О том, как нечестно поступил конь со своим офицером

 

Скоро офицер так насосался хмеля, что стал распевать песни и плясать.

Конь тоже стал хорош. Он сорвался с привязи и начал весело ржать и пританцовывать на задних ногах.

– И‑ги‑га‑ги! – ржал конь.

– О‑го‑го‑го! – откликался офицер.

 

 

Кончилось это тем, что офицер возомнил себя конем, а конь – офицером.

Конь начал стегать хвостом скачущего на четвереньках офицера, а потом вскочил ему на спину и пришпорил.

– Седло! Седло на меня надень! – кричал офицер.

– Вперед! – понукал конь. – Хватит, наездился на мне, теперь я покатаюсь. Узнаешь, какова лошадиная жизнь!

Ноги у офицера подгибались, но он все же бежал вперед. А конь все сильнее пришпоривал офицера. Он то пускал его в галоп, то заставлял прыгать через кочки и разные препятствия. Уж он‑то отлично знал школу верховой езды и старался не пропустить ни одного упражнения. Офицер падал на колени, а конь хлестал его, подымал и заставлял снова скакать. И только когда перед ним оказался забор и офицер свалился в полном изнеможении, конь слез с него, легко перемахнул через препятствие и помчался куда глаза глядят.

Когда офицер пришел в себя, то понял, что стряслась беда.

«Что делать? Что делать? – соображал он. – Мало того что я потерял солдат, так еще и конь от меня сбежал! Если я вернусь без коня, король голову снимет!.. Нет‑нет, я должен поймать его!» И офицер попробовал перепрыгнуть через забор.

 

 

Не тут‑то было. Сколько ни делал он попыток, перепрыгнуть не смог. Во‑первых, он отяжелел от хмеля, а во‑вторых, его тянул вниз тяжелый свинцовый груз, который находился в пятках.

Тогда он пошел вдоль забора и шел до тех пор, пока не обнаружил в нем узкую щель. Не задумываясь, он полез в нее головой. Офицер забыл, что, как и всякая шахматная фигура, он снизу шире, чем вверху. Долез до половины и застрял. Ни вперед, ни назад. Кряхтел, пыхтел, но ничего сделать не мог. Голова и плечи торчали с одной стороны, а все остальное – с другой. Тогда он начал кричать – звать на помощь:

– Караул! Застрял! Помогите! Спасите!

Он кричал, пока не охрип, пока, утомленный, не заснул в щели забора.

Его солдаты остались далеко позади и не слышали призывов о помощи. Но кое‑кто услышал. По тропинке, приближаясь к забору, шагала колонна из трех солдат. Это был Пешкин со своими подчиненными. Когда до них донеслись вопли офицера, Пешкин сказал:

– Братцы, стой, лес густой – всякое может случиться!.. Никак, кто‑то бедствие терпит!

– Так точно, терпит, – ответили солдаты.

– Стало быть, приказ будет такой. – И Пешкин распорядился: – Вам – привал, мне – аврал. Ждите, пока не явлюсь! – и пошел туда, откуда доносились крики.

 

 

Когда Пешкин очутился возле забора, вокруг уже царила тишина, прерываемая храпом, как будто где‑то из мешка горох на пол сыпался. Осмотрелся Пешкин, видит – никого.

– Неужели забор храпит?! – произнес он тихо и начал его обследовать.

– Вот задача!.. – и вдруг наткнулся на офицерскую голову, торчащую из забора. – Этот еще как сюда попал? – удивился Пешкин. – Впрочем, игры сейчас нет – на фронте передышка. Я ведь тоже зачем‑то здесь. Стало быть, и он не зря сюда забрался! Только вот зачем?.. Ага, понимаю! Это, наверное, козни короля Смоля. Он послал сюда офицера, чтоб исподтишка напасть на нас и уничтожить… Ясно! Ну ничего, сейчас я ему, как смогу, помогу, а ребятам своим прикажу, чтобы были бдительными, потому что здесь еще, наверное, и королевские солдаты шарят… Так‑так, раз голова здесь, стало быть, и ноги есть. Иначе как бы ей самой так далеко зайти?!

Он еще раз оглядел офицера и сказал:

– Прямо скажем, положение, как с таблицей умножения! За такую стойку – офицеру двойку!

Пешкин имел дело со школьником Колей Пыжиковым, поэтому солдатские поговорки у него часто чередовались со школьными.

Сказав это, Пешкин легко перемахнул через забор. Тут он обнаружил все остальные части офицера.

– Ну что ж, пора выяснить, зачем он сюда пришел. – И Пешкин шлепнул его по самому широкому месту.

– Караул! Спасите! – послышалось с той стороны забора.

– Живой, бродяга, – рассудил Пешкин и снова перемахнул на другую сторону, туда, где торчала офицерская голова.

Офицер увидел солдата и от страха так завертел головой, что она чуть не отвинтилась. Меньше всего он ожидал здесь встретить своего противника. Он хотел снова заорать, но передумал и попытался сделать вид, что очень обрадовался старому знакомому.

– К‑какая приятная встреча! – заикаясь, проговорила голова.

– Весьма возможно, – ответил Пешкин, приложив руку к пилотке. – Чем изволите заниматься?

– М‑м‑м‑м, отдыхаю, – ответила голова. – Приятно здесь… знаете, воздух, цветы…

– Что верно, то верно, – подтвердил Пешкин. – Ну, и как – удобно устроились?

– Ничего, – неуверенно сказала голова.

– Тогда не буду мешать. Желаю приятно отдохнуть! – Пешкин откозырнул и повернулся кругом.

– Эй, эй, не торопись, приятель! – закричал офицер.

– А я как раз тороплюсь, – на ходу бросил Пешкин.

– Всего одну минуточку, одну минуточку!

– Ну, если минуточку, тогда можно.

– Видишь ли, я уже отдохнул и хотел бы… ну, это… отсюда выбраться.

– Желаю удачи.

– Спасибо… Но я, видишь ли, сам не могу… застрял немножко. Ты помог бы, а уж я в долгу не останусь.

– Зачем же, я и так помогу. – И Пешкин направился к голове.

– А ты меня не прихлопнешь? – спросила голова.

Пешкин и не думал убивать офицера. Он был честным солдатом и уважал правила игры, как и Коля Пыжиков. Колю можно было обвинить во многих легкомысленных поступках (он же был живым мальчиком!), но обвинить в нечестности или обмане никто не мог. Таким же был и Пешкин.

– Не прихлопну, не бойся, – сказал он. – Я уважаю шахматные правила. Ведь мы с тобой не на доске, мы в саду встретились.

– Конечно, конечно… Тяни, пожалуйста, за голову, не жалей!

– Не беспокойся, не пожалею! – сказал Пешкин и начал изо всех сил тянуть голову к себе. – Ну как? – через некоторое время спросил он.

– Ох, ничего… ничего не выходит… Ты бы лучше с той стороны протолкнуть попробовал.

– Можно и с той.

Пешкин и с места толкал, и с разгону, и ногой вышибал. Забор шатался, трещал, офицер кряхтел, стонал, но по‑прежнему торчал в заборе.

– Эх, уж больно широковата у тебя нижняя часть! – утирая пот, сказал Пешкин. – Один выход остался…

– Ой, какой? – спросил офицер.

– Развинтить да по частям и перекатить на ту сторону.

– Я согласен, – вздохнул офицер. – Разбирай!

Пешкин засучил рукава, поплевал на руки и принялся за работу. Сначала отвинтил зад, потом голову. Голова скатилась вниз, туловище Пешкин вытолкнул из щели рукой, а потом, сказав: «Валяй на последнюю парту!», прокатил нижнюю часть.

– Ну, вот и все в порядке, так сказать, в лучшем виде! – любуясь своей работой, произнес Пешкин.

– То есть, как это – в лучшем виде? – сердито спросил офицер, пересчитывая свои разрозненные части.

– А чего же больше желать? Теперь ты на свободе и можешь продолжать отдых, хоть вместе, хоть по частям: как пожелаешь.

– Но я требую, чтобы ты меня собрал! Я приказываю! – заорала офицерская голова.

– Нет уж, от приказов уволь, у меня свои командиры есть, – сказал Пешкин. – Когда просил – помог, а раз приказываешь – ухожу.

Офицер уже не мог сдержать своего гнева, голова его орала и каталась по траве.

– Посажу! Убью! Вот погоди, встретимся еще на доске!

– Обязательно встретимся, и не раз, – спокойно ответил Пешкин. – А пока – до свидания. У меня дела поважней: живую душу выручать надо! Вот выполню приказ, а потом и за тебя возьмусь. Так что потерпи малость. До скорой встречи! – И Пешкин пошел к своим солдатам, оставив на траве разобранного офицера.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

О чем думал Новичок в разведке, о веселой красавице Маше‑Ромаше и целебных каплях «выпьюс‑окрепнус»

 

Новичок хоть не участвовал еще в боевых шахматных операциях, трусом не был. Да и откуда ему было знать, что такое страх? Все свое детство провел он в дремучем лесу, на стволе своей матери‑сосны. Жил под открытом небом и не боялся ни темной ночи, ни ухающих криков совы, ни грома, ни молний. Ветры трепали его упругие колючие вихры, ливни окатывали с головы до ног, а солнце немилосердно жгло, закаляя молодое тело. Вот и сейчас, идя в разведку, он чувствовал себя здесь как дома, среди родных и друзей. А может быть, ему казалось, что он в пионерском лагере, который раскинул свои палатки в сосновом лесу. Идет пионерская игра, он, разведчик отряда, ищет противника и незаметно пробирается в густой траве. Эти мысли могли ему передаться от Коли, которому вспомнился пионерский лагерь, когда он вырезал Новичка из пахучей сосновой ветки. Все могло быть, ведь в мысли другого не заглянешь.

День удался на славу, и все живое ликовало. В воздухе над сосновым солдатом, как вертолеты, замирали стрекозы, кузнечики прыгали прямо к его ногам, и ленивые жуки не спешили уйти с его дороги.

Новичок в душе был поэтом и мечтал писать стихи о солнце, о ветре, и об отважных и добрых лесных жителях. Но сейчас он старался об этом забыть, потому что был солдатом и хотел добросовестно выполнить приказ командира.

Вдруг невдалеке от него послышался поющий веселый, звонкий голос. Песенка приблизилась, и Новичок расслышал ее слова:

 

Тинь, тинь,

Тень‑тень,

На дворе хороший день,

Я бегу, бегу бегом

По дорожке босиком;

Шишки на дорожках

Колют мои ножки,

Шишечки зеленые,

А ножки закаленные!

 

Новичку очень понравилась песенка, и ему захотелось узнать, кто поет.

Он осторожно раздвинул траву и выглянул на тропинку, ту самую тропинку, по которой должен был пройти Пешкин со своими солдатами. Но по тропинке вприпрыжку бежала девочка. Ее загорелые босые ножки были запылены, глаза весело блестели, а ветер развевал лепестки белой юбочки. Это была Маша‑Ромаша, одна из тех девочек, которые хороводами и песнями утешали пленного Пыжика.

 

 

Маша‑Ромаша была очень хороша, так хороша, что даже деревянное солдатское сердце не могло устоять перед ее красотой. Новичку она так понравилась, что ему захотелось тут же дернуть ее за косичку, а потом, взяв за руку, побежать рядом вприпрыжку.

«Нельзя мне! – в последнюю минуту решил Новичок. – Ведь я – солдат и нахожусь при исполнении служебных обязанностей».

Только он так подумал, как с другой стороны появились три воина. Маша‑Ромаша остановилась, перестала петь, но не удрала. А солдаты подтянулись, выровняли строй и четче взяли ногу. Когда они поравнялись с Машей‑Ромашей, солдат, который шел первым (а это был Пешкин), лукаво подмигнул своему войску, выкатил грудь колесом и лихо затянул:

 

Шли солдаты по панели,

Армия, бригада ли, –

Все красавицы глазели,

С окон чуть не падали.

 

Песня оборвалась, и Пешкин скомандовал:

– Армия, слушай мою команду! На красавицу равняйсь! Ать‑два!

Солдаты, как один, повернули головы к Маше, и в тишине гулко и воинственно застучали сапога: «Шах‑мат, шах‑мат!»

«Да как они смеют насмехаться над беззащитной и безоружной девочкой!» – возмутился Новичок и хотел выйти из укрытия, чтобы заступиться, но не сделал этого. И не потому, что испугался, а потому что Маша‑Ромаша ни чуточки не обиделась. Она только спросила:

– А вы меня бить не будете?

– Еще не знаем, – ответили солдаты.

– А я вас не боюсь, не боюсь! – сказала Маша. – Куда выйдете?

– Так что, красавица, находимся в походе, а куда идем – военная тайна! – ответил Пешкин.

– А вы все‑таки скажите! – настаивала Маша. Она была девочкой, а девочки все любопытны.

Пешкин посмотрел на своих солдат и, подмигнув, ответил:

– Проделали мы немалый путь и не мешало бы нам водицы хлебнуть.

Он потрогал свои светлые усики и выставил вперед правую ноту. Сапог заблестел на солнце, как зеркало. В сверкающем голенище отразились и небо, и облака, и деревья, и цветы. Маша не удержалась и, заглянув в голенище, поправила свои кудри.

Пешкин стоял перед ней подтянутый, бравый и бесстрашно смотрел ей в глаза. По всему было видно, что это бывалый воин. Даже Новичок залюбовался храбрым солдатом. Эх, если бы он был таким же бравым и бывалым воином, он бы тоже сейчас стал перед ней и тоже посмотрел бы прямо в глаза. Но он был новичком, неотесанным, без блеска – простой деревяшкой…

Мысли Новичка перебила Маша‑Ромаша. Она сказала:

– Вы нехорошие, скрываете от меня свою тайну, а у меня от вас тайны нет… Ага!

Ей не терпелось поскорей рассказать новым знакомым, зачем она сюда прибежала.

– Любопытно, – заметил Пешкин. – Очень даже любопытно.

И Маша рассказала:

– Вот здесь, – она протянула руку туда, где росла сочная высокая трава, – течет родничок. Его вода целебная, лекарственная. Наши врачи ее называют «выпьюс‑окрепнус» и прописывают всем детям по три капли перед едой. Эту воду я ношу Чижику‑Пыжику, которого сторожит злой паук Лапоног.

– Так вот оно что! – переглянулся Пешкин со своими солдатами. – Стало быть, нам с тобой, красавица, по пути. Да и неплохо бы приложиться к родничку, потому как нам, солдатам, «выпьюс‑окрепнус» перед горячим делом иногда разрешается.

Все трое направились к родничку и, наклонясь над ним, сделали по три глотка, то есть по три капли, как советовал врач. Маша‑Ромаша сорвала тонкий стебелек, опустила в родничок один его конец, потом другой, и на нем повисли крупные сверкающие капли.

Когда все вышли снова на тропинку, Пешкин сказал Маше‑Ромаше:

– Разрешите помочь.

– А ты не разольешь? – спросила Маша.

– Мы и не с такими поручениями справлялись! – ответил Пешкин и переложил коромысло на свое плечо.

Новичку очень хотелось пить, но он давно забыл об этом. Он готов был расколоться на мелкие щепочки, только бы очутиться на месте Пешкина или хотя бы идти с ними радом. Ему уже давно понравился смелый генеральский солдат. «Они вместе идут делать доброе дело, – думал Новичок. – А я должен им помешать, предать честного солдата!.. Почему они все так стараются помочь какому‑то Пыжику? Что там происходит?.. Вот пойду и посмотрю!» – решил Новичок.

Может, ему не столько хотелось узнать, что происходит с Пыжиком, сколько еще раз посмотреть на веселую девочку Машу‑Ромашу. Но он себе в этом не признавался.

Пешкин и Маша‑Ромаша шли рядом по тропинке и о чем‑то болтали, а позади топали солдаты.

Новичок пригнулся и поспешил вперед, где перебежками, где по‑пластунски, чтобы незамеченным добраться до того места, куда торопились солдаты и Маша‑Ромаша.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ