Искушения в пустыне у Христа Спасителя

Лекция №

Тема: Виды пастырских искушений. Общественное служение Спасителя как высочайший пример для пастырей.

Вениамин (Милов), еп. Пастырское богословие с аскетикой. – М., 2002. – С.132-160.

Искушения в пустыне у Христа Спасителя

Искушению подвергаются после посвящения не только пастыри, но подвергался им и Пастыреначальник. Искуситель в самом начале пастырско­го служения Христова попытался разрушить все Его пастырское дело.

Тотчас после Крещения Дух Божий возводит Господа в пустыню Иудейскую. Сорок дней Он ис­кушается от диавола невидимо, а в сороковой день, в момент алчбы,— видимо (см.: Мф. 4, 1—2). Центр первого вражеского искушения — пред­ложения камни сделать хлебом (см.: Мф. 4, 3) — за­ключался не в похоти плоти и не в попытке во­влечь в излишество. Диавол здесь хотел затемнить сознание Спасителя удовлетворением телесной потребности в момент искушения и склонить Его к своевольному совершению чуда, несвойствен­ного Пастырю, как Ходатаю и Посреднику пред Небесным Отцом. В своих целях искуситель пред­ложил Пастыреначальнику отделить Себя от лю­дей, исключить Себя из доступного вообще чело­вечеству чрез прибегание к власти, присущей Ему, как Сыну Божию. Богочеловек отверг самую осно­ву искушения, слишком маловажную для человече­ского духа. Своим ответом (см.: Мф. 4, 4) Он пока­зал, что исполнение воли Божией составляет смысл всей человеческой жизни.

Сразу поняв твердую опору Спасителя в воле Отчей, диавол сопровождал Его в Иерусалим на кровлю храма и предложил Ему броситься вниз, блеснуть Своей чудодейственной силой и выстав­лением Своей воли нарушить волю Божию. Спаси­тель отражает его своим желанием исполнять только действительную волю Божию (см.: Мф. 4, 5—7). Наконец, искуситель предлагает Господу Иисусу Христу воздать поклонение ему, диаволу, и обещает за это дать Господу славу всех царств зем­ного мира (см.: Мф. 4, 8—9). Эта власть то же, что власть без коренного сердечного исправления лю­дей Голгофской жертвой, без успокоения их неза­висимостью от земного зла познанием Отчей люб­ви. В данном случае слышится предложение иску­сителя Христу начать пастырское служение с конечных целей человеческой жизни обманным путем. Между тем на горе искушений еще не наступило Царство Божие, бывшее задачей дальнейшего пастырства Христова. Диавол ясно увидел тогда, что его искушение ни к чему не поведет, так как Господь соберет людей в Свое стадо без потворства и угождения их страстям, но потре­бует от них свободного подчинения Небесному Отцу, какое проявил Сам в искушениях.

И, окончив всё искушение, — заключает Евангелист эту повесть, — диавол отошел от Него до времени (Лк. 4, 13). Искушение именно всё, потому что объяло три оружия: человека, среду и диавола в целях соблаз­на. Окончилось оно до времени, так как позднее диавол искушал Господа чрез ближайших учени­ков,— Петра, наименованного в момент искушения сатаной (ср.: Мф. 16, 23), и Иуду, названного диаволом (ср.: Ин. 6, 70). Названия эти приписывались Апостолам ввиду действия чрез них сатаны. После победы над темным диавольским коварством Спа­ситель начал Свое пастырское делание. Каждое из трех искушений, направленных на разрушение Христова подчинения Отчей воле, заключает в себе предложение Господу избрать Себе способом пастырской деятельности Свою волю, несогласную с волей Небесного Отца.

Отсюда раскрывается настроение Пастыреначальника как образа настроения пастырей. Оно состоит в уничтожении собственного «я» до сли­яния его с волей Божией, в отказе от уступок и увлечений самолюбием и в предпочтении воли Божией воле своей. Вся жизнь пастыря с постоян­ным выбором между добром и злом есть искуше­ние. Бывают в пастырской жизни и моменты осо­бенно критические по силе ощущения и ослабле­нию энергии.

Виды пастырских искушений

Формально-логическое определение пасторологии отмечает три вида пастырских искушений: 1) чрез самого себя; 2) чрез внешнюю окружаю­щую среду и 3) чрез врага пастырства — диавола. Согласие и внушение нарушает всю настроенность пастыря и переводит его на сторону противника, сознательно подчиняя ему. Опытно дознано о на­падении диавола на пастыря, особенно после его хороших минут благочестивой настроенности и при воздаянии должного земным потребностям. Скрытно и как бы из засады нападая, враг спасения устрашает, когда следует надеяться, и делает безза­ботным, когда надобно бояться.

Необходимость искушений

После посвящения каждому пастырю предсто­ит выдержать огненное крещение от диавола в его искушениях (см.: 1 Пет. 4,12). Ни один из них не свободен от искушений, так как нравствен­ность ни в ком не слагается без борьбы с искусительными влияниями. Возвышениям предшеству­ют обычно испытания, опасности. С юности че­ловека создаются идеалы его жизни, и начинается борьба злого духа против сознательного подчине­ния кого-либо воле Божией. Кто от возвышенно-религиозного идеала служения Церкви Христо­вой переходит к жизненно-аскетическому идеалу и предпочитает последний первому, тот, ставши пастырем, уже создает себе почву для искушений. Ему мысленно слышны предложения, для верно­го хода дела, искать богатства, внешнего автори­тета, жаждать чуда и обманно идти путем его.

Искушения на почве корысти

Первое искушение готовящегося к пастыр­ству — найти богатую невесту и теплое местечко. После хиротонии его окружают материальные искушения в виде платы за требоисправление. Пользование вознаграждением по-видимому не греховно и маловажно, а может быть причиной раздора с паствой и изменения пастырского на­строения к худшему. Поэтому пастырь, слыша вра­жьи советы исключительно заботиться о плоти, должен отогнать их словом Божиим. А оно как раз повелевает человеку не связывать себя материаль­ными выгодами. В сознании пастыря первенство­вать должна забота о Царстве Божием, а не о те­лесных нуждах. Материальное он должен прино­сить в жертву духовному и быть довольным самым меньшим в материальном отношении. Притчей о неверном управителе (см.: Лк. 16, 1—13) Господь навеки предостерег всех пастырей от пристра­стия к материальным благам. Если вы, — говорил Он,— в неправедном богатстве не были верны, кто... даст вам ваше? ( Лк.16,11—12). Иногда пастыри личные выгоды могут оправдывать предлогом удовле­творять, в данном случае, потребности паствы. И как много пастырей, ставши у кормила душепопечения, начинают осуществлять свои давние мечты о церковно-административной деятельно­сти, ведя ее в ущерб духовно-нравственному руко­водству паствой, и по корысти сплошь и рядом они увлекаются также экономическими предпри­ятиями, а нравственное возрождение пасомых ставят на втором плане. И вот носители высших идей и служители духа подавляют свое идеальное настроение промышленным духом. Они отрыва­ются от простоты жизни и старозаветных обыча­ев своих овец, а овцы разбегаются и пастыря знать не хотят. Такие руководители словесно­го стада начинают пастырское делание не с ис­правления жизни руководимых, а с забот о хлебе своем. Между тем истинный пастырь Христов ве­рит, что Бог не оставит его без хлеба и, сверх теле­сного насыщения, оживотворит его словом Своим, светом лица Своего, благодатию обетований. И бесспорно то, что Бог силен изменить в пастыре даже желание известного рода пищи, уменьшив требования ее в нем с помощью потока благодат­ных чувств. Ввиду сказанного пастырь материаль­ное благосостояние свое и паствы должен больше всего ставить в зависимость от нравственного улучшения, от счастья сердца, поскольку жизнен­ные блага подчинены благу спасения.

 

Искушение гордостью

Хитрее и опаснее описанного искушения — возникновение у пастырей мыслей о чудесах и желаний чудес от Бога в доказательство целесо­образности их пастырского подвига. Такие мыс­ли равносильны диавольскому предложению броситься вниз (см.: Лк. 4, 9—11). Само по себе чудо еще не возращает (от корня рост – иг.Вс.) души нравственной. Ее трогает скорее незримое, тихое, подобное росе снисхождение Божией благодати. И пастырско­му служению чудеса не помогут. Они подавляют человеческую личность, воздействуют внешне. Важнее предварительное поддержание внутрен­него настроения, проникновение евангельскими идеалами и убеждениями. Чудо заставляет отка­заться от дурного действия, но не от дурной воли и не от скрытой греховной жизни сердца.

Пастырю полезнее действовать на окружаю­щую среду не внешними мерами, а ношением внутри себя Царства Божия и теснейшим едине­нием своим с Богом. Если в желании чуда грехов­но удовлетворяются те или иные мнимодуховные потребности, то вражье внушение пастырю сводить свою деятельность к чиновничеству вре­дит пастырскому служению еще существеннее.

 

Искушение малодушием

Малодушное мнение о своей малоспособности и посредственности влечет за собой ослабле­ние пастырской энергии. Пастыри, охваченные такой мнительностью, постепенно опускаются духовно, превращаются в механических требоисправителей, утрачивают идеалы и переходят к несвойственным пастырю интересам.

При искушении названного рода малодушием служителям престола следует напоминать себе о главном Деятеле в пастырстве — Боге и Его благо­дати, о некоторых небесполезных личных дарова­ниях и способностях к церковному служению, хотя бы и не исключительных. Нельзя отрицать того факта, что всеобъемлющие натуры энергич­нее других двигают жизнь вперед, но в Церкви и работа заурядных деятелей безмерно важна благодатностью. Подвигом возгревания благодати хи­ротонии они могут от развития своих нравствен­ных качеств приходить к громадным пастырским успехам. Это видим на примерах отца Иоанна Кронштадтского, отца Георгия Чекряковского <исповедник протоиерей Георгий Коссов († 1928) из села Спас-Чекряк Орловской губернии > и других. Да одобряет же себя всякий «средний» пастырь твердой надеждой на благодатную по­мощь! Смиренный труд его на Христовой ниве, без соревнования с другими (см.: 1 Кор. 4, 3), без унылого ропота на Бога и маловерия, послужит залогом незаурядного успеха. Погружение в уны­ние обрекает на лишение Божией помощи, к зарыванию таланта (см.: Мк. 4, 6; Мф. 25, 18).

Малодушие очень часто возникает в пастыр­ском служении при виде нелегкой черновой ра­боты над возрождением отдельных пасомых. Труд здесь кажется чрезмерным и малоплодным. В таких случаях много одобряет трудящегося пас­тыря мысль, что он лишь эконом Господень при благодатном обновлении душ и постепенное пере­рождение их малозаметно ему. Если же он не мас­сы, а отдельные личности приведет к Богу, то и это существенно. Сильно радуются, по Еванге­лию, пастух и женщина, нашедшие: один — заблу­дившуюся овцу, другая — потерянную драхму (см.: Лк. 15, 3—9). Подобная, но более сильная отрада пастырю — иногда на всю жизнь — сознавать спа­сение даже одного грешника (ср.: Лк. 15, 7). Обнов­ление отдельных лиц истинно величайшее дело и для Церкви, и для <общества >. Ставшие хорошими членами общества в свою очередь бла­готворно влияют на других благодатной заквас­кой. Поэтому и апостол Павел «заботился не только о целых народах, но и об одном человеке и посылал послания то об Онисиме <см.:Флм. 1,10— 18>, то о прелюбодее коринфском <см.: 1 Кор. 5, 1—5>. Он смотрел не на то, что один был греш­ник... но на то, что это был человек... за которого Отец не пощадил даже Своего Единородного». Хотя пастырям и незаметен рост паствы в духов­ном отношении, но уже одно очищение грехов пасомых в Таинствах весьма важно.

Скорее более бесплодна мечтательность о вли­янии на массы человеческой силой, чем скромный труд над возрождением паствы с верой в силу бла­годати Божией.

Некоторые пастыри флегматичного темпера­мента (или меланхолики) готовы опускаться в бездействие по приятности им лени и, вместо напряжения энергии, вносят в свое служение меланхоличность, мертвенность и сокращенный вид отправления обязанностей. Такая небреж­ность есть презрение к Домовладыке Господу, подлежащее грозному суду изблевания из уст Божиих (см.: Откр. 3, 15—16).

 

ПАСТЫРСКИЕ ИСКУШЕНИЯ

Путь священства, более чем какой-либо иной духовный подвиг, знает свои опасности, за­труднения, испытания и искушения. Строить себе оптимистические иллюзии в будущем пас­тырском служении или предаваться каким-нибудь мечтаниям о бытовой уютности священ­нической жизни не приходится. Священство есть прежде всего подвиг, в котором подстере­гают самые неожиданные испытания. Кроме того, священство, как и всякая область духов­ной жизни, полно трагических конфликтов и противоречий. Священник, с одной стороны, брошен в этот мир страстей и волнений, а с другой никогда не должен ими быть пленен. "Распятость миру" чувствуется в священстве ежеминутно, и чем больше пастырь отдается подвигу, тем сильнее обостряется жало греха и тем ожесточеннее ополчается на священника вся враждебная духовной жизни сила. Поэтому пастырь призывается еще до священства, а особливо с первых дней оного, к трезвому взгляду на трудный и тернистый путь своего служения.

Упомянутая "распятость миру" в священстве ощущается гораздо сильнее, чем в жизни мир­ской. Священник естественно, в силу законов человеческой природы, подвергается всем общечеловеческим приражениям греха, но кроме того на него ополчаются особые, мирянину не­ведомые искушения, т. е. испытания чисто пас­тырские.

Бесцельно заниматься схоластическими уточнениями числа искушений или подвергать их той или иной классификации. Иногда в учебниках пастырского богословия внимание ученого останавливается на вопросе о числе этих искушений. Так одни сводили их к 12-ти (еп. Борис), другие ограничивали их 4-мя (арх. Антоний), третьи удовлетворялись только чис­лом 3 (о. Г. Шавельский — по числу искуше­ний Спасителя в пустыне). Все эти исчисления в достаточной мере условны и исходят скорее от отвлеченной науки, а не от духовного опыта. В частности, как бы ни была заманчива по­следняя из приведенных схем, ибо в искуше­ниях Пастыреначальника естественно видеть символическое и прообразовательное начерта­ние и для Богоучеников и служителей, все же можно с уверенностью сказать, что Спасителем не были переживаемы бесчисленные испыта­ния духовного усовершенствования и созрева­ния, которые вполне естественны у всякого священника. К этим трем искушениям мы предполагаем вернуться несколько ниже, а пока что необходимо заметить следующее.

Обычно в первое время священства пастырь испытывает особое состояние духовного восторга и почти блаженства. Он всецело занят своим новым деланием и обязанностями, ко многому надо привыкать, многое совершенно еще неизведано, все еще кажется в самых ра­дужных тонах. Очень часто священник бывает на первых порах своего пастырского служения пощажен от особенно сильных испытаний. Ис­кушения в настоящем смысле этого слова при­дут со временем. Но, следует оговориться, путь духовного возрастания каждого человека, а следовательно и каждого пастыря, совершенно индивидуален, потому и не подлежит никаким схематическим обобщениям.

Как одно из возможных искушений на пер­вых шагах священства может проявиться, — что однако вовсе не обязательно и не всегда проявляется, — особый страх перед соверше­нием священнослужения. На молодого пасты­ря, — от чрезмерного ли благочестия, или от особо скурпулезной совести, а может быть и от особой скрытой гордости, — нападает боязнь служить, особливо совершать таинство Евха­ристии, или же иногда крестить, или исповедо­вать и пр. Является желание пребывать в каком-то бездействии, так как всякое священнослужение вызывает боязнь ошибиться, что-нибудь напутать, а при таинстве Евхаристии уронить сосуды или пролить св. Дары и т. д. Западная пастырская практика выработала даже особый термин для этого искушения: "timor sacerdotalis". Бороться с этим следует неукоснительно и стараться побеждать это чувство страха как раз более частым соверше­нием священнослужения, а не уклоняться от него. Помогает и совет старшего, более опытно­го собрата, духовника, благочинного или же епископа. Так как боязнь ошибиться очень часто происходит от страха показаться не­опытным и неловким в глазах своих пасомых, то священнику надо всегда помнить, что важен в пастырском делании не столько страх чело­веческий, сколько страх Божий, который и есть начало премудрости. Но и не это ощуще­ние страха Божия важно, а больше всего любви к Богу, любви совершенной и не рабской, и тогда страх Божий, т. е. благоговейное к Нему отношение должно быть растворено этой духовной любовью. Со страхом Божиим, верой и любовью должно совершаться это служение.

Подобно этому, также одним из ранних ис­кушений священника может явиться особая неумеренная ревность в подвигах молитвы, поста, проповедания, духовного руководства и пр. Без соответствующей духовной подго­товки и вне правильного руководства духов­ника или благочинного молодой иерей зачас­тую предается такой ревности, которая пре­вышает и его естественные дарования и духовные силы. На первых порах легко можно отдаться усиленной молитвенной или постнической ревности, но, не укоренившись в ней постепенно, разумно и в соответствии с собственными силами, можно очень скоро на­чать утомляться, а потом и охладевать к тому, что на себя взято, а еще того хуже, и к тому малому, что было приобретено до свя­щенства. Овладевает тогда священником ис­кушение не молиться вовсе или под тем или иным предлогом сокращать свои подвиги, что в свою очередь быстро может привести к пол­ному распущению и духовной расслабленности. Поэтому в деле своего пастырского служения, в молитвенном подвиге и вообще в духовном возрастании молодой священник должен быть под внимательным надзором старшего собрата-друга, должен стараться проверять свои пас­тырские дерзания опытом старших, советованием с мудрыми священнослужителями. Опас­ность духовно "надорваться" может легко обезоружить слабого и неопытного священника и подвергнуть его каким-либо недугам, выле­чить которые потом труднее, чем вовремя и осторожно их предупредить. Всякий рост дол­жен быть органическим и гармоническим. А с другой стороны, остановки на пути духовного возрастания означают неминуемый откат назад по наклонной плоскости.

В прямой зависимости от этого искушения неумеренного духовного возрастания и надры­ва проявляется очень распространенная среди молодых священнослужителей опасность не­умеренной требовательности к своим пасомым. Этот особый пастырский ригоризм проявляется в накладывании на плечи своих духовных детей "бремен неудобоносимых", в требовании от всех, безотносительно к их возрасту и ду­ховной зрелости, чрезмерных подвигов, в лег­ком осуждении неуспевающих или маловер­ных, в произнесении обличительных пропове­дей. Это последнее особенно часто встречается. Проповедь — вообще есть средство, легко при­меняемое и не для всех одинаково приемлемое. Плохой или скучный, а главное многословный, проповедник является просто крестом для пас­твы. Обличительные же проповеди вообще опасны и почти всегда приводят к результатам обратным. Искушение ригоризма есть особое испытание пастырской чуткости и его такта. Рождается оно, как и многое, из хороших и самых светлых побуждений всех влечь к со­вершенству и всем преподать уроки и приме­ры спасительного назидания, но оборачивается оно почти всегда своей отрицательной сторо­ной. Паства воспринимает этот ригоризм со­всем не так, как того бы хотелось священнику, происходит внутреннее отталкивание от пас­тыря, а потом и отчуждение от церкви или даже и совершенный отход от христианства, порожденный немудрой и непродуманной рев­ностью священника.

Если указанные выше опасности подстерега­ют священника по преимуществу на первых порах его служения, то со временем легко могут появиться и другие, более опасные иску­шения. Приведенное выше является как бы "детскими болезнями", которыми переболеть надо более или менее всякому священнику. Каждый умный и чуткий пастырь сумеет в себе преодолеть "страх человеческий", подчинив его страху Божию, любовью растворенному; со временем, а особливо под хорошим влиянием, он усмирит свое неумеренное подвижничество и войдет в нормальную колею органического роста; с годами же он увидит всю неполезность для дела в ригоризме и обличительных словах.

Но с годами, с немощами, с неудачами явят­ся и другие испытания его пастырской стой­кости и духовной зрелости. И вот одним из таких искушений, являющихся со временем, надо признать проистекающее от известного утомления некое пресыщение своей работой. Пройдут молодые годы, утихнут порывы идеа­листического служения и жертвенности, жизнь научит разным неожиданностям и вместо свет­лых праздников первых лет священства явит­ся серенький будничный день, известная проза священнического обыденного существования. Может явиться один из самых страшных вра­гов всякой вообще духовности, — скука. Все другое не так страшно, как это ощущение. Гнев, неумеренность в требованиях, страх перед окружающими и многое другое, — может пройти и смениться новым энергичным порывом в служении. Но скука есть признак почти смертельной опасности в деле священст­ва. Притупление интереса к своей работе, иногда происходящее, от неудач и от косности среды, может легко привести к тому, что пас­тырь, в особенности если он чрезмерно надеял­ся на свои собственные силы, сложит руки, ду­ховно захиреет, впадет в уныние, в безнадеж­ное отношение к своему служению и под. Появляется тогда нежелание молиться, избега­ние служения литургии, потеря интереса к ду­ховной жизни вообще, — и все это, зачастую объясняемое разными благовидными причина­ми нездоровья, усталости и пр. Почти незамет­но подкрадывается и известное в аскетике "окамененное нечувствие". Когда-то ярко го­ревший огонь ревности потух. Священник ста­новится тогда формалистом-чиновником, толь­ко отбывающим номер, "отслуживающим", "от­читывающим", "отпевающим" и вообще отделывающимся от скучной работы. У такого утомленного, разочарованного, унывающего пастыря очень нередко рождается противление уставу, церковной традиции, установленной иерархии ценностей, аскетике. "Все это устаре­ло", "все это уже не для нас", "надо многое пе­ресмотреть и реформировать" и т. д. Вместо того, чтобы самому равняться на требования церковного строя, пастырь хочет в таком со­стоянии церковность измерять своим настрое­нием, или лучше нестроением и принижать церковные установления к своей лени и к свое­му нерадению. Если же пастырь когда-то в своей молодости особенно сильно полагался на свое "призвание", или же по природе своей подвержен скорым очарованиям и разочарова­ниям, то в состоянии такой духовной депрес­сии он близок к отчаянию и может даже совер­шенно оттолкнуться от того, чему он прежде поклонялся. Это приводит нередко и к снятию сана и к духовной смерти.

На вопросе этих "разочарований", как одном из наиболее типичных пастырских искушений в известную пору пастырской жизни, следует несколько подробнее остановиться. Эти разоча­рования часто приводят к добровольному сня­тию сана у лиц, окончательно потерявших вкус к пастырствованию. "Разочарования" являются нам, как сказано, где было "очарование". Это последнее не есть правильный критерий и пра­вильная аксиология. "Очарование" или "влюб­ленность" не есть еще настоящее чувство любви (к человеку, к делу или к профессии). "Очарование" есть искривленное отношение к предмету; это повышенное эмоциональное пе­реоценивание качеств, свойств и привлека­тельных сторон своего объекта. Когда очарова­ние проходит, когда будни вступают в свои права и когда обнаруживаются все прозаичес­кие стороны (человека, дела, службы и пр.), то оказывается, что подлинного чувства-то и не было, а господствовал самообман, было покло­нение ложному кумиру.

В деле пастырского разочарования вдруг оказывается, что-то, что влекло и к чему, ка­залось, есть призвание, больше уже не влечет и искушаемому пастырю кажется, что он обма­нулся в своем призвании. Теперь он видит, что призвания-то и не было. В чем же причина?

Прежде всего, в самонадеянности. То, что юному ставленнику казалось призванием, было просто самообманом. Неправильно переоценив свои внутренние силы, он после заметил, что у него не хватает того, что он так высоко пере­оценил. Человеческая гордость сделала свое и продолжает делать свое, искушая молодого пастыря. Он забыл слова молитвы хиротонии: "Божественная благодать, всегда немощная врачующи и оскудевающая восполняющи проручествует благоговейнейшаго...". Он забыл, что не его слабые силы, не то, что ему казалось призванием, не его знания, ни его таланты, а единственно божественная благодать может восполнить и восполнит то, чего у него нет.

Психология этих духовных разочарований заслуживает того, чтобы ее поглубже рассмот­реть. Не лишне привести несколько примеров из истории пастырства и духовной жизни.

Оставим в стороне такой банальный тип до­бровольного снятия сана, как следствие смерти жены священника. Вдовец, якобы, не в силах вынести бремени одиночества и, желая быть честным, он считает лучше добровольно снять с себя сан священства, чем жить в грехе и подавать соблазн другим. Таких случаев исто­рия последних перед революцией десятилетий знает множество: стоит только перелистать "Церковные ведомости" и "епархальные жур­налы".

Оставим в стороне и такой случай, как растрижение бывшего свящ. Григория Петрова, не пожелавшего подчиниться распоряжениям епархиальной власти, и снявшего сан после ряда политических выступлений. Случай не столько растрижения Григория Петрова, но самое явление, как Григорий Петров, могло быть только в такое смутное время, как годы до и после бунта 1905 г. Дешевые эффекты его проповедей и брошюрок, при несомненном та­ланте, могли находить сочувственный отклик только у русской интеллигенции той эпохи (да еще, правда, в балканской славянской среде, где Григорий Петров, непонятно почему, счита­ется особым апостолом христианства). Харак терно то, что большого русского пастыря и мо­литвенника, о. Иоанна Кронштадтского, рус­ская интеллигенция не терпела, да в сущности и не знала, и знать не хотела, а Григорием Петровым увлекалась. Память его погибла с шумом, а слава его уже забыта всеми.

Оставим в стороне и те измены духовному званию, которые имели место в годы русской революции и беспримерного гонения коммунис­тов на церковь: б. архиеп. Евдоким, б. еп. Никон (Бессонов), архим. Сергий (Дабич) и др.

Есть примеры, более характерные для того, чтобы быть упомянутыми в лекциях по Пас­тырскому богословию.

Типично самообольстившимся своим "при­званием" должен быть признан знаменитый французский литератор XVIII в. L'abbe Prevost, автор "Manon Lescaut", "Memoires d'un humme de qualite", "Le pour et contre", etc. Послушник иезуитов, бежавший от них, чтобы поступить в армию: вернувшийся к ним и снова их оставивший; вступивший в орден бе­недиктинцев, в ученую конгрегацию Мавристов, давшую столько для истории церкви, пат­ристики и литургики, он покидает и их. Две очень дельные статьи Saint-Beuve: L'abbe Prevost в "Portraits literaires" и "L'abbe Prevost et les Bcnedictius", (там же), дают блестящую характеристику Прево. Острый критик, пре­красно знающий историческую обстановку и отлично изучивший источники для истории своего "героя", показывает, насколько он был именно "НЕ призван" к тому духовному пути, по которому он пытался три раза идти. Благо­родство духа, тонкая просвещенность, большой литературный и научный вкус могли бы сде­лать из него, при наличии известной внутрен­ней выдержки и самодисциплины, большого ученого или духовного деятеля. Самообман, са­мопрельщение и гордость погубили Прево для духовной карьеры.

Примером несколько иного рода может по­служить Эрнест Ренан. Правда, Ренан никогда не был священником и даже не принял низших церковных степеней, так что речь не может быть о снятии сана (которого и не было), а лишь о некотором духовном разочаровании и ломке своего раз уже намеченного духовного пути. Большинство людей знают Ренана толь­ко, как автора "Жизни Иисуса", вещи самой слабой из всего, им написанного. Мало кто читал его исторические этюды из апостольско­го времени; наверное, никто, кроме специалис­тов, не брался за его филологические исследо­вания. Мало кто, вероятно, читал и его воспо­минания детства и отрочества. А это книга, в которой старый Ренан говорит с такой любо­вью и уважением о своих бретонских кюрэ и своих наставниках малого семинария в Пари­же, что читать ее следует всякому, кто хотел бы поближе ознакомиться и с эпохой, и самим Ренаном. Во всяком случае известно, что Ренан "ушел" из духовного звания, вернее не принял его, в силу своего разочарования тем обскурант­ским подходом к науке, в частности, к библейской критике, к библейской археологии, которая господствовала в его время. В наши дни като­лические ученые ушли в области критики тек­ста гораздо дальше того, что грезилось Ренану. Ренан не мог или не захотел сочетать послу­шание авторитету церкви с достижениями со­временной критической науки и счел за более честное и для себя последовательное уйти или, точнее, не входить в иерархию. Это было тоже своеобразным "снятием сана". Русская церков­ная история знает свой эпизод, несколько на­поминающий Ренана, но гораздо более траги­ческий. Это пример архиеп. Феодора Бухарева. Магистр Моск. Дух. Академии, профессор оной, професор и инспектор Казанской Академии, на виду у начальства и не лишенный некоторого благоволения митр. Филарета Московского, архим. Феодор подал прошение о добровольном снятии сана, что было тогда (начало 60-х годов) неслыханным скандалом. Глубоко скры­той причиною этого шага было сознание невоз­можности сочетать свое понимание христиан­ства, пастырства, монашества и ученого попри­ща с требованиями высшей церковной власти и исторической действительностью. Ничто не толкало архим. Феодора на этот шаг; чистей­шая личная монашеская жизнь, ученые заслу­ги, положение в церковной иерархии, возмож­ность будущего и пр. Глубочайший внутренний разлад с действительностью и с самим собою, какое-то свое произвольное толкование хрис­тианства, созданные себе иллюзии, которые нельзя было бы никогда выполнить, разлад с обществом, с начальством, обостренные, кроме того, враждебные выходки некоторых писате­лей церковных (Аскоченский) довели человека до убеждения о необходимости снятия сана. Тут было и самообольщенное чувство правиль­ности своего понимания христианства, тут была и повышенная чувствительность, но, главное, было забыто, что Божественная благо­дать врачует, а не личность человека.

Чтобы закончить приведем нашумевший уже в наше время пример в английском като­лическом мире. Monica Baldwin, в своей исклю­чительно интересной и покоряющей своей ис­кренностью книге "I leap over the wall" ("Я пе­рескочила через стену". Есть и французский перевод), рассказывает историю своего мона­шества. Племянница английского премьер-ми­нистра, девушка из высшего английского об­щества, католичка, а не англиканка, очень об­разованная, она в 1914 г., накануне первой мировой войны ушла в бенедиктинский женс­кий монастырь, где, пройдя строгое послуша­ние, она пробыла в затворе 27 лет. В 1941 г., уже во время второй войны, она после долгих размышлений, терзаний, советований и пр. подала прошение о снятии с нее обетов мона­шества и о позволении ей вернуться в мир. Рим умеет всегда находить выходы и нужные формулы. Ей это было разрешено, и она верну­лась снова в мир. Причиною ее ухода из мона­шества было и есть "сознание того, что у нее нет призвания" к монашеству. И это после 27 лет! Книга настолько искренне написана и так чиста, так возвышенно и с благоговением гово­рит о годах в затворе, что читать ее можно, как один из образчиков духовной литературы. Но это не меняет сути дела. Переоценка своих собственных сил и своих личных суждений; вероятно, обостренная до предела честность и строгость в отношении к себе; громадное иска­ние духовной правды. Но трагедия налицо: ду­ховное разочарование после 27 лет монашест­ва! Книга эта невольно своим возвышенным от­ношением к монашеству и к прошлому автора, наводит на вопрос: "а не вернется ли Моника Болдуин снова в монастырь?"

Самонадеянность и самоуверенность в опре­делении своего призвания, а вслед затем, при известных служебных затруднениях, и разоча­рование очень часто приводят таких клириков к более резкому и оппозиционному отношению к иерархии и к Церкви. Пример Лютера не единственный. Из самых может быть благород­ных побуждений и настроений он уходит из законного подчинения своему священнонача­лию, основывает свое самочинное религиозное общество, кладет начало одному из самых больших расколов в истории западного хрис­тианства. История знает таких примеров достаточно. Свободолюбивый дух "галликанизма" породил во Франции множество таких же примеров.

Революция 1789 г. знает между прочим и такой случай. Епископ диоцеза Viviers, Lafont de Savine, проникся идеями Ж.-Ж. Руссо и после известной революционной присяги духовенства он начинает свою реформаторскую де­ятельность, отвергает посты, воздержание, праздники, проповедует разводы браков, схо­дится близко с деятелями революции и обе­щает даже всем священникам даровать епис­копское достоинство. Правда, после реставра­ции, он видимо осознал свои ошибки, вернулся к послушанию и горько оплакивал свое "падение".

Если Лафон де Савин не снял сана, то бли­зок был к тому, чтобы вызвать гибельные по­следствия в церкви; а вот Ламеннэ, как извест­но, пошел дальше по этому пути. Он офици­ально порывает с преданием Церкви и с иерархией. В своем завещании, помеченном 16 января 1854 г. он пишет: "мое тело должно быть отнесено прямо на кладбище, без внесе­ния его в какую-либо церковь..."

После провозглашения ватиканского догмата о "непогрешимости" папы, кармелит Гиацинт Луазон уходит из католического священства, порывает с Римом, заявив, что не принадле­жит больше ни к какой иной церкви, как к церкви будущего, к Новому Иерусалиму. Он отвергает обеты монашества, отвергает цели­бат священства, женится и в этом отношении идет даже дальше Ламеннэ и Луази.

Аббат Пьер Дабри, увлеченный вначале со­циальными идеями папы Льва XIII, быстро разочаровывается в современном положении Церкви; он с нею порывает, заявляя, что она недостаточно современна и не конгениальна Духу времени и теперешнего общества.

Это все показывает, что "призвание" помя­нутых клириков было очень непрочно и любовь к Церкви весьма неглубока. Идеи современнос­ти их привлекают больше, чем мудрость цер­ковного и иерархического начала. Они оправ­дывают свой уход "голосом совести". Удиви­тельно то, как легко они отдают то, что получили в таинстве священства. Многие из так наз. "Общества 33-х петербургских свя­щенников" (в годы революции 1905 г.) сдела­лись потом руководителями "обновленцев" и "живоцерковников". Они порывали с Церковью ради каких-то призрачных и временных по­литических принципов. Уже был упомянут гре­мевший когда-то Григорий Петров. В наше время характерен пример французских "свя­щенников-рабочих", не пожелавших (по край­ней мере в известной своей части) подчиниться голосу епископата и свою "миссию" поставив­ших выше церковного послушания. В своей ар­гументации, они предпочитают ссылаться на имена марксистских вождей, а не на еванге­листов и отцов церкви.

Список таких "разочарований" и>"падений" можно бы и продолжить, но достаточно и этих примеров. Напрашивается при этом однако один вывод. Подобные примеры всего чаще встречаются среди вольнодумствующих и ли­беральничающих пастырей. "Либеральность" здесь берется не в прямом, политическом его значении. Не о политическом либерализме и не о политике здесь только речь. "Полит