Фекла Даниловна Феклистова, 1929 г. р. , г. Калласте

551. Вот умер человек, дальше на нерву очередь вымыть надо, одеть надо. Гроб приготовить. Раньше у нас на столах, а теперь у нас гробы тут сразу, в гроб кладём. Там в гробу уже всё готовое, только одявает свою одёжу. В меня всё сделано [показывает свою «смерётную одежду»]. В меня белое будет, так в белом вся. Это всё покойницкое, это только то, что в гроб. Всё новое – всё в гроб. Вот тапки просты. У меня набита туда бумага, это чтобы носки были, не смялися в кульке-то. Раньше тапки шили, а сяйчас ня шьют. Это у меня раньше всё куплено, так вот так ляжит. И чулки простыл. Ня знаю, кто мяня будет надявать, детей-то нет здесь. Можа, каки старушки, так найдут, чтобы не искать им. И образок вот такой кладётся наш староверский. Это на руки кладётся, когда сложут руки, зашьют в лестовку тогда вот этот образок. Почистить надо, потемневши уже. А это вот лестовка, на леву руку кладётся покойнику. Правой кряститься. Это у мяня пояс, просто тясёмочка. Это надо по рубашке по белой одявать пояс кругом. Потом проутюжут, как одявать будут, сяйчас-то скомкано у мяня. А это крест новый. Не захотят мне тот одявать, который в мяня, так полоя^ут мне и крест новый. Это положено всё. А это венец. Венец кладут покойникам на лоб под платок. А это даже мыло положено, видишь, даже мыло, и марля, чтоб меня обтирать, чтоб йим не искать. А марля потом: хочешь – жги, хочешь – в зямлю зарывай. Это всё равно как. Это платок. Первую косыночку, потом платок. Это покрышка, ей накрывают. А это саун, плащаница. Это вот у меня рубашка белая с длинным рукавом. А сверху будет это платье. В котором вянчалася, в тех и в могилу пойду, и так и берягу. В этом венчалась и целовала крест, и вот так и сохранила. У нас так по обряду и не хотят, чтоб мы одявали платье, хотят, чтоб в нас был сарафан без рукавов. А я хочу венчальное, так одену это своё. Так и берягла. А когда нет гроба, так в меня так специально уж и связано было – это простынь. Когда нет гроба, тогда кладут на стол, пока гроб привязут. Так такая простынь у меня, что с обоих сторон кружавина. На стол постелешь, и тогда вот на столе, по обоим сторонам кружавина. В кого нет, так приходили, простынь давала тоже иногда, свои-то умирают, да нет у них. А это так для покойника специально.

Вот покойника обрядили, одели то, что есть. Волосы, конечно, причасываешь. И вот положили во гроб. Во гроб положут, и тогда у нас певчие читают. Гроб стоит на стульях, тубаретки лучше. Лежит ногами к образу. А певчие читают сразу над гробом, над головой. Стелем салфетку туда и вот и читаем там. А выносят гроб – свои мужчины приходют. Из сямьи, родственникам вообще не разряшается гроб нясти. Другой раз говорят, что это худая примета, чтоб другие бы не помирали свои. Чужие, конечно, выносят с дома, соседи или родственники дальние, только не кровные. И нясут в церковь. Там всё с пением – отпяваиие. Из церкви до кладбища нясут с пением. Мне нравится это паше старообрядческое. Я в Носу [8] была, в православной деревне, несколько раз, мне эти похороны не нравятся никак, как у нас православных-то хоронят. У нас тут тоже люди всякой веры есть. У нас всё с пением, все удивляются, все. У нас с церкви и до самого кладбища все поют всё время. Схороним, зямли предадут, тогда уже зароют, тогда идём домой.

Придём домой, там обед. Где покойник, там и обед. Когда придём с кладбища, отпоём литию по покойнику над кутьёй*, все поминают за столом этой кутьёй. Кажный бярёт три ложки кутьи, чайной или суповой, какой хочешь, но три ложечки. Все по очереди, и тогда начинают кушать. Пили морс клюквенный, или в кого какие ягоды. Готовят обязательно первое – суп. Свежие шчи, или борщ, или солянка. Салаты всякие. Салаты уже сразу всё на столах расставлено. Кто какие умеет, такие и ставют. Тогда рыба, картошка бывает. В кого сосиски, в кого сардельки, в кого котлеты, голубцы, капуста – это всё такое обычное, если на мясоди*. Если в посту – то уж мяса нет, тогда всё постное. Рисовая густая молочная каша. И молока-то и мало, больше сливок, так она тогда приятная, да и масло. Когда кладут на тарелки, тогда немножко сахарку посышот, и изюм. Изюм сверха по каше посыпают сами по ложечке. И компот к рисовой каше. Там урюк положено, в кого яблоки, изюм тоже. Пироги – в кого како варенье, таки и пякут. Кто ня хочет, заказывают торты али крянделя.

Красный густой кисель - это «разгоняй» называется, им закрывается стол. Кисель густой. Надо на чайные тарелочки его, он застынет, как холодец. Теперь-то кисель и не делают, теперь делают желе. Кисель клюквенный, а овсяный – нет. Я его и не люблю, и не любила. В меня бабушка любила. Я нигде и не встрячала, чтоб овсяный кисель был на поминках. В мяня сватьюшка любит. Она, как пост, так страшно любит кисель. Всё ко мне принесёт сюда. Я говорю: «Дуся, я ня буду». Она уйдёт, я всё курям. В эстонцах жила, я девять лет отжила, так они любят этот кисель. Я, бывало, никогда.

Приходят на поминальный обед те, кто были на похоронах, и своих родственников много. Читальщики и батька* – это в первую очередь, и свои близкие – первый стол. У нас ведь деревня, у нас ведь скопляется много. Вот в этой комнаты после мужа у меня только одных мушшин-рыбаков были целый стол, так это всё было вынесено вон. И в нас четыре стола мы мяняли. Это рода*-то большая. Деревня! Это где-то на хуторе, так кто приедет, кто нет, а в деревне кажный идёт. И приглашаешь и на кладбище, и в моленну. Кому ты скажешь не ходи? Зовёшь всех.

Поминают потом девятый день и в сороковой, и годовая. Раньше двадцать стояли, теперь не стоят. Когда девушкой была, тогда я ходила в крылос. Батька* Никон, он такой строгий был, дисциплинированный батька, тот стоял двадцать и полгода стоял, всё. Теперь не стоят. Не стоят двадцать и не стоят полгода, годовую стоят.