Схема 4. Возможные критерии социальности поведения.

Такие критерии должны описывать одновременно прошлое (П), настоящее (Н) и будущее (Б), одновременно присутствующие в любом акте жизни общества и человека (на схеме — «треугольник исторического времени» ПНБ). Согласно первому критерию (1), социальным является поведение, ориентированное на стереотипные общечеловеческие ценности (забота о детях, акты милосердия и т.п.). Назовем такой критерий конвенциональным, поскольку он описывает как социальные те системы намерений и соответствующих действий, которые считаются таковыми наибольшим числом людей наибольшее время — без особых апелляций к сущности явлений. Но, так или иначе, такие действия типичны для всех цивилизаций и, видимо, уже поэтому являются выражением какого-то атрибута социальности.

По второму критерию (на схеме — 2) с пересечением с кругом явлений, описываемых первыми, социальными являются те намерения и действия, которые прямо вызваны определяющей мотивацией успеха в малой группе (стать лидером, заработать деньги, сделать карьеру и т. п.).

По третьему критерию (3) социальными являются осознанные действия по саморазвитию способностей, навыков и знаний, объективно необходимых для осуществления поступков по критериям 1 и 2 — например, строительство имиджей.

Явлений поведения, описываемых одновременно всеми тремя критериями, очень немного (например, самоподготовка проповедника в христианской церкви, стремящегося достичь популярности, славы). Такие явления обозначены точкой «А.С.П.» - «абсолютно социальное поведение». Во всех остальных случаях, включая пересечение двух критериев, уровень социальности поведения ниже, при отсутствии «попадания» хотя бы на один критерий (скажем, акт чистой интуиции, аффект и др.) — поведение функционально не ориентировано на социум, что бывает не так редко, как многим кажется.

Социальное поведение человека есть результат и порождение антропогенеза, становления собственно человеческого качества жизни, но вовсе не вечное и непременное свойство бытия человека. Более того, представляется достаточно спорным и тезис о прямой связи некоего абстрактного прогресса общества и социального поведения человека. Совершенствование машинного мира, который все более начинает вести себя как живая популяция, использующая человека как средство своего размножения и обслуживания, вызвало весьма противоречивые тенденции в поведении личности, отождествлять которые именно с прогрессом личности было бы наивно. Во всяком случае, технический прогресс в России или сегодняшний ее «переход к рынку» не вызвал у народа острое желание почаще посещать библиотеки или задуматься над идеями Достоевского.

Историческое движение общества стало возможно именно из-за направленности антропогенеза на действие. Причем первоначально даже неверное действие первобытного человека было ценнее роду, чем размышления (или что-то похожее на него) по поводу неудачи. Опыт ошибок и удач хранился в устном предании, искусстве, групповом знании старейшин и т.д. Индивидуальные неудачи как бы «гасились» групповым опытом, эффектами группового поведения.

Такое положение дел неизбежно таило три, как минимум, глобальные группы противоречий:

1. между механизмами группового поведения (данными в ритуалах, мифах, эталонных стереотипах поведения, традиционных «табу», передаваемых от поколения к поколению и т.п. (назовем их «социальной властью группы над личностью) — с одной стороны, и с другой стороны — насильственно внедряемыми ценностями со стороны энергичных лидеров, которых формируют весомые «группы поддержки» из сторонников («политическая власть над личностью»). Такое противоречие, в сущности, является противоречием прошлого и настоящего времени в их социальном поведении.

Результатом этого противоречия было возникновение стабильных для огромного числа людей ценностей, которые, несколько вульгаризируя, можно сформулировать так:

а) «нехорошо, невыгодно, опасно, не престижно выходить из зоны действия упомянутой «социальной власти». Она позволяет, в принципе, заслужить уважение ближних, душевный покой, при этом, если постараться или повезет, получить то, что мне хочется — материальное благополучие, власть и т.д. Те, кто намеренно или стихийно выходят из социальной власти (отшельники, сумасшедшие, люди в состоянии аффекта, тоски, несчастной любви, мощные экстрасенсы с отрицательной установкой к социуму и др.) должны быть осуждены психологически, ни при каких условиях они не могут быть для меня эталоном».

б) «те, кто обладает политической властью, живут жизнью, вызывающей зависть. Иметь такую власть — хорошо. Но получать ее надо, по возможности, не нарушая традиций власти «социальной»; хотя нарушение норм последней может быть оправдано после завоевания власти политической», и т.д.

2. Противоречия между осознанными личностью ориентациями и социумом как субстанцией. Поэтому поведение большинства людей адаптационно, вынужденно направлено на накопление навыков и умения жить в разных группах, где переплетаются ветви политической и социальной власти.

Человек не является только хранителем информации о социуме и диалектике жизни «вовне», в группе — семье, нации, партии и т.д. Его сознательно выработанные убеждения, ценности, стереотипы намного сложнее, они избыточны по отношению к целям освоения традиционных групповых норм. Уровень социальных претензий, опасений и ожиданий человека весьма неточно отвечает спектру предлагаемых группой выборов.

3. Противоречие между ориентацией личности на общение, бытие в социальной группе и психическими процессами иной, асоциальной ориентации, о чем пойдет речь ниже.

Разумеется, выделение таких противоречий достаточно условно и, в данном случае, необходимо лишь для демонстрации исходного тезиса автора о том, что социальное поведение возникло как оформившийся в процессе антропогенеза приоритет функционально-деятельностной ориентации подавляющего большинства форм человеческого поведения.

Но приведенные полиморфные противоречия фундаментально взаимосвязаны, что выражено, например, в соотношении индивидуальных ценностей. Скажем, «весовые коэффициенты» ценностей, выражающих действенность первых двух противоречий, в большинстве случаев наиболее велики. В любом случае, все три противоречия являются мощными стимулами формирования имиджей.

Например, сама общественная психология представляет собой огромный по объему, но все же конечный самоорганизующийся опыт полезных для группового поведения образцов поступков. Часть такого опыта, используемая редко, с течением времени утрачивается, другая же часть активно пропагандируется — если, разумеется, она не противоречит оформившимся на данной территории идеологическим образцам.

Другими словами, общественная психология представляет собой колоссальную систему «духовных эталонов», зарекомендовавших себя полезными для большого числа социальных групп. Такими «эталонами» могут быть суеверия, слухи, верования, групповые опасения, оценки и т.д., по отношению к которым ранжируются, переплетаются имиджи.

Имидж не может быть просто функционально-деятельностным социальным рефлексом, показывающим человека как «общественное животное». Упомянутая «функционально-деятельностная» ориентация психики совсем не копирует эти «эталоны». Последние начинают жить своей жизнью, внедряясь в индивидуальное сознание уже достаточно насильственным путем, через системы воспитания, идеологии, престижности и т.п. Человек, выходя из младенчества, где он растворен в микросреде, сразу сталкивается именно с этим феноменом отчужденного «группового духа», агрессивного по отношению к нему, еще не умеющему и не желающему противостоять давлению группового опыта. Такой опыт поэтому в подавляющем большинстве случаев и осваивается как материал строения личности, рождая «групповую детскую нравственность», ориентированную на престижность суммы норм, регламентирующих поведение, эффекты группового психологического «заражения» в толпе и т.д., — иными словами, на имиджи.

Загадка поведения человека в обществе довольно часто и сводилась к приведенному выше механизму, особенно в русле марксистской традиции, в том числе и в советской психологии (Леонтьев, Лурия, Теплов и др.).

Автор с огромным уважением относится к такой традиции объяснения феноменов социального поведения, но ему кажется, что грандиозное по интеллектуальному масштабу творчество К. Маркса, во многом объясняется именно ужасом гения перед функциональностью жизни, которую вынуждены вести люди, «ангажированные» опытом коллективистского, или, точнее, группового поведения, заброшенные с детства в мир имиджей, который они не выбирали, и который воспроизводится, формируя через тысячи явных и тайных механизмов, личности «под себя»; личности, боящиеся себя более, чем страданий жизни «вовне», в группе, в «дьяволе общения с тем, что не ты», как писали стоики.

Человек у Маркса есть абстрактный некто, кто может воспользоваться или не воспользоваться, но никак не игнорировать роли, предоставляемые ему грандиозной машиной общества. Кажется, что единственный по-настоящему живой человек в «Капитале» — сам Маркс с его яростным протестом против отчуждения человека от самого себя в социуме, в самом акте производства. Личность весьма заметным образом формируется социальной и политической властью, и в этом смысле бытие таких властей в психике человека — в виде ли каких-то связей между центрами или лабильными, изменчивыми сторонами психики, или простого волевого решения строить имиджи - и есть одна из основ социального поведения.

Отчуждение людей друг от друга и самоотчуждение человека как коренное противостояние его существования реального и потенциального возможно только там, где люди психологически готовы к этому. А они готовы к этому достаточно, чтобы входить в машинный мир социума и делать общение доминантой выработки общего отношения к миру — но недостаточно, чтобы их поведение было просто слепком с господствующих общественных отношений. И то, и другое прямо отражено в бытии имиджей.

Человек избыточен по отношению к задачам адаптации к жизни в обществе, — несмотря на то, что такие задачи являлись, в среднем, для людей определяющими по крайней мере весь период существования государственности, т.е. примерно 10-15 тысяч лет. Образцом такого положения вещей является для автора политическое и психологическое столкновение афинской государственности с Сократом как символом асоциальности, чистой рефлексии, опасности познания причин собственного социального поведения, которая действительно, как гласил приговор Сократу, «портит нравы молодежи», поскольку «идеалом» общества как сложнейшей метасистемы общения и труда является, так сказать, «сплошная коллективизация» человека, превращение его в носителя, матрицу, агента общественных отношений. «Меткой» такого положения вещей, символом «социальной покорности» человека и являются имиджи.

Но, как кажется, до сих пор уровень такой социализации, обобществления человека колебался в широких, но довольно жестко определенных границах, достигая пика в авторитарных обществах, и минимума—в периоды кризисов и гражданских войн и т.п. Причем колебания такого уровня социализации слабо коррелируются с уровнем чисто технологического процесса. Создается впечатление, что «внутри» человека есть нечто, имеющее предел сжатия, сопротивление которого идеологическому, психологическому, невербальному прессингу общества растет экспоненциально. Вместе с тем такое «нечто», будь то «чистая субъективность» Ф.Ницше, «Мировая воля» А.Шопенгауэра или метасистема «экзистенциалов» Ж.-П.Сартра, настолько опасно социуму, что редкие случаи превращения такого «нечто» в главный мотив поведения немедленно блокируется системой политической власти.

Не секрет, что политическое решение о выводе американских войск из Вьетнама принято, если не считать чисто политических соображений, еще и по причине бурного распространения «вьетнамского синдрома» — особенностей поведения ветеранов, часто просто не желавших входить «обратно» в систему американского истеблишмента. Видимо, психологический «прорыв» социальности лежит в основе многолетнего бытия многих политических по форме конфликтов в Ольстере, на Ближнем Востоке. Такие процессы узнаются и в Югославии, Карабахе, Грузии, Индии, Латинской Америке и т.д.

Такое «нечто», по мнению автора, совершенно не сводимо к фрейдовскому либидо, как и вообще к какому-то атавистическому психическому комплексу.

Можно лишь с уверенностью сказать, что оно связано с накоплением и трансформациями невостребованных в актах продуцирования субъективных образов и ассоциаций ощущений, с опытом волевых и интуитивных актов, не укладывающихся в предлагаемые или провоцируемые группой роли, а также с аналогичными оценками, образующими стихийно функционирующие системы нравственно-аксиологической ориентации. При этом заметную роль играет неосознанное копирование тонких, невербальных сторон поведения лиц, у которых уровень социализации ненормально низок, и т.д., то есть своеобразный комплекс «антиимиджа». Подчеркнем также, что приведенные феномены психики отнюдь не второстепенны уже потому, что ярко проявляются в состоянии тоски, сна, несчастной любви, добровольного психического одиночества, а также, возможно, в актах выбора варианта поведения в экстремальных условиях и т.д., что в сумме составляет в среднем не менее четверти всей жизни человека.

Жизнь современного общества с неизбежностью, как кажется автору, рождает эффекты «несчастного сознания», так точно описанного А. Камю. Отметим в таких эффектах лишь то, что прямо повлияло на выработку авторской позиции: единство двух формально противоположных тенденций современной общественной психологии. Первая из них - плавный рост значимости рефлексии, все более частые ситуации «социальной свободы как стороны сытости». Свободы, выраженной в праве человека выбирать один из нескольких социально приемлемых, во всяком случае, ненаказуемых, вариантов поведения в обстановке равнодушия окружающих к процессу выбора. Примерами таких процессов могут служить рост движения сектантов и проповедников, садистско-мазохистских комплексов, интерес к несоциальной проблематике и т.п. в европейских странах и США.

Вторая тенденция — рост обезличивания людей, их «одномерности», пользуясь термином Г. Маркузе, что проявляется в стабильности механизмов престижности, данных в поп-арте, моде, в предвыборных кампаниях, системе воспитания, общем отношении к «чудакам» как носителям девиантного, отклоняющегося от принятых норм поведения и т.п. Рост «социальной свободы» не ведет (по крайней мере, пока) к росту числа разных типов личности; «конформная» ориентация (Э. Фромм) столь же популярна в 90-е гг.XX века, как и в 50-е.

Так или иначе, но и сейчас «абстрактный», «политэкономический», отчужденный от самого себя человек Маркса не собирается уступать места человеку живому, человеку, раздираемому борьбой приведенных выше противоречий.

Социальное поведение не поставлено под угрозу ростом социальной свободы — видимо, потому, что условность чисто социальных «разрешающих норм» очевидна.

Человек, будучи способным на понимание, высокую любовь, умение быть «другим», став выше своего эгоизма, не может быть полностью адаптирован в социальный мир — по крайней мере, в известных его вариантах — от римской империи до «европейского дома». Его поведение потому, ни при каких условиях не может быть исключительно социальным. Социальное качество его жизни когда-то давно, при неясных до сих пор условиях, родило странный феномен «взрыва» психики, в философском плане удивительно похожего на Большой Взрыв 20-миллиардной давности в Мегамире. Результатом «психического взрыва» стала общая устремленность психики вовне, на общение, образование групп и использование таких групп как особых, рожденных уже собственно человеком, а не природой, «капсул», резко трансформирующих природные законы. В них люди, используя друг друга как средства достижения целей, незаметно для самих себя корректируют свои цели в соответствии с установками особого феномена их собственного общения и объединения в группы — политической власти и идеологии.

Многие формы самовыражения, абстрактные образы, мысли, ассоциации, имиджи, становятся невыгодными, блокируются, но при этом никуда из психики не исчезают, образуя скрытые подсистемы поведения, некоторые из которых просто уходят в бессознательное; другие же, - прокладывают себе путь во «внешнее» поведение через невербальные эффекты понимания, воображения, эмоциональные состояния, страсти и т.д., чему посвящены соответствующие разделы работы.

Думается, что такая гипотеза «взрывной психики» вытекает из загадки изначальной технологизации разума. С момента использования первых орудий труда человек переносит технологическое отношение на другого человека, в чем уже содержится матрица насилия, организации труда, специализации управления и т.д.

Качественно такое положение дел не меняется уже более двух миллионов лет — хотя все это время живет неистребимая мечта о «возвращении к человеку», будь то утопии Заратустры, Христа, Маркса или Сен-Симона. Не исключено, что в психике такое противоречие шифруется уже в принципиальной несводимости огромной по объему информации первичных ощущений (минимальной длительности), и тем объемом ощущений, который используется в восприятии и заложен как своеобразный объект - или искомый эталон в механизмах целенаправленного внимания.

Однако описанное положение вещей не является вечным. Человек все более создает мир, требующий отказа от привычных стереотипов — например, в науке, где движение к истине все более ведет к отказу от представления, воображаемой интуитивной модели исследуемого объекта — скажем, при изучении «черных дыр», микромира, феноменов сильного и слабого взаимодействий в физике и т.д.

Фронт столкновения с непознанным становится все шире, и это рано или поздно складывается и в «тылу», в обыденном общении, государственной жизни, в семье, в психологии производственных групп. Все ценнее в таких условиях становятся варианты поведения, которые лишь косвенно опираются на вековые образцы поведения чисто социального, резко растет поведенческая «цена» эвристики, новаторских управленческих решений и т.д.

Сможет ли мировой фонд образцов социального, гражданственного поведения людей принять эти новые реалии — или наша цивилизация пойдет по пути дробления, конкуренции нескольких масштабных «фондов социального поведения», когда человеческая рефлексия и государственность уже не будут объединены единой социальной культурой, как не объединены, во многом ортогональны понимание и воля в современной психике человека — вот основной вопрос развития социальной психологии.

Вряд ли верно, впрочем, отдавать предпочтение, выделять как естественную среду человеческой жизни исключительно государственность или пространство человеческой внесоциальной духовности. Подчеркнем, что речь идет о сложности нового баланса между ними, что исключает как модель сведения человеческой природы к социуму, так и постулирование некой мистической природы человека, противостоящей социуму.

Сущность человека есть не отдельные романтизированные стороны или свойства его организации — логика, имиджи, интуиция, сочувствие, совесть и т.д., а человеческое, и каким бы абстрактным и неопределенным ни казался такой термин, альтернативы, по мнению автора, не существует. Только люди в известной нам части мира живут, не только создавая из материального природного континуума вещи как процессы своего бытия, но и постепенно организуя отчужденный, уродующий их самих мир вещей как свою собственную душу, страдая и мучаясь от боязливого нежелания понимать колоссальные возможности такой организации и постоянно пробуя объединяться для мнимого достижения цели путем военного противостояния или мещанства.

Чувствование всего этого в психике как инакобытия поступка и есть человеческое. Оно показывает трагедию растущего внеприродного бытия человека, который сам «делает» себе среду обитания, уже не будучи частью природы, становясь генератором очеловечивания всего, к чему он прикасается. Во всяком случае, именно так автор понимает идеи В.И. Вернадского о ноосфере и К. Маркса о человеческой предыстории, в рамках которой такое очеловечивание идет вынужденно, в отчужденных политических формах — когда человек, как легендарный царь Мидас, стремится превратить все в золото, символ отчужденного эквивалента, обрекающего его душу на голод и возможную гибель.

Выделим еще раз основные тезисы авторской позиции:

1. Социальное поведение описывает лишь часть всех поведенческих феноменов человека.

2. Основное содержание социального поведения составляет психическое образование и соответствующие поступки по освоению групповых ролей и предпочтений («аттитюдов»).

3. Социальное поведение представляет собой особый для каждого субъекта компромисс в борьбе трех приведенных выше групп противоречий в общем поведении человека.

4. Социальное поведение не сводимо к процессам адаптации субъекта к микросреде.

5. Собственно психические аспекты социального поведения выражены в общей функциональной ориентации огромного числа (но не всех) психических процессов на общение и бытие в группе (например, описываемые в книге феномены воли, внимания, имиджей и др.).

6. Социальное поведение возникло как сторона технологизации разума вообще.

7. Значительная часть механизмов такого поведения — стихийна.

8. Такое поведение ориентируется как на индивидуальный, так и на групповой социальный опыт, представляя собой еще и особую связь государственного отчуждения людей и самоотчуждения человека.

9. Такое поведение изменчиво, но законы такой изменчивости не коррелируются однозначно ни с техническим, ни с политическим прогрессом. В любом случае изменения социального поведения не описываются плавным поступательным усложнением последнего.

10. Число стимулов самопознания собственного социального поведения у человека невелико, — в отличие от стимулов противоположного рода, причем такое положение вещей, вытекающее из принятой гипотезы «взрывной» психики, есть основа идеологических взаимодействий и феноменов массовидных психологических явлений (например, «эффектов толпы») и, особенно, имиджей.

Подчеркнем еще раз — приведенные выше абстрактные ориентиры принимаемой модели социального поведения необходимы для того, чтобы показать самые общие механизмы мотивации к имиджам: опредмечивание желания обладать чем-то, что по групповым нормам престижно и обещает групповую защиту, что утвердилось как групповая ценность на уровне символа и т.д.

Ф.Ницше остроумно подметил противоречивость такой мотивации:

«Благодаря забвению того факта, что нет никакой другой оценки, кроме основанной на перспективах, все кишит противоречивыми оценками, а, следовательно, и противоречивыми влечениями в человеке. Это — показатель болезненного состояния человека, в противоположность животному, где все наличные инстинкты служат вполне определенным задачам»[15].

Иными словами, простой констатации противоречий в мотивации к имиджам мало. Вряд ли верно представление, согласно которому имиджи формируются где-то в группе, в государстве, в средствах массовой информации и лишь слепо осваиваются людьми, даже не осознающими факта манипулирования ими.

Нельзя обмануть того, кто не хочет обмануться. Имиджи вырастают не просто из факта манипулирования сознанием, но из готовности, влечения и даже просьбы людей о том, чтобы ими манипулировали. Последнее подчеркивает важность изучения собственно психических корней взаимосвязи имиджей и социального поведения — вплоть до уровня конкретных психических процессов.

 

Б) Имидж в психической «я-системе».

Настоящая ответственность бывает только личной. Человек краснеет один.

Ф. Искандер. Стоянка человека - М.: «Правда», 1991— С. 228.

Переходя к анализу сложнейших проблем конституирования имиджа в человеческой личности, автор сразу хотел бы сделать одно ограничение поля исследования.

Проще всего было бы объяснять формирование имиджей воздействием некоего «коллективного бессознательного», в духе К. Юнга и Л.Н.Гумилева[16].

Такая простота вызывает у автора чувство какой-то фатальной законченности, неясности того, что делать дальше. Представимые варианты проверки столь экзотической гипотезы очень дороги, требуют большой выборки и полны риска незаметной фальсификации самой проблемы. Уже поэтому, а также в силу некоторых взглядов автора на природу собственно научного знания, которые достаточно старомодны, в нашем анализе такие гипотезы использоваться не будут.

Грань между наукой и мистикой в современных теориях личности вообще чрезвычайно тонка.

Так или иначе, но для современной психологии можно считать доказанными — в рамках рациональной научной парадигмы — следующие, как минимум, общеисторические положения:

• личность не исчерпывает содержания психики и не является изолированной частью психики;

• личность представляет собой динамическую систему открытого типа, причем элементами ее являются психические механизмы воли, понимания планирования, целеполагания, ценностной ориентации и т.д.;

• системное качество личности всегда выражено не просто в связях, между элементами, но конкретным состоянием: тревогой, эмоцией (страстью), эмпатией и т.д., выражающими реакцию прежде всего на состояние среды, в том числе социальной;

• опыт бытия в социальной среде, наложенный на врожденные предрасположенности, фиксируется в убеждениях, ценностях и представлениях личности; наиболее же устоявшийся и осмысленный опыт — в так называемой ориентации (стиле) жизни, показывающей готовность человека реально действовать для достижения какой-то глобальной цели: богатства (утилитарная ориентация), удовольствия (гедонистическая), славы и престижа (пассионарная), покоя (экзистенциальная), соблюдения «принципов жизни» во что бы то ни стало (ригористическая);

• человек, как шутят психологи, не является ни большой бихевиористской белой крысой, ни маленьким когнитивистским компьютером; личность, тем более, не является ни чисто адаптивной системой, реагирующей на изменение среды рефлекторно, ни биороботом, постоянно реализующим некую изначально данную человеческую природу;

• понятие «Я-система» не тождественно понятию личности. Если последнее описывает сферу «осознанной психики», или, реже, собственно область выработки социальных решений, то первое включает механизмы, управлять которыми человек практически не в состоянии — апперцепцию, интуицию, архетипы и др. Личность в последнем варианте, не только сознает, но и чувствует невозможность управления осознанием во многих аспектах (предчувствия, тяга к риску, страсти, сон и т.п.);

• структура психики содержит элементы, совершенно не сводимые к личности, например, упоминавшиеся экзистенциалы, очаги дальней и генной памяти, ассоциаций и др. Однако все они опосредованно влияют на личностный поведенческий выбор, причем, по представлениям автора, в каждом поведенческом акте: корреляция систем «личность» и «неличность» постоянна и подчинена очень сложным законам. Например, особое внимание психологов и физиологов привлекает так называемая ретикулярная формация в структуре мозга, которая, как ни парадоксально, не только фильтрует информацию по коду «новое-старое», но и запускает с помощью норадреналина многие эмоции. Давно известны и феномены частичной потери людьми ориентации в социальных ситуациях не из-за каких-то мировоззренческих кризисов или недостатков воспитания, а из-за поражения лимбической подсистемы мозга («синдром Клювера») и т.д.;

•вся жизнь психики осуществляется как бы на нескольких энергетических уровнях, отличающихся друг от друга прежде всего именно задействованностью личностных психических подсистем.

Таких уровней три, что отражено на графике 2.