Ленивая красавица и ее тетушки

Жила когда-то на свете бедная вдова, и была у нее дочка — красивая, как день ясный, но ленивая, что ваша хрюшка, — вы уж простите меня за такое сравнение.

Во всем городе не было другой такой труженицы, как бедная мать. А уж как она искусно пряла! И заветной мечтой ее было, чтобы и дочка у нее выросла такой же искусницей.

Но дочка вставала поздно, усаживалась завтракать, даже не помолившись, а потом весь день слонялась без дела. За что бы она ни бралась, все словно жгло ей пальцы. А уж слова она тянула, как будто говорить ей было трудней трудного, а может, язык у нее был такой же ленивый, как она сама. Немало горя хлебнула с нею бедная матушка, но ей все как с гуся вода — знай себе хорошеет.

И вот в одно прекрасное утро, когда дела шли хуже некуда, только бедная вдова раскричалась по поводу налогов на муку, как мимо ее дома проскакал сам принц.

— Ай-ай-ай, голубушка! — удивился принц. — У тебя, наверное, очень непослушное дитя, если оно заставляет свою мать так сердито браниться. Ведь не могла же эта хорошенькая девушка так рассердить тебя!

— Ах, что вы, ваше высочество. Конечно, нет! — ответила старая притворщица. — Я только пожурила ее за то, что она слишком усердно работает. Поверите ли, ваше высочество, она может за один день испрясть три фунта льна, на другой день наткать из него полотна, а в третий нашить из него рубах.

— О небо! — удивился принц. — Вот девушка, которая пришлась бы по душе моей матушке. Ведь моя матушка — лучшая прядильщица в королевстве! Будьте так любезны, сударыня, наденьте, пожалуйста, на вашу дочку капор и плащ и посадите ее сзади меня на коня! Ах, моя матушка будет так восхищена ею, что, быть может, через недельку сделает ее своей невесткой. Право слово! Конечно, если сама девушка не будет иметь ничего против.

Так-то вот. Женщина не знала, что делать от радости и смущения, да и от страха, что все раскроется. Она не успела еще ни на что решиться, как юную Энти уже усадили позади принца и он ускакал со своей свитой прочь, а у матери в руках остался увесистый кошелек. Долго после этого она не могла прийти в себя, все боялась, как бы с ее дочкой не приключилась беда.

Принцу трудно еще было судить о воспитании и об уме Энти по нескольким ответам, которые он еле вырвал у нее. А королева так и обомлела, увидев на коне позади своего сына крестьянскую девушку. Но когда она разглядела ее хорошенькое личико и услышала, что Энти умеет делать, королева решила, что девушке просто цены нет! А принц улучил минутку и шепнул Энти, что, если она не прочь выйти за него замуж, она должна во что бы то ни стало понравиться матери-королеве.

Так-то вот. Вечер подходил к концу. Принц и Энти чем дальше, тем больше влюблялись друг в друга. Только неотступная мысль о пряже то и дело заставляла сжиматься ее сердце. Когда настало время сна, королева-мать отвела Энти в нарядную спальню и, пожелав ей спокойной ночи, указала на большую охапку превосходного льна и молвила:

— Ты можешь начать завтра же утром, во сколько захочешь, и я надеюсь, что к следующему утру мы увидим славную пряжу из этих трех фунтов льна!

В эту ночь бедная девушка почти не сомкнула глаз. Она плакала и сетовала на себя, что не слушала советов матушки.

Наутро, как только ее оставили одну, Энти с тяжелым сердцем принялась за работу. И хотя ей дали прялку из настоящего красного дерева и лен, о каком можно только мечтать, у нее каждую минуту рвалась нитка. То она получалась тонкая, точно паутина, то грубая, словно, бечевка для плетки. Наконец она отодвинула свой стул. Уронила руки на колени и горько заплакала.

И в этот самый момент перед ней выросла маленькая старушонка с удивительно большими ступнями и спросила:

— О чем ты, красавица?

— Да вот, я должна весь этот лен к завтрашнему утру превратить в пряжу. А у меня и пяти ярдов тонкой нити из него не получается.

— А ты не постыдишься пригласить на свою свадьбу с молодым принцем нищую Большеногую Старуху? Пообещай пригласить меня, и, пока ты сегодня ночью спишь, все три фунта льна превратятся в тончайшую пряжу.

— Конечно, я приглашу тебя, и с удовольствием, и буду заботиться о тебе всю мою жизнь!

— Вот и прекрасно! Ты пока оставайся в своей комнате до вечернего чая, а королеве можешь сказать, чтобы она приходила за пряжей завтра утром, хоть на заре, если ей угодно.

И все случилось, как старушка пообещала. Пряжа получилась тонкая и ровная, ну словно тончайшая леска.

— Вот молодец девушка! — сказала королева. — Я велю принести сюда мой собственный ткацкий станок из красного дерева. Только сегодня тебе больше не надо работать. Поработать и отдохнуть, поработать и отдохнуть — вот мой девиз! Ты и завтра успеешь соткать пряжу. А там, кто знает…

В этот раз девушку мучил страх еще больше, чем в прошлый: теперь она очень боялась потерять принца. Но все равно она ведь не умела даже приготовить основу ткани и не знала, как пользоваться челноком. И она сидела в великом горе, как вдруг перед ней выросла маленькая и совершенно квадратная старушка: такие широкие у нее были плечи и бока. Гостья сказала, что ее зовут Квадратной Старухой, и заключила с Энти ту же сделку, что и Большеногая Старуха.

Ну и обрадовалась королева, когда раным-рано поутру нашла готовое полотно — такое белое и тонкое, словно самая лучшая бумага, какую вам только доводилось видеть.

— Ах, какая милочка! — сказала королева. — А теперь развлекись с дамами и кавалерами. И если завтра ты из этого полотна нашьешь славных рубах, одну из них ты сможешь подарить моему сыну. И хоть тут же выходи за него замуж!

Ну как было не посочувствовать на другой день бедной Энти; вот-вот принц будет ее, а может, она потеряет его навеки! Но она набралась терпения и ждала с ножницами и ниткой в руках до самого полудня. Прошла еще минута, и тут она с радостью увидела, как появилась третья старушка. У старушки был огромный красный нос, и она тут же сообщила Энти, что потому ее так и зовут Красноносая Старуха. Она оказалась ничуть не хуже других, и, когда на другой день королева пришла со своим ранним визитом к Энти, дюжина славных рубах уже лежала на столе.

Что ж, теперь дело оставалось лишь за свадьбой. И уж будьте уверены, свадьбу устроили на широкую ногу. Бедная матушка тоже была среди прочих гостей. За обедом старая королева не могла говорить ни о чем, кроме славных рубашек. Она мечтала о том счастливом времени, когда после медового месяца они с невесткой только и станут что прясть, ткать да шить рубахи и сорочки.

Жениху были не по душе такие разговоры, а невесте и подавно. Он хотел уж было вставить свое слово, как к столу подошел лакей и сказал, обращаясь к невесте:

— Тетушка вашей милости, Большеногая Старуха, просит узнать, может ли она войти?

Невеста вспыхнула и готова была сквозь землю провалиться, но, к счастью, вмешался принц:

— Скажите миссис Большеногой, что всем родственникам моей невесты или она всегда сердечно рады.

Старушка с большими ногами вошла и уселась рядом с принцем. Королеве это не очень понравилось, и после нескольких слов она довольно злобно спросила:

— Ах, сударыня, отчего это у вас такие большие ноги?

— Э-э, матушка! Верите ли, ваше величество, почти всю свою жизнь я простояла у прялки. Вот от этого!

— Клянусь честью, моя любимая, — сказал принц невесте, — ни одного часа я не позволю тебе простоять у прялки!

Тот же самый лакей опять объявил:

— Тетушка вашей милости, Квадратная Старуха, хочет войти, если вы и прочие благородные господа не возражают.

Принцесса Энти была очень недовольна, но принц пригласил гостью войти. Она уселась и выпила за здоровье каждого присутствующего.

— Скажите, сударыня, — обратилась к ней старая королева, — отчего это вы так широки вот тут, между головой и ногами?

— Оттого, ваше величество, что всю свою жизнь я просидела у ткацкого станка.

— Клянусь властью! — сказал принц. — Моя жена не будет сидеть у станка ни одного часа.

Опять вошел лакей.

— Тетушка вашей милости, Красноносая Старуха, просит позволения присутствовать на пиру.

Невеста еще гуще покраснела, а жених приветливо сказал:

— Передайте миссис Красноносой, что она оказывает нам честь!

Старушка вошла, ей оказали всяческое уважение и усадили рядом с почетным местом за столом. А все гости, сидевшие пониже ее, поднесли к носу кто бокалы, кто стаканы, чтобы спрятать свои улыбки.

— Сударыня, — обратилась к ней королева, — не будете ли вы так добры рассказать нам, отчего это ваш нос такой большой и красный.

— Видите ли, ваше величество, я всю свою жизнь склоняла голову над шитьем, и оттого вся кровь приливала к носу.

— Милая, — сказал принц Энти, — если я когда-нибудь увижу в твоих руках иголку, я убегу от тебя за тысячу миль!

А ведь по правде говоря, мальчики и девочки, хотя эта история и забавная, мораль в ней совсем неправильная. И если кто-нибудь из вас, озорники, станет подражать Энти в ее лени, сами увидите, вам уж так не повезет, как ей. Во-первых, она была очень, очень хорошенькая, вам всем далеко до нее, а во-вторых, ей помогали три могущественные феи. Теперь фей нет, нет и принцев или лордов, которые проезжают мимо и захватывают вас с собой, трудолюбивые вы или ленивые. И в-третьих, еще не известно, так ли уж счастливы были принц и она сама, когда на них свалились всякие заботы и волнения жизни.

Графиня Кэтлин О ' Шей
(Легенда)

В далекую старину объявились однажды в Ирландии два неизвестных купца. Никто о них прежде не слышал, и, однако, они прекрасно изъяснялись на языке этой страны. Черные волосы их перевивала золотая лента, их одежды отличались редким великолепием. Оба казались примерно одного возраста: они выглядели лет по пятьдесят, так как лоб им избороздили морщины, а бороду уже тронула седина.

В гостинице, где остановились эти важные купцы, попытались было разузнать об их намерениях, но тщетно — те вели скрытный и уединенный образ жизни. Занятий у них не было никаких, и они целыми днями только и делали, что считали да пересчитывали золотые монеты, которые хранили в больших денежных мешках: через окна их комнаты можно было увидеть желтый блеск этих монет.

— Господа, — сказала им в один прекрасный день хозяйка гостиницы, — как же так получается, вот вы такие богачи и могли бы, кажется, поддержать людей в беде, а ни одного благочестивого дела не сделали!

— Прекрасная хозяюшка, — молвил один из них, — мы не хотели предлагать милостыню честным беднякам, боясь, что нас обманут всякие притворщики. Но пусть Нужда постучится к нам в дверь, и мы откроем ей!

На другой день, когда разнесся слух, что богатые незнакомцы приехали, чтобы раздавать всем свое золото, их дом осадила толпа людей. Правда, оттуда все выходили с разным видом: у одних на лице была написана гордость, у других — стыд.

Оказывается, эта парочка бродячих торговцев скупала для дьявола человеческие души.

Душа пожившего человека стоила двадцать золотых, и ни пенни больше: у Сатаны было достаточно времени, чтобы узнать ей цену. Душа женщины стоила пятьдесят, если та была хороша собой, и целых сто, если уродлива. Ну, а уж за душу молоденькой девушки поднимай цену выше! За свежие, чистые цветы платят дорого.

В те времена жила в этом городе графиня Кэтлин О'Шей, ангел красоты. Все ей поклонялись, а для бедняков она была единственной надеждой. Как только услышала она, что эти злодеи, воспользовавшись народной бедой — в городе в это время был голод, — крадут у Бога человеческие души, она тотчас позвала к себе дворецкого.

— Скажи, Патрик, — обратилась она к нему, — сколько золотых монет в моих сундуках?

— Сто тысяч.

— А сколько драгоценностей?

— На ту же сумму, что и золота.

— А что стоит все имущество в моих замках, мои леса и земли?

— Вдвое больше, чем у вас денег и драгоценностей.

— Что ж, прекрасно, Патрик. Продай все, кроме золота, конечно, и принеси мне что выручишь. Я хочу сохранить только этот дом.

За два дня приказания благочестивой Кэтлин были выполнены, и все богатства ее были розданы беднякам соответственно их нужде.

Однако это не входило в расчеты дьявола, как передает нам предание, — ведь для него не осталось душ, которые он мог бы скупить. И вот с помощью неверного слуги эти подлые купцы проникли в покои благородной дамы и похитили последние остатки ее богатства. Напрасно она изо всех сил боролась, чтобы спасти содержимое своих сундуков: жулики Сатаны были сильнее. Конечно, если бы Кэтлин смогла перекреститься, добавляет легенда, она бы обратила их в бегство, но она защищалась, и поэтому руки у нее были заняты. Кража совершилась.

И когда вскоре бедняки обратились к ограбленной Кэтлин за помощью — увы, это оказалось бесполезно. Она более не могла уж поддержать их в нужде. Ей пришлось предоставить их искушению дьявола.

А между тем должно было пройти восемь дней, пока хлеб и прочая провизия в изобилии прибыли бы в город из восточных стран. Эти восемь дней были целой вечностью! Восемь дней требовали огромных денег, чтобы спасти всех от голода. Беднякам предстояло либо погибнуть голодной смертью, либо, отвергнув заповедь святого евангелия, совершить низкую сделку и запродать свои души — лучший дар щедрой руки всемогущего. А у Кэтлин уже не было ничего, даже свой последний дом она отдала страждущим.

Двенадцать часов провела она в слезах и стенаниях, бия себя в лилейно-белую грудь. А затем в порыве отчаяния поднялась решительно и отправилась к продавцам человеческих душ.

— Что вам угодно! — спросили те.

— Вы покупаете души?

— Да, кое-что еще удается купить, несмотря на ваши старания, синеглазая святая. А что скажешь?

— Сегодня я пришла заключить с вами сделку, — ответила она.

— Какую же?

— У меня есть душа для продажи, но она стоит дорого.

— Разве это имеет значение, если она драгоценная? Душа, как бриллиант, ценится по чистоте.

— Это моя душа.

Сатанинские посланники так. и задрожали, даже коготки свои выпустили под лайковыми перчатками. Серые глазки их так и загорелись. Душа самой Кэтлин, чистая, незапятнанная, непорочная, — вот это добыча!

— Сколько же ты просишь, красавица?

— Сто пятьдесят тысяч золотом.

— Изволь! — ответили торговцы и протянули Кэтлин пергамент с черной печатью, который она, содрогнувшись, подписала.

Денежки ей были тут же отсчитаны. Вернувшись домой, она сказала дворецкому:

— Вот, раздай это! На эти деньги, что я даю тебе, бедняки протянут оставшиеся восемь дней, и больше ни одна душа не попадет к дьяволу!

Потом она закрылась в своих комнатах и приказала никому ее не тревожить.

Прошло три дня. Она никого не звала и сама не выходила.

Когда же дверь отворили, то нашли ее холодной и недвижимой. Она умерла от печали.

Но Бог объявил торг этой души — столь прекрасной в своем милосердии — недействительным: ведь она спасла своих сограждан от вечных мук.

Спустя восемь дней множество кораблей доставили голодающей Ирландии несметные запасы зерна. Голод кончился.

Что же касается тех торговцев, то они исчезли из гостиницы, и никто так и не узнал, что с ними сталось. Правда, блэкуотерские рыбаки поговаривают, будто по приказу Люцифера их заточили в подземную тюрьму до тех пор, пока они не сумеют снова заполучить душу Кэтлин, которая на этот раз ускользнула от них.

Волынщик и пак

Давным-давно жил в Данморе, что в графстве Голуэй, один придурковатый паренек. Он страсть как любил музыку, а выучить больше одной песенки так и не сумел. Песенка эта называлась «Черный бродяга». Разные господа часто приглашали его для увеселения, и он получал за это немалые денежки.

Как-то раз поздно вечером волынщик этот возвращался из дома, где происходили танцы. Он был порядком навеселе. Поравнявшись с мостиком, от которого было рукой подать до материнского дома, он нажал на свою волынку и заиграл «Черного бродягу».

Тут сзади к нему подкрался пак и перебросил его к себе на спину. У пака были длинные рога, и волынщик крепко ухватился за них.

— Сгинь, гнусная скотина! — крикнул он. — Отпусти меня домой! У меня в кармане десятипенсовик для моей матушки. Ей нужен нюхательный табак.

— Наплевать мне на твою мать, — сказал пак. — Держись лучше! Если упадешь, свернешь себе шею и загубишь свою волынку. — А потом добавил: — Сыграй-ка мне «Шан Ван Вохт»!

— Но я не умею, — отвечал волынщик.

— Не важно, умеешь или нет, — говорит пак, — начинай, и я тебя научу.

Волынщик задул в свою волынку, и такая мелодия у него получилась, что он и сам удивился:

— Ей-Богу, ты замечательный учитель музыки! Ну, а куда ты меня тащишь, скажи?

— Сегодня ночью на вершине Скалы Патрика в доме банши^[10] большое торжество, — говорит пак. — Вот я туда тебя и несу, чтоб ты нам поиграл. И поверь моему слову, тебе неплохо заплатят за труды!

— Вот здорово! Значит, ты избавишь меня от путешествия, — сказал волынщик. — А то, видишь ли, отец Уильям наложил на меня епитимью: велел совершить паломничество к Скале Патрика, потому что на последний Мартынов день я стащил у него белого гусака.

Пак стрелой пронес его над холмами, болотами и оврагами, пока не достиг вершины Скалы Патрика. Тут он трижды топнул ногой, тотчас растворилась огромная дверь, и они вместе прошли в великолепную комнату.

Посреди комнаты волынщик увидел золотой стол, вокруг которого сидело чуть ли не сто старух-банши. Они все разом поднялись и произнесли:

— Сто тысяч приветствий Ноябрьскому Паку! Кого это ты с собой привел?

— Лучшего волынщика во всей Ирландии, — ответил пак.

Одна банши топнула ногой, тотчас в боковой стенке открылась дверь, и волынщик увидел… Кого бы вы думали? Да того самого белого гусака, которого он стащил у отца Уильяма.

— Но ей-Богу же, — воскликнул волынщик, — мы с моей матушкой до последней косточки обглодали этого гуся! Только одно крылышко я дал Рыжей Мэри. Она-то и сказала пастору, что это я украл гуся.

Гусак прибрал со стола, а пак сказал:

— Сыграй-ка этим дамам!

Волынщик начал играть, и банши пошли танцевать. Они отплясывали, пока у них не подкосились ноги. Тогда пак сказал, что нужно заплатить музыканту, и каждая банши вытащила по золотому и вручила волынщику.

— Клянусь зубом святого Патрика, — сказал волынщик, — теперь я богат, точно сын лорда!

— Следуй за мной, — сказал пак, — я отнесу тебя домой.

И они тут же вышли. Только волынщик приготовился усесться верхом на пака, как к нему подошел белый гусак и подал ему новую волынку.

Пак быстренько донес волынщика до Данмора и сбросил его возле мостика. Он велел ему сразу отправляться домой и на прошание сказал:

— Теперь у тебя есть две вещи, которых не было прежде, — это разум и музыка.

Волынщик дошел до материнского дома и постучался в дверь со словами:

— А ну, впусти-ка меня! Я теперь разбогател, словно лорд, и стал лучшим волынщиком во всей Ирландии!

— Ты просто пьян, — сказала мать.

— Да нет же, — говорит волынщик, — и капли во рту не было!

Когда мать впустила его, он отдал ей все золотые монеты и сказал:

— Погоди еще! Послушай, как я теперь играю. И он задул в новую волынку, но вместо музыки у него получилось, будто все гусыни и гусаки Ирландии принялись гоготать разом. Он разбудил соседей, и те принялись потешаться над ним, пока он не взялся за свою старую волынку и не исполнил им мелодичную песенку. А потом он рассказал им, что с ним приключилось в эту ночь.

На другое утро мать пошла полюбоваться на золотые монеты, однако на их месте она увидела лишь сухие листья, и больше ничего.

Волынщик отправился к пастору и рассказал ему всю историю, но пастор ни одному слову его не захотел верить, пока он не взялся за новую волынку, из которой полилось гоготанье гусаков и гусынь.

— Прочь с глаз моих, воришка! — возопил пастор.

Но волынщик и с места не сдвинулся. Он приложил к губам свою старую волынку — чтобы доказать пастору, что он рассказал ему чистую правду.

С тех пор он всегда брал только старую волынку и исполнял на ней мелодичные песенки, и до самой его смерти не было в целом графстве Голуэй лучшего волынщика, чем он.

Озеро исцеления
(Легенда)

Вы видите это озеро? — спросил мой собеседник, устремляя свой взгляд на утес, возвышавшийся над Лохлейгом.^[11] — Хотя вам это и покажется невероятным, но, несмотря на всю свою непривлекательность, — вон как оно заросло ирисом и всякой другой травой, — озеро это считается самым знаменитым во всей Ирландии, вы уж поверьте мне! Млад и стар, богач и бедняк, — словом, всякий из близка и далека идет к нему, чтобы излечить цингу, язвы и прочие недуги. Как будто сам всевышний позаботился, чтобы все члены наши были целыми и невредимыми, ибо это великое несчастье, когда они отказываются служить нам. Да вот лишь на прошлой неделе побывал здесь у нас один очень важный француз. Приплелся он сюда на костылях, а домой к себе вернулся здоровехоньким, как огурчик, даю вам слово! Правда, он и расплатился с Билли Рейли недурно за то, что тот вылечил его.

— Скажите, пожалуйста! А как же это Билли Рейли вылечил его?

— Как-как! Так и вьлечил! Взял шест подлинней да сунул его в озерю до самого дна, а потом вытащил на нем столько глины, сколько хватило бы и на тысячу болячек.

— Какой такой глины?

— Ну, какой? Черной, конечно! Ведь на дне озера полным-полно этой черной грязи, которой можно вылечить хоть целый свет.

— Да, стало быть, это и впрямь знаменитое озеро…

— Еще бы, конечно, знаменитое! — согласился мой собеседник. — Но не только потому, что оно исцеляет, нет-нет. Всем известно, что на дне его находится прекрасный город, в котором живет добрый народец, как две капли воды схожий с христианами. Ей-ей, истинную правду вам говорю! Шамас-а-Снейд сам видел их, когда отправился за своей пестрой коровенкой, которую у него украли.

— А кто же украл ее?

— Сейчас я вам все расскажу! Шамас — это бедный паренек, который жил со своей старой матерью в жалкой лачуге на самом гребне холма. Они перебивались кое-как, но так или иначе сводили концы с концами. Был у них клочок земли, который приносил немного картошки, да, еще вот Пеструшка давала им глоток молока. Словом, по тем временам им приходилось не так уж туго. К тому же Шамас был мастером на все руки и, когда пас корову, срезал вереск и вязал веники. А мать продавала их в базарный день и приносила домой табаку, соли и всего прочего, без чего трудно обойтись даже бедняку.

Но вот как-то раз Шамас поднялся в горы выше обычного — он искал вереск подлинней, так как горожанки не очень-то любят низко наклоняться, а потому предпочитают веники с длинными ручками. Пеструшка его была умна, что любой из нас, грешных. Она следовала за Шамасом по пятам, словно комнатная собачонка, так что присматривать за ней почти и не надо было. В тот день она отыскала на круглой лужайке сочный мох, зеленый, как лук, и спокойно паслась. А Шамаса порядком разморило, что могло случиться со всяким в такой безоблачный летний денек, и он прилег на траву отдохнуть, — вот как мы с вами сейчас отдыхаем на этих камнях. И что же! Не успел он немножко полежать, как вдруг увидел, что вокруг него разыгрались… Кто бы вы думали? Пыхтуны! Целая толпа пыхтунов. Это эльфы такие: они никогда не вынимают трубки изо рта и очень любят ухаживать за девушками, когда те пасут в уединенных долинах коров или овец. Одни пыхтуны подбрасывали мяч, другие поддавали его ногой, а третьи подпрыгивали, словно кошки, и ловили его на лету. Все они были такие ловкие и проворные, что Шамас с восхищением следил за их игрой. Но больше всех ему понравился маленький загорелый пыхтунчик в красной шапочке, который всех подряд сбивал с ног, словно расшвыривал поганки. Раз ему даже удалось завладеть мячом, наверное, на целых полчаса. Тут уж Шамас не удержался и крикнул:

— Браво, мой маленький игрок!

Но не успел он рта закрыть, как — шлеп! — мяч попал ему прямо в глаза, так что искры из них посыпались. Бедняга Шамас решил, что ослеп, и завопил:

— Тысяча проклятий!

Но в ответ услышал лишь громкий смех.

— С нами крестная сила! — пробормотал он. — За что?!

Тут он протер себе хорошенько глаза и почувствовал, что как будто полегчало: он уже смог различить солнце и небо. Постепенно он видел уже все — все, кроме своей коровы и проказников пыхту-нов. Должно быть, они растворились в утреннем тумане. Но куда вот девалась Пеструшка? Шамас искал ее и там и сям, но он мог бы проискать ее и до сегодняшнего дня и все равно не нашел бы, и в этом нет ничего удивительного — ведь эльфы-то утащили ее за собой.

Однако Шамас-а-Снейд ничего этого не знал и отправился домой к матери.

— А где корова, Шамас? — спросила старушка.

— Да шут с ней, с коровой, матушка, — ответил Шамас. — Не знаю я, где она!

— Разве так отвечают несчастной, старой матери, ты, олух!

— Ох, матушка, не подымайте вы шума по-пустому! — сказал Шамас. — Цела она, наша старая Пеструха, никуда не делась, право же. Вот если б глаза у меня были на палках, я бы увидел, где она сейчас. Да, кстати вот, о глазах. Ну и повезло же мне! Еще немножко, и нечем бы мне стало присматривать за нашей Пеструшкой.

— О Господи! Что же такое случилось с твоими глазами?

— Да все эти пыхтуны, Господь спаси нас и помилуй. Засадили мячом мне прямо в глаза! Битый час я не видел ничего, ну ничегошенъкй.

— Так, может, они и утащили нашу корову? — спросила мать.

— Не-ет, черта с два! — сказал Шамас. — Корова наша хитра, что твой судья, на то и воля Божья. И не такая она дура, чтобы идти за пыхтунами, когда я нашел для нее сегодня не траву, а просто объедение!

Так мать с сыном и проговорили всю ночь про свою корову, а утром отправились ее искать. Обыскав все вершины и низины, Шамас вдруг заметил, что из болота торчат… Эге, да никак рога его Пеструшки?

— Матушка! Матушка! — закричал он. — Я ее нашел!

— Где же, мой мальчик? — кричит старушка.

— Да вот, в болоте! — отвечает Шамас.

Тут бедная старушка как завопит не своим голосом. Со всей округи сбежались соседи и вытащили корову из болота. Побожиться можно было, что это та самая Пеструшка. А все ж не та! Вот вы скоро и сами это увидите.

Шамас и его мать отнесли мертвую скотину домой, содрали с нее шкуру, а тушу повесили над очагом. Конечно, то, что они остались без капли молока, было очень тяжело, и, хотя теперь они получили вдоволь мяса, все равно навеки его не хватило бы. Да к тому же еще соседи косо поглядывали на них: мол, что это они собираются есть дохлятину?

Но хуже всего было то, что они и в самом деле не могли есть это мясо, потому что, когда его сварили, оно оказалось жестким, как мертвечина, да еще черным, словно торф. Вы с таким же успехом могли бы вонзить зубы в дубовую доску, как в это мясо, только потом вам пришлось бы усесться подальше от стены, чтобы не разбить об нее свою башку, стараясь выдрать из этого мяса зубы. Так что в конце концов им пришлось бросить это мясо собакам. Но даже те от него отвернулись. И вот оно было выкинуто в канаву, где и сгнило.

Эта неудача стоила бедняге Шамасу много горьких слез — ведь теперь ему приходилось работать с двойным усердием. И он с зари до зари пропадал в горах за вереском.

В один прекрасный день он проходил со связкой веников на спине мимо вот этих самых холмов и вдруг увидел свою Пеструшку! Ее пасли два рыжих человечка.

— Ба, никак это корова моей матушки? — говорит Шамас-а-Снейд.

— Никак нет! — отвечает один человечек.

— Да, конечно, она! — говорит Шамас, бросая веники на землю и хватая корову за рога.

Тогда — что бы вы думали! — рыжие человечки изо всех сил гонят корову вот к этому самому обрыву. Один толчок — и она летит кувырком вместе с Шамасом, который словно прирос к ее рогам. Один всплеск, и воды озера сомкнулись над ними, и Шамас вместе с коровой пошел ко дну.

Но только Шамас-а-Снейд подумал, что пришел ему конец, как вдруг увидел перед собой великолепнейший дворец из драгоценных камней и самоцветов. И хотя он был совершенно ослеплен великолепием этого дворца, все же у него хватило ума не выпускать из рук рога своей коровенки. Мало ли что с ней могли еще сделать? А когда его пригласили зайти во дворец, он отказался.

Но вот раздался страшный шум, двери замка растворились, и оттуда вышли сто прелестнейших леди и джентльменов.

— Что нужно этому смертному? — спросил один из них, казавшийся господином.

— Мне нужна корова моей матушки! — ответил Шамас-а-Снейд.

— Но это ведь не корова твоей матери, — сказал господин.

— То есть как так! — вскричал Шамас-а-Снейд. — Да я ее как свои пять пальцев знаю!

— А где ты ее потерял? — спрашивает господин. Тут Шамас подходит к нему и выкладывает все: как он отправился в горы, увидел там пыхтунов, которые играли в мяч, как мяч попал ему в глаза и как пропала его корова.

— Пожалуй, ты прав, — говорит господин и вытаскивает кошелек. — Вот тебе за двадцать коров, получай!

— Э, нет! — говорит Шамас. — Меня на мякине не проведешь. Отдавай мою корову — и баста!

— Ну и чудак человек, — говорит господин. — Лучше оставайся здесь, поживи во дворце!

— А мне и с матушкой неплохо живется.

— Дурак! Да оставайся здесь, будешь жить во дворце.

— А мне и в матушкиной хижине хорошо, — говорит Шамас.

— Будешь гулять здесь по садам, фрукты рвать, цветочки.

— По мне, уж лучше вереск в горах рвать.

— Будешь есть и пить сладко.

— Хм, да раз Пеструха опять у меня, картошка с молоком всегда уж будут.

— Ой-ой-ой! — закричали вокруг него леди. — Неужели ты заберешь корову, которая дает нам к чаю молока?

— А что же? Моей матушке молоко нужно побольше вашего. И она получит его! Так что хватит мне зубы заговаривать. Отдавайте-ка мою корову!

Тут они окружили его и стали предлагать целые горы золота за корову, но Шамас наотрез отказался. Тогда, убедившись, что он упрям, как осел, они принялись его тузить.

Но все равно он до тех пор не выпускал из рук рога коровы, пока наконец резкий порыв ветра не вынес его из дворца. И вмиг он очутился со своей Пеструшкой на берегу озера. Вода была совсем спокойной, будто ее не тревожил никто с самого детства Адама — а это было давненько, сами понимаете.

Так-то вот. Отвел Шамас-а-Снейд свою корову домой, а уж как матушка ей обрадовалась! Но только она промолвила: «Боже мой, никак наша скотинка!» — коровенка тут же развалилась, словно сухой брикет из торфа. Таков был конец Пеструшки Шамаса-а-Снейда.

— А сейчас, — сказал мой собеседник, подымаясь с камней, — пойду-ка погляжу на мою коровенку, а то, не ровен час, утащат ее пыхтуны!

Я заверил его, что ничего подобного не случится, и на этом мы расстались.

Завороженный пудинг

Молли Роу Раферти была отпрыском — я имею в виду дочерью — того самого старика Джека Раферти, который прославился тем, что всегда носил шляпу только на голове. Да и вся семейка его была со странностями, что уж верно, то верно. Так все считали, кто знал их хорошенько. Говорили даже — хотя ручаться, что это истинная правда, я не стану, чтоб не соврать вам, — будто если они не надевали башмаков или там сапог, то ходили разутые. Правда, впоследствии я слышал, что, может, это и не совсем так, а потому, чтобы зря не оговаривать их, лучше не будем даже вспоминать об этом.

Да, так, значит, у Джека Раферти было два отпрыска, Пэдди и Молли. Ну, чего вы все смеетесь? Я имею в виду сына и дочь. Все соседи так всегда и считали, что они брат с сестрой, а правда это или нет, кто их знает, сами уж понимаете; так что с Божьей помощью и говорить нам тут не о чем.

Мало ли какие еще безобразия про них рассказывали, даже и повторять тошно. Вот будто и старый Джек и Пэдди, когда ходят, сначала одной ногой шагают вперед, а потом уж только другой, все не как у людей.

А про Молли Роу говорили, что у нее престранная привычка, когда спит, закрывать глаза. Если это и в самом деле так, тем хуже для нее, ведь даже ребенку ясно, что когда закроешь глаза, то ничего ровным счетом не видно.

В общем-то, Молли Роу была девушка что надо: здоровая, рослая, упитанная, а миленькая головка ее горела словно огонь — это из-за огненно-рыжих волос. Потому ее и прозвали Молли Роу, то есть Рыжая. Руки и шея у нее по цвету не уступали волосам. А такого премиленького приплюснутого и красного носа вы уж, наверное, ни у кого не встречали. Да и кулаки — ведь Бог наградил ее еще и кулаками — очень сильно смахивали на большущие брюквы, покрасневшие на солнце.

И — чтобы уж до конца говорить только правду — по нраву она была тоже огонь, как и ее голова, и ничего в этом удивительного нет, ну, горячая, так ведь кто не испытал на себе сердечной теплоты всех Раферти? А так как Бог ничего не дает напрасно, то здоровые и красные кулачищи Молли — если только все, что мы сказали о них, была правда — служили ей не для украшения, а для дела. Во всяком случае, имея в виду ее бойкий характер, можно было не опасаться, что они изнежатся от безделья, и на это уж имелись верные подтверждения.

Ко всему, она еще и косила на один глаз, правда, в некотором роде это даже шло ей. Но ее будущему бедняге мужу, когда бы она завела его, следовало бы на всякий случай вбить себе в голову, что она видит все даже за углом и, уж конечно, раскроет все его темные делишки. Хотя ручаться, что это именно потому, что она косая, я не стану, чтоб не соврать вам.

Ну вот, и с Божьего благословения Молли Роу влюбилась. Так случилось, что по соседству с ней жил врожденный бродяга по прозвищу Гнус Джилспи, который страдал даже еще большей красотой, чем она сама. Гнус, да хранит нас Всевышний, был, что называется, проклятым пресвитерианцем и не желал признавать сочельник — вот нечестивец-то, — разве что только, как говорится, по старому стилю.

Особенно хорош Гнус был, если разглядывать его в темноте, впрочем, как и сама Молли. Что ж, ведь доподлинно известно, если верить слухам, что именно ночные свидания и предоставили им счастливый случай уединиться от всех людей, чтобы обрести друг друга. А кончилось все тем, что вскоре обе семьи стали уже всерьез подумывать о том, что же делать дальше.

Брат Молли, Пэдди О'Раферти, предложил Гнусу два выхода на выбор. Говорить о них, может, и не стоит, однако один поставил-таки Гнуса в тупик, но, хорошо зная своего противника, Гнус довольно быстро уступил. Так или иначе, свадьбы было не миновать. И вот решили, что в следующее же воскресенье преподобный Сэмюел М'Шатл, пресвитерианский священник, соединит влюбленных.

А надо вам сказать, что за все последнее время это была первая свадьба между проклятым иноверцем и католичкой, ну и, конечно, с обеих сторон посыпались возражения. Если бы не одно обстоятельство, этой свадьбе никогда не бывать. Правда, дядя невесты, старый колдун Гарри Конноли, мог бы успокоить всех недовольных с помощью средства, известного ему одному, но он вовсе не желал, чтобы его племянница выходила замуж за такого парня, а потому всеми силами противился этому браку. Однако все друзья Молли не обращали на него внимания и стояли за свадьбу. И вот, как я уже говорил вам, было назначено воскресенье, которое навсегда бы соединило влюбленную парочку.

Долгожданный день настал, и Молли, как ей и подобало, отправилась слушать мессу, а Гнус — в молитвенный дом. После этого они должны были снова встретиться в доме Джека Раферти, куда после обедни собирался заглянуть и католический священник, отец М'Сорли, чтобы отобедать с ними и составить компанию пресвитеру М'Шатлу, который и должен был соединить молодых.

Дома не осталось никого, кроме старого Джека Раферти и его жены. Ей надо было состряпать обед, потому что, по правде говоря, несмотря ни на что, ожидался пир горой.

Быть может, если бы знать все наперед, этому самому отцу М'Сорли следовало, помимо обедни, совершить еще обряд венчания — ведь друзей Молли все-таки не очень устраивало, как освящает брак пресвитер. Но кто бы стал об этом заботиться: свадьба тут — свадьба там?

И вот что я вам скажу: только миссис Раферти собралась завязать салфетку с большущим пудингом, как в дом вошел разъяренный Гарри Конноли, колдун, и заорал:

— Громом вас разрази, что вы тут делаете?!

— А что такое, Гарри? Что случилось?

— Как что случилось? Ведь солнце-то скрылось совсем, а луна взошла и вон уж куда подскочила! Вот-вот начнется светопрестав<