О том, что он не болтает (orat. IV)

 

1. Не раз обозванный болтуном в судебном зале этого человека, я попытаюсь пред этим вашим судом доказать, что это слово далеко от истины, столь вескими доводами, чтобы своим молчанием он сам признался в невозможности меня опровергнуть. 2. Действительно, если бы всякий, достигший старости, терял разум и было бы законом природы, заполучив ее, не владеть последним, во всяком случае, и при таком условии, не следовало бы быть презрительным, хулить, и несчастье старика засчитывать ему в порок, как и недостатки малорослых, или курносых, или глухих, или слепых. 3. Если же можно сохранять рассудок, и дожив до таких лет, и если гораздо больше пострадавших в этом отношении от старости число не пострадавших, в чему тогда возраст ставить в обличение души и думать, что старость несет с собою и болтовню? 4. Или решишься ты утверждать, что болтал Платон, болтал Исократ, болтал Софокл, Горгий не здрав был разумом, тот известный тианеец лишен был самосознанья? 5. С чего же Гомер приводить в Илиаде старика пилоссца, сражавшегося с лапифами и плывшего с Атридами? Для того разве, чтобы в советах о государственных делах он давал повод к смеху ахейцам, сбиваясь с потребного предмета обсуждения? Но дабы никто из тебе подобных не предполагал чего-либо, в этом роде, слыша «он властвовал в третьем поколении», он все это устранил молитвою Агамемнона, с которой тот обращается в Зевсу, Аполлону и Афине, прося победы. В самом деле, минуя Эантов, локрского и великого, сына Тидея и самого Ахилла, он поминает десять советников подобных Нестору, что при этом условии ему бы удалось выполнить то, для чего он явился.

7. Хорошо. Но то старина, древность. А что же афинянин Ирод [1] умевший трудиться, богатый сокровищницею? Что же софист спартанец, что от выпивки становился бойчее в речах? Что же тот каппадокиец [2], что его не посещал, но одного из учеников его, кому и сейчас по смерти некто из царей отослал его, почтивши покойного? [3]. 8. Дольше этого жил тот, кому принадлежала большая слава за его прологи, превосходившие известностью его ораторские выступления. Так и этот египтянин [4] умер не в богатстве, но оставил душу свободною от заблуждения.

{1 Philostr., vit. soph. II 1, 15 et 2, pg. 229, pg. 235 Dubner.}

{2 Павсаний Kecap. (Philostr. Π 13)? pg. 249 Duhner.}

{3 He слeдуетъ ли читать οί καΐ χεθνεώχος?}

{4 Птолемей, или Аполлоний, или Поллукс Навкратские (Philostrat. II 1δ, 2; 12, pg. 248, 250 Duhner)?}

9. Но хочешь, чтобы я помянул о здешних людях? Разве Едесий [5] умер не в здравом уме? То же не было ли с его преемниками? Из них с одним [6] я сейчас прожил равное число лет и знаю, что оплакал его больше прочих, лишаясь в юности потоков его словес. А между тем, если бы он умер, будучи болтуном, какая была бы надобность его оплакивать? Но полагаю, мы ежедневно застаем софиста преуспевающим.

{5 Eunap., vitae soph. pg. 461.}

{6 Срв. т. I, Введ., стр. III. По объяснению Forster'а Зиновій, ер. 407, orat. I § 96, § 105.}

10. «Но я болтаю, я — слабоумен и это произошло со мною от старости». Значить, это показалось тебе одному в столь большом городе, а осталось незаметным для прочих, кто обращались ко мне с приветом, подходили, сидели рядом, беседовали, болтали, на публичных декламациях всячески выражали свое одобрение? Разве бы они когда-либо стали слушать пьяного человека и мою болтовню предпочли заботе о своих делах?

11. Но оставим, если угодно, урон, сопряженный с возрастом. А относительно тех, кто вводят ко мне своих детей и поручали их мне, — а дети отцам дороже душ, — что мог бы кто-нибудь сказать? Ведь если обстоятельство это ускользнуло от внимания отсутствующих, (хотя как бы такая вещь осталась в неизвестности?), оно очевидно было бы присутствующим.

12. Так разве кто-либо взял бы на себя свергнуть в пропасть родимого сына? Не дал бы он ему и пить грязи, и плодов моего безумия? Невозможно это, невозможно. Не овладеть бы одному, и притом быв такой обезьяной, столькими родителями, столькими городами, столь многими провинциями. Ведь если Дафну, столь прекрасную своими деревьями, садами, источниками и приютами, и назовешь местом неприятным, с истиной не сладишь.

13. Хотите, чтобы я прибавил новые доказательства, или я победил и приведенными мною? Но хоть это излишне, я не уклоняюсь, однако, от того, что вам угодно. Итак, как каждый из вас, я знаю более древнюю часть города, знаю более новую, знаю, где театр, где ипподром и куда ведут каждые из ворот и как император без затруднения низверг тирана [7] и как сын [8] его при детском возрасте велик, знаю я, сколько у нас правителей, какая у каждого мера власти и какова часть дня в данный момент, что мое, что не мое, и с кем я близок, и от кого сторонюсь.

{7 Максим cf. Zosim. IV 47 Oros. VII 35 Pacat. paneg. Theod. c. 40 sq.. }

{8 Аркадий cf. Hydat. chron. ed. Mommsen, Chron. miu. Saec. IV—VII, t. 2 p. 15, 14.}

14. Что же? Разве я не знаю, кто посещает мою школу, и чей каждый, и откуда, имена их и положение, у кого есть деньги, у кого нет? А отправляясь обедать, разве я поминаю о хлебе, как питье, а о питье, как хлебе? Да к чему затягивать подобное перечисление, а не опровергать обвинение, как надлежит, на основании самого подходящего довода? Если ты уличишь меня в том, что я не знаю, кто ты и чей сын, говори, что я безумнее Ореста.

15. Родиной отца твоего была некая деревня. Бежав от трудов, подобающих земледельцу, и этим изобидив землю и тех богов, которые пекутся о плодах её, он становится привратником бессовестного правителя, которому нужны были бессовестные люди, и умение услуживать ему в подобных делах делает правителя рабом ему, а это обстоятельство доставляет ему деньги. 16. Быв отцом этого Евтропия, в то время как следовало бы предоставить сына его работам мотыкой, киркой, быками, плугом, он пожелал обездолить чрез него землю, поместив его вместо того в школу, за речи, благо учителям не предоставлено права запирать, перед кем они хотят, двери. 17. Я опять таки все тот же отец первым своим шагом обидел Деметру, а лишением гонорара — Муз. Ведь никто не мог бы назвать получившего таковой. И поступал он так, хотя деньги от службы у него были, какие я сказал, пользуясь снисходительностью тех, кто их не взимали, и пренебрегая гневом тех, кто заявляли о своем возмущении. 18. Этот «камень», будучи причиной великих терзаний для учащих, сам нимало не прилагая труда, направлен был на изучение законов, что составляет удел людей более изворотливого ума [9]. И в этих занятиях оставаясь «камнем», он носил, правда, толстые и широкие свитки [10], бременившие колена, но, будучи уже в составе адвокатов, не защитил никого из всех, ни пришельцев, ни граждан, ни мужей, ни жен, ни бедняков, ни людей состоятельных. Он не представлялся способным принести пользу. Поэтому не находилось у него клиентов.

{9 См. т. I, стр. LXIX}

{10 ibid., примеч. I (ep. 1123).}

19. Представляется ли тебе, что в этих словах я болтаю или от старости выхожу из пределов истины, а не высказал с полной точностью сущую правду и об отце твоем, и о тебе? А между тем, было бы безумством говорить вместо одного другое и даже не сознавать того самого, что говоришь вместо одного другое. Итак если это со мной случилось, докажи, и не обидишь. Если же не смог бы того, как же ты не издевался? 20. Переберу и прочие соображения, а ты наблюдай за мною. Кинегий признал за тобою право отправлять общественную службу и, по его приговору, ты был в числе помощников. Справедливость этого приговора сделав бессильной неправою помощью и принудив курию проявить недобросовестность в самой себе, ты явился в нам правителем, получив должность не в награду за добродетель. Ведь не был ты видным ни на войне, — ты — не воин, — ни в состязаниях речами, — ты мало отличался от ораторов на картинах [11]. 21. Но ты явился купленным, как явился иной много похуже тебя, и не внесши дома всю плату, ты раб тех, кто ссудили тебе и с тобою заседают, сотрапезуют, на тебя напирают, повелевают тебе, что только хотят, толкают, подзадоривают на воровство. 22. И из за этой ссуды законы преступаются, даруются нечестные льготы и суд допускает победы и поражения, несогласные с законами. И тот, кто повелевает слугами и гневается на них подчинен им и их гневу, и, если сделано будет не по их душе и не скоро, они гремят. 23. Я утверждаю, что ты и смиренен, и дерзок. Первое вызывает собственное твое сознание себя таковым, второе результат стремления подавить первое и издевательство служит прикрытием для хищений.

{11 Срв. vol. II, pg. 210, 10 (orat. XVII § 8), vol. III pg. 291, 14 (orat. XXXV § 22), pg, 422, 7 (orat. XLVII S 37).}

Скорее же не стоит даже называть твои поступки хищениями. Ведь вор старается остаться незамеченным в своем воровстве и равное усердие прилагает и к захвату, и к этому. Ты же напоминаешь тех, кто требуют обратно данное ими, и шествуешь по городам за сбором, при чем есть у тебя послы, что предваряют твое явление и кричат куриям: «Или дайте, или погибнете. Тот, кто сейчас явится, кроток и отец дающим, а к тем, кто того не делает, суров и скорпион». 24. И что я не лгу, тому свидетельницей служить для меня Халкида, получившая проданные удары, свидетельницей и Апамея, изобидившая наилучших людей, а тебе любезная, и у других пользующаяся дурной славой, а с твоей стороны встречающая похвалы вследствие неизбежности восхваления там, где он все взял. Ведь он не воздержался и от бобов, коими наполнил свое поле, натрудив этим бременем плечи своих земледельцев. 25. И относительно четырех других городов, не столь больших, но тоже городов, я слышал подобное со слов мандатора [12], жалевшего давших, грозившего взявшему, пока их не примирила общность во взятках. 26. Я слышал, что он и здесь направил свои длани на курию, но не смог притянуть, напав тогда на ремесленников. После того как произошло некоторое замедление, я слышал о том несказанном бичевании, следствием коего, он надеялся, будет даже смерть. 27. Ведь не в гневе же за тех, кто ест рыбу, или за тех, кто покупает масло и дрова, одним он прекращал торговлю их товаром, других лишал прав, но то было с его стороны плутовством с целью присвоить торговлю этим товаром себе, и предлог был благовиден, а дело заключалось в желании нажиться. 28. Следовательно, то, что он говорит, он говорит и что он делает, он делает ради денег, и в сновидениях он видит не города, каких не видел, не источники, не озера, моря, реки, но серебро, золото, одежды, кошели, то в руках у себя, то ускользающие из рук, да и днем, наедине ли, он только это и видит, говорит ли с кем, душой пребывает среди этих вещей, и в утренних молитвах, вместо здоровья, славы, благоденствия детей, он просит у Зевса, чтобы явился такой, кто дает. И никого из слуг не спасает даже крайняя бедность. Слышав это от лиц, хорошо осведомленных, я, болтун, и помню, и возмущаюсь этим.

{12 См. т. I, стр. 114, 2.}

29. Считаю возмутительным и его желание взимать деньги с некоторых злосчастных пекарей, как будто за какую-то воду, которая мелет им хлеб. Когда они прибегли к моей защите на справедливых основаниях, этот человек, обвиняя их и в другом, и в том, что они меня проводят (но им помогала правда), не раньше отстал от них, чем выжал из них деньги [13]. Тогда те самые, которые, по его словам, была изобличены им, говорили уже, оказывалось [14], правду.

{13 αείω, срв. в orat XLVII § 19, orat. LIX § 42 (т. I, стр. 140), в том смысле, как у древнихь αείω κάί συκοφαντώ Antiph. p. 146, Aristoph., Eq. 840 et alb. Срв. orat. XXXVII § 10, pg. 244, 7, orat. XLVIII § 12, с πάντα, в другом смысле.}

{14 С таким оттенком здесь, срв., подобным образом, orat. LIX § 50 v. fin., также orat. XXX § 12}

30. Но назову ли тебя Скиллой, не по безумию и ошибочно так поступаю, по разумно не менее кого другого. Ведь вокруг твоей головы я вижу с обеих сторон немало других, родственников твоих, уж подлинно сродников, того же самого пробующих, того же самого желающих, озирающихся, в кого бы вцепиться зубами. А ты, с виду один, оказываешься многочленным и вестники тебе одному принадлежат, а управление является общим для твоего рода. 31. Даже женщины не обойдены возможностью угрожать и наживаться. Вследствие этого множества начальствующих те, которые раньше подавали попрошайкам, сами становятся в ряды попрошаек и те, кто до сих пор помогали, оказываются нуждающимися в людях, способных помочь им. 32. От них, быть может, ты выслушиваешь вслед за нанесенными им тобою обидами похвалы, меньшие, в ответ на обиды прочим, большие в ответ на обиды мне. «Прекрасно; вот так ты! вот правитель, вот человек, вот, кто сознает свои задачи! Так можешь ты возвеличиться, если уничтожишь всякую роль этого человека, если не станешь ходить в нему и не станешь подражать смирению тех, с кем это приключилось, при чем одни посещали его на дому, другие в школе». 33. И он то не являлся, конечно. И это — доблесть, и если кто его спросить: «А ты чем именно больше всего гордишься в своем управлении?», он способен указать на то, что винит в великой глупости людей, почтивших меня этим путем. 34. Таким образом я знаю многие твои головы, которые все поплатились бы, если бы не помешал тому этот «болтун». Дело в том. что, когда страх причинил ему недуг от бодрствования и было очевидно, что от боязни он не уснет, а, лишаясь сна, погибнет, мне сообщает об этом старик-врач, о том также, что, если кто либо не успокоить [15] его страха и сам он не сумеет справиться с болезнью, сообщал еще, как жалко смотреть на его жену и детей. 35. И я всевозможными речами, всеми уловками вызволил из беды людей, которым поделом грозила гибель [16]. А он, избавившись от физического недуга, снова хворал душою и водворял смуту на форуме, не давая установиться в каком нибудь размере ценам на каждый продукт, в уверенности, что от слабости и погибели рынка получится некоторый доход ему и его роду. Вот что побуждало его трогать установленные и узаконенные здравомыслящими людьми порядки. 36. Он же, заявляя сам, не будучи стариком, что другие ослабели разумом, не сознает что живет в борьбе с самим собою. Ведь он не предает мечу тех, кто соделали проступки, заслуживающие смерти, заявляя, что осторожен и медлителен на такие казни, но достигая того же бичеванием, не думает, что делает то же, чего, по его словам, он избегает, 37. Способ бичевания, уже долгое время изгнанный, как позорящий достоинство государства, он и вчера возобновил и снова явил его взорам всех, скрывая лицо истязуемого под другою личиною, войлоком в форме ослиной морды [17] такому бедствию примешивая смех и потехою усиливая беду, при чем и звонок делает свое дело, и отстраняя сострадание, какое выразилось бы в слезах. 38. И таким бичеванием убив многих, он утверждал, что не убил, только потому, что убил ударами. Но это действие гораздо ужаснее, вызывая вместо скорого медленный способ смерти. А между тем эти люди, правда, не были честными, но не так уж негодными, так как обвинения против них касались некоторых незначительных краж, при чем некоторые из них были моряки, вынужденные к этому после кораблекрушения. Но все же они умирали, да еще под бичами. 39. Какова же плата тебе за обилие рассудительности? Мы, болтуны, видим тебя трепещущим, обрекающим себя бегству, в поисках города за пределами той Сирии, которою ты управлял. Так славно была она управляема! А ты от разума своего объявляешь о том, что предпринимаешь, хотя твоя воля была молчать. 40. Я же, может быть, найду того, кто не дает обо мне такого отзыва, как ты, первый раз, когда, послав одного из друзей своих, я просил тебя разрешить процесс одной старухи, потратившей на него много лет, позднее, когда кто то из слуг сказал, чтобы я следовал за тобою. И он думал, что ты с первых слов соскочишь, ты же его счел заслуживающим угрозы, возницу поторопил ехать толчком ноги, а своему спутнику сказал: «Вот он опять становится нам поперек дороги со своей болтовней». Я же в точности узнал это позднее, а в то время, поняв твое решение по глазам, ушел, как можно скорее, бросив то дело, побеседовать о котором явился.

{15 οβέννυμι, срв. т. I стр. 252, orat LVII § 25.}

{16 Срв. к сострадательному характеру Либания, т. I, стр. 75, стр. 280·}

{17 Любопытное место, относящееся в известному изображению на черепках человеческой фигуры с ослиного головой. Срв. Hermann Reich, Der Konig mit der Dornenkrone, N. Jabrbb. f. d. klass. Altertum, Gescb. π dentscne Liter. XITI (XIV) Bd. 1904, S. 705—733. P. Wendland, Jesns als Sa-turnalienkoni?, Hermes XXXIII Bd. (1898), S. 175 fgg. Фигура с ослиной головой на черепе I в. по P. Хр. Atti della В. Accademia del Lincei. 1897.)

 

Никоклу о Фразидее (orat. XXXII F=XXX R)

 

1. Прекрасно сделал ты, Никокл, не поверив обвинениям некоторых лиц против меня. В них, действительно, не было нимало правды, на что положившись, я удостоверил то клятвенно. И я попытаюсь самыми фактами и рассказом о них сделать это тебе очевидным, дабы ты и сам себя хвалил, что не поддался обману, и, если с кем-либо так случилось, легче мог разубедить его.

2. Вечером я прибыль в ту баню, которую даровал городу император Траян [1], и, после того как воздал должное почитание богине, я сидел и подле меня Менедем, затем явилось трое других декурионов и завели длинный рассказ о том, что происходило на пиру, где угощал войсковой магистр [2], а они были гостями [3]. Главное заключалось тут в том, что военачальник советовал отправить к императору посольство и помочь отечеству в виду еще не окончательного избавления его от опасностей. Дело в том, что к бедам во время мятежа прибавилось еще одно: давно проектированное посольство не состоялось. 3. Сказав о том, как они со слезами вняли совету и как и советчик говорил со слезами в виду грозности момента, они добавили в своим словам следующее, что сами они послы по собственному соглашению, но что им нужен еще четвертый, — столько именно решено было послать. Подле меня сидел как раз софист Евсевий [4] и вот они просили у меня этого человека, а я направил ту просьбу их по другому адресу, сказав, что лучше им не мне предлагать, а уговорить его. Последний выслушал просьбу, и послушался; отказать не подобало. 4. Присоединив четвертого, они просят меня сопровождать их на следующий день при посещении ими военачальника и содействовать им на месте, сколько могу. По своему добродушию я даю себя без труда уговорить. Но если бы был у меня разум, я отверг бы предложение, напоминая им, какова досталась мне отплата за какие мои благодеяния и как меня лишали почета и как, привлекая их к ответу, я был в тягость, и как они рады были, когда я прекратил это судебное преследование. Но не взвесив ни одного из этих многих оснований, я обещал явиться и явился. 5. Когда мы вошли, во время переговоров, причем каждый прибегал к тому или другому предлогу, военачальник, предоставив мне распоряжение делом, разрешил мне, по назначении послов, явиться к нему снова. Мы вышли. Немалая часть дня потрачена была на бесцельные речи, где каждый утверждал, что ему подобает остаться, а идти другому. Среди этих раз-говоров никто не обращал на меня внимания, ничего не спрашивал и не осведомлялся о моем мнении, но предоставлял дело обсуждению других лиц, так что я ничем не отличался от толпы посторонних слушателей, стоявших кругом. Итак, устав сидеть и терпеть эту насмешку, после неоднократных попыток моих уйти к юношам, на свои занятия, при чем кто-либо из друзей удерживал меня, заявляя, что я обижу военачальника, если уйду так, я, наконец, отправляюсь к нему и, сообщив, что не мог ничего сделать, сказал, что дело требует его власти. И я не обманулся. Выступив с некоторою угрозою, он заставил всех согласиться на путешествие и, когда они спрашивали, кто вместо них поддержит их семью, для одного указал на его свояка, для другого на его брата, а для Фразидея на себя самого, и тот поклонился, не так, как когда кто отрекается, но как человек, обладающий таким поручителем в таком важном деле. Когда же кто то помянул Менедема и сказал, что он мог бы оказать величайшую пользу и умом своим, и языком, и слезами, где к ним представляется случай, военачальник пе принял предложения, в каких видах, не знаю, — он и не высказался, но, как я сказал, не принял.

{1 Euagr., hist. eccl. II 12. Ιο. Malal. XI pg. 276, 1 et 19 sq. at λεγόμεναι ΆγοΙαι, вер., в связи с Άρτεμις Άγροτέρα (мож. потому, ниже, о молитве богине. Она «спасла Либания из самых врат смерти», см. orat. V inc.).}

{2 στρατηγός=magister militiae. В этом смысле и orat. XLVII § 26 sqq., т. I, стр. 176 слл.—Введение, стр. LXI. См. еще Введение, стр. LXXVII.}

{3 Как видно из ближайших строк, дело идет о пире, устроенном магистром Еллебихом, срв. перевед. нами orat. XXII.}

{4 См. том I, стр. 81, orat. 1 § 257 sqq.}

7. После того как так было решено и прочно установлено, когда мы уходили, Фразидей заявил, что, если Менедем остается, это мое дело, а я, думая, что он шутит спросил: Почем же я продал ему это оставление? Он же сказал, что покажет это несколько позже, но что факт не иначе обстоит, но мое это дело. И мало этого: Вечером, подбежав к моим дверям и заставь около них моего сына [5], к которому перешло мое имущество по воле императора, повелевшего отменить закон относительно этого предмета, так заставь его, Фразидей повлек его к литургии, с криком, чуть не подвергая побоям, заявляя, что он владеет землею бывшего декуриона [6].

{5 Арабия (Кимона). О переходе к нему наследства Либания orat I § 145, т. I стр. 51, Введете, стр. LXXXII след.; см. письма.}

{6 См. т. I, стр. 81 cf. ерр. 958. 1046.}

8. В этом он не лгал, но достойно удивления, как он не замечал в прочих случаях этого обязательства, когда столько состояний перешло к другим, и в особенности что касается его собственного свояка Фемисона. Я же не раз и хотел, и молил богов, чтобы Кимон отправлял общественную повинность, но думал, что нужно выждать надлежащую пору. Таковой было бы возрождение курии и восстановление её в том виде, какова она была прежде. То было — отправление общественного служения, нынешнее же состояние — погибель. Так плохо поставлено это учреждение и по другим немалым причинам, и потому, что из остающихся членов более сильные разоряют более слабых.

9. Фразидей же, после такой наглой выходки, не остановился на этом, но достиг до такого бесчинства, что, возвысив голос, говорил, будто я составлял речи против всего человечества, не считая даже безумным это «против всех». Кто же бы один стал говорить обо всех, и при том уделяя большую часть своего времени желающим учиться? А он говорил, что и сам он - один из этих людей, против кого мною составлены речи.

11. А между тем все время он хотел считаться в числе моих друзей и, если кто представлял себе его менее близким мне другом, чем другого, он заявлял, что он возмущен, что его оскорбляют. Да что об этом распространяться? Тем, кто его посещали во время его нездоровья, можно было видеть мой бюст над его ложем, и он ревновал в этом почете мне, и утверждал, что не то удивительно, если он имеет таковой, но то, если не имеет его всякий, кто воспользовался моими трудами для своего развития. Возможно ли, чтобы он поступал так при таком убеждении, о каком сказано выше? Итак, воображая, что вооружит против меня каждого из слушателей и вызовет против меня общую войну, не уличается ли он на самом деле в клевете? Затем, дабы кто нибудь не спросил его: «А тебе откуда удалось узнать это?» он говорит, что я сам говорил перед ним. С какой стати? Какая пытка к тому вынуждала мена? Какие удары? Какое железо? Какой огонь? Или, если не это, какое опьянение? Да и какая мне выгода в том, чтобы он это знал, если от того, что он услышал, ему предстояло сделаться еще более дерзким? Я знал его натуру, готовую на гнев, безудержную, неспособную ничего решительно уважить, в случае, если ее заденут. Так стал ли бы я, ни с того ни с сего, обрекать себя гибели? Он так мудр, что не замечает, как сам себя ловит на каждом из двух пунктов: слышал ли, или даже не слышал. Именно: или он клеветал, показывая то, чего не было, или он оскорблял доверие, основанное на дружбе, если то, что, услыхав, не должно было выдавать, он выдал, как только услышал [7].

{7 Отметить сопоставление форм перфекта в последнем случае и причастия аориста выше.}

12. «Менедема, говорит он, ты избавил от посольства, а меня нет, хотя у того и другого было одно прибежище — недуг в сочленениях». Но где же помощь моя Менедему? Ни в курии не сказал я ничего подобного: «Господа, Менедему нельзя пошевелиться. Как же он отправится в посольство?» Да и около военачальника я сидел молча, на таком расстоянии, что невозможно взводить на меня клевету на счет плеча; и помимо этих случаев мною не было ничего предпринято в этом направленна. Сверх того, клянусь Гелиосом и всеми богами, что я и не слыхал чего-нибудь от Менедема на счет помощи ему в этом случае, и не вступал с ним в сделку, и что Менедем ни в чем подобном мне не признателен.

13. «Меня, говорит он, спрашивал ты, в состоянии ли он». Значит, одного, а другого никого, и никто другой не может выступить и заявить, что ему задавался такой вопрос? Впрочем, если бы и все были свидетелями таких слов, и при таком условии, это не устраивало бы Менедему оставления дома. Ведь тем, кто были спрошены, можно было, если они желали, даже ответить, что человек этот вполне в состоянии отправиться. Но на самом деле, они не слыхали, а ты один, в сторонке [8], и видно, шепотом. Какое же отсюда могло последовать увольнение для Менедема?

{8 προς τώ τοίχο. срав. ер. 944. Т. 1, стр. δ Ιδ.}

14. Ведь если бы и о тебе я задавал такой вопрос другому, при наличности и у тебя того же недуга, я бы поступал бы вполне резонно. Ведь твое состояние не подвергалось испытанию, но было общепризнанным, и послом тебя сделал пир, при чем у тебя были ценители, и одни называли тебя патриотом, другие решительным, третьи справедливым к своей родине, четвертые трудолюбивым, говорилось и то, как много и как хорошо скажешь ты и что очаруешь императора.

15. И ты, внимая этим речам, казалось, не прочь был от путешествия, очевидно, находя возможным не опасаться за свое здоровье и уверенный в способности своей нести службу, так что последовавшие твои речи о недуге казались просто приликой, а не правдой и скорее словами человека кобенящегося, чем желающего остаться. Ведь почему же, подошедши во мне и взявши меня за руку, ты не говорил мне на ухо: «Дражайший, признаюсь, что то, что я сказал и на что согласился за угощением, большая глупость. Я обещал то, чего выдержать был бы не в состоянии, суля то, что выше моих сил. Так прошу тебя всячески помочь мне освободиться от плодов моей опрометчивости». Вот что надо было бы тебе говорить, вот о чем просить, вот в чем призвать на выручку.

16. Однако помощь была бы нелегка и навлекла бы нам вражду прочих. Или ты из-за Менедема, по ложному обвинению, так поступал, а они не стали бы поступать так же из-за тебя, если ты воспользовался очевидной благосклонностью? — Но он, отвергнув этот тоже неправый, но более приличный прием, с моей стороны не подвергшись никакой неприятности, ни большой, ни малой, выступил на меня, ополчился, обрушился, не пожалел никаких дерзостей, одни наговорив, о других, еще более ужасных, чем сказанные, заявив, что еще не хочет высказать их.

17. После этого, о ты, беспутный, в отношении к одному и тому же лицу у тебя и война, и любовь, и ненависть, и попечение? В том, что ты говорил, ты поступал как недруг, а в том, что не говорил, проявлял бережность? Α следовало бы, между тем, или все умалчивать, или ничего, и проявлять или уважение вообще, или никакого уважения. В действительности, тем, что ты высказал, ты признал, что больше тебе сказать нечего.

18. Да и что мог бы ты сказать более важного, чем твои нескончаемые речи? О каком таком необычайном проступке? Кто дал свободу своему языку против земли и моря? Какой софист? Какой ритор? Какой поэт? А он, один насказав столько поношений, не воздержавшись ни от какого и насладившись подобными утехами, за что бы еще другое мог быть признан еще более низким? Таким образом он ничего не пропустил в том, о чем заявил, что того не скажет, но думал смутить, утверждая, будто имел что то сказать, но не имел ничего.

19. Итак, когда слушатели не верили относительно того, что произошло,что он дошел до такой дерзости, он снова произвел то же выступление и снова, по-прежнему, в том же винил, тем же угрожал, то же твердил среди пришельцев, среди граждан, среди моих самых близких друзей. Затем, уставь оскорблять, обратился ко мне при проходе моем с приветствием, превзошедши бесстыдство всякой собаки. Я же, при своем характере, — ты, конечно, хорошо знаешь, Никокл, мой нрав и как я приучил себя сносить подобные выходки, — что стал бы я делать, как не то, что делал?—отвечал на обращение.

20. И вот, как будто бы эти немногие слова приветствия заглаживали все те речи, увлекая за собою своего краснеющего свояка, он, вошедши туда, где я занимаюсь с юношами, сидел, не опуская глаз долу, не почесывая в голове, как свойственно людям, чувствующим свою вину. Между тем, я думал, он сознается в том, что обидел меня, что станет превозносить прощение и, держась за эти колени, просить извинить так же, как если бы он действовал в припадке помешательства. Но он, явившись будто для наказания и будто я умаливал его в сознании его правоты, являл гневную мину и, пробормотав что то, удалился.

21. Затем встречным он жаловался, что Менедем предночтен ему и тому подобное, утверждая, что Менедем хвалит своих учителей. Это с его стороны подобающее и справедливое отношение, так как, и ухаживая за своими родителями, он был бы честным человеком и благочестивым в отношении своей породы. Мне не приходилось, конечно, возненавидеть человека за ту добродетель, коей и тебе следовало бы подражать.

22. На самом деле, он и по смерти почитает их и, что считает подобающим сказать в их память, то всегда разглашаете и твердить, ты, напротив, своего отца позоришь при жизни, с величайшим удовольствием готов бы был и прибить его, пеняя на тот закон, который этого не дозволяете. Я же всякого справедливого больше склонен хвалить, чем всякого несправедливого, но отнюдь не мог проявить больше пристрастия к чужим ученикам, чем в своим по этому самому, как и любой другой благоразумный человек, и, в данном случае, не желал, чтобы тот оставался, а ты ехал, потому только, что тот ученик такого то, а ты мой. Но как это вышло, я рассказал.

23. Если же Менедем раньше не был другом, но теперь, что же удивительного? Часто так бываете в людских отношениях. Назовешь ли эллина или варвара, один и тот же бываете и таким, и эдаким, сейчас одним, после другим, не раз тем и другим в один и тот же день. Но мы знаем о посольствах от эллинов к персидскому царю и о договорах афинян с Филиппом, куда входил и союз. И раньше этого мы видим у Гомера, как лучший боец троянцев и таковой же эллинов, «пока гневался Ахилл», вступают в смертный поединок, но расстаются обменявшись подарками, означавшими дружбу.

24. Да что говорить о древних событиях? Сейчас молитвы за римлян у персов, молитвы в земле римлян за их державу. А между тем, кто не знает о их частых вторжениях в нашу страну, при каждом из коих подвергались грабежу города, и о походе в отместку за них, который так ослабил их государство, что, если бы не воспротивился некий завистливый демон [9], оно стало бы частью римской державы [10]?

{9 Дело идет, очевидно, о персидском походе императора Юилана и его роковой для него развязке, см. речи, посвященные Юлиану.}

{10 См. начало Эпитафия, т. I, стр. 308.}

25. Так я Менедема, возжелавшего дружбы, было бы несправедливо оттолкнуть, даже если бы он раньше чем-нибудь провинился. Ведь он мог бы перечислить многих, достигших примирения. Я не знаю, действительно, кто бы отпустил их вины большему числу людей. Пусть же мне никто не говорит о времени, предшествовавшем дружбе, но о том. не произошло ли в период её чего-либо свойственного неприязни. А не будучи в состоянии этого доказать, не завидуй приобретшему друга и не требуй, чтобы тот, кто наслаждается моими беседами, находя в них пользу для себя, был в убытке сравнительно с теми, кому они за наказание, и тот, кто гоняется за мной, сравнительно с теми, кто меня избегают, и тот, кто чтит меня, сравнительно с теми, кто меня оскорбляют, и не думай, чтобы принадлежность твоя к моим ученикам более говорила против меня, который ничем не обижает, чем против тебя, который допустил такие поступки.

26. Далее, стал ли умереннее этот Фразидей тотчас, как переговорил со мною? Нет, он стал гораздо сердитее, если тогда он оскорблял, а тут стал злоумышлять, а вернее раньше то и другое, позднее — второе сильнее. Именно, располагая содействием немалого числа людей сильных у военачальника в том, о чем хотел переговорить, он, оставив всех их, хотел, чтобы я ему это устроил, не потому, чтобы помощь с той стороны ожидалась меньшая, но рвение его направлено было на то, чтобы гнев людей, которые будут этим недовольны, и вызванный им речи пали на меня и на мою голову.

27. И что это правда, в этом любой может убедиться из следующего. Попросив об этой услуге, он раньше, чем что-нибудь было сделано, людям, которые посещали его в виду его горя, говорил о своей уверенности в том, что будет освобожден от путешествия и что я это ему устрою. А между тем полезно было бы молчать об этом. Но в случае замалчивания я не подвергся бы тому, чему подвергся, когда об этом было сказано. Чему же я подвергся? Те, кому это не нравилось, заявляли, что я враг императору и друг тирану [11] и что, завидуя выгодам от такого посольства императору, я препятствую вреду, какой от него произойдет для тирана. А когда слышавшие это побежали к нему и не дозволяли ему никакого разговора об этом со мною, при чем они говорили что есть более основания достигнуть освобождения при посредстве того, кто оплакивает жену и боится за дочь, он сказал, что все это — болтовня, за исключением одного этого, разговоров моих с военачальником о деле.

{11 Максиму, срв. фр. 765, vol. II pg. 390, 14 (orat. XIX § 14).}

28. Не будучи в состоянии убедиться, что Менедем не мною отпущен, он полагал, для меня будет достаточным наказанием война со стороны тех, кто прогневаются за содействие ему. Речь об этом, он полагал, даже не остановится здесь, но распространится до резиденции императора и тот тотчас приступит в наказанию. Ведь он, Никокл, далеко не знает нрава государя, и при том после такого множества его доказательств. Итак он с злым умыслом держался за меня, не потому, чтобы ему нельзя было найти другое лицо для переговоров, но с намерением, чтобы представилось, будто я преступен пред владыкой целого государства, и вместе с тем, чтобы иметь себе сотоварищей в том позоре, какой он понес от своих речей против меня.

29. Я изложил это, Никокл, в доказательство того, что я не был недоброжелателен к Фразидею и что ты справедливо счел обвинения не заключающими нимало правды.

 

В ответ на попреки педагога (orat XXXIV F=orat. XXXII R)

 

1. Не столько следует признать низкими тех, кто меня оскорбил, как вас, дети, которые с легкостью снесли эту обиду. Ведь на тех ложится упрек в причинении обиды, на вас же тот, что вы не ощутили скорби по поводу этого поступка. А не подвергая их возмездию, вы становитесь в ряды одобряющих их. Действительно, скажете ли вы, что не знали этого, непростительно то самое, что вы не знаете подобного поступка, не представляется ли он вам возмутительным с вашего ведома, как избежать вам того, чтобы не прослыть легкомысленными?

2. Итак, если бы этот дерзкий педагог сказал подобное оскорбление в виду моей нерадивости, пристыженный тем, что услышал правду, и признав, что я сам подал повод к его выходке, я молчал бы, не имея возможности обвинять человека, уличавшего меня по справедливости. На самом деле, я не знаю другого какого либо человека, которого оклеветали бы так бессовестно. И я готов доказать это не потому, чтобы я не был хорошо известен тем, кто знают мое увлечение трудом, но потому, что боюсь, как бы не поддался обману кто-нибудь из людей, не знающих достаточно, каковы мои отношения к тем, кто проходят курс моего учения. С чего произошел этот инцидент с оскорблением мне, подобает, может быть, рассказать мне.

3. Некто ив юношей устроил декламацию, главную речь вслед за предварительною [1] быв в возрасте пятнадцати лет, больше всех из юношей потрудившийся в своем сиротстве, как никто другой, властвовавши над дурными инстинктами, имевший возможность, если бы пожелал, перечислить доблести предков своих, оказанные и на посту воина, и в сане военачальника. Величайшее же украшение юноши целомудрие, которого не коснулись языки даже негодных людей. К этому иной прибавил бы готовность к воздаянию за добро и справедливость, и то, что все, что бы не сде