказательства экстраординарного культурного статуса Аллы Борисовны Пугачевой, но эта книга – неизбежно одно из них. О том, что Пугачева так или иначе сыграла роль