Зажги звезду: Рассказы о красных следопытах

Вадим Алексеевич Чирков

Зажги звезду: Рассказы о красных следопытах

 

 

Вадим Чирков

Зажги звезду

Рассказы о красных следопытах

 

СОБИРАЮЩИЕ ПОДВИГИ

 

Каждая новая война страшнее предыдущей: совершенствуется техника уничтожения людей.

Наша страна знала войны. Первую мировую, с ее артиллерией, немецкой пушкой‑гигантом, прозванной «Длинной Бертой», пулеметами и отравляющими газами.

Гражданскую, с ее бронепоездами и тачанками, лихими кавалерийскими рейдами и «психическими атаками» белых.

Войну с белофиннами, с ее «неприступной» линией Маннергейма. Бои с японцами у реки Халхин‑Гол, где впервые столкнулись танковые части и самолетные эскадрильи.

Но вот на нашу землю вторглись фашисты, прошедшие с боями пол‑ Европы, вторглись неожиданно, вероломно.

Небо закрыли полчища самолетов со свастикой на крыльях. Таких бомбовых ударов в истории войн еще не было. На дорогах ревели тысячи немецких танков, тягачей, автомашин, мотоциклов…

На всю войну против Советов агрессивным планом «Барбаросса» отводилось всего 2–3 месяца, немцы называли ее молниеносной.

Вторую мировую не зря считали войной моторов. Но моторов в начале войны было больше у врага…

Солдаты начала войны примерами неслыханного героизма показывали, как можно одолеть этого страшного ворога, фашистское нашествие.

Выше всех сокровищ ценился в это время солдатский подвиг: от него зависела судьба Родины.

…Давняя‑давняя пословица говорит: «Корни дерева ищи в земле, а человеческих подвигов – в традициях народа».

В 1941 году поэт Самуил Маршак написал четверостишие к плакату‑ призыву той суровой поры:

 

 

Бьемся мы здорово,

Рубим отчаянно, –

Внуки Суворова,

Дети Чапаева.

 

 

Да, мы все – дальние внуки Дмитрия Донского и Александра Невского, Суворова, Кутузова, Нахимова, Чапаева, Фрунзе, Лазо, Котовского… Мы все – наследники огромного богатства: бесчисленных подвигов наших предков во имя Родины, ставших традицией. Мы сильны этими подвигами и оттого непобедимы.

В Великую Отечественную подвиг стал тем оружием, которое превозмогло врага.

Летчик Николай Гастелло, чей самолет был подбит в бою, направил горящую машину на колонну немецких танков.

Под ударами гитлеровских пушек и огнеметов плавились кирпичи Брестской крепости, но люди выдерживали натиск захватчиков в течение месяца. Человеческое мужество было крепче камня.

28 панфиловцев в ноябре сорок первого подбили 18 танков противника, почти все погибли, но не пропустили врага.

Огонь их подвига светил каждому, кто встал на защиту Родины.

Предсмертные слова Зои Космодемьянской «Бей фашистов!» прозвучали на всю страну.

Защитники дома Павлова в Сталинграде уничтожили больше гитлеровцев, чем потерял вермахт при взятии Парижа.

В любом воинском подразделении, дравшемся с фашистами в первые дни войны, находился свой герой – политрук либо пулеметчик, либо боец, что подорвал прущую на него громаду танка… По подвигам этих красноармейцев равняли свои боевые действия остальные.

Знаете ли вы, что 327 экипажей самолетов повторили подвиг капитана Гастелло?

Что 300 человек, как Александр Матросов, закрыли своим телом вражеские амбразуры?

Что воздушный таран – его одним из первых применил в ночном бою под Москвой Виктор Талалихин, – стал еще одним оружием советских летчиков? И не было случая, чтобы на таран решился летчик немецкий!

Немецкие войска, вторгшись в нашу страну, схватились с армией героев. Удивительное сообщение опубликовала не так давно газета «Известия». Командующий 6‑й армией, капитулировавшей в Сталинграде, генерал‑ фельдмаршал Фридрих Паулюс, находясь в лагере для военнопленных, прочитал переведенную на немецкий язык книгу Николая Островского «Как закалялась сталь» (Паулюс не мог понять, почему под Сталинградом победили советские солдаты, и искал ответа везде).

На вопрос нашего журналиста, что он думает об этой книге, Паулюс, участник составления плана нападения на Советский Союз, плана «Барбаросса», ответил, что если бы тогда, в 1940 еще году, они в Берлине знали, сколько в нашей стране Корчагиных, то их военные расчеты были бы иные…

 

Подвиг – достояние народа, его сила, оружие и слава.

Подвиг не умирает. Неугасимо светит его огонь каждому новому поколению, рассказывая о том, что такое настоящий человек, на что он способен, какие таятся в нем великие силы самоотверженности.

Большинство героев войны ныне известно. Но сколько подвигов совершено в сорок первом, когда Красная Армия дралась отступая, когда погибали и герои и те, кто видел их подвиг!

И все же находились глаза, что даже в горячке неравного боя замечали смертный бросок под танк, на вражеский пулемет, в защиту друга или командира.

Эпизод этот сохранялся в памяти бойца и рассказывался к случаю – чаще всего при встрече с однополчанином, когда звучало магическое «А помнишь?». И очень часто первыми слушателями были мальчишки и девчонки, благодаря письмам которых и встретились на месте боя старые солдаты.

Красные следопыты, ведущие переписку с ветеранами войны, узнают порой то, что неизвестно ни журналистам, ни писателям, ни кинодраматургам. Они поднимают подвиги из небытия. В почте следопытов, на скромных листах бумаги, исписанных неровными строчками, можно прочитать порой такие истории, каких не отыщешь ни в одной книге. И главное, пишет этот рассказ либо сам герой, либо товарищ героя, видевший все от первого до последнего момента.

Красные следопыты – это люди, собирающие подвиги.

В своих музеях они хранят не тускнеющие со временем сокровища ратного подвига – достояние народа, его силу, оружие и славу.

 

Малый Брест

 

Поселок Липканы стоит на границе с Румынией. Границей служит быстроводный Прут. Через реку переброшен железнодорожный мост. Мост во время войны был взорван. Не восстановлен он до сих пор: связь между двумя дружественными странами проходит в другом месте.

Железнодорожная колея обрывается в реку с той и другой стороны. Но больше ничто не напоминает о войне. Разве что ржавые осколки бомб и снарядов да россыпи пулеметных гильз, которые мальчишки, играя «в войну», находят в земле.

Что было здесь, когда взорвали мост, кто стрелял из пулеметов – мало кто знает.

Однажды на уроке истории, темой которого была Великая Отечественная, кто‑то спросил у учителя:

– Петр Иванович! А вот старики говорят, что у нас в Липканах такие бои были в сорок первом! Почему мы о них ничего не знаем?

С этого‑то момента на уроке истории в восьмом классе и началась группа «Поиск», а ее основателем можно, наверное, считать Алешу Хомана, который тут же, чуть вопрос был задан, предложил:

– Давайте сделаем вот что. У моей тети муж пограничник и, кажется, воевал в Липканах в сорок первом. У мамы есть их адрес, они живут в Клайпеде. Напишем им!

Идеей загорелись, и в Клайпеду полетело самое первое письмо с самыми первыми вопросами.

Пограничник Сергей Николаевич Баев ответил без промедления. Он подтвердил, что воевал с 22 июня 1941 года в Липканах. Что бои были здесь жестокие – пограничные заставы на берегу Прута назвали потом «Малым Брестом». Сергей Николаевич сообщил адреса однополчан, которые могли подробнее рассказать о сражении 8‑й Липканской заставы 23‑го пограничного отряда с врагом в ту памятную ночь. Особенно советовал он поинтересоваться подвигом старшины Бутина.

Письмо поразило ребят. Их Липканы – «Малый Брест»? Значит, мост, молчаливый, ржавый, чьи пролеты, как и Брестская крепость, хранят следы снарядов и пуль, был свидетелем подвигов наших бойцов? Каких? Что происходило в Липканах в дни и ночи начала войны?

Эта загадка была не менее интересна, чем любая приключенческая книга. Отличалась она от книжной тем, что нельзя было, перелистав страницы, заглянуть в середину или в конец.

Эти страницы предстояло написать самим.

Бой у железнодорожного моста в Липканах в ночь на 22 июня восстанавливался так же, как составляется из кубиков картина, так же, как из разноцветных крупинок смальты создается мозаичное панно.

Несмотря на то, что пограничники воевали все вместе, подчинялись одной команде – у каждого был свой пост и каждый запомнил какой‑то один из эпизодов боя; весь же бой представал перед глазами, когда эпизоды складывались вместе.

Начали следопытское дело Алеша Хоман, Люда Караион, Алик Фельдман, Люда Маковская, Таня Пашинина и Володя Кондратюк. Они‑то и уложили первые письма‑кубики в картину.

Над восстановлением боя в Липканах работало много следопытов. Переписку и адреса по окончании школы передавали из рук в руки, рассказывали о том, что уже открыто и что еще не известно. Уже и карта местности была сделана, и обозначены окопы, пулеметные и снайперские точки пограничников.

– Ганул, значит, был здесь. – Карандаш Петра Ивановича указал на кружок на карте. – Снайперы Науменко и Штоколов – вон там, на высоте, на левом фланге, где сейчас больница…

– А Бутин, – пальцем провел линию Володя, – бежал отсюда. Сначала к пулеметной точке, которая замолчала, потом кинулся к блок‑посту.

– Нам нужно узнать, – продолжал Петр Иванович, – фамилию фельдшера, который его, раненого, спас, – это первое. Второе – на нас же вся история с рейдом в румынский тыл 23 июля – мы об этом узнали совершенно случайно. Третье…

Почему так важны были для ребят подробности того боя?

Они хотели знать – должны были знать, – как вел себя каждый пограничник во время внезапного нападения врага, как он встал в ту ночь на защиту Родины.

 

4 часа 00 минут

 

Наряд 15 Виишоарской заставы в составе старшего наряда зам‑ политрука Георгия Климова и пограничника Кузьмы Шилова заступил на охрану государственной границы, в секрет, на стык с 14‑й заставой, что находилась в селе Лопатник, в два часа ночи.

Два часа ночи – это самая темень. Приняли пост от Кириллова и Янчука, сообщивших, что все спокойно;; помолчали, оглядываясь вокруг. Привыкая к темноте, глаза стали различать очертания берега и кустов ивняка, чуть заметных на фоне неба.

– Тихо‑то как! – сказал Шилов. – Река только и шумит.

– Это у нас тихо, – ответил Климов, – а там… прислушайся‑ка! – похоже, румынам не спится.

Прислушались к далеким и непонятным звукам с румынской стороны.

– Может, они на ночной режим перешли?

– Кто их знает! У них ведь и днем суета.

– А вдруг учения?

– Вояки… – Климов пнул в сторону реки мешавший ему камешек. Спешил, шумел и плескался в берег Прут, изредка шелестели под налетавшим ветерком кусты, высоко вверху перемигивались звезды, и Шилову чудилось, что они сигналят друг дружке о чем‑то, происходящем на земле и видном только им.

На той стороне взлетела ракета. Климов отвернул рукав шинели.

– Ровно четы… – он недоговорил, потому что на той стороне грохнуло, небо на мгновение осветилось, и к ним потянулись светящиеся дуги. В ту же минуту противоположный берег Прута ожил – засверкал огоньками пулеметов, автоматов и винтовок. Возле пограничников ухнул взрыв. Их осыпало землей, и Климов услышал, как на высокой ноте запели осколки, разлетавшиеся по сторонам.

 

4 часа 05 минут

 

Начальник 23‑го Липканского Краснознаменного пограничного отряда Павел Корнилович Казак в субботу 21 июня работал в штабе допоздна и домой пришел после полуночи.

С ночью, огромной и звездной, неохота было расставаться, но сон требовал своего. Перед тем как войти в дом, Павел Корнилович еще раз вдохнул свежего, пахнущего близкой рекой и душистой июньской зеленью воздуха. Прислушался к далеким – с румынской стороны – звукам. Там, несмотря на позднее время, ворчали моторы, а порой в небо вырывался луч света. Что‑то готовилось. Маневры? Провокация? Война?

Хотелось думать, что маневры, и все же начальник отряда еще раз мысленно проверил готовность застав к отражению нападения. Отрыты новые окопы, поставлены, где нужно, станковые пулеметы, пограничники предупреждены о возможности провокации, все наряды на месте…

Сон был глубок, как колодец, куда он провалился, едва коснувшись подушки. Но длинная цепочка телефонного звонка мгновенно подняла его наверх. По привычке глянул на часы: 4 часа 05 минут.

– Товарищ майор, докладывает начальник Виишоарской заставы Учу‑ ров! С румынской стороны по заставе ведется артиллерийский и минометный огонь!

Сообщение не особенно взволновало начальника отряда: последнее время границу часто проверяли офицеры из Управления погранвойск, они проводили учебные тревоги, поэтому майор Казак спокойно, только на то сетуя, что сегодня опять недоспит, спросил:

– Кто вам вручил вводную на эту учебную обстановку? – Он все еще думал, что обстрел Виишоарской заставы существует только на словах, что это – условие игры, на которую он должен откликнуться готовностью заставы к бою.

– Товарищ майор, какая вводная?! – закричал Учуров. – Докладываю действительную обстановку: часть помещений заставы горит, личный состав занял оборону – противник ведет ружейно‑пулеметный огонь, пытается переправиться через реку!

Через мгновение начальник отряда был во дворе. Небо уже серело, вверху слышалось рычание сотен моторов – через границу на восток шли немецкие самолеты.

Это была война. Война!

– Застава! В ружье!..

 

4 часа 30 минут

 

Часовой на вышке Липканской заставы крикнул: «Воздух!»

На заставу шли три немецких самолета. Два из них развернулись на штаб отряда, а третий открыл пулеметный огонь по заставе.

Пограничники ответили огнем, левый мотор самолета задымил, нарушитель отвернул на румынскую сторону, оттуда скоро донесся гул взрыва.

Может быть, это был первый вражеский самолет, сбитый нашими.

В тот же момент по Липканской заставе стали бить с румынской стороны пушки и минометы. Загорелся склад с боеприпасами…

 

4 часа 35 минут

 

«Хотите знать, как началась война?» – спрашивал в письме бывший командир отделения пограничников Николай Иванович Ганул. Он со своими бойцами находился тогда в укрытии перед самым мостом и лежал за станковым пулеметом «Максим».

«Сразу за самолетом – мы видели каждое мгновение этой короткой схватки и заметили, что запылал наш склад с боеприпасами, подожженный снарядом, – на той стороне моста показалась группа солдат. Впереди шел румынский офицер в парадной форме. Он приблизился к «ежам» из колючей проволоки на середине моста и остановился. Произнес какую‑то речь, перекрестился, вынул из кобуры пистолет. Подал команду – солдаты стали сбрасывать в реку «ежи». Потом еще команда – и солдаты бросились с криком на нашу сторону, стреляя из автоматов и винтовок по двум нашим блокпостам. Пограничный наряд на мосту, Бурковский и Молчанов, был убит первым. – По фашистским гадам – огонь! – крикнул я, и первая очередь из «Максима» ударила по перешедшему границу врагу…»

 

Есть сыновья полка, и есть, оказывается, дочери полка. У 23‑го пограничного отряда была приемная дочь – Дуся Рачкевич. Удочерил ее отряд еще до войны, потом она первой из женщин окончила Военнополитическую Академию и воевала комиссаром женского авиационного полка.

Евдокию Яковлевну Рачкевич разыскали липканские следопыты и завязали с ней переписку. Оказалось, что она и сама занималась историей 23‑го пограничного отряда, отряда, заменившего ей родителей.

Вот что было в одном из ее писем.

«Знаете ли вы, ребята, кто сбил самый первый самолет, который пикировал на Липканскую заставу ранним утром 22 июня 1941 года?

Этот человек поставил ручной пулемет на установку для стрельбы по воздушным целям и поджег врага.

А знаете, кто спас боеприпасы из подожженного снарядом склада – вынес их из огня?

И кто в одиночку дрался на мосту, когда умолкли пулеметы прикрытия, а блокпосты были захвачены немцами и румынами? Дрался в течение многих часов, пока взрывом, до этого четырежды раненный, не был сброшен с моста к реке?

Знаете ли вы этих героев?

Открою вам секрет. Все эти герои – один и тот же человек, и имя его Сергей Бутин, старшина Липканской пограничной заставы.

Советую поинтересоваться и дальнейшей судьбой Бутина – перед вами откроется образ человека, каких у нас называют настоящими»…

Вот когда следопыты почувствовали себя следопытами в полную меру! Когда увидели, что цепочка писем, – мостик, переброшенный ими через множество лет, – вывела напрямик к герою.

О Бутине было несколько строк и в самом первом письме – Баева из Клайпеды. Да и каждый, кто писал о сражении за мост, так или иначе упоминал о нем. Кто запомнил одно, кто – другое…

Но следопыты хотели знать все. Ведь именно Бутин тогда, в первые минуты войны показал, как должно драться с фашистами.

Адрес боевого старшины узнали у Рачкевич. Бутину писала Наташа Танцюра, опытный следопыт.

Письма ждали с нетерпением и страхом: бывали случаи, когда в ответ на их послание приходили скорбные строчки о смерти солдата.

И вот наконец письмо из Новгорода! И на конверте фамилия: Бутин. Письмо толстое – значит, написано много!

Вынуты листы бумаги – следопыты сгрудились вокруг Наташи. Подошел и Петр Иванович.

– «Дело было так…> – начала читать Наташа.

Хотя письмо бывшего старшины и сейчас звучало как боевое донесение, следопыты видели все, о чем там говорилось.

И время от времени кто‑то оглядывался на окно, через которое можно было увидеть мост – тогда еще яснее вставала перед глазами картина боя, о котором рассказывал Бутин.

 

 

Письмо Бутина

«…Дело было так. Дежурный по заставе ефрейтор Медведев с рассветом 22 июня получил шифровку: перейти на особое (военное) положение. Начальник заставы Клименко отдал приказ:, к бою! Еще затемно в окопы занесли боеприпасы, а на мост, в блокпосты, отправили два отделения с станковыми пулеметами. К рассвету застава была приведена в боевую готовность, пограничники заняли рубежи согласно плану обороны.

Чуть стало светать, часовой с вышки доложил, что со стороны Черновцов вдоль границы идут три немецких бомбардировщика. Последовала команда: «Воздух!»

Два самолета развернулись на штаб отряда, а один пошел на заставу, ведя по ней огонь из пушек и пулеметов.

Застава ответила пулеметным и винтовочным огнем по левому мотору. Самолет вспыхнул и развернулся на сопредельную сторону. Скрылся за горизонтом, вскоре оттуда раздался взрыв.

И сразу же с того берега началась артиллерийская и минометная стрельба.

Под прикрытием пушек и пулеметов противник стал разбирать завал из бревен и проволочных «ежей» на середине моста и открыл огонь по нашим блокпостам.

В это время мы с Медведевым и Науменко спасали боеприпасы из горящего склада – его поджег‑таки один из снарядов.

1Здруг Науменко, вбежав в склад, крикнул мне:

– Старшина, немцы у блокпостов! Они взяли наши пулеметы!

Я схватил запасной диск к своему ППД (пистолет‑пулемет Дегтярева – так назывался автомат в начале войны) и через двор заставы побежал к береговым окопам, к пулеметной точке.

Пулеметчик то ли растерялся, то ли пулемет заело – не стрелял. Я оттолкнул его и почти ленту выпустил по прорывающимся к заставе немцам, положил их на землю.

Приказав пулеметному расчету прикрыть меня огнем, перепрыгнул через ров и бегом достиг окопов перед мостом – они были в 30–40 метрах от пулемета. Там залегли наши бойцы.

Я дал им команду зарядить гранаты и приготовиться к атаке. Тем временем перевязал раненую правую ногу.

Атака! В немцев полетели гранаты, я выскочил на насыпь и, беспрерывно ведя огонь из ППД, побежал к мосту. Снова ранен, дважды, навылет – упал на наши пулеметы, вытолкнутые немцами из блокпостов…

Швырнул все же две гранаты в немецких автоматчиков. Их взрывом разметало, а я успел поставить пулемет на место и дал очередь по поднявшимся в атаку немцам.

Потом перенес огонь на фашистов, разбиравших завал на мосту. Теперь мост был спасен и от врага очищен.

Я взялся перевязывать свои раны. Разорвал на полосы рубашку и гимнастерку. Только успел перетянуть, как немцы и румыны снова пошли на приступ. Но на этот раз не взводом, как в первый раз, – весь мост был заполнен наступающими.

Я встретил их сплошным огнем из пулемета – и немногие вернулись назад…

Вот так около десяти часов я провел на мосту с двумя пулеметами «Максим» и моим ППД, отбивая атаки противника.

Под вечер, видя, что мост не взять с ходу, по блокпосту, где я находился, захватчики открыли артиллерийский и минометный огонь. Один из снарядов попал прямо в блокпост, и я был сброшен с моста под насыпь, к воде. Лежал долго, без сознания, пока ко мне не подобрался наш военфельдшер Клим Гордеев и не перетащил к своим.

Вместе со мной тем же снарядом скинуло под мост румынского офицера и немецкого солдата – они, видать, подползали ко мне. Их взяли в плен, и они дали ценные сведения…

Этим, ребята, и закончился для меня первый день войны…

Еще одно: форму с того, взятого в плен румынского офицера, наши использовали, но как – я уже не знаю…»

– Вот как все, оказывается, было… – сказал Петр Иванович, когда Наташа кончила читать.

– Ух ты! Я будто сам был у моста и всех видел, – отозвался Вова Кор‑ чмарюк.

– И я, – поддержала его Лариса Косташ. – А старшина‑то каков! И по самолету стрелять, и боеприпасы спасать, и в атаку…

– Там такое творилось! – объяснял знаток военного дела Витя Мельничук. – Сверху самолеты на тебя, снаряды летят, мины, по мосту пехота с автоматами бежит – любой растеряется. А он…

Странная вещь случилась за то время, пока читали письмо Бутина! Старшина будто бы переселился на экран кинотеатра. Бежит, стреляя из автомата, к блокпостам… Валится, раненый, на пулеметы… Пули вжикают над головой, взбивают вокруг фонтанчики пыли… Толпа фашистов заполнила мост… Бутин, едва успев перевязать раны, поливает немцев то из одного пулемета, то из другого, давая первому остыть… Даже лицо старшины, приникшего к «Максиму», видели ребята: мокрое от пота, грязное, со зло сощуренными глазами… И падающих на мосту наступающих немцев…

На том самом мосту, который, стоит перевести глаза со школьной доски на окно, увидищь за зеленью деревьев.

 

 

* * *

Но это был всего лишь один день из жизни Сергея Бутина. А другие его дни? Ведь о них‑то и советовала узнать Евдокия Яковлевна Рачкевич.

Ответ на это Наташино письмо был краток – Бутин писать о себе не любил.

После боя 22 июня 1941 года четырежды раненный старшина попал в госпиталь. Сначала в один, потом в другой… 10 месяцев он пролежал в Тбилиси, после чего его демобилизовали. Из госпиталя он вышел хромая, была изуродована рука.

Как коммунист и пограничник бывший старшина откомандирован в Ростов, в местное отделение НКВД. А когда немцы подходили к Новошахтинску, липканский пограничник получил задание возглавить подпольную организацию среди шахтеров. Бутин – его кличка теперь Серый – создает в Новошахтинске боевую группу, которая действует полгода. Однако за это время шахтеры захватывают власть в городе и передают ее Красной Армии, когда та подходит к Новошахтинску.

Видно, с тем же бесстрашием и с той же военной сноровкой, что и в Липканах, действовал Бутин в шахтерском городке!

Ну а что делал, как жил Сергей Васильевич после войны?

Учился, стал директором машиностроительного завода в Новгороде. А когда ранения, полученные в Липканах, все больше дают о себе знать, переходит на должность начальника цеха…

Такой предстала перед ними судьба человека, которого Евдокия Яковлевна Рачкевич, комиссар авиационного полка, назвала настоящим человеком.

Когда ребята вновь и вновь говорили о Бутине, когда перечитывали его письма – замечали то, что прошло мимо них раньше. Например, что Сергей Васильевич ни слова не сказал о себе в связи с подожженным немецким самолетом. Он написал: «застава ответила огнем».

И про склад боеприпасов – о том, что именно он первым кинулся выносить их из огня и\поднял на это бойцов, – ни слова. Он написал: «когда мы с Науменко и Медведевым спасали боеприпасы…»

Там, гДе Бутин действует вместе с другими, он говорит: «застава» или «мы», никак не выделяя себя, хотя в обоих случаях он был первым, подавал пример.

И это добавляло к облику старшины еще одну черточку. Черточку, присущую настоящим людям.

 

Жди меня

 

Обыкновенный конверт, и письмо, каких сотни: жена разыскивает могилу мужа, погибшего в сорок четвертом…

Читая печальные строки, ребята не знали еще, что в скором времени прикоснутся к двум удивительным судьбам и что сами станут причастными к одной из них…

Не знали об этом ни Лена Балтаг, ни Анжела Шэрэнуц, ни Джелу Кап‑ рош, ни Лиля Сокирка, ни Майя Иванова – шестиклассницы, красные следопыты села Спея Новоаненского района.

Письмо пришло сперва на адрес ЦК комсомола Молдавии («попросите, пожалуйста, ваших красных следопытов…»), оттуда попало в руки полковника в отставке Евгения Ивановича Красовского. А от него пошло прямиком в Спею, в музей Боевой Славы, что расположен в бывшей церкви. Стены храма избиты осколками немецких снарядов и пулеметными очередями так, что даже бывалые солдаты, приезжающие сюда в гости, кивают ему головой, словно встречая однополчанина.

В письме Марии Петровны Макаровой был текст «похоронки»: «Сообщаем Вам, что Ваш муж, летчик Макаров Николай Иванович в боях за социалистическую Родину, верный воинской присяге, погиб смертью храбрых 24 июня 1944 года; могила его находится на правом берегу Днестра, в лесу, в 800 метрах северо‑восточнее селения Господский Двор.

Бойцы и офицеры нашей части вместе с Вами переживают великое горе, постигшее Вас.

 

Командир в/ч п/п 51102

Степанов».

 

В этом же письме ребята нашли и такие строки: «Не зная, где находится могила Николая Макарова, мы с сыном ежегодно 9 мая приходим к Могиле Неизвестного Солдата в Москве и низко кланяемся этому великому памятнику, помня, что он поставлен и летчику Николаю Макарову, память о котором всегда с нами».

Немудрено, что Мария Петровна искала могилу мужа столько лет: название Господский Двор существовало только в устной речи, и вот каким‑то образом попало в официальный документ.

Получили письмо ребята и, конечно, стали проверять списки похороненных в братской могиле близ бывшего господского двора помещика Леонар‑ ди, где бронзовый солдат склонил голову над павшими в бою.

Длинный список пришлось им читать – 780 человек полегло в апреле – июне 1944 года на берегах Днестра под Спеей.

Фамилии Макарова в списках не оказалось.

Но у следопытов был уже опыт поиска, и с ответом Марии Петровне они торопиться не стали. Поразмыслив, отправились по селу – расспрашивать пожилой люд: не помнит ли кто из них воздушного боя над селом, когда был подбит советский самолет?

Село разделили на участки, следопыты ходили по дворам. Садились, начинали разговор, будили тяжкие воспоминания.

Узнали, что мало кто остался в селе к тому времени – бежали от бомб и снарядов, рвущихся на улицах, в огородах и во дворах домов. А двадцать сельчан, попавшихся на глаза гитлеровцам, были схвачены и расстреляны недалеко от церкви.

И все же нашлось несколько человек, не покинувших родной дом. Отыскала их словоохотливая Вера Котец.

Арсений Васильевич Котец, Прасковья Ивановна и Лидия Семеновна Чебан прятались в погребе и видели, как закружилась в небе самолетная карусель, когда там появился советский разведчик. Четыре немца были против одного нашего.

Разведчик загорелся, стал падать. Все ниже и ниже… Задел крылом крышу, рухнул в огород, сломав ограду. Над самолетом взвилось пламя. Как ни страшно было людям, сидевшим в погребе, они выскочили, увидели выброшенного ударом самолета о землю пилота. Он был мертв. Одежда на летчике дымилась. Оттащили от огня, стали забрасывать машину землей.

Чтобы мертвый не достался немцам, похоронили его, не успев даже вынуть из кармана документы…

Было это, кажется, как раз 24 июня – солнце в этот день поворачивало на урон, за что и прозвали его в народе солнцеворотом.

Неужели Арсений Васильевич, Прасковья Ивановна и Лидия Семеновна видели последний бой Николая Макарова?

В письме к Марии Петровне следопыты попросили фотографию летчика. А когда пришел ответ, понесли фото очевидцам боя. Как и полагается, показали несколько фотографий.

И люди указали на Николая Макарова – это его они хоронили 24 июня, в день солнцеворота!

Можно было писать Марии Петровне о том, что могила ее мужа найдена. Но это только начало открытий.

Вдова погибшего над Спеей летчика приехала в Молдавию вместе с сыном Валерием Николаевичем, который родился в 1942 году. Сейчас он инженер‑полковник авиационных войск.

Встречали гостей чуть ли не всей школой, и жители села пришли встретить родных летчика. Толпой двинулись к тому двору, что стал в 1944 году его могилой. Хозяева дома повторяли свой рассказ – теперь уже всем, – и старики кивали головой, подтверждая, что все было так.

Они говорили, как боялись бомб и снарядов, как шныряли по селу немцы, как раздались вдруг крики людей, а потом автоматные очереди. Как загудели в небе самолеты и застучали пулеметы.

И еще – как падал самолет: вздрогнула земля от близкого удара и посыпалась на их головы. Они испугались, что погреб обвалится.

Потом услышали треск огня, а запах гари занесло даже к ним, в подвал.

Снова и снова рассматривали фотографию летчика – в летной шапке и комбинезоне, передавали из рук в руки и кивали, кивали головой:

– Он, он… конечно, он.

Фотографию теперь хотели увидеть все. Вглядывались в нее, словно желая увидеть еще что‑то в лице летчика, кроме суровости, кроме прямого взгляда и твердых губ.

Мария Петровна и ее сын стояли на том месте, где сорок лет назад похоронили дорогого им человека.

Через неделю после отъезда гостей ребята получили из Москвы пухлый конверт.

 

«Вы просили меня рассказать о Николае Ивановиче Макарове. Я тогда никак не могла собраться с силами, только сейчас усадила себя за письмо.

Дело в том, что я хоронила своего мужа дважды…

Но вернусь к самому началу. Родился Николай в 1917 году в городе Калинине в большой семье рабочего мельницы. Были у него братья и сестры, было нелегкое детство – ровесник Октября, он вместе со страной пережил все трудности ее пути.

После школы Николай пошел в авиационное училище гражданской авиации – вся страна тогда поднималась на крылья вместе с Валерием Чкаловым, Георгием Байдуковым и Александром Беляковым, которые в 1936 году совершили беспосадочный – первый в мире – перелет: Москва – Северный полюс – США.

Окончил училище и поступил в Высшее авиационное училище в городе Азове. После него вернулся в Калинин и летал на пассажирских самолетах.

В начале 1940 года осуществил свою давнюю мечту – поступил на курсы военных летчиков. Перешел в военную авиацию и был направлен в Закавказский военный округ. Стал командиром звена.

В январе 1941 года я приехала к нему, и мы поженились.

Пришел июнь сорок первого. Николай получил отпуск, и мы решили, что проведем его в Калинине – я хотела познакомить Николая с моими отцом и мамой. Билеты были куплены на 21 июня. Мы собирали вещи…

Но вдруг пришел посыльный из штаба и сказал Николаю, что отпуск отменяется, его срочно вызывают в часть. Николай уговорил меня поехать в Калинин одной, пообещав догнать в дороге.

– На одной из остановок войду в купе – вот удивишься!

Посадил в поезд, был веселый… А когда поезд тронулся – бежал за ним долго и плакал…

Видно, чувствовал, что больше не встретимся.

А днем 22 июня, приехав в Тбилиси, я узнала страшную весть: война.

С большим трудом добралась я до Калинина – по дороге наш поезд без конца бомбили фашисты.

А Николай с первого дня войны был на фронте. Летал на четырехмоторном бомбардировщике. До февраля 1942 года я получала от него письма, где он сколько мог рассказывал о боевых делах. Небо войны было не менее опасным, чем земля, на которой рвались бомбы и снаряды.

Не могу вспомнить дату получения последнего письма, но знаю, что в феврале писем от Николая уже не было. 10 февраля я получила извещение, что он пропал без вести при выполнении боевого задания, а 11‑го я родила сына, которого назвала Валерием.

Вот и стала я вдовой в 23 года…

Шла война, жить было очень тяжело, трудно было растить одной сына. Но особенно тяжко было думать, что Николай погиб, не узнав даже, что у него родился сын.

И все же в душе у меня была надежда на то, что Николай жив. С этой надеждой я и жила. Жила и ждала. Я умела ждать…

Через два года, когда все уже считали Николая погибшим, в марте 1944 года я получаю письмо от него.

 

«Здравствуй, моя любимая!

Дорогая Марийка, я жив и здоров! Я не виноват, что заставил тебя столько ждать и волноваться, что ты так долго ничего не знала обо мне. Меня, наверное, считали погибшим, но, как видишь, я жив. Ждала ли ты, надеялась ли?..

Марийка, а ты‑то, ты – жива? Живы ли мама, Надя, Шурик?

Есть ли у нас еще кто? Ведь примерно в январе 42‑го ты должна была родить… Я представляю, сколько пришлось тебе пережить за эти два года! Но ничего, крепись, эти проклятые фашисты уже бегут с нашей земли…

Я прошел трудный путь скитаний, лишений и издевательств… Но я по‑прежнему такой же, каким ты меня знала. Только, может быть, появились морщины на лице, но это от ненависти к гадам фашистам.

Был я ранен в руку, получил перелом ключицы, растяжение связок ноги, был контужен, но сейчас все уже в порядке. Надеюсь и надежды не теряю, что скоро мои руки опять возьмутся за штурвал самолета.

Без всяких осложнений перенес сыпной тиф, поправился…

Как хочется увидеть тебя, моя дорогая Марийка, как хочется обнять. Если у нас есть кто, а этого я очень желаю, пусть сын, пусть дочь, поцелуй и за меня…

Милая моя, от радости я даже не нахожу слов.

Мне пока писать не надо, потому что нет еще адреса. Я сообщу, когда будет можно. Если ты ждешь меня, не забываешь, то скоро встретимся.

А теперь – до полного разгрома врага! До полной Победы над фашистами!

Целую, твой Николай».

 

«Это письмо Николая, – писала следопытам Мария Петровна, – покажется странным людям нашего времени. Оно и мне тогда показалось странным, но потом я все поняла. Самолет Николая был сбит далеко от фронта, он был ранен и, видимо, взят в плен, где и пережил те лишения и издевательства, о которых только упомянул. Из плена наверняка бежал и добрался в конце концов до своей части. Но во время войны к людям, побывавшим в плену, относились настороженно, даже, можно сказать, жестко. Кто знает, не стал ли агентом абвера советский летчик, два года пробывший в немецком плену?»

 

«Здравствуй, моя любимая! Здравствуй и ты, мой сын Валерий!

Милая, сколько радости получил я, когда прочитал твои письма. Одиннадцать писем! Читаю и перечитываю…

Марийка, подруга моя, как я Горжусь тобой! Сколько ты перенесла всего, сколько пережила. Вырастила нашего сына и ждала меня, хотя все говорили тебе о моей гибели. Как благодарить тебя? Скажу одно: даже смотря в лицо смерти, я вспоминал тебя…

Сейчас вы с сыном далеко от меня. Между нами Днестр, поля и степи, города и села. И столько времени, столько месяцев и дней! Но в моей памяти все та же картина – моя горящая машина, удар о землю, ушибы, перелом, беспамятство…

Марийка, ты пишешь, что не хочешь видеть меня выжившим за счет кого‑ то. Нет, Мария, я не такой. Вот тебе правда: закрывая других, я подставил себя – а где? За несколько сот километров от своих.

Милая, если буду жив, если встретимся <