Восемнадцать недель назад: Лето перед КиРТом

Я подавляю зевоту, наблюдая за попыткой Лефа разминировать бомбы. У него есть две минуты, чтобы закончить, не взорвав себя. Если ему это удастся, он получит достаточно баллов для задания. Если же потерпит неудачу, Восемь − та, кто спроектировала бомбу, получит баллы за него. Это жесткая симуляция, которая заставляет нас конкурировать друг с другом, но лучше так, чем реальность.

Иначе, благодаря Двойке, мы были бы уже мертвы.

Наш инструктор, наполовину глухой старый украинец, которого зовут Бондарь − нам нравится называть его Бомбарь, − он всегда делает для нас подобные испытания. Он, кажется, презирает то, что наш отряд сплочённый. Честно говоря, не только он один. Мы повзрослели, и большинство наших преподавателей стремятся к более новым и совершенным способам, которые настроят нас друг против друга.

Только Фитцпатрик продолжает проповедовать о сплоченности и лояльности. Это, наверное, единственное, что мне в ней нравится. Но ни для кого не секрет (хотя и должен быть), что поведение нашего отряда беспокоит руководителей. Мы слышим, как они говорят о нас, когда те думают, что мы не слышим.

Мы слишком эмоциональные. Слишком чуткие. Слишком человечные. Они допустили ошибку с нами, которую не могут позволить себе повторить, и именно поэтому удерживают нас. Некоторые люди хотели бы держать нас взаперти постоянно. Превратить в аналитиков (или во что-то такое же скучное), вместо оперативных агентов, которыми мы были рождены стать.

Я сомневаюсь, что это произойдет, но все же уверена, что в этот раз они не повторят ошибки, которые допустили с нами. Когда я смотрю на ГИ−2 («ГИ – гибриды» − другая группа детей), которые на четыре года меня моложе, я думаю, что таким образом они пытаются улучшить нас. Хотя вместо ревности я испытываю грусть. К ГИ−2.

Бондарь перенаправляет наше внимание на таймеры, которые отсчитывают время. У Лефа осталось тридцать четыре секунды. Его лицо сверхсосредоточено, в то время как он берет в руки кусачки, а черные волосы стоят дыбом, ведь он продолжает работать потными руками. За первую минуту он ничего не сделал, кроме как исследовал работу Восемь. Наблюдать за ним − не самая захватывающая вещь, плюс ко всему в комнате ужасно душно (у Бондаря всегда душно), поэтому мне трудно бодрствовать.

Я не очень хорошо вижу работу Восемь, ведь все мы стоим далеко позади, для того чтобы дать Лефу достаточно света. Но то, что мне удается разглядеть, выше всех похвал. Молча, я сравниваю работу Восемь, с различными схемами, которые мы изучали. И радуюсь, что я не на месте Лефа.

Затем телефон Бондаря гудит, нарушая жаркую тишину. Мы все подпрыгиваем, в том числе и Леф. Его рука дергается вместе с кусачками и синий провод рвется. Устройство мигает красным цветом, и Восемь ликует. Леф мертв. Она побеждает.

Леф бросает кусачки.

− Это не справедливо. Я не собирался отрезать. Я просто испугался.

Бондарь смотрит на него.

– Испуганный значит мертвый. Здесь нет места для испуга, – пока Леф продолжает ворчать, а Восемь продолжает злорадствовать, Бондарь проверяет свое сообщение. Он ругается на украинском и кладет трубку. − Семь, ты должна пойти в офис Мэлоуна.

Продвигаясь вперед с остальными, чтобы проверить бомбу Восемь, я поднимаю шокированный взгляд.

− Что? Сейчас?

Мэлоун? Я?

Урок не закончится еще минут двадцать. Пять должна попытаться разоружить мою бомбу следующей.

− Сейчас. Мы поработаем над твоей завтра, – голос не кажется радостным. Бондарь ненавидит перебои на уроках, убежденный, что его предмет требует большей концентрации, чем все остальное, что мы делаем.

Конечно, все наши инструкторы так думают, и это довольно раздражающе.

Я сохраняю нейтральное выражение лица, пока выхожу из комнаты, но желудок тут же связывает себя в узлы. Один ободряюще пожимает мою руку, и я посылаю ему улыбку, которая должна была скрыть мое нервозное состояние. Но невозможно что-либо скрыть от Первого. Нет сомнений, что именно поэтому он пытался успокоить меня.

Это не помогает. Почему из всех людей Мэлоун хочет видеть именно меня? Это не нормально. Мне это не нравится.

По крайней мере, у меня есть достаточно времени, чтобы прийти в себя, пока я направляюсь в сторону его офиса. Лагерь, который, все считают комплексом «Красная Зона», расположен как колесо с главным административным зданием в центре. На севере, прямо через дорогу от здания академии, находятся лаборатории. На западе находятся отделы хранения. А на востоке − жилые помещения и тренировочные поля. Весь периметр − это безопасность сверх безопасности. Даже я не знаю, половину систем, и даже я − при всей моей подготовке − убеждена, что попытка прорваться внутрь или наружу − самоубийство.

Сейчас приятный летний день, так что я выхожу на улицу на свежий воздух. Весь лагерь – связанный тоннель. На самом деле, многие здания, в том числе все лаборатории, существуют только под землей. Это удобно зимой, но в остальное время года мне не хватает солнца. А еще если пройти мимо блеклых зданий, колючей проволоки и вооруженной охраны, появляется красивейшая территория. На юге видны горы. Мы в окружении лесов, холмов и скалистых гор.

Офис Мэлоуна находится в центре самого здания, единственного здания со вторым этажом. Я никогда не была там. Мэлоун руководит всем лагерем, поэтому не часто контактирует с нами напрямую. Иногда он наблюдает за нашими уроками и еще заседает на наших ежегодных обзорах достигнутого прогресса с Фитцпатрик, но он никогда много не говорит. Он много раз приходит и уходит, иногда отправляется с вертолетной площадки на верхней части здания, но в остальных случаях в своей бронированной черной машине через центральные ворота.

Возле первого здания я настраиваюсь. Логически, я понимаю, что не сделала ничего плохого, но предательский шепот Три и Девять эхом отдается в моей голове. Я надеюсь, что то, зачем меня вызвали, не имеет ничего общего с ними.

Сжав челюсть, я провожу пальцем по замку и вхожу в здание. Воздух из кондиционера обдувает, в то время как я шагаю внутрь, и меня бросает в дрожь. Я сняла куртку ранее, но сейчас снова готова ее надеть.

В прихожей пусто, за исключением двух человек. Один из этих людей − охранник, и он игнорирует меня. Я использовала печать, чтобы попасть внутрь, и он увидел это на одном из своих мониторов. Следовательно, он не заинтересован во мне.

Другой человек − помощник Мэлоуна. Я никогда с ней не разговаривала, но видела, как она сопровождает его в поездках. У нее лицо, как у фарфоровой куклы, красивая, но с ней так же трудно, как выровнять локон. Я также знаю, что она не так уж плоха в деле, ведь видела, как она практикуется внутри помещения.

Сейчас она оценивает меня со смешанным выражением презрения и чего-то еще. Возможно страха.

− Он ждет тебя.

Она вводит комбинацию на клавиатуре слева и лифт открывается. С нарастающим любопытством, я распутываю свои волосы, пока лифт поднимает меня вверх на один пролет. Когда он останавливается, двери на противоположной стороне открываются, и я оказываюсь в коридоре, который потрясает меня почти так же сильно, как то, что меня вызвали.

Все, что есть в лагере − утилитарное, но не это место. Скульптуры из стекла и каменная дорожка в коридоре. Стены расписаны фресками, а свет устроен так, чтобы светить на интересующие секции. Заинтригованная, я замедляю шаги, чтобы ощутить этот редкий проблеск теплоты и человечества. Камера следует за мной вниз по покрытому камнем полу. Как только я прошла полпути, слева от меня открываются двери.

Мэлоун встает из-за стола, улыбаясь. С морщинками вокруг его глаз, улыбка кажется почти настоящей.

– ГИ-1 Семь, пожалуйста, присаживайся. Чаю?

Внутренняя часть офиса Мэлоуна отражает зал. Она яркая и современная, с веселым абстрактным искусством. Электрический чайник щелкает, пока он подходит к буфету. Мужчина перебирает различные банки с чаем, находящиеся около чайника.

− Нет, спасибо.

− Тогда воды?

Я киваю, потому что это кажется вежливым, и он наливает мне стакан из серебряного кувшина. Все это дело становится более странным с каждой секундой.

− Ты, несомненно, удивлена, почему я позвал тебя сюда, − Мэлоун возвращается к своему столу с чашкой и стаканом воды в руке. − Ты можешь не осознавать этого, ведь наши пути не часто пересекаются, но я внимательно слежу за всеми нашими детьми. Ты показываешь заметный прогресс. ГИ−1 Один, в частности, высоко оценивает твой потенциал.

Внутренне, я ощетиниваюсь за то, что меня считают ребенком. Мэлоун всегда так называл нас, и, когда я была ребенком, это не сильно беспокоило меня. Хотя, я больше не ребенок, как и остальной мой отряд, и надоело, что со мной так обращаются. Надоело торчать в лагере и отрицать миссии, для которых мы тренировались всю нашу жизнь.

Однако, я не могу упустить любую из этих возможностей, так что делаю глоток воды, благодарная судьбе за то, что мне есть что подержать в данный момент.

− Честно говоря, − продолжает Мэлоун, − я следил за тобой некоторое время. Я знаю, что никто из вас биологически больше не ребенок, но я всегда буду думать о каждом из вас, о всех ГИ, как о своих детях. Это то, что делают родители. Вы все особенные, и у всех вас есть особые преимущества. Но некоторые показывают нечто большее − преданность и лояльность, что заставляет меня гордиться. Вот почему я особенно рад, что у меня есть миссия, которая подходит для тебя.

− Миссия? − я так удивлена, что слова выскальзывают прежде чем мне дают слово.

− Очень важная миссия. Тебе интересно, почему именно ты, а не Один?

Это именно то, что мне интересно. Это, и двадцать других вещей, начиная с того, почему прошло так чертовски много времени, прежде чем этот день настал.

Мэлоун смыкает пальцами свою чашку.

 − Как ты знаешь, у каждого из вас есть уникальные черты, которые лучше подойдут для различного вида заданий. Иногда эти черты характера будут неуместны. Но не в этот раз. Я объясню тебе все подробнее позже, но думаю, что ты и так разберешься сама.

Он разворачивает планшет и пододвигает его ко мне. Тот светится фиолетовым по краям, пока загружается, затем папка с одним файлом появляется на чистом экране. Меня учили ждать инструкций, поэтому я и не задаю вопросов, хотя мне бы хотелось, чтобы Мэлоун поторопился. Меня распирает от вопросов, и я уже прикусываю язык, чтобы промолчать.

− Готова? − спрашивает он.

Планшет скорее всего подключен к компьютеру Мэлоуна, потому что он нажимает пару клавиш, и женский образ предстает передо мной. У нее каштановые волосы и карие глаза, бледное узкое лицо, непримечательное во всех смыслах. Я никогда не видела ее раньше.

− Ее звали Сара Фишер, − говорит Мэлоун. − Этому фото двадцать два года. Она была био-инженером, которая изучала реакцию организма на травмы и вложила свой немалый талант его применения для неправильных людей. Мы подозреваем, что по незнанию, ее исследование частично финансировалось в рамках известной террористической организации.

Мэлоун нажимает другую клавишу, и появляется новое фото Сары Фишер. На этом, она явно беременна.

− На седьмом месяце беременности Фишер исчезла. Мы не знаем, почему, но подозреваю, она поняла, что ее исследование было успешным и не хотела, чтобы спонсоры заполучили его. Она уничтожила все свои лабораторные записи и проделала очень тщательную работу. К сожалению для нее, она не так постаралась замести следы. И была убита пять месяцев спустя. Ее ребенок считался тоже погибшим. Есть вопросы?

− Какая террористическая организация?

Начало формы

Конец формы

 

 

Мэлоун делает извиняющее лицо.

− Я боюсь, что у тебя нет разрешения на эту информацию, но не волнуйся. Это не важно для того, что тебе нужно сделать.

Возможно да, а возможно и нет. Но если у меня нет доступа к информации, спор по этому поводу не принесет никакой пользы.

 − Почему предположили, что ее ребенок тогда погиб? Он не был найден в течение трех месяцев после того, как она родила.

− Ах, это наиболее актуальный вопрос, который ты могла задать. − Мэлоун нажимает другую клавишу, и планшет выглядит пустым еще некоторое время, − На шестом месяце беременности УЗИ показало, что у плода доктора Фишер была анэнцефалия − неполноценное развитие мозга. Полагаю, это не упоминалось на ваших уроках биологии?

− Нет.

Мэлоун переносит новый файл на планшет.

 − Ты можешь исследовать его подробнее позже, но это дефект нервной трубки. В основном это значит, что череп плода не полностью формируется, а головной мозг не развивается. Те немногие дети, имеющие это заболевание и дожившие до рождения − глухи, слепы и не имеют надежды на то, чтобы когда-либо прийти в нормальное состояние. Они умирают в течение нескольких дней, если не часов. Это сто процентов фатальный исход и неизлечимо. Вот откуда все становится интереснее.

Он делает паузу, явно ожидая вопроса. Так что, я задаю один.

− Интересно что?

− Мы недавно обнаружили, что ребенок Фишер жив и является ничем иным, как медицинским чудом. Только из-за ее исследования мы подозреваем, что это меньше чудо и больше наука. В срок в шесть месяцев у этого ребенка − назовем его или ее Х − даже не функционировал мозг. И сейчас, в девятнадцать лет, он или она живы и, у нас есть все основания полагать, что он совершенно нормальный и здоровый.

Я моргаю. Лаборатории по укреплению исцеления и укрепления иммунной функции в лагере работали столько, сколько я могу вспомнить. У них был некоторый успех, но то, что говорит Мэлоун, звучит более продвинуто.

 − Вы думаете, что доктор Фишер вылечила анэнцефалию?

 − Нет. Хотя это и было бы благородное стремление, ни одна террористическая организация не финансировала бы ее для этих исследований. Мы считаем, что Фишер каким-то образом изменила ДНК Х. Перед смертью она работала над способами значительного ускорения естественных процессов заживления. Если ей это удалось, то есть причина, почему она отчаянно пыталась скрыть свои результаты.

Я чуть не роняю стакан воды.

 − Значительно ускорить? Вы думаете, что доктор Фишер увеличила своему ребенок мозг?

− И череп. Не забывай, поскольку это так же важно в данном случае. Но да, это своего рода регенерация, которую изучала Фишер. Можем ли мы сделать возможным для солдата принять пулю в грудь и заживить ее достаточно быстро для того, чтобы он выжил без медицинского вмешательства? Если бы мы знали, как это сделать, представь, сколько жизней можно было бы спасти.

Хотя Мэлоун ставит это как вопрос, словно это не такое уж большое дело, я вижу блеск в его глазах. Это огромное дело. Удивительное дело.

− Если она действительно выяснила ответ на этот вопрос, для нее было бы безумием уничтожить свои исследования.

Он пожимает плечами.

− Нет, если она не хотела, чтобы спонсоры получили данные. Сколько бы добра ни могло сделать данное исследование, подумай также и о зле, попади оно в чужие руки. Оно делает этого ребенка невероятно ценным и ставит его или ее жизнь в большую опасность. Группа, которая финансировала исследования Фишер, обнаружила, что ее ребенок жив примерно в то же время, что и мы, и мы знаем, что они заинтересованы в том, чтобы данные попали в их руки. Поэтому наша задача − найти Х первыми и защитить его.

Значит, это скорее всего та часть, где вступаю я. Хотя Мэлоун смутно говорит о деталях, я надеюсь, что у него есть больше информации об этом, чем он показал до сих пор.

− Как вы узнали об этих данных без выяснения того, является ли Х – парнем или девушкой?

− Хороший вопрос. Фишер работала не в одиночку, конечно. Пару ее коллег исчезли с ней. Мы предположили, что все они были убиты примерно в одно, что и она, но, видимо, один из них выжил и знал о ребенке. Сейчас он мертв, но мы обнаружили среди его пожитков упоминание о том, что ребенок Фишер был отдан на усыновление анонимно. Похоже, что этот коллега нашел ребенка и следил за ним или ней все эти годы. Коллега был очень осторожен в том, чтобы скрыть индивидуальность ребенка; к тому времени, как мы добрались к месту происшествия, его записи были в большинстве своем уничтожены. Но мы нашли подсказку − название колледжа – имени Роберта Трита. Это небольшая либеральная школа искусств недалеко от Бостона. Мы считаем, что Х посещает ее.

После еще пары нажатий на планшете открывается еще одна папка, раскрывающая фотографии Сары Фишер, информацию о колледже, и инструкцию.

− Если Х посещает школу, − продолжает Мэлоун, − он или она, вероятно, будет либо второкурсником, либо третьекурсником в этом осеннем семестре. Это одиночная миссия. Ты будешь числиться там как студент по обмену, когда начнется новый семестр в последнюю неделю августа. Твое задание: найти Х раньше террористов.

Прежде чем я могу сказать что-нибудь, у Мэлоуна звонит телефон. Он проверяет номер и поднимает указательный палец в мою сторону.

 – Прошу прощения. Это займет всего секунду.

Вода сгущается в моем стакане. Если бы не было так холодно, я бы проглотила залпом все это дело прямо сейчас. Смесь тревоги, гордости и супермощный кондиционер Мэлоуна осушает меня. Все же столкнувшись с деталями того, что от меня ожидают, мое возбуждение ослабевает. Когда Мэлоун сказал “миссия”, я надеялась, что поеду в какое-то интригующее место. Не в Бостон. И одиночная миссия? Я должна пойти туда одна, первый раз в своей жизни?

− Это насчет Точного Проекта? − говорит Мэлоун. − Я вам перезвоню в ближайшее время. У меня совещание, − он вешает трубку и кладет телефон в карман. – Извини за это.

− Без проблем. Я думала об отце Х. Не так много для начала, но, если бы у нас было его фото, это бы помогло.

− Так и есть. К сожалению, у нас его нет, и мы не знаем, кто он, − Мэлоун наклоняется ближе. − Это будет сложно, не буду обманывать. Вдобавок ко всему, тебе необходимо быть осторожной таким образом, чтобы, если организация, охотящаяся на Х, наблюдает за школой, то не выдавать никаких сведений, которые ты обнаружишь. И ты даже не должна выдавать, что ты ничто иное, чем обычный студент. Теперь ты понимаешь, почему я выбрал тебя?

Я отодвигаю планшет.

 − Потому что я женского пола, и значит, люди будут чувствовать себя более комфортно рядом со мной, чем рядом с Первым. И чтобы осуществить эту миссию, понадобится, чтобы люди говорили о себе. Люди более склонны говорить о своих личных проблемах с женщинами.

Мэлоун садится назад, снова улыбаясь.

− Точно. Х вряд ли знает, что кто-то ищет его. Но если наша теория верна, он или она должны быть в курсе о его уникальных лечебных возможностях, и он мог бы предпочесть вести себя тихо. Это будет проблемой во многих смыслах. Одной из них будет влиться в среду нормальных студентов. Они и в подметки тебе не годятся, но ты сможешь использовать это в своих интересах. Так что не волнуйся. У нас есть шесть недель, чтобы подготовиться. Я уверен, что ты сможешь справиться с этим.

Начало формы

Конец формы

 

 

Глава 13

Субботний вечер: Наши дни

− Семь, ты слышишь меня?

Кайл. Где Кайл? Его они тоже схватили, или он сбежал? Он в безопасности?

− Открой глаза.

Они схватили меня. Проклятье. Думаю, что они действительно схватили меня.

− Семь, открой глаза. Ты дома. Ты в безопасности.

Я знаю этот голос. Он ласковый и дружелюбный. Независимо от того, на чем я лежу, оно тоже мягкое. Что случилось в гараже? Полагаю, я не умерла.

− У нее сотрясение мозга?

Кто бы ни спрашивал это, он мямлит. Все, что я слышу − это «нет», сопровождаемое шумом.

В комнате становится ярче. Это причиняет боль, и я борюсь с ней, но мои веки дрожат. Требуется много усилий, чтобы держать их открытыми. На секунду все становится слишком ярким, и я ничего не вижу. Потом это проходит, и мир становится прежним.

Я мгновенно просыпаюсь.

− Где я?

Все белое, белое и до боли яркое − кровать, стены, занавески. Больница. Я нахожусь в больнице.

Держись подальше от врачей!

− Нет! − я отпихиваю простыню со своих ног, слишком встревоженная, чтобы обнаружить, что я в халате и пытаюсь слезть с кровати. Но резкая боль в левой руке не позволяет уйти слишком далеко. Трубка торчит из моего предплечья. Почему я прикреплена к капельнице?

− Семь, остановись.

Задыхаясь, я останавливаюсь, отвлекаясь на знакомый голос и лицо. Мужчина, который приближается ко мне − это единственное здесь, что не является разновидностью белого. Он одет в темный костюм и галстук, и седина проступает на его густых медно-рыжих волосах. Он высокий, но худой, с лицом, которое напоминает мне мышь.

Но он не мышь. Имя всплывает сразу, ударив меня по голове как кирпич.

− Мэлоун?

Он улыбается. Мэлоун улыбается. Я помню это.

− Да, с возвращением, Семь. Ты была ранена, и тебе надо прилечь. Мы проводим ряд тестов.

Я киваю, потому что все это подскакивание выжало из меня все соки, но что-то все равно со мной не так, и я изо всех сил пытаюсь выяснить что.

 − Фитцпатрик! Она сказала, что мои воспоминания собирались стереть. Она сказала, что меня скорее всего снимут с миссии КиРТа. Она сказала…

− Тише. Никто не собирается стирать твои воспоминания, и никто не снимает тебя с миссии. Отдыхай. Мы должны выяснить, что с тобой случилось.

Я ложусь на спину, не чувствуя успокоение.

 – Этот твой парень меня накачал.

− Я знаю, но пока отдыхай, − Мэлоун накидывает одеяло обратно на меня. − Он, вероятно, испугался тебя.

Подушка ощущается хорошо, и я погружаюсь в нее с головой. Сколько часов прошло? Ждет ли меня Кайл в кофейне в Бостоне? Может быть, я смогу написать ему позже и дать знать, что все в порядке.

Кайл − что-то в нем меня тоже напрягает. Что-то, что мне нужно вспомнить, но столько всего в тумане.

Я покачиваю левой рукой, ненавидя ощущение капельницы, стремясь вытащить ее оттуда. Я хватаюсь за нее правой рукой и внимательно осматриваю.

Ах, да. Это не капельница, верно? Мне следовало знать это, но я все равно удивлена. Мое сердце, кажется, провалилось в яму в животе.

Это провода. Я подключена к сети.

Я настороженно моргнула, и сосредоточила внимание на комнате. Сейчас не так ярко, как было раньше, или, может быть, мои зрачки больше не расширены. Приподнявшись, разминаю мышцы и обнаруживаю, что левая рука болит. Неудивительно. Я больше ни к чему не привязана.

Медицинская лента и кусок марли обматывают то место, где был воткнут кабель.

Я сгибаю руку несколько раз, рассматривая непокрытую кожу на наличие знаков провода под ней, но все, что вижу − синие вены. Хотя он и близко к поверхности, кабель хорошо спрятан среди них.

− Меня зовут не София Эрнандес, – шепчу я, чтобы услышать собственный голос. Грусть распространяется от груди, и мои щеки нагреваются от этого. Мне нравилось быть больше ею, чем собой.

− Нет, − говорит мужчина в белом халате, входя в комнату.

Я сворачиваю руки в кулаки под одеялом, раздраженная тем, что меня услышали. Лицо медика мне знакомо. Я уверена, что видела его, но имя остается загадкой, и я не ценю его самодовольный тон.

− Ты должна поесть и выпить чего-нибудь, −  он указывает на столик у кровати. Теперь, когда он упоминает об этом, я понимаю, что в горле пересохло. − Ты помнишь, кто ты такая на самом деле?

Я пью воду небольшими глотками.

 – ГИ1 − Семь.

ГИ1: первый успешный класс гибридов, созданных в лагере. Полные нейронно-технологические интеграции также известные, как биологические компьютеры. Не такие сильные, быстрые или физически жесткие, как класс киборгов, но независимые и гораздо более в состоянии вести себя как обычный, естественно созданный человек.

Гораздо более в состоянии, потому что несколько минут назад, я на самом деле верила, что была одной из них.

Я протираю глаза и тыкаю в сэндвич с тунцом. Хлеб стал сырым. Уф. Я не могу вспомнить еду в КиРТе, но я уже скучаю по ней.

И по Кайлу. Дерьмо. Столько всего ушло из моей памяти, но его лицо до того, как мы разошлись и вкус его губ − все это слишком ясно.

Дыры в моей памяти. Дыры в моем сердце. Я когда-нибудь увижу его снова? Должна ли я хотеть увидеть его снова? Я никогда не выясняла, можно ли ему доверять. Эта информация, вероятно, упала в одну из этих «провалов» памяти.

Медик подключает свой планшет, не обращая внимания на мои о-ох-так-человеческие потрясения.

 − Ты знаешь, какой сегодня день?

Мне все равно, какой сегодня день.

 − Декабрь.

 − Какое число?

Я пожимаю плечами и немного перекусываю, хотя чувствую, что меня тошнит.

Медик хмурится и делает заметки о моем провале.

 − Ешь, − говорит он мне, игнорируя тот факт, что я уже ем. − Мэлоун будет здесь в ближайшее время.

В ближайшее время превращается в десять минут двадцать одну секунду. Не то, чтобы я считала сознательно. Это, как будто, части моего мозга вращаются онлайн. Или, что более вероятно, теперь, когда я знаю, из чего состоит мой мозг, я полностью осознаю, что он делает.

К тому времени, как Мэлоун появляется у моей кровати, я уже поела.

 − Как ты себя чувствуешь?

− Отлично, − это то, что он хочет услышать. Никто не хочет, чтобы их робот − есть в нем девяносто пять процентов человеческого или нет − был угрюмым.

− Как твоя память?

− Как швейцарский сыр[10].

Мэлоун сигнализирует медику, чтобы он оставил нас, затем закрывает дверь за ним.

− Мне жаль это слышать. Мне также жаль, что твое возвращение было травмирующим.

Я скрещиваю руки на груди.

− Твой парень наставил пистолет на меня и накачал наркотиками.

− Это было непреднамеренно, − он тянет за собой стул. − Как я уже сказал, он, вероятно, был очень осторожен. Для тех, кто знает о тебе, у ГИ мощная репутация. Ты должна гордиться.

Я чувствую сотню вещей в данный момент, но гордость − не одна из них.

− Мы думали, что у тебя появились проблемы, когда твой жучок отключился, − говорит Мэлоун. − И когда ты изначально сбежала, мы не знали, чего ожидать. Я бы разрешил ситуацию по-другому, если бы мог, но я летел обратно из Амстердама сегодня утром. И не был полностью осведомлен о том, что произошло, до тех пор, пока ты не вернулась сюда.

Это все объясняет. Интересно, если бы Мэлоун позвонил мне, изменило ли это что-нибудь? Вызвало ли бы воспоминания раньше?

Мэлоун разворачивает планшет с листами и сканирует все, что там написано.

− Мне сказали, что ты получила удар по голове, и жучок не только отключен, но и утерян. Ты хоть представляешь, как все это случилось?

Я провожу пальцами по задней части своей шеи. Так вот откуда этот порез. Жучок был бы моим ВУ (выслеживающим устройством), таким образом моя позиция могла бы контролироваться, и я могла бы быть извлечена при необходимости.

 − Нет, я не помню, как это случилось.

Мэлоун поджимает губы.

− Ты была с человеком, когда мои агенты нашли тебя. Кто он?

Его голос наполнен подозрением. Отсюда снова появляется то тошнотворное ощущение. Мог ли Кайл вытащить мой жучок? Я думала, может он подставил меня так, чтобы эти люди могли найти меня, но ясно, что нет. Подставил ли он меня так, чтобы кто-то другой мог найти меня, вроде террористической организации, охотящейся на Х?

− Он один из тех, кого я знала в КиРТе. Студент.

− Ты помнишь что-нибудь еще о нем? Что-угодно, что может предположить, что он работает против нас?

− Нет, − да. Но слишком много моих воспоминаний пропали. Я не уверена, что то, что я нашла в комнате Кайла когда-либо представляло ценность для нас, и так как я не уверена, лучше держать рот на замке. Мне плевать, даже если это иррационально. Я хочу защитить Кайла. Я хочу, чтобы он был на моей стороне.

Что еще более важно, если я признаюсь, что нашла, то возникнет вопрос о том, почему же не упомянула об этом раньше, но я просто не в состоянии объясниться.

Я не уверена, что Мэлоун верит мне, поэтому и меняю тему.

 − Что случилось с моими воспоминаниями?

Мэлоун вздыхает.

− Мы еще не знаем, хотя я подозреваю, что что-то в твоей схеме повредилось. Мы провели несколько тестов, пока ты была без сознания, и скоро должны получить ответы. Потеря памяти обычно не бывает постоянной, и, если это вызвано чем-то, что связано с шишкой на голове, тогда есть хороший шанс, что все вернется в срок.

− Потом я вернусь обратно в КиРТ?

− Возможно. Сейчас для всех в колледже, кто обеспокоен − ты со своей семьей до тех пор, пока не оправишься от травмы головы. Ты упомянула о своей миссии раньше. Помнишь, почему ты была в этой школе?

− Вы имеете в виду, какая у меня была миссия? Да, я помню.

Немного напряжения спадает с лица Мэлоуна.

 − Хорошо. Ты не помнишь, нашла ли ты то, что искала?

Плохие люди идут. Читай Харриса. Беги!

Этот фрагмент воспоминания − или что бы это ни было − врезается в меня, крадя дыхание. Я подпрыгиваю, мое сердце выскакивает, руки потеют и резко перебрасывают ноги через край кровати.

Я восстанавливаю контроль прежде, чем ноги упадут на пол, и замираю. Что это было? Плохие люди − это были те мужчины на Южной станции. Не учитывая того, что они не были плохими вообще. Теперь я поняла это. Они не опасны для меня. Они никогда не были опасными для меня.

Но Х – вот о чем этот фрагмент? Это из-за организации, которая разыскивает Х?

Убирайся. Вон.

Тупой мозг. Тупой поврежденный компьютер.

− Семь, что это? – Мэлоун подпрыгивает вместе со мной. Он нависает надо мной, беспокойство охватывает его лицо.

Я подтягиваю ноги под себя и улавливаю запах своей кожи. Вдобавок ко всему прочему, мне нужно в душ.

 − Я не знаю. Думаю, я нашла кое-что. Это беспокоит меня, но я не помню, что это такое. Имею в виду, если бы я обнаружила кто такой Х, то связалась бы с вами сразу, как только у меня появилась возможность. Поэтому это не имеет смысла.

Мэлоун поправляет одеяло вокруг меня.

− Вполне возможно, ты была скомпрометирована, когда обнаружила, кто это, и именно так тебя ранили. Я попрошу кого-нибудь побродить по колледжу и попробовать выяснить, не пропал ли какой-нибудь студент без вести. Между тем, врачи говорят, что самое лучшее для тебя − это вернуться к обычному образу жизни. Это должно помочь вернуть твои воспоминания. Отдохни здесь подольше, и я пошлю кого-нибудь за тобой.

Но я не чувствую себя так, словно я отдыхаю. Я обеспокоена. Как только Мэлоун уходит, я встаю с постели и брожу по комнате. Плитка холодная под моими босыми ногами, но я не обращаю внимания на холод. Еще больше кусочков мыслей и образов возвращаются ко мне, но они далеко. Как будто это другая жизнь.

В какой-то момент за три с половиной месяца, сто четыре дня или сто сорок девять тысяч семьсот шестьдесят минут, пока я была в КиРТе, я перестала притворяться Софией и начала действительно быть ею. Не Софией с поддельной предысторией и фальшивым отцом, который работает на правительство. А настоящей Софией, той, которая помогает Одри с ее домашним заданием по физике, и начиняет чипсы замороженным йогуртом, и не любит ничего больше в среду вечером, чем соревноваться с Кайлом в игре «Ultimate Siege II» на его игровой приставке.

И которая иногда честно проигрывает, черт бы его побрал.

Я полагаю это потому, что София – это также Семь, просто Семь, о которой я не знала, что была или могла быть.

Прежняя − София Семь − это все работа и никакой игры. Она может вырабатывать стратегию, и стрелять, и свободно говорить на девяти языках, но она никогда не играет в игры ни по какой другой причине, кроме радости. Она знает, как танцевать вальс и танго, но она никогда не была на официальных танцах. Ее учили терпеть бессонницу, блокировать боль и игнорировать холод плитки на ее голых пятках. Но она не подготовлена к тому, как отпустить все, что у нее есть, даже не догадываясь о том, что она хотела все это.

Жизнь обычного студента колледжа. Как Кайл. Как человек.

Она убивала, но она не жила.

Я закрываю глаза. Она убивала. Я убивала. Может быть, они были ужасными людьми, те, которых мы убрали, но все же. То, что я сделала это так легко, вызывает тошноту. Думаю, что я должна была тогда что-то почувствовать. Как я могла быть таким роботом? И если Мэлоун или Фитцпатрик сотрут мои воспоминания, они сотрут эту новую Софию. Всё, кем я стала, всё, в чем я начала сомневаться, всё, что я начала чувствовать − исчезнет.

Они уничтожат меня. Сейчас я понимаю это.

Головокружение пронзает меня, и я хватаюсь за стул, дожидаясь, пока это пройдет. Где моя одежда? Где мой рюкзак? Телефон с контактами моих друзей?

Я бегаю по комнате и ищу, но естественно его там нет. Он у Мэлоуна или у одного из его лакеев, я уверена. Все заперто в кладовке, пока не будет определено, понадобится ли мне это снова. Нет никакого шанса, что мне разрешат выйти на связь с кем-то из КиРТа, пока не придется вернуться и закончить миссию. Тогда и только тогда, может быть, Мэлоун позволит мне отправить сообщения людям, чтобы мы могли удерживать появление моей нормальности.

Я смеюсь, хотя это не смешно. Я хочу вернуться настолько сильно, что это причиняет боль. Разве Девять не нашла бы это веселым. Я должна идти, и это располагает меня к ней.

Истощенная, я сажусь на кровать и провожу следующие несколько минут задумываясь о том, что делает Кайл. Даже не уверена, сколько времени прошло с тех пор, как я покинула Бостон. Он должен уже вернуться в кампус. Он пытался звонить? Если он не подставил меня, то должно быть обеспокоен. Правильно? Я беспокоюсь о нем, хотя не знаю, следует ли.

Бедный Кайл. Бедная я. В конце концов, я − хмурый робот.

Я слишком занята хандрой, чтобы увидеть, кто пришел, когда открывается дверь, и мгновение спустя я не могу двигаться из-за того, что попала в объятия. Затем я узнаю руки, которые радостно обхватили меня и голос, который называет мое имя. Вместо облегчения, я чувствую скользкое чувство вины.

Хотя, я уже не хандрю, но и не чувствую себя лучше.

Похоронив чувство глубоко в животе, я улыбаюсь красивому лицу Первого.

 – Мне тоже приятно снова видеть тебя, бесстрашный лидер.

Когда он целует меня в лоб, я стараюсь не вздрогнуть. Это больше, чем то, что он должен делать, но и достаточно братский поцелуй. Если бы кто-нибудь важный увидел это, они бы просто скрежетали зубами над нашим несовершенным, эмоциональным мозгом. Они бы совершенно неправильно истолковали, почему это вызывает у меня слезы.

− Добро пожаловать обратно, − говорит Один. − Я скучал по тебе. Мы все скучали по тебе.

− Я тоже по скучала по вам, ребята, −  это правда, и она становится больше с каждой секундой. Один еще не убрал свои руки от моих рук, они теплые и приятные. Это проблема. Прежде чем я ушла, то, что я думала, он чувствовал, было достаточно опасно для меня. Сейчас это хуже.

Он говорит мне еще что-то, но я не слышу его. Я оцениваю его. Он на сантиметр ниже, чем Кайл, но шире в плечах и груди. У Кайла более длинные ресницы и более заражающая улыбка. У Первого более квадратная челюсть и более серьезное лицо. Когда Кайл смотрел на меня, я хотела, обвить свои руки вокруг него. Когда Один смотрит на меня, я не знаю, чего я хочу.

Ничего не изменилось с этой стороны, и в то же время все изменилось.

− Семь, ты замечталась? − Один игриво щелкает пальцами у меня перед носом.

Я отталкиваю его руку.

− Да, прости. Я работаю над воспоминаниями. Что ты говорил?

Он приглаживает стопку одежды на кровати.

− Я сказал, что подожду снаружи, пока ты переоденешься.

− Ах, да. Спасибо, − я не осознала, что Один принес мою форму.

После того, как он закрывает за собой дверь, я снимаю медицинский халат. Надевая старую форму, я наконец расслабляюсь. Хотя она может показаться незнакомой, часть меня должна признать и установленный порядок. Я воспринимаю это как добрый знак. Здравствуй, удобный оливковый френч, названная по имени британского фельдмаршала Джона Дентона Френча, черная футболка и армейские ботинки.

Когда я открываю дверь, Один печа