Бой продолжается. Бросок в тыл

 

Что же было дальше? Как развивался бой у железнодорожного моста? Кто еще был героем в эти первые дни войны?

Куда только не шли письма из Липкан!

Чебоксары, Москва, Одесса, Харьков, Запорожье, Ставрополь, Киев, Каунас, Сумы, Брест, Зеленогорск, Горький, Черкассы – вот только пятая, может быть, часть адресов, по которым писали красные следопыты, восстанавливая картину боя в Липканах.

«На ликвидацию советских пограничных застав в ночь на 22 июня 1941 года, – сообщало интересное сведение одно письмо, – гитлеровское командование отвело только… 30 минут».

«Пограничников, – говорилось в другом, – Гитлер отдал приказ в плен не брать»…

«Липканская застава задержала наступление фашистских войск у железнодорожного моста, – находили они важную для себя строчку в третьем, – на 10 дней!»

И красные следопыты знали, кто спутал расчеты немецких генералов – такие как старшина Бутин, пулеметчик Ганул, снайперы Науменко и Штоколов.

Что же предпримет враг после того, как он не смог взять пограничников ни артиллерией, ни минами, ни несколькими атаками?

Об этом думали наши командиры и приходили к выводу, что сейчас гитлеровцы пойдут на что угодно, лишь бы захватить мост.

«Уже утром 22 июня, – читали следопыты, – в Управление отряда прибыл заместитель командира дивизии и передал указание командования принять все меры к подрыву моста. Была сделана попытка пробраться к нему, но каждый метр берега простреливался, и подрывная группа вернулась ни с чем…»

«К вечеру 22 июня в Липканы прибыла конная батарея 76 мм орудий, перед которой была поставлена задача разрушить мост. Орудия установили недалеко от штаба, в парке, с таким расчетом, чтобы они могли бить по мосту прямой наводкой.

Первые же выстрелы показали: для разрушения моста нужен более крупный калибр, даже прямые попадания не причиняли ему вреда…

Но тут случилась неожиданность: одиннадцатый снаряд угодил в опору, которая за месяц до того была заминирована. Грохнул двойной взрыв, и часть моста рухнула в воду…»

«23‑й пограничный отряд оборонял 100‑километровый участок границы. Самые большие силы враг собрал у Липканской заставы, где был железнодорожный мост. Как потом выяснилось, фашисты намеревались переправить через него до трех немецких мотодивизий и румынский кавалерийский полк для дальнейшего наступления. Все эти силы остановились неподалеку от неприступного моста. Оправившись от неожиданного удара, пограничники не позволяли теперь появиться на нем ни одному человеку.

После взрыва моста фашисты поутихли, видимо, решая, что делать дальше, как переправить свои силы на наш берег. А командование отряда использовало передышку, чтобы эвакуировать из Липкан учреждения и мирных жителей»…

Если бы в конце каждого письма была строчка «Продолжение следует», ждать было бы легче. Но следующее приносило новое неожиданное сообщение, и следопыты не знали, куда, в какое место боя за мост его поставить.

«В ночь на 23 июня группа наших пограничников й местных жителей, знающих румынский язык, переправилась через Прут. Задания группы я не знаю, но, кажется, оно было связано с мостом»…

Неужели бросок во вражеский тыл? Разве он был возможен в тех условиях, в каких оказались пограничники? Они были на своей земле, но все равно в осаде. Ведь немцы в это время бомбили Прибалтику, Белоруссию, Украину, Севастополь. Во многих местах они далеко уже углубились на территорию Советского Союза.

Письма, где следопыты спрашивали об этом эпизоде, ответа не принесли. Бросок в тыл, видимо, был проведен скрытно, знали о нем немногие. Кто‑то что‑то слыхал, конечно, но ни фамилий участников, ни цели перехода румынской границы никто назвать не мог.

В следопытском деле неожиданность случается часто. Хотя можно ли говорить о неожиданности, когда ищешь?

Как‑то Петра Ивановича окружили в коридоре.

– Угадайте, что мы нашли?!

По лицам ребят учитель видел, что находка немалая и касается она, скорее всего, последнего поиска.

– Неужели рейд за границу? – спросил он.

– Да!! – Ив его руках очутилась… тетрадь сочинений по русскому языку ученицы шестого класса Тани Черногач.

– Ну, – засомневался Петр Иванович, – если секретные сведения пограничников известны даже шестиклассникам, то…

– А вы почитайте, почитайте! – ответили ему.

Сочинение называлось «Бойцы вспоминают…»

«Однажды мой, дядя Константин Данилович Раецкий рассказал нам вот что.

«На второй день войны меня вызвали в Липканскую пограничную заставу. Штаб располагался в доме бывшего помещика Дитмара (сейчас в нем больница). Меня ждал начальник контрразведки майор Антонюк. Он спросил:

– Вы недавно служили в румынской армии. Значит, порядки их и команды знаете?

– Знаю.

– Нам нужна ваша помощь. – Вид у майора был усталый, но взгляд все равно внимательный.

– Слушаю, – ответил я по‑солдатски.

Майор еще раз глянул на меня и заговорил. Нужно во что бы то ни стало побывать на той стороне и подключиться к вражеской телефонной связи. Разведчики к операции готовы, но нужны люди, знающие румынский язык, – на случай неожиданной встречи. Задание серьезное, опасное – опаснейшее, если честно сказать. Соглашусь ли я?.. Я сказал, что согласен. Тогда майор предложил мне подобрать еще несколько парней‑молдаван и быть к ночи готовыми…

Вечером мы все встретились в отряде. Здесь нам дали обмундирование румынских солдат, а мне – офицерскую форму. Этот офицер, сказали мне, был сброшен с моста взрывом прямо в руки пограничникам…

Переоделись, посмеялись новому нашему виду, пошутили… Получили все для телефонной связи. Инструктировал нас офицер разведотдела Гончарук, заместитель Антонюка.

К 12 часам нас доставили в Ширеуцы, к самой реке. Там сидел красноармеец с наушниками, нам объяснили, что он будет принимать разговоры, когда мы подключимся к румынам.

Через Прут мы переправлялись на надувной резиновой лодке. Ступили на вражеский берег, и я, помню, тогда подумал: раз на такое мы способны в самом начале войны – не владеть Гитлеру советской землей.

Всей группой направились в сторону Краснолевки, где проходила телеграфная линия. Шли долго, осторожно, минуя окопы и батареи…

Наконец у цели! Вокруг никого, столб, провода… Наша сторона далеко, там ни огонька, и молчит, притаившись. Надеваю «когти», лезу на столб, за мной тянется провод. Подсоединяюсь, – готово! Неужели все? Соскользнул вниз, доложил старшему группы: связь есть! Он вынул ракетницу. Ракет немцы и румыны пускали в эту ночь много, так что наша ничьего внимания не должна была привлечь, разве что цветом: желтая. Когда она взлетела, там, на нашем берегу, красноармеец, что сидел с наушниками, начал подслушивание.

Можно идти домой.

Назад шли мимо села Радоуцы, через кладбище. Всегда побаивался я кладбища, помня всякие байки про мертвецов, что встают по ночам из могил, а тут шел от креста к кресту, и хоть бы что. Живые были пострашнее мертвых в ту ночь.

В один из моментов чуть не расхохотался. Кладбище уже заканчивалось, когда впереди что‑то шурхнуло. Мы все замерли. Вижу: Ваня Черный руки в стороны расставил и стоит не шелохнувшись. Это чтобы на крест походить… Шум больше не повторился: наверно, то собака была или птица ночная, – и мы двинулись дальше.

И тут случилось то, о чем нас предупреждал Гончарук: мы не должны ни во что ввязываться, чтобы немцы не обнаружили нашего подключения к их связи. Но напряжение было слишком велико. И когда мы наткнулись на зенитную точку, где четверо то ли немцев, то ли румын спали, а пятый клевал носом, один из гражданских ребят не выдержал – без всякой команды забросал точку гранатами.

Что после этого началось! В небо взлетели ракеты, застрочили пулеметы, автоматы, стали палить во все стороны винтовки. Наша группа где ползком, а где бегом бросилась к Пруту, благо было недалеко.

На берегу мы залегли и до четырех часов утра лежали как мертвые. Стрельба потихоньку замолкала, ракет стало меньше, и вот мы услышали знакомый плеск весел – к нам шла наша резиновая лодка!

Из разведки вернулись все. Днем ко мне подошел тот красноармеец, который сидел на нашем берегу и слушал, о чем говорят немцы и румыны по телефону. Он и слушал, и переводил, а другой боец записывал. Я спросил его, хорошая ли была слышимость.

– Отличная! – ответил он. – Ты что, связистом служил?

Он же сказал мне, что вся наша группа представлена к награде – медалями «За отвагу»…»

А еще мой дядя, – заканчивала сочинение Таня Черногач, – воевал под Сталинградом…»

– Ну, – сказал Петр Иванович, – я тоже времени зря не терял. Внесу в этот поиск свою долю. Фамилия бойца‑переводчика – Кирикой. Зовут – Иван Трофимович. Он жив и работает сейчас в Кишиневе. Кто ему напишет?

«Многого не знаю: эта операция проводилась в строжайшем секрете, – написал красным следопытам из Липкан работник «Молдавпотребсоюза» Иван Трофимович Кирикой. – Но все, что помню, расскажу.

Я был вызван к начальнику разведки Антонюку вечером 23 июня.

– Пойдешь с бойцами в Ширеуцы. Получишь наушники и, когда начнется связь, будешь слушать. Обрати внимание на главное что фашисты собираются делать завтра и послезавтра. От того, что нам сообщишь, многое зависит…

Ночь была не темной – на той стороне взлетали в небо ракеты. Время от времени в сторону заставы били пулеметы, над головой посвистывали пули.

Наушники молчали, и я снимал их, чтобы не прослушать опасность – ведь и с той стороны могла появиться лодка.

Каждый раз, когда на румынской стороне начинал стрелять пулемет, я думал, что это по нашим, что сейчас завяжется перестрелка, но пулемет выстреливал очередь и замолкал – я переводил дыхание, значит, все в порядке…

Вдруг по ушам будто кто ударил – будто майский жук, – это ожили наушники. В тот же почти момент в небо взлетела долгожданная желтая ракета.

Несмотря на ночь, телефоны не молчали. Враги переговаривались, отдавали команды – воинские части на том берегу не спали, там, судя по всему, шла передислокация войск. «Утром немцы и румыны под прикрытием огня из всех видов оружия, – диктовал я своему напарнику, – готовятся наладить переправу через мост и двинуть по нему свои моторизованные части.» Непредвиденная задержка у Липканского моста злила их; завтра они собираются смешать нас с землей…

Антонюк слушал мой доклад и на все отвечал: Так… Так… Так… Потом похвалил за хорошую работу и отправил спать.

Проснулся я от сильного взрыва: это наши подрывники сбросили в реку еще один пролет моста. Теперь о налаживании переправы захватчикам нечего было и думать.

Таков был известный мне результат ночного рейда в тыл противника в ночь на 23 июня 1941 года».

 

Письма письмами, но не прикладывать же их одно к другому, когда хочешь узнать, как, событие за событием, шел бой у Липканского моста в первые дни Великой Отечественной. У следопытов появилась тетрадь, в которой– не без помощи Петра Ивановича – они делали лаконичные записи всего, что происходило на заставе. На заставе и во всем 23‑м пограничном отряде, который, как мы уже говорили, оборонял 100‑километровую часть границы.

Из военных донесений, опубликованных в книге «Пограничные войска СССР», ребята узнали, что в 10 и в 16 часов 23 июня 1941 года начальник пограничных войск Молдавского округа генерал‑майор Никольский докладывал по телефону командованию:

«Липканский погранотряд: на всем 100‑километровом участке 23‑го пограничного отряда противника нет. Территория Липканского погранотря‑ да от групп противника освобождена».

Таким же было донесение и 1 июля:

«На территории Липканского погранотряда противника нет».

Эти строчки были перенесены в тетрадь следопытов, понявших уже, почему противник не смог перейти границу на участке 23‑го пограничного отряда и за что потом Липканскую заставу назовут «Малым Брестом».

И еще записали в тетрадь оттуда. «В ночь с 1 на 2 июля 1941 года на основании приказа начальника погранвойск Молдавской ССР 23‑й КПО передал охрану и оборону всего занимаемого им участка государственной границы подразделениям 164‑й стрелковой дивизии и, удерживая врага на левом фланге на линии границы по реке Прут силами 164‑й с. д., под прикрытием арьергардов начал отходить в северо‑восточном направлении».

Впереди у 23‑го Краснознаменного пограничного отряда были бои на Украине и Кубани, на Северном Кавказе…

Лейтенант Александр Галкин сочинил о своем отряде стихотворение, которое в конце концов попало в руки следопытов:

 

 

Снова июньское утро

В памяти нашей встает,–

Воды далекого Прута,

Голос, зовущий вперед.

 

С черной фашистской ордою

Бой был горяч и жесток.

Бился свинец над рекою,

Падал в кровавый поток.

 

Мы отходили от Прута,

Мы умирали, чтоб жить, –

Горькие эти минуты

Нам никогда не забыть.

 

Помнится нам Белоречье,

Умань, родная Кубань,

С немцами жаркие встречи

В грозных боях за Тамань.

 

Тлели в кавказских окопах

Битые нами враги,

Слышали стены Майкопа

Твердые наши шаги…

 

 

Слова были положены на музыку, и сейчас это песня пограничников.

 

 

* * *

То, что родилось на уроке истории в 1965 году с вопроса «Как начиналась война в Липканах?», что было открыто, узнано, понято, давно уже стало Уроком Мужества.

А наглядным пособием на этом уроке служит не макет, не муляж, не картина, написанная художником, – а сам Мост, чьи рельсы с обеих сторон обрываются в быстрые воды Прута. Неровные строчки писем участников боя рассказывают суровые его подробности, какие не вычитаешь ни в одной из книг. Ветераны боя, приезжая в Липканы по приглашению следопытов, показывают, на каком рубеже занимали они пост, останавливая атаки фашистов. И мало‑помалу перед глазами ребят встает утро 22 июня 1941 года, которое старые бойцы дружно называют «огненным рассветом».

А малышня, играя «в войну» неподалеку от Моста, подолгу спорит, кому из них быть старшиной Бутиным…

 

«Доля моя, доля…»

 

Чем замечателен подвиг?

Тем, что он никогда не бывает одиночным.

Одна, вспышка героизма вызывает другую, третью – так когда‑то трудовой рекорд Алексея Стаханова породил в стране целое стахановское движение, так воздушный таран Талалихина повторили на разных участках фронта 600 летчиков.

Армия сильна героизмом бойцов; народ богат подвигами своих сынов и дочерей.

Восьмая застава 23‑го Краснознаменного пограничного отряда остановила наступление фашистов на своем участке на десять дней.

А до этого, до июня 1941 года, среди пограничников 23‑го отряда были герои? Ведь в 1941 году отряду исполнилось 17 лет…

И, продолжая переписку с ветеранами Липканской заставы, узнавая все больше о памятных днях июня, красные следопыты стали интересоваться историей отряда.

И здесь их ожидали открытия не меньшие, чем в письме Евдокии Яковлевны Рачкевич, в котором она писала о старшине Бутине.

Теперь уже появилась в музее следопытов новая тетрадь, озаглавленная «История 23‑го Краснознаменного пограничного отряда».

Первые строки из нее:

«23‑й пограничный отряд был сформирован в феврале 1924 года из подразделений прославившейся в годы гражданской войны 24‑й Самаро‑Ульянов‑ ской, Бердичевской Железной трижды Краснознаменной стрелковой дивизии.

До 1940 года отряд назывался Каменец‑Подольским и охранял самый большой и сложный участок на Украине, участок советско‑румынской демаркационной линии по реке Днестр.»

Что это было за время?

Для пограничников – тревожное время, суровая пора.

Писатели самых разных жанров, в том числе и приключенческого, часто обращаются к этому периоду Советской власти, потому что не было месяцев и лет более богатых на схватки с тайным врагом, чем эти.

Из‑за польской и румынской границы налетали на наши деревни и села банды. Белая эмиграция посылала через границу диверсантов, поджигателей, убийц, шпионов. Они находили приют и помощь на нашей стороне – среди затаившихся врагов, мечтающих о возврате старых времен.

Слетевшие под откос поезда, убитые активисты советской власти, пожары на заводах и фабриках – это было делом их рук.

 

Перед ребятами из Липкан это время предстало в облике Василия Крючкова, героя первой мировой войны, полного георгиевского кавалера, известного всей тогдашней России по журналу «Нива», напечатавшего его портрет. В 1918 году в Петрограде он добровольно вступил в Красную Армию – и вся его дальнейшая жизнь проходила под ее красными знаменами.

В гражданскую Василий Крючков – красный разведчик. Смелый, даже дерзкий и – неуловимый. В одну из своих вылазок в тылы противника его отряд взорвал три железнодорожных моста, пустил под откос состав с боевой техникой, зарубил много беляков. За этот рейд Василий Крючков в 1918 году награждается первым орденом советской власти – орденом Красного Знамени за номером 62…

И все‑таки в ночном боющод Черниговом разведчик с группой бойцов попал в плен. Утром, на допросе, белогвардейский офицер узнал в пленном вахмистра царской армии: они вместе воевали на германском фронте.

– Удивляюсь, Крючков! Ты храбро воевал за царя, а теперь у большевиков получил орден…

– Что ж тут непонятного! – ответил разведчик. – Я, ваше благородие, и раньше воевал за Родину, а теперь тем более – ведь все настоящие патриоты идут за большевиками.

Василия Крючкова вместе с его разведчиками приговорили к расстрелу.

В поле они копали общую могилу. Копали не торопясь, поглядывая на конвоиров в длинных, до пят шинелях. А те, так же как приговоренные, неторопливо сворачивали цигарки, буднично переговаривались, бросая взгляды на солнце, которое – одно! – спешило к горизонту.

И вдруг по команде командира осужденные на смерть бросились врассыпную. Путаясь в полах шинелей, конвоиры засуетились, в спину убегающим захлопали запоздалые выстрелы, засвистели над головой пули. Только один упал, остальные спаслись.

Через два дня Крючков снова был в седле, вернулся в полк.

– Счастливая у тебя доля, Василий! – слышал он со всех сторон. – С такой до ста лет можно жить!

– Хотите, – спрашивал в ответ, – покажу мою долю?

– А ну давай, Крючков! Хоть раз увидим ее в лицо!

Вытягивал вперед сжатую в кулак руку.

– Вот она, хлопцы, моя доля, судьба‑злодейка – у меня в кулаке. А чуть разожму пальцы – и выскочит, и кто знает, что может натворить!

В конце того же, 1918 года Крючков заехал на побывку в свое родное село Ленковцы, что под Черновцами. А в январе, в самом его начале, село, как и вся Бессарабия, были захвачены войсками королевской Румынии.

19 января 1919 года в Хотине грянуло восстание против оккупантов, которое потом назовут Хотинским и внесут во все учебники истории. А 23 января 150 ленковчан во главе с Василием Крючковым прогнали румын из села и, соединившись с тысячами других восставших, перешли на левый берег Днестра.

На советской стороне Крючков вступает в бригаду Котовского и в ее составе громит петлюровцев и деникинцев, гоняется за бандами – а их много развелось тогда на Украине.

Седло, сабля, маузер, атака – вот жизнь красного бойца того времени. Но попав из‑за ранения в госпиталь, Крючков жадно хватается за книги, чтобы постичь мудрость ленинской политики, которую он поддерживает клинком, до конца понять важность сегодняшней схватки с врагом…

Вот за чьей жизнью следили теперь липканцы, удивляясь этой судьбе, этой богатейшей биографии.

С 1920 года по 1932 Василий Крючков служил разведчиком в пограничных отрядах, выполняя особые задания. Один из отрядов носил имя… 23‑го Каменец‑Подольского, который в 1940 году передислоцировался в Липканы.

Как и в первую мировую, как и в гражданскую, блистал талант разведчика, теперь уже чекиста Василия Крючкова. На его счету взятые в плен атаманы банд Тютюнник, Овчарук и Чернилевский.

Чтобы войти в доверие к Тютюннику, чекист на некоторое время превратился в анархиста Мухина, который не прочь получить поддержку у бандитов.

Договаривающиеся стороны несколько раз встречались днем, подолгу беседовали, обмениваясь мнениями по тому и другому поводу, но у Крючкова‑Мухина не было никакой возможности взять Тютюнника. И вот назначена решающая ночная встреча.

…Лодка ткнулась в берег, Мухин вышел, рукопожатием встретил протянутую руку атамана, и тут последовала короткая схватка в темноте, – Тютюнник был связан и посажен в лодку.

Только на середине реки атаман с ужасом узнает, что не анархист Мухин сидит на корме и правит лодкой, а знаменитый чекист Крючков, за которым он столько времени охотился…

Да, за Крючковым, грозой белобандитов, охотились специально засылаемые с запада террористы. За его голову им обещали сотни тысяч долларов.

Дважды враги взрывали его дом, несколько раз поджигали, травили жилище чекиста ядовитым газом, бросали внутрь гранаты.

Под подушкой Крючкова всегда лежал заряженный револьвер…

Чтобы взять Овчарука, которого приютил в эту ночь кулак, Крючков играет роль контрабандиста. Находит общий язык с женщиной, связанной с контрабандой, – дело было в пограничном селе, – посылает ее к Овчаруку. Та уводит хозяина – якобы за товаром, а пограничники врываются в хату, где вповалку спят пьяные бандиты и сидит перед бутылью самогона и заряженным маузером атаман Овчарук.

После схватки Крючков, качая головой, осматривал свою кожанку, в нескольких местах пробитую пулями.

– Доля моя, доля…

В приказе председателя ГПУ Украины от 1 июля 1926 года было сказано: «За проявленные особое мужество, энергию и храбрость в деле ликвидации банд со стороны ударника (ударниками в то время называли в погранот‑ рядах разведчиков.–В. Ч.) тов. Крючкова В. И. возбуждается ходатайство о награждении его вторым орденом Красного Знамени»…

В военных приказах не принято говорить о таланте разведчика – а Крючков был талантлив, как талантлив бывает скрипач или художник.

…Перейдя границу, банда свирепствовала в районе. Неожиданные ее налеты были стремительны и кровавы. Помогал разбою лес, большой и густой, да кое‑кто из местных жителей, предупреждающий бандитов о передвижении пограничников.

И все же банду обложили в лесу, – готовилось уничтожение незваных гостей.

В это время, когда в лесу лихорадочно искали выход, думали, как бы незамеченными пройти к границе, появился обросший, в изодранной одежде мужчина. Он бежал из тюрьмы и тоже мечтал перейти границу. Путь к ней он, житель здешних мест, знает и может показать дорогу.

Мужчина – его приодели, наградили и пистолетом – шел впереди; банда, спешившись, следовала за ним.

Спустились, ведя коней на поводу, в крутой овраг, пошли по глинистому руслу высохшего ручья, в котором вязли конские копыта. Спина провожатого все время маячила впереди. Глухим голосом он напевал странную песню:

– Доля моя, доля…

И вдруг спина впереди исчезла. И в глубоком овраге прозвучало громкое:

– По бандитам – огонь!

Провожатым, который вывел пришельцев на пулеметы пограничников, был Василий Крючков.

Когда в 1939 году Крючкову исполнилось полвека, он справил 25‑летний юбилей разведчика. И… был отправлен на пенсию: слишком много выпало на его долю за эти годы.

Но в июне сорок первого Василий Иванович стоял в военкомате Ессентуков, где он тогда жил, и требовал, чтобы его взяли на фронт.

– Кому же еще воевать, как не мне! – доказывал он.

Ветерану двух войн отказали наотрез. Тогда в Москву полетела срочная телеграмма: «Наркому обороны Тимошенко. Командиры запаса, проживающие Ессентуках… краснознаменцы гражданской войны просят зачислить ряды Красной Армии, разрешить сформировать кавалерийскую часть добровольцев района. Имеем ряд заявлений. Дадим сокрушительный отпор вторгшимся нашу землю фашистам».

…И вот бредет по дороге, обдаваемая пылью немецких'военных машин, кучка не то стариков, не то измученных голодом и бессонницей людей. Бредет, не глядя по сторонам. Когда их останавливают, они предъявляют справки освобожденных из тюрем заключенных.

Но в поле ватника одного из них зашит белый лоскут ситца, на котором отпечатан текст, подтвержденный гербовой печатью: «Предъявитель сего, Крючков Василий Иванович, является командиром спецгруппы НКВД СССР, коему следует оказывать всякое содействие…»

Из разных мест далеко за линией фронта получала Москва шифровки, подписанные Крючковым. В них были данные об аэродромах противника, скоплениях танков, передвижении воинских частей…

Великая Отечественная стала как бы третьей биографией Крючкова. И такой же полной событий, как первая, за которую он был награжден четырьмя Георгиевскими крестами.

Что поделаешь – на долю этого человека выпали только войны.

Начал он вторую мировую снова разведчиком: кучка людей, бредущих по пильным военным дорогам, была группой опытнейших чекистов, прошедших огонь и воду первой мировой и гражданской.

Потом сел на коня – стал кавалеристом, командиром эскадрона знаменитого гвардейского корпуса генерала Белова.

Но меняется облик войны – и меняются военные специальности. Крючков становится истребителем танков, воюет в противотанковом дивизионе.

И – то же бесстрашие, та же ловкость, та же удача отличают его: на плацдарме за Днестром, знакомом Крючкову еще по гражданской, артиллеристы двое суток сдерживают удары бронированного фашистского кулака, не пропускают ни одной вражеской машины, на поле горят 13 немецких танков.

Крючков – капитан, потом майор, его награждают: орденом Богдана Хмельницкого, третьим орденом Красного Знамени, орденом Ленина…

Он воюет под Москвой в самое тяжелое для нее время, на Украине – освобождает Киев; форсирует Одер; встречается с американскими солдатами на Эльбе…

В 23‑м пограничном отряде знали военную биографию Крючкова наизусть – да мирной биографии у него, по сути, и не было. Встречались с ним, веря и не веря тому, что он о себе рассказывал. Неужели правда, что во всех этих переделках побывал один человек?!

Знал о подвигах Василия Крючкова, человека из легенды, как его стали со временем называть, и старшина Бутин, – к случаю рассказывал о нем молодым красноармейцам…

А теперь о легендарном Крючкове знает, благодаря красным следопытам, вся липканская школа, и в ее музее Крючкову, как бывшему пограничнику 23‑го отряда, отведено почетное место.

 

 

* * *

Не в одном, а в нескольких письмах, не сговариваясь меж собой, бывшие пограничники 23‑го отряда назвали липканских следопытов однополчанами.

Это понятно: ребята, много лет переписываясь с пограничниками, все больше узнавая об отряде, его боях и судьбах бойцов, сроднились с ними.

Мысленно они не раз бывали вместе с Сергеем Бутиным, Николаем Га‑ нулом и другими в схватке с врагом, защищая мост; поднимались «в атаку», падали «ранеными»…

Их выросло несколько поколений, мальчишек и девчонок, для кого защитники моста стали теми героями, кому можно подражать. И, что важно, они не из книг, не придуманы писателями – это живые люди, от которых можно получить письмо, которых можно пригласить в гости, цх голоса можно услышать.

Защитники моста назвали следопытов однополчанами. Взяли их, говоря другими словами, в свой строй, позволили встать плечом к плечу с собою.

Почетно и… ответственно стоять в одном строю с героями. Ведь если они поверили тебе, ты должен, ты обязан быть вровень с ними – и сегодня, и завтра, если вдруг пробьет суровый час войны…

 

Жди меня

 

Обыкновенный конверт, и письмо, каких сотни: жена разыскивает могилу мужа, погибшего в сорок четвертом…

Читая печальные строки, ребята не знали еще, что в скором времени прикоснутся к двум удивительным судьбам и что сами станут причастными к одной из них…

Не знали об этом ни Лена Балтаг, ни Анжела Шэрэнуц, ни Джелу Кап‑ рош, ни Лиля Сокирка, ни Майя Иванова – шестиклассницы, красные следопыты села Спея Новоаненского района.

Письмо пришло сперва на адрес ЦК комсомола Молдавии («попросите, пожалуйста, ваших красных следопытов…»), оттуда попало в руки полковника в отставке Евгения Ивановича Красовского. А от него пошло прямиком в Спею, в музей Боевой Славы, что расположен в бывшей церкви. Стены храма избиты осколками немецких снарядов и пулеметными очередями так, что даже бывалые солдаты, приезжающие сюда в гости, кивают ему головой, словно встречая однополчанина.

В письме Марии Петровны Макаровой был текст «похоронки»: «Сообщаем Вам, что Ваш муж, летчик Макаров Николай Иванович в боях за социалистическую Родину, верный воинской присяге, погиб смертью храбрых 24 июня 1944 года; могила его находится на правом берегу Днестра, в лесу, в 800 метрах северо‑восточнее селения Господский Двор.

Бойцы и офицеры нашей части вместе с Вами переживают великое горе, постигшее Вас.

 

Командир в/ч п/п 51102

Степанов».

 

В этом же письме ребята нашли и такие строки: «Не зная, где находится могила Николая Макарова, мы с сыном ежегодно 9 мая приходим к Могиле Неизвестного Солдата в Москве и низко кланяемся этому великому памятнику, помня, что он поставлен и летчику Николаю Макарову, память о котором всегда с нами».

Немудрено, что Мария Петровна искала могилу мужа столько лет: название Господский Двор существовало только в устной речи, и вот каким‑то образом попало в официальный документ.

Получили письмо ребята и, конечно, стали проверять списки похороненных в братской могиле близ бывшего господского двора помещика Леонар‑ ди, где бронзовый солдат склонил голову над павшими в бою.

Длинный список пришлось им читать – 780 человек полегло в апреле – июне 1944 года на берегах Днестра под Спеей.

Фамилии Макарова в списках не оказалось.

Но у следопытов был уже опыт поиска, и с ответом Марии Петровне они торопиться не стали. Поразмыслив, отправились по селу – расспрашивать пожилой люд: не помнит ли кто из них воздушного боя над селом, когда был подбит советский самолет?

Село разделили на участки, следопыты ходили по дворам. Садились, начинали разговор, будили тяжкие воспоминания.

Узнали, что мало кто остался в селе к тому времени – бежали от бомб и снарядов, рвущихся на улицах, в огородах и во дворах домов. А двадцать сельчан, попавшихся на глаза гитлеровцам, были схвачены и расстреляны недалеко от церкви.

И все же нашлось несколько человек, не покинувших родной дом. Отыскала их словоохотливая Вера Котец.

Арсений Васильевич Котец, Прасковья Ивановна и Лидия Семеновна Чебан прятались в погребе и видели, как закружилась в небе самолетная карусель, когда там появился советский разведчик. Четыре немца были против одного нашего.

Разведчик загорелся, стал падать. Все ниже и ниже… Задел крылом крышу, рухнул в огород, сломав ограду. Над самолетом взвилось пламя. Как ни страшно было людям, сидевшим в погребе, они выскочили, увидели выброшенного ударом самолета о землю пилота. Он был мертв. Одежда на летчике дымилась. Оттащили от огня, стали забрасывать машину землей.

Чтобы мертвый не достался немцам, похоронили его, не успев даже вынуть из кармана документы…

Было это, кажется, как раз 24 июня – солнце в этот день поворачивало на урон, за что и прозвали его в народе солнцеворотом.

Неужели Арсений Васильевич, Прасковья Ивановна и Лидия Семеновна видели последний бой Николая Макарова?

В письме к Марии Петровне следопыты попросили фотографию летчика. А когда пришел ответ, понесли фото очевидцам боя. Как и полагается, показали несколько фотографий.

И люди указали на Николая Макарова – это его они хоронили 24 июня, в день солнцеворота!

Можно было писать Марии Петровне о том, что могила ее мужа найдена. Но это только начало открытий.

Вдова погибшего над Спеей летчика приехала в Молдавию вместе с сыном Валерием Николаевичем, который родился в 1942 году. Сейчас он инженер‑полковник авиационных войск.

Встречали гостей чуть ли не всей школой, и жители села пришли встретить родных летчика. Толпой двинулись к тому двору, что стал в 1944 году его могилой. Хозяева дома повторяли свой рассказ – теперь уже всем, – и старики кивали головой, подтверждая, что все было так.

Они говорили, как боялись бомб и снарядов, как шныряли по селу немцы, как раздались вдруг крики людей, а потом автоматные очереди. Как загудели в небе самолеты и застучали пулеметы.

И еще – как падал самолет: вздрогнула земля от близкого удара и посыпалась на их головы. Они испугались, что погреб обвалится.

Потом услышали треск огня, а запах гари занесло даже к ним, в подвал.

Снова и снова рассматривали фотографию летчика – в летной шапке и комбинезоне, передавали из рук в руки и кивали, кивали головой:

– Он, он… конечно, он.

Фотографию теперь хотели увидеть все. Вглядывались в нее, словно желая увидеть еще что‑то в лице летчика, кроме суровости, кроме прямого взгляда и твердых губ.

Мария Петровна и ее сын стояли на том месте, где сорок лет назад похоронили дорогого им человека.

Через неделю после отъезда гостей ребята получили из Москвы пухлый конверт.

 

«Вы просили меня рассказать о Николае Ивановиче Макарове. Я тогда никак не могла собраться с силами, только сейчас усадила себя за письмо.

Дело в том, что я хоронила своего мужа дважды…

Но вернусь к самому началу. Родился Николай в 1917 году в городе Калинине в большой семье рабочего мельницы. Были у него братья и сестры, было нелегкое детство – ровесник Октября, он вместе со страной пережил все трудности ее пути.

После школы Николай пошел в авиационное училище гражданской авиации – вся страна тогда поднималась на крылья вместе с Валерием Чкаловым, Георгием Байдуковым и Александром Беляковым, которые в 1936 году совершили беспосадочный – первый в мире – перелет: Москва – Северный полюс – США.

Окончил училище и поступил в Высшее авиационное училище в городе Азове. После него вернулся в Калинин и летал на пассажирских самолетах.

В начале 1940 года осуществил свою давнюю мечту – поступил на курсы военных летчиков. Перешел в военную авиацию и был направлен в Закавказский военный округ. Стал командиром звена.

В январе 1941 года я приехала к нему, и мы поженились.

Пришел июнь сорок первого. Николай получил отпуск, и мы решили, что проведем его в Калинине – я хотела познакомить Николая с моими отцом и мамой. Билеты были куплены на 21 июня. Мы собирали вещи…

Но вдруг пришел посыльный из штаба и сказал Николаю, что отпуск отменяется, его срочно вызывают в часть. Николай уговорил меня поехать в Калинин одной, пообещав догнать в дороге.

– На одной из остановок войду в купе – вот удивишься!

Посадил в поезд, был веселый… А когда поезд тронулся – бежал за ним долго и плакал…

Видно, чувствовал, что больше не встретимся.

А днем 22 июня, приехав в Тбилиси, я узнала страшную весть: война.

С большим трудом добралась я до Калинина – по дороге наш поезд без конца бомбили фашисты.

А Николай с первого дня войны был на фронте. Летал на четырехмоторном бомбардировщике. До февраля 1942 года я получала от него письма, где он сколько мог рассказывал о боевых делах. Небо войны было не менее опасным, чем земля, на которой рвались бомбы и снаряды.

Не могу вспомнить дату получения последнего письма, но знаю, что в феврале писем от Николая уже не было. 10 февраля я получила извещение, что он пропал без вести при выполнении боевого задания, а 11‑го я родила сына, которого назвала Валерием.

Вот и стала я вдовой в 23 года…

Шла война, жить было очень тяжело, трудно было растить одной сына. Но особенно тяжко было думать, что Николай погиб, не узнав даже, что у него родился сын.

И все же в душе у меня была надежда на то, что Николай жив. С этой надеждой я и жила. Жила и ждала. Я умела ждать…

Через два года, когда все уже считали Николая погибшим, в марте 1944 года я получаю письмо от него.

 

«Здравствуй, моя любимая!

Дорогая Марийка, я жи<