Фламинго, тенреки и мышиные лемуры

 

Я бережно держал на коленях наше драгоценное восстановленное яйцо, пока мы с треском и грохотом ехали обратно от реки Линта по каменистым холмам и лесам дидиерии назад, в Ампанихи. Затем мы ехали на запад, по более сносным дорогам, к бухте Святого Августина и городу Тулиара.

Вдоль побережья к северу и к югу от Тулиары находятся несколько соленых озер, где, как нам сказали в Тананариве, живут стаи фламинго. Первое, которое мы посетили, находилось далеко на юге и носило непроизносимое название Циманампецуца. Чтобы добраться до него, нам пришлось сесть на паром через реку Онилай, чуть южнее города, а затем целый день ехать на машине по бесконечным дюнам скользкого песка. Вода в озере была едкая и горькая, молочного цвета. Озеро было длиной в полтора километра, в его середине, далеко за пределами досягаемости нашей камеры, мы увидели группу примерно из ста фламинго – крошечные, угловатые фигуры, они медленно бродили в жарком мареве. Мы были очень разочарованы, что к ним было невозможно подобраться ближе, да и размеры стаи были незначительны по сравнению с огромными скоплениями из сотен тысяч особей, часто встречающимися на соленых озерах Восточной Африки.

Мы расспросили у жителей маленькой деревни на берегу озера о том, гнездятся ли здесь птицы. Сейчас снимать их было невозможно, но если они вскоре будут высиживать птенцов, то нам стоит вернуться с надувными резиновыми лодками и резиновыми сапогами, которые уберегут ноги от едкой щелочной воды, и снять их рядом с маленькими гнездами из ила. Один или два старших жителя сказали, что в прошлые годы фламинго гнездились на соленых берегах северной оконечности озера, но с тех пор прошло уже много лет. Я не был уверен, насколько можно полагаться на их слова. Это звучало несколько компромиссно: такие люди часто делают так из вежливости и с самыми добрыми намерениями, желая примирить реальность с новостями, которые могут осчастливить чужаков.

Следующим мы решили осмотреть озеро Ихутри, самое большое из тех, что лежали к северу от Тулиары. Хотя мы добрались туда без парома, дорога оказалась далеко не простой и извилистой. Много километров мы ехали по песчаным холмам. Затем мы свернули вглубь материка и поехали по холмистым равнинам, усеянным коричневыми, конусообразными термитниками, толстыми, как бетонные острия на противотанковом еже. По дороге на север растительность густела, и вскоре мы оказались среди баобабов, которые были выше и величественнее тех, что я видел в Африке. Их огромные цилиндрические стволы возвышались на 10 или 12 метров, где от них отходили маленькие плоские побеги тонких ветвей. Они были столь смехотворно малы по сравнению с раздутыми стволами, что напоминали детский рисунок нормального дерева. В Африке люди объясняют нелепый вид баобаба тем, что в начале времен первый баобаб оскорбил Бога, и Он в наказание вырвал баобаб из земли и воткнул корнями вверх.

Издалека было трудно по‑настоящему оценить истинный размер баобабов: наши глаза словно отказывались верить в существование столь огромного дерева, обманчиво уменьшая его размер и делая его более приемлемым для нашего воображения. Лишь встретив на пути упавшее дерево на обочине, я смог в полной мере оценить этот громадный размер. Рядом с серо‑стальным стволом наш «лендровер» казался миниатюрным; таким он выглядел бы, вероятно, в соседстве с большим котлом океанского лайнера, который возят на верфь через город глубокой ночью, так как он перекрывает всю улицу.

Вокруг озера Ихутри густо росли баобабы, и между двумя деревьями мы заметили розовый проблеск. Мы сразу же поехали туда и обнаружили вдали озеро, занятое говорливой и гогочущей стаей удивительно прекрасных фламинго. Я полагал, что их было около 10 тысяч, но вполне возможно, что на самом деле их было раза в два больше.

 

Малый фламинго

 

Мы разбили лагерь у озера, неподалеку от рыбацкой деревни, а на илистом берегу в прямоугольном тайнике из дерюги укрыли нашу камеру. В этом душном чехле мы день за днем, пригнувшись к земле, наблюдали за барахтаньем птиц в чуть теплой воде. В стаях смешалось два вида птиц. Это обыкновенный фламинго ростом выше одного метра, чье белое тело лишь на крыльях дополняли розовые полоски, а также малый фламинго – более низкорослая птица с более тяжелым черным клювом, чье оперение обильнее покрывал розовый цвет, хотя в основном тоже на крыльях.

По утрам птицы равномерно расходились по южной оконечности озера. Глубиной озеро было не больше 30 сантиметров. Фламинго вышагивали с достоинством, задирая свои розовые ноги высоко в воздух, их длинные шеи гибко сгибались, а изогнутые клювы находились в воде. Совершая насосные движения горлом, они всасывали воду через пластинки внутренней части клюва и таким образом фильтровали крошечные частицы пищи, выплевывая в сторону лишнюю воду. Эти два вида, хотя и фильтровали корм одинаково, добывали его на разных уровнях. Малый фламинго искал микроскопические водоросли на глубине нескольких сантиметров, а обыкновенный фламинго запускал клюв ниже в поисках мелких ракообразных и других крошечных животных.

Так они питались до полудня. К тому времени тепло, отражающееся от поверхности озера, становилось настолько сильным, что воздух струился, а очертания птиц, кормившихся дальше чем в нескольких метрах от нас, размывались и колыхались. Снимать было невозможно, мы радостно покидали душный тайник и укрывались в лагере. Но даже там от жары не было спасения. Изредка едва ощутимый бриз пробивался через голые деревья, но не приносил облегчения, поскольку был столь же горячим и сухим, как воздух из духовки. Даже птицам, похоже, становилось невмоготу. Большинство прекращало поиски еды и замирало рядом со своими отражениями в зеркальной воде.

К трем часам дня жара спадала, и мы могли делать фотографии без бликов. Тогда мы возвращались к тайнику, поскольку и птицы теперь вели себя иначе. Они больше не рыскали в воде и оставляли места кормления. Фламинго взлетали группами и расправляли свои крылья, во всей красе являя поразительную прелесть красных и черных перьев своих передних крыльев, а их отражения окрашивали воду тонким и нежным розовым румянцем. В полете за ними тянулись их длинные ноги, а шеи были вытянуты. Они приземлялись в чуть более глубоких местах на северной оконечности озера. Там некоторые выстраивались в длинные очереди по три‑четыре птицы в ряд, змеевидно растягивавшиеся на несколько сотен метров. Другие собирались в плотные кучи и стояли с высоко поднятыми головами, пихая и толкая друг друга. С большого расстояния не видно их тонких ног, так что их скучившиеся тела сливались, образовывая неподвижное розовое облако на высоте 30 сантиметров над поверхностью.

Что они делали? Готовились ли они к дальнему перелету? Или это была какая‑то форма массового ухаживания, подготовка к образованию пар? Чем больше мы наблюдали за ними, тем больше я понимал, как мало мы знали об этих прекрасных стаях.

 

Когда солнце на горизонте скрывалось за баобабами, а его красноватые лучи палили уже не так сильно, розовые стаи растворялись в великолепном пламени, освещавшем небо и озарявшем воды озера. Большие коричневые канюки и белощекие вороны чистили перья на верхушках деревьев. Пару часов было достаточно прохладно для приятной прогулки. В это время мы и деревенские жители спускались к озеру, чтобы набрать воды из ям, выкопанных на расстоянии примерно метра от его краев. Эта вода, отфильтрованная землей, была гораздо менее горькой, чем в озере, хотя все же грязной и противной на вкус. Но это был единственный источник воды, и мы много ее пили, чтобы восполнить то, что теряли с потом за день. Из соображений гигиены мы многократно кипятили ее и растворяли в ней таблетки с хлором. Но даже с добавлением молотого кофе или фруктового сиропа она не становилась менее противной на вкус.

В эти приятные вечера мы на время забывали о фламинго и бродили среди баобабов и колючих кустарников, которые росли между ними, изучали дуплистые деревья, искали в их ветвях гнезда и опрокидывали гнилые бревна в поисках других тварей.

 

Колючий тенрек

 

Там водилось несколько видов птиц – красноголовые ткачи, жаворонки, удоды, обыкновенные цесарки и стаи маленьких мадагаскарских сероголовых неразлучников с неяркими серыми головами и зелеными туловищами, но ни один из этих видов не был многочислен. Даже на самом озере, кроме фламинго, обитало мало видов – пара белых цапель‑одиночек, небольшая стайка красноклювых шилохвостей и, особенно по вечерам, – группа изящных длиннокрылых маскаренских крачек Берга. Мы не встречали змей и млекопитающих, пока однажды вечером я не нашел под бревном крошечного колючего тенрека. Он свернулся калачиком в укромной маленькой норке, усыпанной хрустящими коричневыми листьями.

Животное было не более 15 сантиметров в длину. У него были миниатюрные глазки и влажная, заостренная морда, щедро усыпанная длинными усами, а его спинку полностью покрывали короткие колючки. Он выглядел в точности как миниатюрный еж, и я бы принял его за ежа, не знай я из книг, что на Мадагаскаре не водятся настоящие ежи.

Однако его внутренняя анатомия ясно показывает, что это совсем другое животное. Как и еж, он принадлежит к отряду насекомоядных (Insectivora), но у него есть несколько особенностей, роднящих его с сумчатыми. Многие зоологи считают его одним из самых примитивных из всех настоящих млекопитающих. Как и многие другие мадагаскарские животные, в дикой природе тенреки больше нигде не встречаются. Их единственными ближайшими родственниками в других частях мира являются гигантские водяные землеройки лесов Западной Африки, а также необыкновенный зверь – щелезуб, обитающий только на Кубе и Гаити.

На Мадагаскаре водится много различных видов тенреков, и далеко не все из них скрывают свою истинную природу под игольчатой мантией. Одни – маленькие, пушистые, черного цвета с желтыми полосками. Другие похожи на кротов, третьи – на землероек, а еще одни прячутся в плотинах рисовых полей и, подобно водяным крысам, плавают в каналах и на залитых водой полях. У одного вида есть странная особенность: 47 позвонков в хвосте – больше, чем у любого другого млекопитающего. Самого крупного, размером с кролика, иногда называют бесхвостым тенреком – в этом нет смысла, потому что у некоторых других видов тоже нет хвоста. У него жесткий, колючий мех с немногочисленными маленькими иголками, спрятанными сзади шеи.

Отловив представителей других видов, мы позже выяснили, что поведение тенреков отличается в зависимости от их «арсенала». Наш маленький колючий тенрек мог свернуться в шарик, не так идеально, как еж, но тем не менее достаточно для защиты от собак и других плотоядных созданий, не любивших забивать рот колючками. В этой позе он проводил большую часть дня, но по вечерам распрямлялся и сновал вокруг, в поисках сигналов и стимулов больше полагаясь на нюх, чем на свои крошечные глазки. Дотронься до него тогда, он бы дернулся и очень постарался пронзить наши пальцы своими колючками. Если бы мы продолжили его беспокоить, в крайнем случае он мог укусить нас своими маленькими челюстями. Но обычно он смыкал задние и передние ноги, пытаясь соединить колючки головы с иголками на задней части туловища.

Из‑за этой его повадки малагасийским мужчинам, дорожащим своей смелостью, не положено употреблять тенреков в пищу: люди верят, что, отведав его мяса, они неизбежно заразятся его трусостью, которую, по их мнению, проявляет этот вид тенрека, не пытаясь активно защитить себя, а просто сворачиваясь в клубок.

Однако большой бесхвостый тенрек без колючек будет щелкать челюстями и кусаться при малейшем поводе. Ограничений на его употребление в пищу не существует даже для малагасийских воинов, поэтому на него активно охотятся из‑за мяса. Укус его весьма болезненный, и, как ни парадоксально, именно это качество породило опасное для зверьков суеверие. Нижняя челюсть тенрека усеяна множеством острейших белых зубов, их у него больше, чем у значительной части млекопитающих. Женщины вешают эти зубы в виде ожерелья детям на шею как амулет, веря, что благодаря этому ребенок вырастет со здоровыми зубами. В результате за зверьками охотятся на Мадагаскаре повсюду.

Мы нашли еще пять маленьких колючих тенреков и держали их вместе в затянутой проволокой коробке с соломенной подкладкой. Мы предполагали, что обычно они едят насекомых и дождевых червей, и снабжали их и тем и другим. Но мы давали им и маленькие кусочки сырого мяса, которые они жадно и с удовольствием пожирали по ночам.

Наш восторг заметили некоторые мужчины, приходившие посидеть и понаблюдать за нами в лагере, пока мы возились с неведомыми им вещами – газовой плитой на бутане, магнитофоном или камерой. Они охотно забирали пустые жестяные банки, бракованную пленку или ненужные бутылки, и со временем мы вновь встречали их в колодцах в качестве емкостей для воды, кружек или просто детских ожерелий на кусках проволоки.

 

Мышиные лемуры

 

Однажды вечером трое мужчин принесли ответный дар – извивающийся сверток, завернутый в рубашку. Когда я развязал один из ее рукавов и заглянул внутрь, я увидел не одно, а множество маленьких пушистых существ с круглыми, блестящими глазами и длинными хвостами. Лучшего подарка быть не могло. Это были самые маленькие представители клана лемуров – Microcebus, или мышиные лемуры.

Когда нам наконец удалось переместить их в клетку, мы насчитали 22 зверька. Они забились в дальний конец коробки, тревожно моргая. Местные мужчины нашли их в дуплах деревьев. Очевидно, это были ночные создания, не выносившие дневного света. Мы прикрыли верх клетки нарезанными полосками мешковины и дали лемурам освоиться в темноте. Однако во всей красе мы увидели их только ночью, когда они стали резвиться в клетке при лунном свете.

Они очень похожи на африканских галаго, но меньше любого их вида. Без сомнения, это самые крошечные из всех приматов: не считая их пушистых хвостов, в длину они достигают всего 13 сантиметров. Их большие, слегка выпученные глаза были теплого желтого цвета, но в темноте для остроты зрения их радужные оболочки расширились, и их глаза приобрели темно‑коричневый цвет. Их большие уши были не толще бумаги, как у ушанов, и постоянно двигались, скручивались и дрожали, чтобы поймать любой незначительный звук.

Но сколь бы очаровательно и трогательно они ни выглядели, эти маленькие создания были дикими существами. Каждый вечер мы клали им в клетку кузнечиков, палочников и жуков, и они набрасывались на них с восторженным щебетанием, хватали насекомых крошечными ручками и вгрызались в их мягкое брюшко, как дети, которые едят початок кукурузы.

Из всех лемуров нам разрешили забрать только этих созданий, поскольку малагасийцы не охотятся на них ради еды, и они, к счастью, не находятся под угрозой исчезновения. Сами мы, надеюсь, не подали дурной пример нарушения запрета на ловлю лемуров, поскольку люди не считают этих созданий лемурами и думают, что это просто любопытная разновидность мышей. Вместе с тенреками они составили основу маленькой коллекции животных, которых мы забрали с собой для Лондонского зоопарка.

На юге острова мы задержались больше чем на месяц – дольше, чем планировали по расписанию. Чтобы успеть поездить по другим местам, нам пришлось уехать. Мы разобрали лагерь и поехали обратно через баобабы в Тулиару.

 

Духи мертвых

 

На всей территории Мадагаскара люди поклоняются мертвым. Несмотря на то что уже больше века здесь энергично и ревностно проповедуется христианство, что нередко оборачивалось мученическими смертями, культ предков остается важнейшим элементом народных верований. Малагасийцы утверждают, что все блага, богатство и плодородие в конечном счете зависят от мертвых. Если предки недовольны или несчастны, они пренебрегают заботой о благополучии потомков, и на семьи обрушиваются бедность, бесплодие или болезни. Вот почему предкам нужно уделять много внимания и заботы. Способы почитания предков сильно разнятся у разных племен. Когда мы ехали на восток от Тулиары в начале обратного пути в Тананариве, мы оказались на территории народа махафали и увидели великолепные длинные дома мертвых, одиноко расположившиеся в самых удаленных уголках суровой пустыни.

Каждая гробница была квадратным каменным сооружением, служившим общей могилой для всех членов семьи. У самой примечательной из тех, что мы видели, было девять метров в длину и метр в высоту. На ее плоской, усеянной валунами поверхности возвели в несколько рядов украшенные резьбой столбы. На их колоннах были вырезаны геометрические узоры из ромбов, квадратов и кругов, а на вершинах были вылеплены изображения сгорбленных рогатых животных, которые для этих людей является главным богатством. Вдоль каждой стены лежали рога многочисленных животных, которые были принесены в жертву во время погребальных обрядов. Изогнутые рога были обращены острием наружу как будто для защиты тел, которые покоились за ними. Вокруг рогов располагались подношения, которые понадобятся мертвым в загробном мире, – зеркала, сколотые эмалированные блюда и металлические чемоданы, нагретые и покоробленные солнцем.

 

Гробница народа махафали

 

Жорж рассказал о бесчисленных табу, которые регулируют расположение, внешний вид и устройство этих впечатляющих памятников. Очень многие соображения предписывают строить их в удаленных местах: вид гробниц вызывает болезненные и горькие воспоминания; если ее тень упадет на дом, она обязательно принесет с собой метку смерти; более того, духи предков по ночам покидают тела, и, если гробница находится поблизости от деревни, они могут случайно вернуться в дома живых и забрать их жильцов.

Важно и точное расположение гробницы. Малагасийские дома точно ориентированы так, чтобы дверь была обращена на запад. Если расположить гробницу таким же образом, то мертвые могли бы спутать ее с домами живых. Так что гробницы умышленно строили под углом по отношению к сторонам света, как они указываются на компасе.

Во время трудоемкого строительства нужно соблюдать немало других подробных обычаев. Надо принести в жертву много голов рогатого скота. Их кровью смачивали огромные каменные плиты, которые служили дверями. Если во время трудной переноски этих камней на место кто‑нибудь поранится, а его кровь смешается с кровью забитых коров, считается, что гробница еще не утолила жажду крови, и скоро в ней появятся новые обитатели.

Многочисленные табу сопровождают каждый этап строительства, так что создание гробницы – чрезвычайно сложная задача. Построенная небрежно и с нарушением правил, она становится жестоким, ненасытным и зловещим местом. Но с тщательным соблюдением всех предписанных традицией ритуалов она станет спокойным домом мертвых и будет призывать только уставших от жизни стариков.

 

На второй день пути мы повернули на север и вскоре достигли суровых голых гор, образующих сердце Мадагаскара. Там проживает народ мерина, который веками правил островом. И вновь я был поражен, сколь сильно отличаются эти невысокие светлокожие люди с тонкими чертами лица от высоких, смуглолицых и кудрявых жителей южных пустынь.

 

Музыкант, держащий в руках валиху

 

Без сомнения, мерина пришли на остров сравнительно недавно, а происходят они из района Малайи и Борнео. Физическое сходство с индонезийцами убедительно само по себе, но их столь невероятное происхождение подтверждают и многие другие улики. В долгие часы езды мы с Жоржем развлекали себя сравнением малагасийских слов со словами из малайского языка, который я поверхностно освоил в Индонезии несколько лет назад. Большинство припоминавшихся мне слов ни о чем ему не говорили, но некоторые обладали сильным сходством. Так, остров по‑малайски – nusa, а по‑малагасийски – nosi; maso на малайском – глаз, а на малагасийском – mata. Некоторые слова практически идентичны на обоих языках: anak – ребенок, masak – спелый; ini – это; mati – мертвый.

В культуре народа мерина есть и другие черты восточного происхождения. В одной из деревень, где мы остановились на обед, я увидел старика в белой тунике и шляпе трилби [11], который сидел и играл на валихе. Инструмент представлял собой кусок бамбука длиной в метр с 15 проволочными струнами, натянутыми по всей ее длине между двумя кольцами на концах. Он какое‑то время играл для нас, слегка пощипывая струны, производившие мягкую волнообразную музыку, усиленную резонирующей бамбуковой трубкой. Нигде в Африке вы не найдете ничего похожего на валиху; однако в Таиланде, Бирме и в других частях Востока подобные инструменты распространены повсеместно.

Приближаясь к столице, мы миновали несколько небольших групп людей. Каждую группу возглавлял человек с флагом, а в середине группы несли длинный деревянный ящик, подвешенный на шест. Когда я спросил о них у Жоржа, его ответ был пугающим. Они несли умерших.

Мы вернулись в горы в конце засушливого сезона. Примерно через неделю начнутся дожди, и люди посадят молодые ростки риса на залитых водой полях. Это время имеет большое ритуальное значение. Тела, похороненные вдали от земли предков, выкапывают и переносят обратно в родные деревни. По всем холмам, где живут мерина, открываются каменные двери фамильных гробниц: начиналось празднование фамадихана – возвращения мертвых.

Через несколько дней мы побывали на одной из этих церемоний, которые французы называют retournements, «переворачивания». Это было возле деревушки приблизительно в 24 километрах от Тананариве. Та гробница была меньше и грубее, чем у народа махафали. Это была простая квадратная структура, стороны которой образовывали валуны, скрепленные цементом; уже открытая дверь находилась в другой, меньшей квадратной структуре, напоминавшей портик. Она вела в подземное помещение. Пока туда еще никто не спустился.

 

Извлечение тел из гробницы

 

На траве неподалеку от нее сидели около 50 или 60 человек. Их окружали кастрюли, котелки и корзины с едой, поскольку многие проведут этот и следующий дни у гробницы.

Женщины были в ярких хлопковых платьях, у некоторых были зонтики от солнца; мужчины были одеты более разнообразно, некоторые в полосатые одеяния, похожие на ночные рубашки, другие – в элегантные городские костюмы. Немного подальше хрипло играл оркестр кларнетов, корнетов, баритонов и барабанов, защищенный от солнца только что построенным укрытием из ветвей и листьев. Очень важно, чтобы музыка была громкой: духи предков на время покинули гробницу, так что их нужно было зазывать обратно, чтобы они оценили устроенное в их честь празднество.

 

Женщины с закутанными телами в руках

 

Несколько часов не происходило почти ничего интересного. Один‑два человека вставали и, раскачиваясь, танцевали при общем равнодушии толпы вокруг.

В середине дня трое взрослых мужчин во главе со старшими членами семьи, которой принадлежала гробница, спустились в темную могильную камеру, взяв с собой плетеные циновки из пандана. Появившись вновь, они вынесли на циновках тела, укутанные в белые полотна. Без церемоний они быстро прошли мимо сидящих людей и положили свою ношу на специально построенную платформу из веток, находящуюся в нескольких метрах от них. Тела одно за другим были вытащены и сложены в ряд.

Наблюдатели не выказывали ни тени мрака или горя. Они громко болтали и смеялись. Что бы они ни чувствовали на самом деле, в это время им запрещалось молчать или рыдать, поскольку мертвые после долгих месяцев гробовой тишины хотят слышать голоса живых. Их появление из могилы должно сопровождаться радостью, иначе под влиянием горя предки поверят, что их возвращение в общину было нежеланным.

Теперь, когда самые знойные часы были позади, группа покинула свое укрытие и уселась на траву, заиграв с новой силой. Музыка была веселой, ее ритм отбивали удары большого барабана, а мелодию передавали стонущие кларнеты. Танцы усложнились и стали формальнее. Большая часть семьи танцевала медленную кадриль между похоронными дрогами и открытой пастью могилы. В конце каждого танца исполнители поворачивались к телам и кланялись им.

С наступлением темноты большая часть толпы разошлась по домам, но семья осталась, чтобы бдительно следить за своими прародителями, лежащими на подмостках при лунном свете.

На следующий день мы вернулись. Люди снова бессистемно танцевали несколько часов. Примерно в три часа музыканты остановились, и толпа замолкла. В тишине глава семьи показал людям lamba mena – прекрасное шелковое полотно с широкими красными, голубыми и зелеными полосами и маленькими стеклянными бусинками, нашитыми на ткань.

Для повседневного использования делают много полотен‑ламб, но эти чрезвычайно дороги и столь священны, что использовались исключительно в церемониях.

Предводитель призвал толпу убедиться в отменном качестве полотна: очень важно, чтобы все видели, что мертвым оказывается должное уважение.

Теперь все собрались вокруг тел, которые уносили одно за другим. Группы женщин сидели, держа на коленях завернутые в полотна тела. Царившее доселе несколько натянутое веселье испарилось: женщины общались с духами мертвых, лаская и поглаживая тела. Некоторые говорили с ними, утешали и заклинали их быть счастливыми. Некоторые открыто рыдали.

Между тем мужчины начали рвать ламбы на полосы: они служили завязками, и никакой другой материал не может использоваться для этой важной цели. Женщины отдали тела, и каждое вновь заворачивалось в новый цветастый саван. Многие тела превратились в прах, смешавшийся с трухлявыми остатками ламб с прошлых церемоний. В воздухе висел сырой запах гниения.

Мужчины поспешно закончили свою работу, обращаясь с останками грубо и без какого‑то особого почтения.

Когда все тела были облачены в новые ламбы, их вновь положили на платформы, и семья возобновила свою неторопливую кадриль. Движения и жесты этого танца мало напоминали бешеную африканскую страсть. Волнообразные движения рук, дрожащие пальцы и сдержанность поз напоминали стиль танцоров с Бали и Явы.

Праздник подходил к концу. Все присутствующие – дети, женщины, старики – собрались вокруг общинных похоронных дрог и, взмахнув руками над головой, исполнили последнее приветствие мертвым. Затем тела одно за другим подняли на плечи, и процессия три раза обошла гробницу. Во время последнего круга их передали вниз мужчинам, стоящим на ступеньках могилы, и вернули во мрак.

Для народа мерина регулярное проведение этой церемонии – дело чести. Только песьи дети, по их словам, позволят своим предкам лежать в могиле забытыми и покинутыми. Мертвые желают, чтобы их развлекали танцами и праздниками, они хотят вновь увидеть стада, за которыми некогда ухаживали, и поля, которые они когда‑то возделывали. Тем не менее это очень затратное событие, поскольку требует большого количества еды; ламба мена стоят дорого, а музыканты берут большие гонорары. Многие семьи тратят на фамадихану большую часть своего дохода, и немногие могут позволить себе проводить ее каждый год.

Бедность, бесплодие, приснившийся покойник или прибавление в усыпальнице – все это требует ритуала, независимо от того, как давно он был проведен. Если семья не проводила его дольше пяти лет, это считается не только бесчестьем и позором, но и глупостью. Церемония имеет свою логику. Коль скоро предки живут после смерти и определяют судьбы живых, единственное разумное действие, которое можно предпринять живым, – отплатить им свой долг и почтить умерших.

Однако, возможно, это не единственный мотив, который лежит в основе церемонии: некоторые ее аспекты указывают на иные истоки. Обычно ее проводят в конце засушливого сезона, когда рисовые поля, доселе остававшиеся сухими и бесплодными, вновь возвращались к жизни. Кроме того, большое значение уделяется продолжению рода. В старых историях о празднике рассказывается, как бездетные женщины брали части саванов умерших, служившие им в качестве мощных амулетов для излечения от бесплодия.

Вероятно, этот праздник родственен многим церемониям, которые когда‑то проводились весной по всей Европе и до сих пор практикуются во многих частях мира. В жертву приносятся животные и боги, которые затем символически воскресают. За этим стоит вера в силу симпатической магии: зерно, от которого зависит благосостояние всей общины, снова воскреснет к жизни после мертвых месяцев зимы и убережет землю от голода.

 

В Тананариве мы отвезли в гараж свой побитый «лендровер». На его полный осмотр и ремонт уйдет около недели. Жоржа ждали кое‑какие дела в Научном институте. Мы с Джеффом снова остались одни. Мы решили сесть на самолет, летевший на север в Диего‑Суарес [12]. Там можно найти много интересного, но после церемонии «переворачивания» мы особенно захотели посетить священное озеро к югу от Диего, которое служило центром, возможно, самого известного малагасийского культа предков.

Порт Диего‑Суарес расположен на берегу залива, который прорезает северо‑восточное побережье. В 80 километрах к югу от города находится священное озеро Анивурану. Этот небольшой безмятежный водоем окружен лесистыми холмами, а воды его свинцового цвета. По легенде, на его месте когда‑то была процветающая деревня. О ее жителях говорили, что они были чрезвычайно недружелюбны к чужакам. Однажды мимо проходил колдун из соседнего племени. Было жарко, он хотел пить и попросил воды, но все ему отказали. Наконец одна старуха сжалилась над ним и подала ему чашу. Выпив ее, колдун поблагодарил ее и предупредил, что ей нужно немедленно покинуть деревню с детьми и пожитками, добавив, что она ни при каких обстоятельствах не должна никому говорить о своем отъезде.

После ее ухода колдун пришел в центр деревни и наложил проклятие на ее жителей. Поскольку они были столь скупы на воду, которой у них было в изобилии, их деревня должна была быть потоплена, а жители превратиться в водяных монстров. Затем он ушел. Вскоре после случился большой потоп, деревня погрузилась под воду озера, а люди превратились в крокодилов.

Потомки старухи живут сегодня в деревне Анивурану, в полутора километрах от озера. Если народ мерина в трудные годы бедности или мора открывает гробницы и общается с предками, то здешние обитатели приходят на озеро и приносят подношения своим предкам – крокодилам.

Мы искали деревенского почтмейстера, который, как нам сказали, был самым влиятельным человеком в общине. Этот крупный и веселый человек работал за своим столом, и был очень любезен, когда мы спросили о церемонии. Он предполагал, что женщины могут провести fête [13] через два дня. Церемония посвящалась одной из них, которая была бездетна. Он поговорит с семьей, которая будет проводить обряд, и, если повезет, он сможет убедить их разрешить нам увидеть церемонию. Не стоит и говорить, что в ответ мы должны были внести существенный вклад в покрытие расходов. В жертву должны были принести корову, а коровы, разумеется, стоят дорого. Кроме того, во время ритуала нужно много петь, а это вызывает жажду. Возможно, мы могли бы взять с собой несколько дюжин бутылок лимонада и, может быть, еще бутылочку рома, чтобы прибавить сил певцам? С учетом легендарного прошлого жителей деревни мы вряд ли могли отказать им в выпивке.

Очевидно, постоянный поток посетителей с кораблей, прибывающих в Диего‑Суарес, открыл глаза жителям Анивурану на коммерческую ценность их озера и связанной с ним легенды. Как бы там ни было, мы приняли предложение почтмейстера, и через два дня мы с Джеффом вернулись в деревню с камерами.

Мы нашли почтмейстера у берега озера вместе с другими мужчинами и несчастной коровой, привязанной к дереву. Рядом сидела группа женщин в ярких платках, повязанных на голову по арабской моде. Мы передали бутылки с напитками. Женщины набросились на лимонад; почтмейстер забрал себе ром.

Несчастную корову быстро и профессионально убили. Один мужчина собрал часть ее крови в эмалированную тарелку, спустился на берег озера и вылил в воду.

Женщины начали пронзительно петь, ритмично хлопая в ладоши. Через несколько секунд небольшой черный бугорок прорезал поверхность озера в 50 метрах от берега. Это был крокодил.

Женщины стали петь еще громче. Одна из них откинула голову назад и испустила завывающий крик. Мужчина осторожно спустился по склону к озеру и бросил большой кусок мяса к краю воды. Крокодил плавно скользил по воде по направлению к нам, оставляя своей головой V‑образную волну. Рядом на поверхности справа появилась еще одна маленькая желтоватая голова.

В воду с брызгами упал второй кусок мяса. Через несколько минут на берег вышел крокодил побольше, наполовину обнажив чешуйчатую спину и длинный килевидный хвост.

Я решил, что нам следует подойти чуть ближе к ним, чтобы лучше видеть, но почтмейстер остановил меня.

«Женщины, – сказал он, – им это не понравится».

«Кому есть до этого дело?» – воскликнул Джефф, разглядывая тяжелую камеру и, скорее всего, оценивая шансы для быстрого отступления.

 

Крокодил проглатывает пожертвование

 

Второй крокодил остановился рядом с первым, и пара злобно смотрела на нас, положив головы в ил.

«Иногда, – сказал почтмейстер, – они приходят за мясом прямо на берег, но за последний месяц у нас было три fêtes, так что они, вероятно, не очень голодны».

Большой крокодил, подавшись вперед и двигая головой из стороны в сторону, схватил кусок мяса длиной в 30 сантиметров и ускользнул обратно в безопасное глубоководье. Он поднял голову вертикально, обнажив внушительный ряд белых конических зубов, и тремя судорожными щелчками челюстей проглотил мясо.

Женщины одобрительно кричали. Желтый крокодил, ободренный примером первого, схватил свою долю. Вниз бросили еще несколько кусочков мяса вместе со шкурой, некоторые приземлялись, не долетая до воды, с расчетом выманить зверей из озера. Но они довольствовались тем, что упало у края воды. Через полчаса они съели свои порции и, подняв большую волну, развернулись и медленно и тихо поплыли назад в центр озера.

С зоологической точки зрения, церемония была совершенно обыденной, доказывая лишь то, что крокодилов можно приучить к кормежке, издавая определенный звук. Он практически не имел ценности и в качестве подлинного малагасийского обычая, потому что был низведен до уровня туристической достопримечательности.

Тем не менее не было сомнений, что когда‑то это был настоящий и глубоко прочувствованный ритуал. Всюду в других частях острова крокодилов ненавидят и боятся, поскольку каждый год они убивают людей. В результате на них ведется беспощадная охота. Только здесь они находятся под защитой и их кормят, и изначально для этого практически не могло быть других причин, помимо религиозного верования.

Я уверен, что сегодня их ценят в качестве немаловажного источника дохода; но я подозреваю, что для многих жителей Анивурану они по‑прежнему обладают сверхъестественной аурой, которая окружает воплощения мертвых.

 

Хамелеоны и лемуры

 

Мы решили в следующем путешествии отправиться на северо‑запад острова, где обитают лемуры, ящерицы и многие другие создания, которые больше нигде не встречаются. Идеальным местом казался лес Анкарафанцика, расположенный примерно в 115 километрах от порта Махадзанга вглубь острова. К счастью, Жорж снова мог к нам присоединиться, поскольку хотел поймать несколько водившихся в лесу мелких рептилий для коллекции своего института. Итак, меньше чем через неделю после возвращения в