Захватить машину, пока она не захватила тебя

Сегодня, после десятилетий неолиберальных реформ в парламентах и многочисленных кампаний прямого устрашения на рабочих местах, уровень членства в профсоюзах находится в застое, а то и приходит в упадок. Демократия на рабочем месте остаётся ещё более отдаленной мечтой, чем когда-либо. Нам предлагают радоваться более «гибкой» работе и наслаждаться свободой часто менять рабочие места. Однако, несмотря на все преобразования, вызванные аутсорсингом, несмотря на распад производственно-сбытовых цепочек на более мелкие части, большинство людей по-прежнему работает на стабильных, но откровенно дерьмовых работах, на которых они никак не управляют условиями своего труда. Несмотря на весь энтузиазм в отношении рынков и свободы выбора, планирование остаётся прерогативой бизнеса.

Что изменилось, так это то, что приход эры информационных технологий позволяет нам захватить обширные хранилища информации. Что делают Facebook и Google? Они заставляют нас, мягко и с нашего же согласия, раскрывать информацию о себе. Их бизнес-модель — это воплощённая экономика информации. Пока они используют накопленные данные для продажи рекламы (кто бы мог подумать, что самые высокие технологии в первую очередь пойдут на то, чтобы ловчее впаривать вам очередную ненужную хрень!) — но их возможности гораздо шире.

Uber и другие любимцы СМИ от «экономики совместного потребления» сочетают разгадывание информации с поиском новых способов снижения транзакционных издержек. Хорошие капиталисты (а они очень хорошие капиталисты!) делают это за счет работников и демократии (и за счёт других капиталистов, а именно венчурных финансистов, которые продолжают заливать деньги в такой бизнес, как Uber, хотя он до сих пор не смог стать прибыльным. Быстрое расширение Uber в значительной мере связано связано с его армией хорошо оплачиваемых лоббистов, которые, в свою очередь, умасливают городские администрации за закрытыми дверьми (а если надо, то и выкручивают им руки угрозами), чтобы убрать правила и ограничения на таксистские монополии.

Водители Uber, с другой стороны, юридически являются низкооплачиваемыми «подрядчиками». Они больше не классифицируются как работники (за исключением Великобритании, где суды восстановили их права работников), им можно платить ниже минимальной заработной платы и у них мало трудовых прав. Как и всё больше работников в различных секторах, они поставлены под постоянное, почти всевидящая наблюдение с помощью сбора данных. Uber использует пятизвёздочную систему рейтинга водителей, в которой водители должны поддерживать средний рейтинг 4.6 звёзд, чтобы продолжать крутить баранку в этой компании. Uber может «посоветовать» определенные нормы для своих водителей (сколько им улыбаться, какие дополнительные услуги предлагать и так далее), но на деле именно риск плохой оценки заставляет их шагать в ногу. Управление теперь не обязательно должно осуществляться именно сверху вниз: когда предприятия могут постоянно собирать и анализировать информацию, весьма строгое управление может происходить и снизу вверх. Бизнес-модель Uber на основе экономики информации делает больше, чем просто продаёт рекламное пространство. Способность этой компании заставлять людей делать то, что ей нужно, не отдавая им явных приказов, не уникальна. Это лишь дальнейшее развитие способности капитализма делать людей соучастниками своей собственной несвободы, что стало возможным благодаря большему количеству информации и большему контролю над ней.

С другой стороны, Uber не только предвещает скатывание рабочих мест в антиутопию, но и является естественным кандидатом на создание рабочего объединения. В конце концов, всё что Uber предоставляет, так это удобное приложение. Эта компания — не что иное, как посредник. Находящаяся в кооперативном владении сеть водителей, использующих аналогичное приложение, может устанавливать ставки оплаты труда и правила работы демократически, здесь и сейчас. Кооператив водителей будет намного превосходить того монстра, раскормленного венчурными инвестициями, которого мы имеем сегодня. Даже если это будет формой предприятия, которое внедряя больше демократии на рабочем месте, чем это обычно возможно при капитализме в краткосрочной перспективе, будет по-прежнему подчиняться тем же требованиям стремления к прибыли, как и любая фирма в рамках капитализма — тем самым требованиям, которые будут стимулировать самоэксплуатацию, чтобы конкурировать с другими предприятиями, подрывая эти самые демократические импульсы.

Аналогичным образом, социальные сети могут быть запущены как государственные службы, а не как частные монополии — вспомните, как мы запустили общественное электро- или водоснабжение после неудач «разбойничьего» капитализма XIX века. Одним из главных вопросов XXI века станет вопрос, кто будет владеть и управлять теми данными, которые стремительно становятся ключевым экономическим ресурсом? Будет ли это пищей для демократического планирования — или, вместо этого, топливом для нового, ещё более авторитарного капитализма? Эти вопросы требуют от нас признать громадные проблемы, порождаемые дата-центрическим капитализмом XXI века:

— Как мы могли бы национализировать многонациональные корпорации, которые игнорируют национальные границы и зачастую находятся в офшорных юрисдикциях?

— Как нам обеспечить конфиденциальность такого количества данных под коллективным и государственным контролем?

Данные, собираемые в частном секторе, делают возможным более эффективное производство, но они же обеспечивают и более тщательный контроль над работниками, и современное корпоративное планирование ещё только начинает использовать всю эту новую информацию. Одним из результатов является иллюзорная свобода работников. Если мы постоянно производим информацию как на работе, так и за ее пределами, нас не нужно контролировать напрямую, но наши боссы за нами по-прежнему наблюдают, и делают это внимательнее, чем когда-либо раньше. Данные и метрики говорят сами за себя: менеджеры могут видеть, сколько деталей собрал рабочий за минуту или сколько посылок доставил водитель за час.

Повышение самоуправления на работе — якобы, работы без менеджеров, но все ещё под тщательным присмотром — есть симптом больших изменений. Поскольку заработная плата, как в Соединённых Штатах, так и в Европе, растёт медленнее, чем иной ледник, а то и совсем стоит на месте (в отличие от цен), рабочие набирают всё больше личных долгов, пытаясь сохранять прежний уровень жизни. В то же время правительства сократили государственные льготы, в результате чего трудящиеся стали более уязвимыми, когда их увольняют или когда они получают ранения. Даже Алан Гринспэн, бывший глава ФРС США, назвал сегодняшних рабочих «травмированными». В переводе на человеческий язык, это означает, что на людей теперь давят (и требуют подчинения) не только по явной иерархии «сверху вниз», но и со всех сторон.

Капитализм давно и плотно подсел на планирование. Он регулярно обновляет и расширяет свои методы планирования. И сегодня капиталистическое планирование существует как в старом, иерархическом смысле, который изучал Коуз, так и в новых, непрямых способах, которые ловят сигналы от «экономики информации».

Открывая ворота в будущее

Среди историков экономики ходит старая шутка, что учебник по микроэкономике уровня кандидатской диссертации 1960-х годов можно перепутать с учебником с факультета планирования в университете Гаваны. В учебнике по микроэкономике свободный рынок генерирует цены, которые диктуют, сколько всего будет произведено, и как будут распределены произведённые вещи. В учебнике планирования планировщик решает те же уравнения, придумывая эквивалентные пропорции производства и распределения. Та версия социализма и экономической ортодоксальности ХХ века, которой придерживался Оскар Ланге, разделяла те же ошибочные предположения. Со временем, как описано в этой главе, многие авторы наделали дыр в этих предположениях. «Рынки стоят дорого» — сказал Коуз. «Люди не всезнающие калькуляторы с бесконечной батарейкой» — утверждал Стиглиц. Даже Хайек был прав, что капитализм динамичен, а не статичен, и редко находится в равновесии, как воображал Ланге и традиционная экономика.

Но экономика информации также оспаривает контраргумент Хайека по отношению к Ланге, что рынок — единственное, что может произвести для нас всю информацию, которая требуется для планирования. Рынкам иногда не удается обнаружить правильную информацию, да и та, которую они раскрывают, может быть ложной. Кроме того, огромная часть экономической активности, которая продолжает происходить за пределами рынка — в «чёрных ящиках» Walmart, Amazon или General Motors — является доказательством против Хайека. В то же время рост информационных технологий очень хорошо показывает, сколько информации теперь можно держать под рукой. Хайек описывает цены как «систему телекоммуникаций», но сегодня у нас есть телекоммуникации гораздо более точные и мощные, способные передавать информацию напрямую, а не опосредованно через цены. Аргументы Хайека, возможно, и могли бы «обезвредить» некоторые идеи планирования Ланге, но они не должны останавливать современных социалистов от выступлений за демократическое планирование, в котором ещё предстоит сделать много открытий.

Экономика, чтобы действительно пригодиться обществу равенства, должна оставить позади фантазийные миры. Пол Самуэльсон (один из самых влиятельных классических экономистов послевоенной эпохи и автор учебника по экономике, используемого в большинстве программ выпускников с 1950-х до 1970-х годов) однажды отметил, что в том идеализированном представлении, которое разделяли обе стороны «расчётной дискуссии», не имело значения, капитал ли нанимает рабочую силу — или труд нанимает капитал. Плотная паутина абстракций полностью затуманивает то, каково быть начальником — или простым рабочим. Каково быть собственником ресурсов — или владеть лишь своим телом и умом, заставляя их работать за зарплату.

Экономист Дункан Фоли описывает этот пробел в «расчётной дискуссии»: «Настоящий смысл исторического выбора между социализмом и капитализмом — это как раз то, что осталось за скобками дискуссии о социалистических расчётах: социальные отношения, через которые люди организуют себя для производства». Когда мы говорим, что нас волнует, как распределяются вещи, то мы имеем в виду, что нас волнует, как устроено наше общество. Кто отдаёт приказы — и кто их выполняет? Что считается «работой», а что — является частью домашнего хозяйства? Кто воспитывает детей, а кто моет посуду?

Это лишь некоторые из тех больших вопросов, с которыми придётся столкнуться любой экономике равенства. Планирование не только возможно, но и уже происходит прямо вокруг нас, хотя и имеет иерархические и недемократические формы. Как будет выглядеть новое, демократическое планирование — это вопрос, который новое поколение прогрессивных экономистов уже сегодня должно начать обсуждать и проверять с помощью моделирования.

Но на вопрос, следует ли производить и распространять информацию с помощью системы, которая неизбежно взращивает социальные противоречия, лишая большинство людей права голоса в том, как им работать и жить — или делать это с помощью демократических принципов, способствующих равенству — на этот вопрос ответ должен быть очевиден.