В 1996 году вы участвовали в кампании «Голосуй, или проиграешь»

Я очень боялась, что вернется коммунистический строй, очень. Не знаю, может быть, это была ошибка; может быть, я чего‑то не понимала. Но я прекрасно помню свое детство, когда все жили в каких‑то запретах; когда процветали спекулянты, когда, чтобы купить какие‑то нормальные сапоги, нужно было отстоять ночь в очереди. Мне в это время не хотелось возвращаться совершенно. Я искренне голосовала не столько за Ельцина, сколько за то, чтобы коммунизм не вернулся обратно.

 

В конце 1990‑х вы еще раз сменили звук – и начали почти что рок играть, даже на «Нашем радио» ваши песни крутили.

Было такое. Мне в то время очень нравился наш российский рок. Там была такая предыстория: в 1994 году два продюсера (я забыла, как их зовут) вернулись из Израиля и предложили, чтобы я спела баллады самых известных наших рок‑групп. Я тогда для себя открыла «Кино», «Крематорий», Гребенщикова. Борис Гребенщиков даже сказал, что ради такого дела он специально песню напишет. Но к сожалению, все закончилось ничем. Нам прислали факс с договором, а мы тогда по контрактам особо не работали: есть работа, ты собираешь кассу – и все. А тут прислали факс – и все бы ничего, но там был прописан штраф 100 000 долларов, если я вовремя не запишу. Я испугалась, и на этом все закончилось – хотя история была, конечно, очень интересная.

После того как мы записали с Олегом Молчановым два альбома, я предложила сделать рок‑альбом «Стая». Аранжировками занимался Игорь Жирнов из группы «Рондо»: там было много живых инструментов, но сведение было не совсем правильное, чуть более электронное. Сделай мы как «Мумий Тролль» или Земфира, которые все в Лондоне сводили, это бы прозвучало лучше. Тем не менее песни получились замечательные, но альбом, к сожалению, успешным не стал. Возможно, потому что публика не захотела видеть меня именно в такой ипостаси; привыкла, что я все‑таки у нас ближе к попсе. Но я тем альбомом горжусь.

 

Сейчас ностальгия по 1990‑м хорошо слышна в новой российской музыке. Вы как‑то следите за ней?

Если честно, я русскоязычную музыку не слушаю вообще. Не то что мне там что‑то не нравится. Просто я воспринимаю голос в песне как инструмент, самый уникальный инструмент. А если я буду слушать русскую музыку, естественно, сразу буду вдаваться в подробности текста и отвлекаться.

К тому же сейчас главное – это аранжировка. Басы, драйв, грув – тоже неплохо. Но новые песни очень сложно воспроизвести по мелодии. Оно заводит, качает, ты танцуешь – но о чем поется, о чем мелодия, понять достаточно сложно. Кстати, оттуда, наверное, и берется ностальгия по 1990‑м. Хочется все‑таки, чтобы в песне была мелодия. Те же «Руки вверх!» – пускай это в чем‑то примитивно, но ты можешь это пропеть, повторить: «И целуй меня везде, 18 мне уже». Не хочу никого обижать, но о многих современных артистах такого не скажешь.

 

Еще вы некоторое время назад довольно критично высказывались про феминизм. У вас изменилось мнение с тех пор?

Нет, абсолютно. Мы же не новые амазонки, мы все равно без мужчин никуда деться не можем; и не денемся. Это какое‑то лицемерие. Мне нравится чувствовать себя слабой: когда рядом есть сильный мужчина, который дает понять тебе, что спасет тебя. Вот сейчас у меня есть такой мужчина – и я понимаю, как это здорово. Это огромная роскошь для женщины – почувствовать себя слабой.

Мне пару лет назад приснилось, что я веду КАМАЗ. А ведь так и есть: я всю жизнь КАМАЗ веду. Это кошмар. Женщина должна быть слабой, нежной, мягкой, ведомой. К сожалению, мужчины сейчас измельчали, и очень немного мужчин, которые могут такое позволить – чтобы он вел КАМАЗ, а я сидела сзади в кузове и нормально себя чувствовала.

 

Интервью: Николай Овчинников (2020)

 

Олег Молчанов

композитор

Таня Буланова послушала мои песни для Ирины Салтыковой, и ей понравился «Сокол ясный». И вот она ко мне подходит на каких‑то съемках, скромная, стесняется, хотя уже суперзвезда, певица великая, и говорит: «Мне нравятся ваши песни для Ирины Салтыковой, не могли бы вы мне написать?» Я начал думать – анализировать, что делать. Она же поет такие песни грустные, со слезами, трагические – в ней есть эта душа русская. Но раз ей нравится «Сокол ясный», то надо стилистику другую. И я написал песню в стиле диско – попросил аранжировщика Геру Ивашкевича, чтобы была стилистика Boney M. Мы сделали «Ясный мой свет» – и она попала! С этой песней и с «Электричкой» Апиной я вернул диско в нашу страну. Потом оно стало популярным: все пели и плясали, появилась «Чашка кофею» Хлебниковой, – это потом пошло уже.

Песня называется «Ясный мой свет», и альбом тоже так назвать хотели – но я пошел по другому пути: назвал «Мое русское сердце», потому что у нас все песни с русским духом. Студия «Союз» противилась, потому что у нас как принято: песня «Электричка» – хит, альбом должен «Электричка» называться. А здесь я хотел сделать что‑то глобальное. Есть такой известный испанский джазовый пианист Чик Кориа, и у него альбом «Мое испанское сердце» – такая мощь, патриотизм настоящий.[43] «Мое русское сердце» – это по аналогии. Мне даже говорили, что какой‑то профессор русского языка, когда преподавал и говорил про русскую душу, как пример привел Татьяну Буланову и альбом «Мое русское сердце».

«Ясный мой свет» получила «Песню года», Алла Борисовна наградила меня как самого плодотворного композитора года, а Таню наградила за удачную смену имиджа. Хотя у нас и грустные песни были: «Мама» трагичнее раз в пять, чем «Не плачь», – про маму, которую в храме поминаешь. Я хитро сделал: Таня так же грустно пела, просто аранжировки модные были, и хиты появились.

Альбом «Стая» я вообще сделал гитарным, андерграундным – под Guano Apes, под Nirvana; там рок делал Игорь Жирнов из «Рондо». Просто Таня увидела, что я делаю гитарную музыку (например, «Счастье» Пугачевой), а я увидел, что у нее такие нотки есть в вокале: на Западе так Cranberries пели. Таня умеет пользоваться этой манерой пения; я считаю, по вокалу у нас больше ни одной такой певицы нет. Но, к сожалению, у людей стереотипы: Таня Буланова? Значит, попсу поет. Мы же сначала специально назвались группа «ТаБу» – и принесли песни Козыреву на «Наше радио». Он забегал, обрадовался, начал всем показывать: «Представьте, девушка как поет – фирма, гранж», начал это крутить. Но кто‑то проговорился, он сказал: «У‑у‑у!» – и убрал.

Песня «Мертвые цветы» с альбома «Стая» – это вообще шедевр; и по словам, и по музыке. Средневековая английская баллада, с дудочкой – такая красивая! Мировой уровень. Я предлагал Тане сделать дуэт с Гребенщиковым, он в интервью говорил: «Из наших певиц мне нравится Таня Буланова». Вот как была совместная песня Кайли Миноуг и Ника Кейва, «Where the Wild Roses Grow» – тоже вальс. Если бы Таня меня послушала, она была бы сейчас круче Пугачевой.

 

Интервью: Марина Перфилова (2020)

 

 

Диджей Грув

Счастье есть

 

1996‑й – год главной конкурентной политической кампании в истории современной России. Команда Бориса Ельцина смогла убедить окружающих в том, что единственный шанс на сохранение демократии в стране – переизбрание действующего президента, и вокруг этой задачи сплотились и крупный бизнес, и медиа, и новые культурные элиты. В поддержку Ельцина по всей стране поехали несколько коллективных туров, цель которых была в том, чтобы привлечь на выборы молодежь, более лояльно относящуюся к новым временам и их создателям. Те, кто в этих турах выступал, потом вспоминали об этой истории неохотно.

Самая молодежная гастрольная солянка называлась «Голосуй, или проиграешь» и должна была привлечь на выборы молодежь, лояльно относящуюся к новым временам и их создателям. Музыку для гимна кампании – трека «Голосуй, или проиграешь», который озвучили своим речитативом люди из «Мальчишника», – написал диджей Грув, один из пионеров российской танцевальной музыки, с конца 1980‑х сводивший пластинки с техно и хаусом в богемных сквотах и первых независимых клубах. Рейв‑культура в те годы в основном развивалась параллельно мейнстримовой эстраде – и именно Грув, одноклассник Андрея Малахова по средней школе заполярного города Апатиты, начал потихоньку сводить их вместе. Самое смешное, что его главным сочинением 1996‑го – и первым массовым российским хитом, который точнее было называть «трек», а не «песня» – стал саундтрек к еще одной президентской кампании. На выборы решил пойти Михаил Горбачев, которого миллионы винили в распаде Советского Союза, – и Грув, воспользовавшись наработками звезды дрим‑транса Роберта Майлса, смиксовал голоса политика и его жены Раисы Максимовны с упругим битом и сентиментальной клавишной мелодией. Горбачев набрал на выборах 0,5 % голосов – а песня осталась, и теперь она звучит как трогательное посвящение самой большой любви в российской большой политике.

 

Евгений Рудин (Диджей Грув)

автор песни

Я всегда позиционировал себя как мультимузыканта. Драм‑н‑бейс, техно, рейв, поп, классическая музыка, инструментальная музыка для кино – я все это умею, мне все интересно. Я постоянно играл в небезызвестном питерском «Танцполе» на Фонтанке, где собирались прекрасные люди – художники, музыканты. Все работали, как это ни смешно, исключительно ради искусства.

Я переехал в Москву, начал писать музыку, ходить в программу Володи Фонарева на радио. Потом открылась «Станция 106,8» – на тот момент это была самая лучшая и мощная молодежная радиостанция. Мы воспитали целое поколение фанатов. И мощное танцевальное движение по всей России возникло именно благодаря «Станции». Я подружился с ребятами из группы «Мальчишник»; музыку, которую я для них перемиксовал, услышал Владимир Борисович Кузьмин. Ему дико понравилось, и он предложил сделать что‑нибудь вместе. Я первый начал делать ремиксы в этой стране, если не говорить про Сергея Минаева – но он занимался скорее музыкальными коллажами. Друзья, конечно, подкалывали: «А‑а‑а‑а! Кузьмин, га‑га‑га! Тебе осталось еще с Кобзоном ремикс сделать». В результате так и получилось. Андрей Кобзон мне позвонил и сказал: «Жень, мы с папой хотим с тобой поработать».

Песня «Счастье есть» так появилась: я сидел на студии, зашел один из моих старейших приятелей, телевизионщик Андрей Макаров. И говорит: «Есть такая тема: записать с Михал Сергеевичем композицию. Слова уже есть. Нужно их просто вставить в музыку, которую ты напишешь». Что я и сделал. Я с Горбачевыми никогда не встречался, но говорил по телефону. Они потом благодарили: «Очень‑очень душевная музыкальная композиция». Кто все это изначально придумал, я не знаю – думаю, что это было как‑то связано с президентскими выборами. Зачем‑то Горбачеву нужно было показаться перед новым поколением и новыми людьми. В детали я не вдавался: меня никогда не интересовала политика; я считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Эта вещь только про чувства, а не про политику.

Корпорация «Райс Лис’С» занималась акцией «Голосуй, или проиграешь» в поддержку Ельцина на выборах 1996 года. В ее рамках вышли два альбома, был организован тур по всей России. Я сделал трек «Голосуй, или проиграешь», а ребята из «Мальчишника» его зачитали. В этот тур ездили буквально все: Кузьмин, «Агата Кристи», Павел Кашин, Галанин с «СерьГой», «Чайф». Конечно, мы разделяли идеи этой акции. Ведь какой тогда был выбор: или, как говорила Новодворская, «коммуняки», что означало опять вернуться к застойной жизни, – или Ельцин и возможность выражать свои мысли без страха, писать музыку, свободно жить. Мы поехали в этот тур бесплатно! Потом даже удивились, когда нам выплатили небольшие премиальные – что‑то около 2000 долларов. Я их потратил на мобильный телефон.

Больше я ни в каких политических акциях никогда не участвовал. Меня звали на Селигер,[44] но я не понимаю, зачем это все. Они просто собираются и будто говорят: «Нам хорошо, мы можем чего‑то там показать друг другу». А какие именно культурные идеи они там продвигают – я не понимаю. Сам голосую за «Единую Россию». Больше не вижу никого, кто может реально что‑то сделать. Меня абсолютно устраивает сейчас все, что происходит. Я занимаюсь музыкой, езжу, работаю. Мне всего достаточно. Мои друзья отлично живут. Я вижу: людям дали возможность кушать в хороших ресторанах, ездить в хорошие страны; хорошо, в принципе, жить. А если ты возмущаешься, то, может быть, ты был рожден, чтобы ездить в такси?

Меня расстраивает то, что наши радиостанции и каналы прекратили заниматься шоу – они занимаются исключительно бизнесом. Из радио и телевидения пропала душа: идут какие‑то ужаснейшие шоу с тупой американской моралью. Человечество сначала что‑то создает, а потом все вокруг себя разрушает. Вот ты создал какую‑то хорошую культуру – потом пришли ненужные люди и, грубо говоря, все обосрали. Все эти молодежные танцевальные радио‑станции сейчас работают, только чтобы рекламировать свои мероприятия. А если говорить о Стасе Михайлове и Елене Ваенге… Мне кажется, музыка просто ржет над нами. Она специально дает нам таких музыкантов, чтобы люди поняли свою ограниченность. Она будто говорит: «Вы мне все надоели! Я все прекрасное оставлю для себя, а все говнище солью вам. Поживите пока с этим, а я отдохну от вас, потому что вы все меня задолбали».

 

Интервью: Екатерина Дементьева (2011)

 

 

Профессор Лебединский

Я убью тебя, лодочник

 

Еще со времен эстрадного пародиста Сергея Минаева песни, высмеивающие поп‑клише, стали отдельным жанром – и вполне успешным. Профессиональный аранжировщик и в будущем профессиональный фотограф Алексей Лебединский записал пародию на процветавший в середине 1990‑х русский шансон – карикатурный хрип, примитивный синтезатор, леонард‑коэновские подпевки в финале и остросюжетный текст с неожиданным кунштюком в припеве, который немедленно стал расхожей присказкой. Лебединский вообще был мастером народного юмора – в том же 1996‑м он выпустил вместе с группой «Русский размер» альбом комических перепевок актуальных хитов, а еще через десять лет повторил этот трюк, прохрипев в припеве хита про «нуму‑нуму»: «Я танцую пьяный на столе».

 

Алексей Лебединский

певец, автор песни

Большинство людей не понимают, о чем эта песня. Они слышат только текст, который в куплете, – и просто орут. «Лодочник» – это безусловный китч, но про конкретные события в истории нашего государства. Это песня про то, как мальчик хочет подорвать крейсер «Аврора», думая, что причины того, что творится в стране, в том, что он выстрелил. Но об этом никто даже не задумывается. Вы представляете? Никто! У людей выстраиваются какие‑то ассоциации в голове благодаря тем речевым оборотам, которые по пьяни были мною написаны. Ну, им нравится, например, строка, которая идет после каждого куплета: «И тогда я схватил мужика за грудки…» Вот это они обожают. Им нравится форма. С одной стороны, мне это понятно. С другой – ну что вы хотите?! Песня написана по пьяни за пять минут.

Я всегда писал песни быстро – и «Лодочника» тоже написал мгновенно. Записал дома и оставил лежать дома, и никому ее не показывал, потому что… Ну это же бред сивой кобылы! А потом пришел Дима Нагиев в гости, послушал ее – и без разрешения поставил в эфир.[45] И я проснулся утром знаменитым – из каждого окна уже все звучало. При этом все знакомые и друзья знают меня как хорошего музыканта, и я, честно говоря, не позволяю таким песням выходить за пределы квартиры, но потом мои же друзья начали меня выпихивать с «Лодочником» на сцену. Вот такой курьез.

Время было бандитское, тяжелое. Помню свой первый концерт, который состоялся через шесть дней после того, как песня прозвучала в эфире. «Лодочника» я на этом концерте спел раз пять. Это был родной Питер – клуб «Рандеву». Страшное место. И там был биток! И входной билет за 300 долларов, что, в принципе, нереально. Это были сумасшедшие деньги! Помню, директор Юра мне объяснял: сначала пускали за 20 долларов, потом цену делали больше‑больше‑больше – и остановились на 300. И даже за эти деньги ломилась братва. И ломилась конкретно на меня, потому что никого другого там не было. Я понимал, что начинается что‑то страшное: бандосы рвали друг на друге рубашки, орали, братались. Я понял, что ничего, кроме агрессии, песня не вызывает, и звонил после концерта маме: «Мама, я не имею права выходить на сцену».

Бывает, исполнители говорят, мол, не могу больше эту песню петь, тошнит. Мне легче: «Лодочника» за меня поют люди. Мне достаточно вытащить два микрофона в зал, и они сами все поют и орут. Много раз после концерта ко мне подходили люди и говорили: «Я плачу деньги – пожалуйста, спойте еще раз». В итоге этот человек выходил на сцену и сам – с начала до конца – исполнял песню. Нет, ну, конечно, за 1000 рублей я петь не буду. Понятно же, что о сумме меньше 3000 долларов речи не идет. Ну а как иначе? Авторские же не платят! Они идут, только непонятно кому. Система такая: придешь, наорешь – в течение трех месяцев что‑то есть. А как перестаешь орать – ничего нет. Да и даже то, что есть, – копейки. Какая борьба с пиратством? Нет никакой борьбы! Как воровали, так и воруют.

 

Интервью: Наталья Кострова (2011)

 

 

Кристина Орбакайте

Без тебя

 

Дочь Аллы Пугачевой, Кристина Орбакайте с рождения была обречена на публичную жизнь, а начинала как актриса – в частности прекрасно сыграла роль затравленной новенькой в важнейшем советском фильме про юность «Чучело». В своем песенном репертуаре Орбакайте тоже легко меняла самые разные образы и могла почти подряд выпускать мажорный рок‑н‑ролл «Все, что им нужно, это только любовь», спетый вместе с мужем Владимиром Пресняковым, фатальное «Танго втроем» и депрессивную элегию «Без тебя», почти полностью пропетую страдальческим шепотом. Песня, конечно, о разлуке – но сделана так, что впору подумать, что о смерти.

 

Кристина Орбакайте

певица

Песню мне предложили Игорь Зубков и Константин Арсенев – при этом происходило все очень торжественно. Если когда‑то песни было принято присылать – сначала на кассетах, потом на дисках, сейчас по электронной почте – то в случае с «Без тебя» все было исполнено живьем: на рояле играл Игорь, стихи читал Костя. Песня меня заинтересовала сразу. В ней какая‑то изюминка была, какая‑то нежность; какая‑то сила и в то же время незащищенность. При этом работа в студии была очень мучительной – всех что‑то не устраивало; песня, как говорится, не шла. Я даже, помню, подумала: «Ну ничего, не все же песни должны стать хитами – бывают и проходные». Есть такие песни, которые на сцене не споешь, зато в машине они замечательно слушаются; я их так и называю – «дорожные». Но ведь никогда не знаешь вкус зрителей, это не просчитывается. Редко случается так, что и музыкантам нравится – мелодия, слова, аранжировка, как спето, – и людям. Обычно если музыканты в восторге, люди воспринимают холодно. Или наоборот: музыканты не приемлют, мол, простая, а люди на каждом углу поют. А вот в случае с «Без тебя» музыкантское мнение совпало со зрительским.

Может быть, свою роль сыграл и видеоклип. Мы его снимали в Праге – и я там ужасно разболелась. У меня была ужасная ангина с температурой, я не могла вообще ничего есть – только пить чай или бульон. Очень может быть, что это помогло в создании образа: я практически не улыбалась. Ребята старались меня как‑то ободрить. У меня открытки с видами Праги сохранились, которые мне наш оператор Влад Опельянц покупал и подсовывал: мол, улыбнись, Кристин.

Так уж повелось в моей карьере, достаточно непросто начинавшейся, – я старалась все сделать сама: не люблю полработы показывать. С родными обычно делюсь «отчетом о проделанной работе», как мы шутим, – и отчет о песне «Без тебя» маме понравился. Она сказала: «Мы не ожидали!» Эта фраза, кстати, меня в жизни преследует. Все от меня все время чего‑то не ожидают.

Мы все в то время были зациклены на собственном творчестве – слушали только себя и друзей, с которыми общались. В то время были Володя Пресняков, «А’Студио», «Моральный кодекс», Алена Свиридова – то есть все, с кем вместе гастролировали, кто всегда был рядом. Это было время абсолютного творчества. А сейчас все сами по себе; все знают, что нужно для коммерции, что – для народа. Хотя, собственно, «для коммерции» – это и есть «для народа». Людям нужны понятные, душевные песни.

Раньше нас мало было, мало было информации. Когда Архипов с Кожевниковым объявили: «Мы делаем “Русское радио”!» – мы им сказали: «Да вы что, с ума сошли? Кому это нужно?! Все хотят иностранную музыку слушать, а русская никому не нужна». Но оказалось, что они зрили в корень, – и их идея сработала. Правда, очень коротко было их счастье. Сейчас дети растут только на иностранной музыке. Мой младший сын слушает все, что играют по радио, и знает каждую песню наизусть – со словами. Я за всеми этими исполнителями уже не слежу. Но зато их молодежь воспринимает. А мы для них нафталин.

 

Интервью: Наталья Кострова (2011)

 

 

Лицей

Осень

 

Еще одна история про родителей и детей, на сей раз долгоиграющая: кузен лидера «Машины времени» и экс‑гитарист «Воскресения» Алексей Макаревич собрал вокруг своей дочери Анастасии гитарное девичье трио, исполнявшее пастельный студенческий колледж‑поп – примерно как у Трейси Чепмен (сходство подчеркивал клип на «Осень» с машинами и поездами, как будто снятый на американском Среднем Западе). Учитывая пестроту российского эфира тех лет, кажется, что у такой музыки шансов на большой успех было немного – но как минимум один общенациональный хит у «Лицея» получился: возможно потому, что в России вообще всегда отчего‑то любили и сочинять, и слушать песни про осень.

 

Анастасия Макаревич

вокалистка

Когда появилась песня «Осень», я еще жила со своими родителями. То есть с отцом. То есть с нашим продюсером Алексеем Макаревичем. Делалась она так же, как остальные: сначала отец сочинял мелодию, показывал ее, я пела на нее какую‑то «рыбу», и потом он писал русский текст. Мне почему‑то помнится, что первый текст был какой‑то вроде «Школа‑школа…» – кто‑то его написал для нас. Но в итоге Алексей этот текст забраковал, и получилась «Осень‑осень» – папа еще отдал текст Михаилу Таничу,[46] и тот поправил несколько строчек. Вот «и лихой ветер гонит их за мной» – это, по‑моему, его.

Как только песня вышла в эфир, она зазвучала из каждого киоска, и буквально через неделю мы проснулись знаменитыми. Мы давали по три концерта в день, люди плакали, кричали, дежурили у подъезда. Мы тогда жили в одном доме с Ириной Аллегровой. И сначала ее фанаты исписали ей подъезд – а как только сделали ремонт и все закрасили, появились мои фанаты, и росписи стен начались заново. Хотя соседи как‑то по‑доброму это воспринимали – видимо, их тоже песня проняла.

Потом мы года на полтора уехали из Москвы на гастроли. Приезжали раза два – три в месяц, повидать родных и сдать сессию, – и опять вперед. Мы объехали всю Россию – а тогда еще не было таких условий, как сейчас. Мы могли жить в номере, где кому‑то не хватало кровати или не было горячей воды. Частенько бывали совместные туры с другими артистами – помню, как мы мылись в номере у Леонида Агутина: у нас не было горячей воды, а у него была, и голову перед концертом нужно же было помыть! Возили с собой печку‑бутербродницу: мы в ней варили и кашу, и омлеты. Были такие города и селения на севере, где не всегда даже можно было какую‑то еду достать.

 

Интервью: Марина Перфилова (2011)

 

Алексей Макаревич [47]

создатель группы, продюсер

Когда появилась «Осень», я был в раздумьях: либо я хороню проект, либо что‑то должно произойти. Второй альбом «Лицея» «Подруга‑ночь» вышел не очень удачным, и я понимал, что у меня уже нет никаких сил – ни моральных, ни физических, ни материальных, – чтобы продолжать. Я тогда делал ремонт в квартире, никуда не выходил дней десять, занимался шпатлевкой стен, и вот во время ремонта у меня и сочинилась песня «Осень». Честно говоря, тогда я не видел в ней ничего особенного. Я дядька рассудительный и философствующий, но иногда не вижу значимости каких‑то вещей, которые у меня под носом. Не понимал, чем она так всем нравится, только потом понял – но радовался, как мыльный пузырь.

Насчет того состава группы «Лицей», который некоторые считают лучшим… Просто эти артистки были в коллективе в тот момент, когда появилась «Осень». Были бы другие – они бы стали популярны. До «Осени» никто их не принимал всерьез, не персонифицировал и не говорил, что это, скажем, Настя [Макаревич], Лена [Перова] и Изольда [Ишханишвили]. Просто когда песня делает артистов известными, все вынимают увеличительные стекла: «Так‑так, а кто же у нас здесь?» Есть такая поговорка, с которой я согласен: все дураки, пока они не звезды. Этот случай еще раз подтвердил доказательную базу этого высказывания. Были никто, потом благодаря песне стали заметными. И тогда уже произошла, как говорится, мифологизация сюжета.

 

Интервью: Марина Перфилова (2011)

 

 

Дюна

Коммунальная квартира

 

Если «Любэ» до середины 1990‑х пели за людей, которым интересно подраться, то «Дюна» всю дорогу пели за людей, с которыми интересно вместе выпить. Их анекдотический поп корнями уходил в британский ска‑ревайвл, каким его услышали в московских пригородах, – на выходе получались шлягеры про бодун, пиво, бабников и неприхотливую романтику города Долгопрудного: шутливые зарисовки не слишком благополучной обыденности, умело находившие в этой обыденности поводы для радости. Виктор Рыбин и его команда стали добрыми клоунами эстрады – такими, кто комично падает на ровном месте, напропалую смеется над собой, шутит на запретные темы, мухи не обидит и посреди балагана нет‑нет да и выскажет настоящую правду. Их «Страна Лимония» – идеальный гимн дикого капитализма; их «Коммунальную квартиру» можно трактовать и как воплощение ностальгии по СССР, и как оду российскому мультикультурализму – впрочем, целиком построенную на этнических стереотипах (добродушных, но по нынешним временам вызывающих).

 

Виктор Рыбин

лидер группы, вокалист

На самом деле изначально там в припеве было слово «криминальная». «Это криминальная страна». Нам в таком виде песню принес наш приятель Сережа Паради. Ну и я ему говорю: «Ты что? С ума сошел?» И заметил, что группа у нас жизнерадостная – так что мы эту песню можем оттюнинговать, как нам нужно. Он очень упирался. Но «Дюна» в тот момент была уже брендом. Я ему так и сказал.

В самом начале мы были такие русские советские Madness. Madness, Talking Heads – ранняя наша музыка была такая; вот «Страна Лимония», например. Но потом мне пришлось расстаться с моим другом, поэтом и композитором Сергеем Катиным,[48] который нам песни писал. И мы немножко ушли в полушансон. И это дало такой потрясающий результат! Мы стали такими популярными! В общем, стало понятно, что шансон как более эстрадный жанр – он людям ближе. И мы стали работать так: пишем диск – восемь песен какие хотим, а две – для СМИ и для зрителей. И СМИ как раз и сформировали наш образ, который все любят, – панамки, шорты, песни про Борьку, песни про пиво. Ну это так у любой группы, конечно.

Мне казалось, что так, как мы, выглядит мультяшный взрослый человек на рубеже Советского Союза и России. Такой полувыпивоха, полунеудачник; в меру невезучий, в меру везучий добряк. На лицо ужасные, добрые внутри. Но мы были на лицо смешные. И когда получился такой образ, Серега Катин сказал: «Вить, мне в падлу такие песни петь». «Так ты ж, – говорю, – их сочинил!» «Нет, – говорит, – я не буду». И ушел из группы.

Это музыка о России, о ее жителях. Но в первую очередь – о нас самих. Мы все показываем на себе, чтобы никто не обижался. Но если какая зараза сделает замечание – все. Ну в смысле, я по тексту уберу любого. Со мной даже Коля Фоменко[49] не спорил никогда. Алкогольная тематика? Ну люди слышат то, что хотят слышать. Мы никогда не пропагандировали алкоголизм – хотя понятно, что слышится именно так. Мы были в меру выпивохами, но алкашами не были никогда. Выпивали портвейны, водку, пиво любили очень сильно. Но до определенного момента. Когда человек взрослеет, он либо спивается, либо начинает с иронией на это смотреть. Вот мы и смотрели. И потом – слова‑то ведь какие красивые! Помните? «Интеллигент мечтает стать бутылкой, / Чтоб пивом мог залиться до затылка. / Большой цистерной хочет стать алкаш / И чтоб внутри – C₂H₅OH». Интеллигентные то есть, тексты из капустников, из КВН. Мы же все этим в детстве и в юности занимались.

Была такая история. Программа «Песня года», зима 1991 года. Еще Советский Союз был то есть. И в программу ставят «Привет с большого бодуна» – ну нравилась руководителю «Песни года» группа «Дюна». Идет репетиция. И значит, в зале сидит человек из отдела цензуры. Помню, имя его было Анисим. Анисим! После репетиции мы стоим, курим, он подходит – и такой: «Так, это что? Что это за песня? Кто ее написал?» Он еще так высокомерно разговаривает… Но время уже было другое. Я потихоньку сигарету затушил, за штаны взял его так и говорю: «Вали отсюда со своими вопросами. Понял? Мы из Долгопрудного, не привыкли на такие вопросы отвечать».

Название такое, потому что выбора не было. Мы вот придумали «Серп и молот», нам говорят – нельзя! Ну как же, говорим. Перестройка! Нет, нельзя. А «Негативное явление» – пойдет? Нет‑нет‑нет. Мы же в филармонии работали все, у нас был администратор, Семен Владимирович Шор, к нему надо было прислушиваться. А «Дюна» – книжка была хорошая, а потом еще и фильм посмотрели классный.[50] Приходим в филармонию, говорим: «Дюна».

«Страну Лимонию» одновременно с нами спела Долина – Катин ей отдал песню, потому что боялся, что у нас ничего не получится. Но Долина совершила глупость – исполнила ее под наш минус рок‑н‑ролльный. А эта песня в рок‑н‑ролл не ложится. Она должна быть тыц‑тыц‑тыц. А там было чу‑жу‑чу‑жу; Лариса была в косухе. А в 1989‑м, в январе, уже наша песня пошла в эфир на центральном канале. Это для нас было… Ну вообще! Мы – в телевизоре! Потом год ее никто не показывал, потому что это, конечно, была очень колючая песня по тем временам. Ну нам так казалось. А потом появился [музыкальный] канал «2 × 2», куда мы пришли и заплатили деньги абсолютно официально. И в мае 1990‑го мы вышли в «Олимпийском» – и он обрушился весь. Там был сборный концерт «Звуковой дорожки», вел ее тогда Дмитрий Шавырин. А я уже понимал, что нужно появляться в каких‑то программах. Я нашел телефон редакции «Московского комсомольца», позвонил туда, говорю: вот, дескать, могу ли я Дмитрия Шавырина услышать. Мне отвечают: «А кто спрашивает?» «Из группы “Дюна”», – говорю. И там как заорут: «Не кладите трубку! Сейчас он прибежит!» И он потом сам начинает кричать: «Ребята, скорее приезжайте! Я не могу вас найти! Вы же самая популярная группа! Вы хоть откройте хит‑парад в газете‑то!» Я и правда открываю – раз! На первом месте – «Страна Лимония», на втором – «Любэ». Приезжаем в «Олимпийский». Перед нами выступает группа «Комбинация». И администратор почему‑то нас выпускает так, чтобы мы к сцене шли через зал. Мы идем в тех же костюмах, что в клипе. И выступление «Комбинации» просто прекращается – такой ор стоит.

После нас до сих пор бесполезно ставить любого артиста. Потому что мы вытаскиваем из зрителей все до последнего. Все их эмоции до упора. Пару лет назад случай был смешной. Приезжаем в Кемерово на День шахтера. Говорят: «Ребят, вы первые». Ну мы только «за» – спел и уехал в Москву. «А кто второй‑то?» – спрашиваю. «Стас Михайлов». Я тогда не знал, кто это, а он уже был крутой весь из себя. И я им говорю: «Знаете, вы человека предупредите, что у него будут проблемы после нас». «Да ладно, какие проблемы!» А обычные – начинает выступать другой человек, и люди уходят.

Все на концерты ходили в 1990‑е. Бандиты, хулиганы, кооперативщики, торговцы. Эксцессы тоже бывали пару раз. Ну по морде накидаешь друг другу – и все. Это нам даже больше веса придавало – мы не тушевались перед группировками, а некоторым и подвешивали по‑нормальному. В Донецке, например, трех представителей организованной преступности на больничную койку отправили. Мы туда приехали вместе с Вейландом Роддом – он был мужем Ирины Понаровской; такой афроамериканец, шоу делал красивое, с девушками, с балетом. И вот там ребята ударили девчонку. Мы одному навесили, а он оказался брат какого‑то авторитета. Они подъехали разбираться – ну мы тем тоже навесили. Потом их приехало человек шестьдесят, они окружили гостиницу, и нас под утро ОМОН в кузове своей машины вывозил в аэропорт. Года три после этого мы в Донецк не ездили.

Сейчас есть очень хорошие музыканты. Современные. Самое главное – играют хорошо, музыкально образованные. В 1990‑е с этим были проблемы. Сама профессия музыканта не была нужна: кто более фактурно двигается – на того гитару повесим, и будет фонограмма. А сейчас все‑таки люди играют живьем на концертах. Ну не все, пятая часть в лучшем случае. Что мне не нравится – так это музыкальный материал. Музыка сейчас вялая. Яиц в ней нет. В 1990‑е было время открытий. А потом… Ну вот Земфира появилась, «Мумий Тролль», «Ленинград». Что дальше? Ничего. «ВИА Гра»? Фигня полная. Это же бройлер! Там меняют людей! Представляете, если Шахрина поменяют в «Чайфе»? Максим? Нытье. Стас Михайлов? Это не новое. Это Александр Серов с рубашкой, до пуза расстегнутой, более сладкий и про Бога много говорит. Вялые они все, инфантилизм какой‑то есть в поколении. И песни все, к сожалению, – «я», «мне», «убью», «брошу», «кину». Еще часто поют про СМС, смайлик, еще что‑нибудь такое. Но это тексты, конечно, временщические. Через пять лет они будут неактуальны. А наши стихи будут, потому что водка – она всегда будет 40 градусов.

 

Интервью: Александр Горбачев (2011)

 

 

Блестящие

Там, только там

 

По «Блестящим» проще всего отследить, как 1990‑е в России превращались в 2000‑е. Их первая фаза – романтический кислотный поп; рейв, встроенный в школьную дискотеку: наивный 3D‑арт в клипах, солистки‑рейверши, короткие платья в блестках, высокие сапоги, меховые шапки, тоненькие голоса и песни о стремлении не в небо даже, а в космос – туда, где магнитные поля и лиловая земля. Когда после перетасовки состава на ведущие роли здесь вышла Жанна Фриске, все изменилось – и «Блестящие» стали магистральной девичьей поп‑группой эпохи накопленного капитала, экономической стабильности и сытых корпоративов. На смену невинному киберфеминизму пришли позы из «Основного инстинкта», а на смену путешествиям на другие планеты – чартерные рейсы за четыре моря.

 

Андрей Грозный

продюсер, композитор

До «Блестящих» и «МФ3» я был классическим гитаристом, работал на студии аранжировщиком. Я даже в армии делал свой коллектив джазовый. У нас был прогрессивный дирижер с дипломом Московской консерватории – вот он и сделал такое ответвление при духовом оркестре. У меня были кумиры – от [Джона] Колтрейна и [Чарли] Паркера до Стиви Уандера и Майкла Джексона. Я помогал делать «Кар‑Мэн»,[51] сделал «МФ3». Мы с Кристианом спорили, кто из нас первый возьмет «Грэмми» – он или я (смеется). А когда у тебя есть какое‑то любимое дело, тебя вдруг посещает мысль – в чем же исчисляется ценность твоего труда. И я подумал, что успех будет в числе концертов и проданных дисков. Посчитал и решил, что самое коммерческое, что может быть, – это какая‑то интересная легкая музыка и женский коллектив.

В то время был в моде легкий транс, рейвы молодежные. Я вообще в этом не разбирался. Поэтому стал ходить в клуб «Титаник»: стоял в углу под колонкой,