Иван Афанасьевич Пушкин, 1925 г. р., д. Тихеда, Мария Михайловна Пушкина, 1925 г. р.

675. Я работать начата во время войны. Мы уехали из Калласте в 41-ом году, это мне ещё восьми лет не было. Мы поехали в Кировскую область. Там в колхозе мне пришлось помогать маме. Наша мама никогда на сельскохозяйственных работах не работала. А там хлеб жали серпом. Эти колхозники все – они очень быстро работали, маме не успеть. Она брала меня с собой, чтоб хоть я там или снопы помогала таскать, или что там. Лён ходили таскали, сено сгребали – вот это всё я уже с восьми лет делала.

А оттуда приехали, нас отдали, меня и сестру, в поле коров пасти к эстонцам. Мы были пастухами. Мы должны были охранять их, чтобы они никуда не ушли бы. Каждое лето коров пасла, я пять лет отходила в поле. Вот у одних хозяев я коров пасла в лесу. Была полянка такая, а кругом лес был. И хозяева у меня ещё были такие, что я должна была утром рано встать и до солнечного заката пасти. А тогда ещё после войны эти «лесные братья» же были. Было страшно. Это было 45-ый, 46-ой год. Где-то одиннадцать–двенадцать лет мне было. У меня было три коровы и овцы ещё.
Ко мне мама часто приходила, она переживала за меня. Придёт посмотрит, как я там. Хозяева будили очень рано. Солнышко встаёт, и тебя поднимают часа в четыре. Было установлено, хоть какая жаркая погода, раньше часа ты домой коров пригнать не смеешь на обед. А вот когда эти оводы да слепни, коровы бегают. Разбегутся все по лесу – Бог ты мой! Сколько я там плакала, сколько переживала - это и вспоминать даже не хочется. Вечером чтоб до солнечного заката коровы дома были. Это в одиннадцать где-то, раньше домой не пустют. И тогда кормили меня, за общий стол не сажали никогда, что вот они сами едят и меня бы посадили - нет. Мне отдельно. Они уже пообедали или поужинали, мне одной всё положут. В обед, у них две девчонки были небольшие, я должна была в обед с этими девчонками нянчиться. Чтоб отдохнуть да уснуть, как у меня в других местах я ходила в поле, а там – нет. В баню вот мыться идти... Вот я пригоню в одиннадцать. Они помоются, меня - одну. Баня тоже где-то на отшибе была. В двенадцать часов ночи я пойду в баню, одна моюся там. Ой, как было плохо! Я два лета у них там отбыла.

Пригнала я однажды коров на обед и поила около колодца. А раньше холодильников не было, молоко опускали в колодец в бидонах. А бидои надо было вынуть, чтоб воды накачать, чтоб дать коровам. Я вынула этот битон, поставила, а какая-то корова опрокинула, и молоко разлилося. Так мне потом целую неделю молока не давали, ни с собой, ни в обед, делали только чаёк сладкий. С собой молока не давали, наказали.
За работу нам давали хлеб – зерно. Тогда денег сколько-то давали, лён давали и шерсти давали. Договаривались заранее об оплате. Вот приезжал хозяин, нанимал пастуха и договаривались, что с каждой коровы вот столько-то. Когда заканчивался срок, тогда они привозили. Зерна сколько не помню давали, а денег было пятьсот рублей за лето! По тем временам – это было много. А сколько хлеба, сколько шерсти, я не помню. Мне кажется, три пуда с коровы. Это значит 48 килограмм. Будем считать, что 50. Значит, 150 килограмм, наверно, с трёх коров. Примерно три мешка. Это была рожь, но, наверно, часть и пшеницей давали. Это всё старшие договаривались. Меня вот посадили и привезли, я даже не знала куда. На лошади приехал хозяин весной, и увезли меня, я даже не знала, в какую сторону домой идти.

Отпустили меня на какой-то праздник. На Троицу, наверное. Сказали мне, что вон в ту сторону Калласте. Я шла и не знала, правильно ли иду. От того места километров пять или шесть. Мне двоюродная сестра рассказала куда, но её раньше отпустили, у неё хозяева были получше. Меня позже отпустили, заставили ещё до обеда коров пасти. В обед отпустили. Полпути прошла, на озеро вышла, а раз на озеро, значит, попаду домой! Жизнь такая прожита, что можно целый роман написать, наверное. И вот они никак не хотели домой отпускать, когда договорилися, например, что до первого сентября пасу коров, что пойду в школу. И первого сентября они меня не отпускают, и второго сентября не отпускают, и третьего сентября они меня не отпускают. Но вот мама пришла, стала им говорить, что в школу надо. Обычно нанимали, точное число не могу сказать, но обычно в мае месяце. В середине мая. У меня было до первого сентября.

Ещё я ходила в Абсапель [11], так здесь недалеко. У меня пять было коров. Здесь хоть хозяева были хорошие. В Абсапели у меня было до первого ноября пасти коров. Было уже холодно, снег даже выпадал. Это в пятый класс я должна была идти. И я решила, что я в школу больше не пойду. Тогда была начальная школа четыре класса. Пришла домой и заболела свинкой. Маму стали вызывать в горисполком, почему я не хожу в школу. И я пошла учиться со второй четверти. Закончила с похвальной грамотой. Я хорошо училась.

Были хорошие хозяева. Вот я в Торила [12] пасла, у меня хозяйка была такая, что я пригоню в обед коров, а она: «Иди поспи, иди отдохни!» Я пойду лягу, усну, что утром-то пораньше коров выгонять, и не проснуться мне, а она и не разбудит. Она возьмёт после обеда коров и сама угонит, а меня оставит спать. Я проснуся, нету коров. Бог ты мой! Побегу искать: «Тётя Маля, что ты меня не разбудила?» «Мне жалко было тебя будить». Были такие. Вот это люди. Она у нас тут на кладбище похоронена, у неё сын жил тут в Калласте. Попробовать бы теперешних детей послать пасти коров. Разве бы они стали вот так, как мы, мучиться? Целое лето? Нет, ни за что не поверю.

Анастасия Ивановна Печёнкина, 1933 г.р., Калласте

В батраках

676. Ну, в поле с коровам ходила. Это было до семнадцати лет. Обычно было 10 или 12 коров. В обед коров пригонишь, так сколько делов! Вечером с ноля при­гонишь, сколько ещё сварить. Подоить надо, мяста надо было им справить, травы надо было накосить. Эвон палец косой задела! Всё, всё делала.

А когда уже старше стала... Сколько мне, наверно, было? Лет девятнадцать. Я там в Коса [13] жила, так мужскую работу приходилося делать. Это осенью пшеницу огромадные мяшки в сушильню возить. Вот женское-то дело, девичье, поднимай! Да, это всё поднимала. Камни вывозила с поля, расчищала. А как вывозить? Возьму лошадь, запряжённую в телегу, обкручу большой камень - и на телегу. Потом вот так спускать. Вывозили куда-нибудь на край поля, на дорогу или в кучу. Кто-то теперь будет так делать? Кто будет таку работу работать, как мы работали? Вот кучи-то большие, камни-то, валуны эти огромные. Вот всё надо было делать, если хочешь жить. Вот так.

Мы на целое лето нанимались: в Великим посту уйдёшь и к Рожаству придёшь. Вот это было наше лето. Разве это лето? Там придёшь, руки-ноги вздяргивает! Така тяжёлая работа. В Косу 16 дойных коров было у хозяина. По вядру надо надоить в обед, утром и вечером с каждой коровы, а кроме этого сколько работы! Лягешь, так вот тебе - руки и ноги вздяргивает. Лягешь в двенадцать, и в три утра разбудют. И опять иди.

А там каки поля были! Кругом косой обкосишь край, а потом машины идут. Две лошади впряжены в таку машину. Все руки переколовши были, пока снопы вязали! Тогда осенью машина придёт, обмолотит. Солома тогда, зерно сразу в су­шильню сушить. И пшаницу-то тяжелы мешки возила тогда всё. Картошки каки поля копать! Все руки окровавлены. Погляжу, как теперь молодёжь живёт... Как тогда мы жили... Ой-ёй-ёй! Нам досталося.

А расплачивалися... Никаких документов не было, как теперь: пячати, до­кументы, с одного места в другое... Это нам как-то чудно и как-то это не по-нашему. Вот возьмут такую бумажку. На 10 месяцев, а то на год нанималися. Денег столько-то, ржи столько-то, пшеницы столько-то, картошки столько-то, пряжи шерстяной столько-то, льна столько. Заново спрашивают: «Сколько ты хочешь?» Я скажу, что с какого дня и месяца и до какого. Они говорят: «Я дал бы вот столько и столько, будешь довольна?». Если хорошо скажут, ну, доволь­на. Всё напишут на такую записочку без печати, и всё. Осенью всё привядут* прямо домой. Вот этого не было, что ходить по мытарству*. А хорошая хо­зяйка подарки делала ещё. Кашемир на платье хозяйка подарила к Рожеству.

Да другой раз подарила как у её дочки, как леди, эстон­цы ходют, как уже совершеннолетние, такое шерстя­ное, кручёной шерсти, такое сшили ей красивое паль­то – не пальто... Я у хозяйки попросила: «Ой, как мне нравится у дочки, купите мне такой материи, я отдам шить. А осенью тогда высчитайте с моих десяти тысяч». Ну, она купила. Свели к этой портнихе, мерку сняли, сшили. Так что как у дочки всё. Осенью стали платить, выкладают 10 тысяч. Говорю: «А за ето?» «Это тебе мы дарим за твою хорошую работу». Так что подарки я по­лучала. И я довольна осталася, все ко мне эти эстонцы приезжали, всего мне привозили. Поросёнка купила. Один раз даже и поросёнка привели*. Так что были плохие эстонцы, были и хорошие. Работы было навалом на эстонских хуторах! А только несколько семей в Калласте были, которые образование получили, родители справные были. Ну, можа, дома 3–4 таких в Калласте. А остальные все в батраках были, и все вот так жили. Теперь посмотришь на всё, как теперь молодые живут, как дети живут, как теперь детям како воспитание дают, а в тое время... Росли и росли. Вот так.