Тогда я подумал, насколько это, должно быть, трудно быть девушкой

 

Один из вечеров я помню до сих пор (stands out). Он начался с того, что мы со Стивеном взяли машину моей мамы – мне тогда, по-моему, было семнадцать, – для того чтобы поехать в “The Rainbow” и затусоваться. там. Мы проехали по Голливуду и поднялись к клубу. Там мы узнали, что в клубе была женская ночь. «Это, мать твою, шикарно!» – воскликнул Стивен. Я проходил в “The Rainbow” уже не один год, всё благодаря моему поддельному удостоверению личности и клубному вышибале (club bouncer) по имени Стеди (Steady). Он до сих пор там работает и до сих пор меня узнаёт. Однако по какой-то причине в тот вечер Стеди не убедило моё поддельное удостоверение. Он впустил Стивена, а мне приказал убираться (sent me packing).

- Не-а, не ты, – сказа он, – не сегодня, топай домой.

- Что? – спросил я. У меня не было права возмущаться (be indignant), но я, тем не менее, я возмутился. – В каком смысле? Я постоянно хожу в этот клуб, чувак.

- Да? Срать я хотел. – сказал он. – Вали отсюда, внутрь сегодня ты не попадёшь.

Как я был, мать твою, зол. Мне было больше некуда идти, поэтому, следуя приказу Стеди, я отправился домой. Я утопил своё унижение (embarrassment) в алкоголе, а поскольку я был пьян и мне полегчало, то я придумал план (came up with) вернуться в “The Rainbow”, переодевшись в девушку. Этот план имел смысл, как и все планы, составленные под пьяную лавочку: я покажусь Стеди, затем попаду совершенно бесплатно в клуб, воспользовавшись женской ночью, и позабавлюсь, мать его, со Стивеном. Адлер клевал (hit on) на каждую девчонку, которая попадалась ему на глаза, поэтому я был уверен, что он клюнет и на меня, даже не догадавшись, кем я был на самом деле.

По мнению моей мамы, мой план был смешным: она нарядила меня в юбку и ажурные чулки (fishnets), собрала мои волосы и уложила их под чёрным беретом и сделала мне макияж. Я не смог надеть её туфли, но наряд удался на все сто – я выглядел как девчонка… даже как типичная девчонка из “The Rainbow”. Я вернулся в своём наряде назад в Западный Голливуд, припарковался поодаль, за пару кварталов, на Догени-Драйв и пошёл к клубу пешком. Я был пьян и при этом будто при исполнении (on a mission), поэтому я забыл о своих комплексах (inhibition). Я не спеша подошёл (saunter) к Стеди и чуть было не рассмеялся ему в лицо, когда он махнул мне, мол, проходи, даже не задумавшись на секунду о моём удостоверении личности.

Я был на вершине мира, ведь я победил, пока я не понял, что Стивена нигде нет. Казалось, что ты уже достиг конца американских горок, притом что твоя тележка ещё не осилила и первого подъёма. Осознание реальности происходящего отразилось на моём лице: я стоял посреди “The Rainbow” одетый в женскую одежду. Едва в клубе зажёгся свет, я сделал единственную разумную вещь – я ушёл из него. Пока я шёл до маминой машины – этот путь это казался бесконечным, – я думал, что каждый смешок относился на мой счёт, и я подумал про себя, насколько это, должно быть, трудно быть девушкой.

* * *

 

КАК-ТО ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ ДЕВУШКА СТИВЕНА СТОЛКНУЛАСЬ ЗА ГОРОДОМ С Томми Ли, и он пригласил её провести время в “Cherokee Studios”, а за одно посмотреть, как «Мотли» записывали “Theatre of Pain”, альбом, последовавший за их успешным (breakthrough) “Shout

at the Devil”. Подруга Стивена не увидела ничего дурного в том, чтобы пригласить самого Стивена, Ивонн и меня. Полагаю, она посчитала, что приглашение Томми включало и «плюс три». Если бы мы со Стивеном знали заранее… Мы вчетвером направились в студию с желанием оттянуться и понаблюдать за процессом звукозаписи. Однако когда мы пришли, нас поставили в известность, что девушки могут зайти внутрь – чем они не преминули воспользоваться, – а мы со Стивеном нет. Нам предложили идти домой. Как же мы злились (fuming)! Мы проводили взглядом наших девушек, которые направились в студию, а сами провели остаток ночи в двух креслах в прихожей, стараясь сохранять самообладание и обсуждая, чем наши девушки могли там заниматься. Происшествие было не из приятных.

Я не уверен, но каким-то образом тот случай не оскорбил (scar) меня настолько, чтобы я забросил свою идею (notion) получить работу в “Cherokee”. До этого я целый год докучал (pester) управляющему (day manager), чтобы он принял меня на работу. Каждый день во время перерыва на обед в «Голливудском музыкальном» я, будто по часам, постоянно заглядывал к ним – благо, они находились через дорогу. Я был настойчив – что уж тут поделаешь, жизнь продолжается (business as usual), – и спустя пару недель, он, наконец, сдался и предложил мне работу. По моему мнению, полдела было сделано[60]: я был в одном шаге до карьеры профессионального музыканта. Как же сильно я ошибался! Мой план заключался в том, что, как только я попал в студию, я заведу необходимые связи, поскольку каждый день буду встречаться с музыкантами и продюсерами. В моём представлении, студия была тем местом, где знакомятся музыканты, серьёзно занимающиеся своим делом, и где я, работая, смогу, как минимум, получить бесплатное время для записи, как только соберу собственную группу. С этим дерьмом в голове я уволился из «Голливудского музыкального», при этом чувствуя, что выиграл в лотерею.

Меня приняли в “Cherokee” мальчиком на побегушках (gofer) у звукооператоров, ни больше ни меньше. А я и плевать хотел. В первый же мой день я появился на работе готовый выполнять поручения (run errands), выносить мусор и делать всё что угодно и в любое время. Или так я, по крайне мере, думал: я заметно упал духом (wilted), когда узнал, что моё задание на неделю заключалось в том, чтобы подносить “Mötley Crüe” всё, чтобы им ни понадобилось, днём и ночью. Чуть больше недели назад эти самые парни не позволили мне попасть в студию и, вполне возможно, отымели мою девушку (я поверил ей, когда она сказала, что ничего такого не произошло, но тем не менее…), а теперь я должен был провести несколько недель в качестве их рассыльного. Ну, зд о рово…

Управляющий дал мне сотню долларов, для того чтобы я мог выполнить первый заказ «Мотли» (fill an order), который, как я был уверен, был только началом: один магнум[61] “Jack Daniel’s”, один магнум водки, несколько пакетов чипсов и пару блоков (cartons) сигарет. Я взглянул на деньги, когда вышел из студии на солнце, обдумывая, стоит ли мне проглотить свою гордость или нет. На улице стоял отличный день. Перед винным магазином (liquor store) я остановился, чтобы на минуту обдумать сложившуюся ситуацию.

Сощурившись, я взглянул на небо, уставился на тротуар, а затем двинулся дальше – по направлению к дому. Этим исчерпывалось всё то, что судьба предопределила (зд. she wrote) для “Cherokee” и для меня: учитывая, сколько часов я провёл в профессиональных студиях с тех пор, у меня почти вызывает смех тот факт, что моя нога ни разу не переступила порог “Cherokee Studios”. Сегодня у меня нет никакого желания туда идти – я должен тем парням сотню долларов. Тот единственный день, который я провёл у них, дал мне бесценный урок (taught me invaluable lesson): в музыкальном бизнесе мне нужно было самому мостить себе дорогу. Не важно, что выполнять поручения “Mötley Crüe” мог любой идиот или кто бы то ни было ещё. Я отказался от той работы из принципа (on principle). Я рад, что поступил именно так; эту мою убеждённость подкрепили сами «Мотли», когда пригласили нас выступить у них на разогреве (open for them) спустя несколько лет.

 

* * *

 

ТАКИМ ОБРАЗОМ, Я БРОСИЛ «ГОЛЛИВУДСКИЙ МУЗЫКАЛЬНЫЙ МАГАЗИН»,
будучи убеждённым, что моя работа в студии будет моей последней дневной работой, которой я когда-либо буду заниматься до тех пор, пока не добьюсь успеха. Едва ли… В то время всё складывалось для меня не так хорошо: я так и не закончил среднюю школу, в колледж я тоже не собирался, и, насколько я понимал, я только что оставил работу (walked out on job), которая могла бы помочь мне в моём пути.

Я был без работы и без цели (undirected), что для моей мамы было отличной возможностью для того, чтобы опять вернуть меня в школу – хотя бы в какую-нибудь школу. Благослови Господь её неиссякаемое чувство обязанности (commitment) дать мне образование: на этот раз она сделала единственное, что имело смысл. Она знала, что я люблю музыку, и по этой причине записала меня в какую-то странную школу музыкального профессионального образования (vocational music school).

Очень жаль, что я не могу вспомнить название той школы, зато я очень хорошо помню, насколько безразлично относились к нам учителя (were unfocused). Сейчас я больше чем уверен, что моя мама узнала об этом месте из флаера, который она нашла в прачечной-автомате[62]. Как бы то ни было, меня записали, я появился на учёбе, и через пару недель учителя послали меня укладывать кабели и устанавливать на прожектора цветные фильтры («гели» (gels) – так они называются) для различных живых выступлений. В этой школе учащимся в практической форме (in a hands-on fashion) преподавали организацию живых концертов: наладку звука и света. В моём классе училось около шести человек, и все мы незамедлительно стали ассистентами техников, помогавшими непосредственно на таких местах проведения (on-site) концертов как “The Country Club”, “The FM Station” и других лос-анджелесских площадках (venues). На самом деле эта школа была большим надувательством: она щедро финансировалась или управлялась компаниями, отвечавшими за постановку (put on) всех этих шоу, поэтому мы, студенты, не только работали на них бесплатно, но и платили им за своё обучение. Несмотря на то, что всё это предприятие было делом тёмным (shady), я действительно научился настраивать звук и свет для живого выступления. Кроме того, это доставляло мне удовольствие, по крайней мере, до того вечера, когда я проводил свет для живого концерта “Bang Bang”, двойников (wannabes) группы “Duran Duran”. Пока я смотрел их выступление, я понял, что, во-первых, нельзя было вспомнить более нелепого выступления, чем это, и, во-вторых, свет и звук на этом концерте были ни к чёрту (taking nowhere fast).

 

* * *

 

Я ОТЧАЯЛСЯ НАЙТИ ГРУППУ, ПОЭТОМУ КАЖДУЮ НЕДЕЛЮ Я ПРОЧЁСЫВАЛ (combed) “The Recycler” – бесплатную лос-анджелесскую газету для музыкантов, – в поисках объявления, которое могло бы меня заинтересовать (appeal to). В основном, эта газета была для меня бесполезной (futile): «пилильщики» (shredders) по объявлениям искали «пилильщиков». Но как-то однажды я увидел объявление, которое меня заинтересовало: это были вокалист и гитарист в духе (in the vein) таких групп, как “Aerosmith” и “Hanoi Rocks”, которые искали второго гитариста. И что ещё более важно, в объявлении было чётко сказано: «никаких усов и бороды у претендента».

Я позвонил по номеру в объявлении и договорился с ними встретиться в их гостевом домике, который они снимали на какой-то улице на Лорел-Кэнион. Я появился там с девушкой, с которой тогда встречался, и тут же узнал Иззи, которого я помнил с тех пор, как он зашёл в музыкальный магазин с рисунком “Aerosmith”. А затем я догадался, что второй парень, должно быть, тот самый вокалист, чей высокий голос я слышал на плёнке Иззи. И я подумал: «Клёво, из этого может что-нибудь получиться». Их маленькая лачуга (shack) была больше похожа на шкаф: места в ней хватило только, чтобы поставить кровать и сидеть перед ней на полу, а ещё поставить телевизор, который был единственным источником света в комнате.

Я немного поговорил с Иззи, а Эксл так и не положил телефонную трубку, хотя он кивнул мне головой в знак того, что узнал меня, когда я вошёл в комнату. Тогда я подумал, что это было грубо с его стороны, но сегодня, узнав его лучше, я понимаю, что в этом он был весь. Кода Эксл вступает в разговор, его невозможно остановить. В «Ганзах» мы обычно называли это «Порыв плотины Твена» (“Twain Wreck”): когда Эксл принимался за рассказ, он становился таким же словоохотливым (long-winded), как и Марк Твен. Хотя то первое знакомство ни к чему не привело: то ли они решили, что им больше не нужен второй гитарист, то ли им просто не понравился мой вид (didn’t look the part). В чём бы ни заключалась проблема, у нас ничего не вышло.

 

* * *

 

В ТУ САМУЮ МИНУТУ, КОГДА СТИВЕН ВЕРНУЛСЯ В ГОЛЛИВУД, ОН С ГОРДОСТЬЮ заявил мне, что выучился играть на барабанах, пока был в доме своей мамы в Долине, что, по моему мнению, способствовало тому, чтобы Стивена опять отправили назад в Голливуд. Стивен был готов приступить к созданию нашей собственной группы, несмотря на то, что в то время я по-прежнему через пень-колоду (halfheartedly) играл с “Tidus Sloan” и при этом иногда позванивал по тем объявлениям в газете, в которых сообщалось о поисках гитариста. Я не принимал его предложение всерьёз, потому что для меня Стив был «средством от скуки» (social director)[63] и ещё отчасти моей «головной болью» (nuisance). Он стал приходить на репетиции “Tidus Sloan” и всякий раз, когда ему выпадал такой шанс, он доказывал, что как барабанщик он лучше, чем Адам Гринберг. Когда я, наконец, остался без группы, Стив надоел мне до такой степени, что мне даже не хотелось посмотреть, как он играет, не говоря уже о том, чтобы играть с ним в одной группе.

Бабушка Стивена одолжила ему старый голубого цвета «Гремлин», автомобиль, который выглядел точь-в-точь как коробка (boxy), но звук клаксона звучал у него солидно. Поскольку он не мог заниматься на ударных в доме бабушки, то Стивен, по всей видимости, каждый день загружал барабанную установку в эту свою штуку и отправлялся в общественный парк на Пико, располагавшийся через дорогу от студий кинокомпании «Двадцатый      век фокс» (“Twentieth Century Fox”) и включавший в себя плавательный бассейн и площадку для гольфа (golf course). Я хорошо знал этот парк – когда мне было девять, я часто играл там в футбол. Это не просто казалось странным, это таковым и было, когда Стивен, бывало, ставил барабанную установку рядом с дорожкой для прогулок и занимался весь день и весь вечер. Уверен, что прогуливавшиеся пожилые люди, а также джоггеры, утки и те, кто выгуливал собак, были просто в восторге от его присутствия: парень с начёсанными светлыми волосами, выглядевший как рок-фанат и игравший на полноразмерной барабанной установке с двумя бас-бочками, непременно должен (is bound to) привлечь внимание людей в любой обстановке.

В конце концов, я согласился послушать, как он играет, хотя я продолжал сомневаться, какого чёрта я думал, отправившись к нему на встречу. Совершенно стемнело, когда я добрался до места. Я припарковался рядом с его машиной и поплёлся по направлению к беговой дорожке, и вот он, барабанит себе в темноте. Сзади на него падал свет дальних прожекторов (floodlights), а перед ним неясно чернели просторы парка и площадки для гольфа. Именно на это я поначалу и смотрел, пока не обратил внимание на игру Стивена. Но едва я прислушался к нему, я позабыл про всё остальное. Я сидел там, в темноте, и смотрел, как играл Стивен. Не то что бы меня убедили его способности, но мне понравилось. Кроме того, у меня не было лучшего выбора.

 

с

 

СТИВЕН И Я НАХОДИЛИСЬ В СИТУАЦИИ ВЕСЬМА ЗНАКОМОЙ И НЕПРИЯТНОЙ (unwelcome) – нам нужен был вокалист и на этот раз ещё и басист. В этом отношении Стивен оказался просто кладом (an asset), потому что знал всех музыкантов. Он настолько часто бывал на всех тусовках, что знал почти каждую группу, на выступление которой стоило посмотреть в то время в Лос-Анджелесе. Стивен был также в курсе всех сплетен (up on the gossip): едва появились “Mötley Crüe”, Стивен знал, что Лиззи Грей (Lizzy Grey), который вместе с Никки Сиксом стоял у основ группы “London”, намеревался собрать эту группу вместе. “London” были просто невероятны (huge), Их выступления мы со Стивеном смотрели, когда были помладше, и они совершенно покорил наши сердца. Иззи Стрэдлин играл во втором составе “London”, но когда он ушёл из группы, всё немного пошло не так, и у них образовались вакансии гитариста и барабанщика. Мы со Стивеном пробовались к ним в группу. Прослушивание проходило в местечке на бульваре Сансет, дальше по улице от ресторанчика «У Денни» (“Denny’s”). В этом месте часто репетировала и записывалась легендарная фанк-группа “War”. К тому времени это место представляло собой разбомбленную хибару (hovel), а сегодня здесь Голливудский «Гитарный центр» (“Guitar Center Hollywood”).

Таким образом, мы репетировали там вместе с “London” четыре дня и выучили кучу их песен. И хотя для нас это было как шаг наверх по лестнице, ведущей из небытия, ничего из этого так и не вышло. Во всяком случае (if anything), эксперимент был интересен тем, что я непосредственно наблюдал то, какими заносчивыми (зд. pompous) могут быть те, которые считают себя рок-звёздами. Парни из “London” вели себя так, будто они были коронованными особами (зд. larger than life), как если бы я, или Стивен, или кто бы то ни был существовали по другую сторону невидимого забора. Это заставило меня вспомнить моё детство и всех тех рок-звёзд, которых я встретил благодаря моим родителям. Подрастая в окружении маминых и папиных клиентов и друзей, я видел всё и усвоил то, как надо себя вести, и то, как вести себя не надо. В детстве я видел, как большие рок-звёзды выходили из себя (throw temper tantrums), и наблюдал, как моя мама ладила с ними. Наблюдая, я усвоил, насколько осторожно надо обращаться с людьми такого склада.

В то время я думал, что парни из “London” были тёртыми калачами (worldly), что производило на меня впечатление и отчего я немного их побаивался (intimidated). Сегодня уже не до такой степени… В начале 2007 года, когда я ехал в студию записываться с “Velvet Revolver”, на улице я увидел парня, который в то время у них пел. Так оно и было: он разъезжал по бульвару Сансет в том же прикиде (getup), по-прежнему выискивая, где бы он мог выступить.

После того мероприятия, ничем не увенчавшегося, Стивен и я принялись собирать группу своими силами. Нам требовались вокалист и басист, но мы прикинули, что будем действовать логически и вначале добудем себе (land ourselves) басиста, чтобы к тому моменту, как мы начнём прослушивание вокалистов, у нас уже была группа в полном составе. Мы поместили (took out) объявление в газету “The Recycler”, в раздел «Ищу», и написали в нём что-то вроде этого: «Группе, играющей в стиле “Aerosmith” и “Alice Cooper”, требуется басист. Звонить Слэшу».

Мы получили несколько звонков, но познакомиться захотели только с одним парнем по имени Дафф. Он только что переехал из Сиэтла (Seattle), и по телефону его голос показался нам клёвым, поэтому я предложил ему встретиться с нами в восемь вечера в «Деликатесах Кантера». Мы со Стивеном взяли угловую кабинку рядом со входом (зд. front). C нами пришли наши девушки. У моей подруги Ивонн была большая бутылка водки в коричневом бумажном пакете, которую она держала в своей сумочке. По сути, именно она познакомила меня с водкой; до того как я познакомился с ней, я пил только виски.

Очень долго никто, хотя бы отдалённо напоминавший музыканта, не входил в «Деликатесы», и наши девушки уже определённо напились, когда появился Дафф. Думаю, что мы вчетвером обсуждали, как бы мог выглядеть наш басист, когда в ресторан вкатил худой как палка парень ростом шесть с лишним футов с короткими светлыми волосами, торчавшими как шипы (spiked). У него на шее висела цепь с замком а ля Сид Вишес (Sid Vicious-style), на ногах были армейские ботинки, и, несмотря на 75 градусную жару, он был одет в чёрно-красный непромокаемый кожаный плащ (trench coat). Такого никто не ожидал. Я пнул Стивена и шикнул на девчонок. «Приколись, – сказал я, – это наверняка он».

В Сиэтле Дафф играл в целой веренице панк-групп: в продуктивной (seminal), но незаметной (overlooked) группе “The Fartz”, в которой он играл на гитаре; в легендарной раннегранжевой четвёрке “The Fastbacks” (играл на ударных), и нескольких других. Перед переездом в Лос-Анджелес он взялся (take up) за бас. Дафф был настолько же разносторонним в музыке, насколько на ней же он был помешан: он не покидал Сиэтла до тех пор, пока его творчество не стало нравиться ему самому. Он оставил Сиэтл, поскольку понял, что та музыкальная тусовка (по крайней мере, в то время) была проигрышным вариантом (losing proposition), а он хотел добиться всего. Дафф знал, что Лос-Анджелес был музыкальной столицей на всём Западном побережье (West Coast), поэтому, не имея ни плана, ни друзей, которые ждали бы его здесь, он забросил вещи в свой потрёпанный красный «Шевроле Нова» и отправился на юг в Лос-Анджелес делать себе имя. Его преданность музыке восхитила меня с самого начала: мы оба придерживались одной профессиональной этики. Это тотчас установило между нами почти родственную связь (a kinship), которая за все эти годы нисколько не ослабла (falter).

- Значит, ты Слэш? – спросил Дафф, втискиваясь нашу кабинку и садясь прямо предо мной. – Ты совершенно не такой, каким я тебя представлял.

- Да, ну? – сказал я. – А каким ты меня представлял?

- С именем вроде Слэш, я думал, ты будешь более страшным, чувак… – сказал он.

Стивен и девушки рассмеялись.

- Я не шучу, я думал, что раз у тебя такое имя, то ты окажешься каким-нибудь панком-психопатом.

- Да ты что!.. – сказал я, ухмыляясь.

Теперь смеялись мы все.

Если бы этот диалог не растопил бы лёд, то моя подруга Ивонн точно сделала бы это несколькими минутами позже. Мы немного поговорили: Дафф интересовался нами, а мы интересовались им, когда ни с того ни с сего (apropos of nothing) Ивонн перегнулась через меня и положила руку на плечо Даффу:

- Можно задать тебе личный вопрос? – спросила она громче, чем это было необходимо.

- Ага, – сказал Дафф, – валяй!

- Ты педик? Мне просто любопытно.

В первый раз за последние несколько часов за нашим столиком воцарилось молчание. Что я могу сказать, меня всегда притягивали прямолинейные женщины.

- Нет, – сказал Дафф, – я определённо не педик.

После того, как этот обмен мнениями иссяк, мы впятером поднялись выше этажом, завалили в туалет и распили там водку. И вскоре после этого мы собрали группу и снова провели целый месяц или около того в поисках вокалиста. Мы прослушивали Рона Райерса (Ron Reyers), более известного под именем Чаво Педераст (Chavo Pederast), когда в 1979 году он несколько месяцев был фронтменом в группе “Black Flag”. У нас прослушивались также и другие музыканты, но, как обычно, мы не могли найти того самого парня. В конечном счёте, мы подготовили немного действительно клёвого материала, например, мы придумали заглавный рифф к песне, которой позже дали название “Rocket Queen”, и ещё несколько зд о ровских идей.

Несмотря на творческий подъём, который охватил всю нашу троицу, я начал по-настоящему разочаровываться в Стивене. Он никогда не придерживался той выработанной профессиональной этики, которую разделяли мы с Даффом, хотя он и поддержал пару раз идею о том, что у нас есть кое какие обязательства перед обществом и фэнами (зд. social schedule). Меня так раздражало, что он тратил свою энергию ещё и на вечеринки, в то время когда нам столько ещё предстояло сделать. В то время было очевидно, что как только мы найдём нужного нам вокалиста, у нас будет группа, что-то из себя представляющая. Проблема заключалась в том, что у нас его не было, а Стивен вёл себя так, будто мы уже подписали контракт с крупной звукозаписывающей компанией (major label). В конце концов, это я оказался именно тем, кто развалил группу; я сказал Даффу, что у нас ничего не выходит и что я, кроме того, порываю со Стивеном во всех отношениях (in every way). По случайному стечению обстоятельств Дафф всё-таки обрёл свои «зелёные пастбища» (greener pastures): когда он переехал в Лос-Анджелес, он поселился в квартире на авеню Ориндж прямо напротив улицы, где жил Иззи. Очень скоро эти двое столкнулись друг с другом на улице, и вот тут это всё и случилось – Даффа приняли музыкантом во вселенную “L. A. Guns”/“Hollywood Rose”.

 

* * *

 

ЭТИ ДВЕ – “L. A. GUNS” И “HOLLYWOOD ROSE” – БЫЛИ ЕДИНСТВЕННЫМИ
группами сразу после “Mötley Crüe”, заслуживающими внимания. Они относились к тем группам, которые меняли своих участников как перчатки (revolving-door outfits) и в которых играли одни и те же местные музыканты, что почти смахивало на инцест. “L. A. Guns” основал Трейси Ганз, который вместе со мной ходил в среднюю школу Ферфакс. По сути, “L. A. Guns” исполняли чуть более крутой, утяжелённый вариант замешенного на блюзе «п и лева» (shredding), которое когда-то играл сам Трейси на пивных вечеринках (keg parties).

“Hollywood Rose” были несколько иными. Я встретился со Стивеном после того, как он впервые увидел их, и пока он описывал их вокалиста как парня с голосом настолько высоким, что он мог сорвать крышу, я понял, что Стивен не преувеличивает. Тогда я не разобрался (put it together), что я уже слышал этого парня, может быть, потому, что слышал его на самой говенной, низкопробной плёнке, на какой только могли записать живое выступление рок-группы.

Мы со Стивеном ходили на выступление “Hollywood Rose” в клуб “Gazzarri’s”, и именно там я впервые увидел, несомненно (hands down), лучшего во всём Голливуде вокалиста того времени – Эксла Роуза. Как и в той плёнке, в выступлении самой группы ничего примечательного не было: любительская гаражная группа, которая выкладывалась на все сто. Но у них была безудержная, дикая энергетика (reckless abandon and unbridled energy), по крайней мере, у двоих из них. Помимо Иззи и Эксла, остальные участники группы ничем не выделялись (nondescript), но эти двое друзей из города Лафайетта, штат Индиана (Lafayette, Indiana), были словно одержимы (had ominous presence). Иззи беспрестанно скользил по сцене на коленях (knee slides), а Эксл пел настолько пронзительно, что, казалось, готов был выплюнуть лёгкие (screaming his heart out) – их выступление было просто потрясно (blistering)! Голос Эксла сразу мне запомнился (drew in), он был очень многогранным: после невероятно высокого, пронзительного вокала (shrieking) Эксл переходил к спокойному блюзовому исполнению, что заставляло прислушиваться его пению.

Как я и говорил, “Hollywood Rose”, как и “L. A. Guns”, меняли своих участников как перчатки, а эти участники были знакомы друг с другом, и то и дело, приходили и уходили. Басист Стив Дэрроу (Steve Darrow) работал вместе с Иззи, разнося в обеденные часы газеты “The L. A. Weekly”, поэтому они оба хорошо знали друг друга (were tight), но Эксла, казалось, по какой-то причине не устраивал гитарист Крис Уэббер (Chris Webber). В один день Эксл, очевидно, взял да и выпер (up and fired) Криса, никому об этом не сказав, а Стивен Адлер каким-то образом узнал, что группа на следующий день будет проводить прослушивания гитаристов.

Для меня, их отношения внутри группы и сейчас такая же загадка, таинственная и алогичная, не говоря уже о том времени. Стивен убедил меня появиться у них на репетиционной точке – они репетировали в квартире, располагавшейся в хибаре под названием «Крепость на Сельме в Хайленде» (“Fortress on Selma and Highland”). Эта квартира была олицетворением (epitome) паршивого (ratty) голливудского панк-рока, потому что только панки могли додуматься загадить это место так сильно. Рокеры не выкидывают в мусор вещи, только если не стали рок-звёздами или не повзрослели, только панки мусорят прямо из окон. Я не знаю, какого цвета были ковры в «Крепости» изначально, но они приобрели болезненный, светло-коричневый цвет, и я говорю не только о цвете ковров на полу, потому что все стены в квартире и потолок, чтобы улучшить звукоизоляцию, были оббиты коврами. В квартире отвратителен был каждый угол, вся квартира была одной большой коробкой с вшами (lice-infested cube).

Я начал с ними репетицию, и всё шло здорово, пока Иззи во время исполнения второй песни не прекратил играть. Теперь-то я знаю, что стремительный уход (bolting) – это психологический защитный механизм Иззи, который срабатывает, когда, по его мнению, всё идёт не так, как надо. Иззи никогда не устраивает из этого шоу, он просто выскальзывает в дверь и ни за что не оборачивается назад. Очевидно, что Иззи просто не мог понять, зачем я вообще тогда к ним пришёл, и ему, понятно, не нравилось, что Эксл уволил Криса Уэббера, не спросив его совета или даже не поставив его в известность.

Со временем, уже после того, как мы стали хорошими друзьями, я спросил у Иззи о том, что произошло. Иззи всегда сохранял дух невозмутимости (aura of cool): он никогда не сердился и не позволял себе терять над собой контроль (let the guard down). Но когда я спросил его об этом, он нацелил на меня абсолютно серьёзный взгляд, чтобы я даже не усомнился в его искренности: «Всё, мать творю, предельно просто. – сказал он. – Ни при каких обстоятельствах мне не нравится, когда мне указывают, что делать».

Как бы то ни было, Иззи ушёл из группы. Я оказался втянут в самую гущу проблем, о чём совершенно не подозревал. После того, как Иззи ушёл, мы на какое-то время почувствовали себя неловко… а затем продолжили играть дальше.

Я даже и не знал, что из-за моего стремления попасть в группу назревала ещё одна проблема: Трейси Ганз добивался участия (vying for) в той репетиции. Он уже давно пытался затащить Иззи и Эксла в свою группу. Даже представить не могу, насколько он был взбешён, когда узнал, что они выбрали меня, а не его. Об этих интригах я не имел ни малейшего представления, а даже если бы и знал, то не обратил бы на них никакого внимания. Наконец, наконец, я попал в группу с крутым вокалистом, ну… или вообще, с вокалистом.

Эксл устроил настоящий «мозговой штурм», когда решал вопрос, каким образом собрать настоящую группу. По его мнению, я и Иззи составили бы отличную пару музыкантов, но поскольку в группе эту идею не обсуждали, до того как Эксл стал претворять её в жизнь (put it in motion), то оказалось, что меня взяли в группу, а Иззи из неё ушёл. Для меня “Hollywood Rose” составляли Эксл, Стив Дэрроу, Стив Адлер и я сам. Мы зарезервировали выступления в клубах “Madame Wong’s East” и “Madame Wong’s West” и репетировали в студии под названием “Shamrock” на бульваре Санта-Моника между улицами Уэстерн и Говер (Western and Gower). Место было просто невероятным, и случиться здесь могло всё что угодно. Принимая во внимание, что студия находилась за Восточным Голливудом (East Hollywood), то случиться могло действительно всё что угодно, и это не привлекло бы внимания властей. В здании располагались три студии, и их владельцы каждый уикенд устраивали безумные вечеринки, на которых творилось чёрт знает что[64].

За тот непродолжительный период, пока Эксл жил со мной и моей семьёй, мы с ним стали хорошими друзьями. Случилось это не потому, что мы были родственными душами (soul mates) и всё такое: в то время у Эксла просто не было собственного дома, поэтому он просто ночевал (crash) там, где придётся. Когда он жил с нами, он, бывало, спал весь день в моей подземной комнате в окружении моих змей и кошек, пока я был на работе. Когда я приходил домой, я, бывало, будил его, и мы отправлялись вместе на репетицию.

Всё же (all the same), я многое узнал об Эксле за то время. Мы разговаривали о музыке и всё том, что считали крутым (зд. great). Мы, бывало, прослушивали какую-нибудь песню, а затем «препарировали» (dissect) её. Было очевидно, что у нас с ним много общего, говоря о наших музыкальных вкусах. Мы оба восхищались всеми теми группами, которые оказали на меня влияние.

Экслу было интересно говорить также о жизни, как о своей, так и о жизни вообще. Я мало что мог сказать, но я всегда был благодарным слушателем (good listener). Поэтому он рассказывал мне о своей семье и об испытаниях, которые ему пришлось выдержать в Индиане, – да это находилось за полмира от самого дальнего места, которое я только мог вспомнить! Тогда Эксл меня поразил так же, как всегда поражал людей: кто бы что ни сказал о нём, Эксл Роуз был прямолинеен до жестокости. Его видение событий может быть, мягко говоря, странным (singular), но правда заключается в том, что он верит в то, что говорит, и верит искренне, чем кто-либо другой, кого я только знаю.

Пусть это не шокирует, но жить с Экслом под одной крышей не всегда было лёгким плаванием[65]. Как я и говорил, моя комната находилась поодаль от гостиной – в двух лестничных пролётах ниже, под гаражом. Большую часть времени, когда меня не было дома, Эксл был предоставлен самому себе, но однажды утром после того, как я ушёл на работу, Эксл, очевидно, выбрался из моей комнаты наверх и развалился на диване в гостиной. В других домах то, что произошло, возможно, и не было бы таким большим делом, но в нашем было. Моя бабушка Ола-старшая была нашей домоправительницей (matriarch), а тот диван – её троном, на котором она в обеденные часы смотрела свои любимые телешоу. Когда она пришла домой, как раз чтобы насладиться её ежедневной телепрограммой, и нашла на диване развалившегося Эксла, Ола-старшая вежливо попросила его подняться. Своим милым, мягким голосом пожилой леди она попросила ео спуститься вниз в мою комнату, где бы Эксл смог спать сколько ему влезет. По какой-то причине это не сработало. Из того, что я понял, Эксл сказал моей бабушке валить на хрен, а затем стремительно бросился вниз (stormed downstairs) в мою комнату. По крайней мере, так рассказала мне моя мама.

Когда я пришёл с работы, мама отвела меня в сторону и так же спокойно, какой она была и сама, сказала, что если Эксл хочет и дальше оставаться под её крышей хотя бы ещё один день, ему нужно извиниться перед её матерью и пообещать никогда не вести себя подобным образом. Это было моей обязанностью заставить Эксла извиниться, что в то время не казалось мне такой большой проблемой.

Моя мама часто давала мне свой зелёный «Датсун-510», и когда мы с Экслом тем же вечером отправились на нём на репетицию, я объяснил ему наименее обидными словами (зд. least confrontational way), что ему, возможно, следует извиниться перед Олой-старшей за то, что послал её на хрен. Я был знаком с Экслом непродолжительное время, но уже достаточно хорошо изучил его, чтобы понять, что он был чувствительным, склонным к самоанализу (зд. retrospective) человеком, у которого часто бывали сильные перепады настроения (serious (extreme) mood swings), поэтому я подбирал слова очень осторожно и представил проблему в неосуждающем, объективном свете. Пока я говорил, Эксл глазел в окно, а потом принялся раскачиваться взад и вперёд в пассажирском кресле. Мы ехали по бульвару Санта-Моника, когда Эксл внезапно открыл дверцу и выпрыгнул, не сказав ни слова. Он запнулся, неловко подпрыгнул и окончил свой прыжок на тротуаре, даже не упав. Затем обрёл равновесие и, не оглядываясь, свернул в переулок.

Я был в шоке. Я развернул машину на сто восемьдесят градусов и около часа ездил по округе, разыскивая его, всё было напрасно. Тем вечером он не появился у меня дома и четыре дня не приходил на репетиции. Он появился в студии на пятый день, как будто ничего и не было. Он нашёл себе другое место, где можно заночевать, но об этом он никогда не говорил. С того момента мне стало ясно, что у Эксла было несколько настолько особенных черт характера, что это отдаляло его ото всех людей, которых я только знал.

* * *

 

ПОСЛЕДНЕЕ СВОЁ ВЫСТУПЛЕНИЕ “HOLLYWOOD ROSE” ДАЛИ В КЛУБЕ “THE Troubadour”, и закончилось оно не без происшествий. Это была «мёртвая» ночь (“off” night) с начала и до конца – по сути, череда почти удачных моментов. Мы приехали с опозданием, аппаратура звучала ужасно, публика была шумная и неактивная (зд. disengaged), и как бы мы ни старались, мы не могли завести толпу (turning the vibe around). Какой-то умник (heckler) из переднего ряда поругался с Экслом, и вскоре ему за это воздалось: Эксл швырнул в этого парня стакан или разбил об его голову бутылку – что именно сделал Эксл, уже не имеет значения, но это было самым подходящим выражением сдерживаемого (pent-up) чувства разочарования, охватившего в тот вечер нашу группу. Я наблюдал, как по ходу нашего выступления усиливается перебранка (altercation) между тем парнем и Экслом, и это отвлекало моё внимание (distraction) от мрачных мыслей об этом выступлении, и я знал, что я свалю из группы сразу же, как только мы отыграем сет-лист. Эксл, пускающийся вслед за этим парнем, был как вселенское подтверждение этому.

Не то, что бы я не предвидел, что всё так и произойдёт. Я был не удовлетворён, и то, чего мы добились, казалось мне непостоянным. Мы дали лишь пару-тройку (a handful of) выступлений за несколько месяцев, проведённых вместе, и за это время составу группы всегда чего-то не хватало. К тому времени тот состав группы многого не добился, и то происшествие с бутылкой, казалось, было излишним (uncalled for), отвлекающим от самой музыки, мягко говоря. Такими, вот, мы были – едва оперившимися юнцами (a fledgling band) с большим багажом внутренних проблем, пытающимися в борьбе сделать себе имя и вынужденными бороться (contend) с подобными инцидентами. Это имело значение для Эксла, хоть и не все были с ним согласны. Таковыми были взгляды Эксла: если этот инцидент с бутылкой и был излишним – ну и пусть, но порой тебе нельзя уклоняться от схватки. Прервать выступление для того, чтобы уладить проблему, – вот это уже излишне. Моя же позиция была в духе рок-н-ролла – «всё абсолютно по херу!» (full-on fuck-off), но поскольку от меня требовался профессиональный подход к делу, то произошедшее стало проблемой и для меня.

Эксл всегда относился к типу людей с гиперболизированным отно