Или: пять штрихов к портрету

Есть такое ощущение, что с возрастом время для человека как бы ускоряет свой бег. И оно понятно: жизнь выравнивается и по- вторяющаяся каждодневность предстает как ровно поставленные столбики, когда за первым из них становится не видно остальных. А в памяти остаётся только то, что запечатлелось явственно и зри- мо. То же и в отношении окружающих нас людей: несколько запе- чатлённых житейских эпизодов, как взаимодополняющие штрихи к портрету, воссоздают цельный образ.

Весь мой опыт общения с Павлом Вячеславовичем Куприя- новским – это и есть те самые несколько штрихов к портрету, но штрихов знаковых, нестираемых, неизгладимых.

Первая наша встреча, да и то опосредованная, состоялась на том самом писательском собрании, когда меня принимали в чле- ны Союза писателей России. До личного общения дело тогда ещё не дошло. Просто позднее секретарь-машинистка писательской организации Васильева Галина Александровна – доброжелатель- нейший человек – с удовольствием мне рассказала о том, как Павел Вячеславович для того, чтобы определить своё собствен- ное отношение к новобранцу творческого союза, попросил у неё мою поэтическую книжку, – её полистал, выборочно что-то про- чёл и одобрительно заметил, обращаясь к ней: «А умеет поиграть словцом-то!» И это было тем авансом по отношению ко мне, кото- рый определил его позицию при голосовании «За». Казалось бы, ну что тут особо знакового? А уже то, что он воспринимал людей прежде всего через позитив, что он был человеколюбив и был спо-

собен на те самые авансы, которые так часто имеют решающее, а подчас и спасительное значение в сложных перипетиях человече- ских отношений, в предопределении человеческих судеб. И это в доброй памяти моей о П.В. Куприяновском есть эпизод первый.

 

Эпизод второй. И связан он уже с отчётно-выборным собра- нием, на котором моя кандидатура наряду с двумя другими зна- чилась в списке возможных преемников В.Е. Сердюка ввиду его добровольной отставки с поста руководителя Ивановской писа- тельской организации (в связи с уходом на пенсию). И хотя сам я к преемству не склонялся, ибо такой поворот событий неизбежно был бы связан с революционным переустройством устоявшегося уклада моей жизни как человека военного, офицера старших чи- нов, но перевыборные страсти в писательской организации кипе- ли нешуточные, обозначив два лагеря, две противоборствующие стороны с двумя «фаворитами», одним из которых я и значился. Не стану более углубляться в подоплёку тех событий. Всё слу- чилось, как случилось: потекла-таки моя жизнь по другому рус- лу. И противостояния в писательской организации давно в поми- не нет. Но вскоре после тех жарких событий, улучив укромный момент, подошёл ко мне Павел Вячеславович и с застенчивым видом искренне повинился: «Юрий Васильевич, – прости меня, старика!..» Контекст такого извинения был нам обоим предельно ясен, поскольку вторым «фаворитом» в упомянутых выше бата- лиях значился зять Павла Вячеславовича и его, своего зятя, Павел Вячеславович отстаивал, как мог, оставаясь, разумеется, и в дан- ной ситуации человеком деликатно-интеллигентным. Конечно же, я горячо и тоже совершенно искренне пытался объяснить Павлу Вячеславовичу, что и мысли не допускаю о какой бы то ни было его вине перед собой, поскольку по логике здравого смысла вёл он себя тогда вполне предсказуемо и органично. Да и с какой бы стати он должен был вести себя иначе, если прежде нас ничто не связывало и обо мне, как о человеке, он, если что и знал, то более с чужих слов, нежели из собственного опыта? Тем более, что в силу упомянутых обстоятельств сугубо житейского свойства я, увидев столь рьяное стремление своего оппонента к председательству в писательском союзе, счёл его более готовым на эту роль, отдав ему свой «тайный» голос и соответственно – вычеркнув из бюлле- теня себя. И потому ни малейшего комплекса неприятия по отно-

шению к активным участникам той самой оппозиции в моей душе не заронилось. И потому, наверное, так скоро противостояние сменилось дружескими объятиями. Яркий пример тому – Евгений Глотов, которого из потенциального оппозиционера я вскоре сде- лал своим первым помощником, назначив литературным консуль- тантом.

Но что касаемо извинения со стороны Павла Вячеславовича, то я понимаю ситуацию так: нет, он ни в коем случае не подыгры- вал мне – на фарсы он не был способен. И кто я был в тот момент для него, уважаемейшего человека, авторитетного ученого!? – Во всяком случае, далеко не той величиной, перед которой стоило бы мельтешить и суетиться. Да он и не мельтешил. Он просто сделал то, что считал нужным, очистив свою душу от наследия того, что видимо, ему, человеку глубоко нравственному, мешало жить. Это ли не образец высочайшей порядочности и редкостной внутрен- ней культуры?!

 

Эпизод третий. Вспоминается череда наших писательских собраний с участием Павла Вячеславовича, плавно переходивших иногда в дружеские посиделки. И надо заметить – он умел быть компанейским, незашоренным человеком, адекватно восприни- мавшим и шутку, и залихватскую частушку. О частушке я упо- мянул в связи с тем, что уже в мою бытность ответственным се- кретарём к писательской организации всё ближе стал подвигаться известный наш гармонист-частушечник Александр Мякишев. К тому времени у него, кроме собрания народных частушек, выш- ли из печати несколько самостоятельных поэтических сборников. Эти книжки и послужили ему проходным баллом для вступления в Союз писателей России. И самой весомой рекомендацией при рассмотрении вопроса о его приёме была рекомендация Павла Вячеславовича Куприяновского. Но первой любовью для Павла Вячеславовича безусловно была высокая, вершинная поэзия. И надо было видеть – с каким упоением он читал наизусть особо полюбившиеся поэтические строки, и в их числе – стихотворение Николая Гумилева «Шестое чувство»:

 

«Прекрасно в нас влюблённое вино

И добрый хлеб, что в печь для нас садится, И женщина, которою дано,

Сперва измучившись, нам насладиться.

Но что нам делать с розовой зарёй Над холодеющими небесами,

Где тишина и неземной покой,

Что делать нам с бессмертными стихами?..»

 

Это стихотворение в его исполнении я слышал не однажды, как не единожды слышали и другие. Но всякий раз он читал его проникновенно так, будто делает это впервые. И это неизменно завораживало слушателей и воспринималось ими как поэтическое откровение самого Павла Вячеславовича, как исповедь истинного жизнелюба. И чем больше я узнавал его, тем больше убеждался, что никакого раздвоения тут нет, что именно таким жизнелюбом, человеком безыскусственным в своём естестве, натурой страст- ной, увлекающейся, неуёмной – он и был. Во всех земных своих ипостасях.

 

Эпизод четвертый. Однажды летом мы с Павлом Вячеславо- вичем аж на целую неделю пересеклись во времени в качестве обитателей Дома творчества «Переделкино». С благодарным чув- ством вспоминаю я эту неделю. Павел Вячеславович хоть и нахо- дился под неизменной и бережной опекой Натальи Александров- ны Молчановой, но обстоятельство это никоим образом не было помехой для нашего свободного общения. Скорее наоборот – до- бавляло ему оживления и непринуждённости.

Переделкино для меня в моих секретарских заботах служило тогда, как и до сих пор служит, в первую очередь – «перевалоч- ным пунктом». Курсировать до Москвы и обратно по неотложным общеписательским делам в Правлении СП России мне приходит- ся как минимум раз в квартал. Не будь Дома творчества «Пере- делкино» в качестве надежного пристанища, эти вояжи для меня были бы существенно осложнены. А тут – всё более-менее про- сто: заранее звоню по междугородке здешнему администратору и, будучи узнаваемым с некоторых пор даже по голосу, догова- риваюсь о заселении на конкретный день. Приезжаю накануне вечером, располагаюсь на ночлег в записанных на моё имя апар- таментах, утром следующего дня иду в бухгалтерию, оплачиваю односуточное проживание, завтракаю на законных основаниях и отбываю в Москву на целый день. Официантки, работавшие по- сменно через день – Люся или Надя – лишь привычно всякий раз

уточняли: «К обеду вас не ждать? – Ну, как всегда!..» К ужину я, конечно, являлся, поскольку, вторично заночевав, рано поутру поспешал восвояси, сдав полусонному дежурному ключи и ни- кого более не беспокоя. Жирку в моём теле такие наезды в Дом творчества, конечно, не прибавляли. И лишь изредка я задержи- вался там на несколько дней для собственно творческой работы, что одновременно открывало мне особый переделкинский мир и его достопримечательности: дом-музей Бориса Пастернака, дом- музей Корнея Чуковского, музей Булата Окуджавы, мемориаль- ное кладбище, именные улицы и закоулки, перечисление которых являет чуть не всю историю советской литературы в лицах. Но всё это мной воспринималось в общем и в целом. Другое дело – Павел Вячеславович Куприяновский. Он любил Переделкино по- своему, и постиг зримый и сокрытый мир его с основательностью ученого. И для него, в отличие от меня, это не были наезды, а всякий раз это был приезд, что сродни возвращению после вы- нужденной разлуки. С очевидностью я понял это после того, как под водительством Павла Вячеславовича на протяжении двух вечеров совершил два впечатляющих познавательных похода по всему переделкинскому пространству как своеобразному музею под открытым небом. Наталья Александровна, как верная спут- ница и ангел-хранитель, была при нём, трогательно беспокоясь по малейшему поводу: «Паша, осторожней!» Хромота Павла Вячеславовича, конечно же, была существенным обременением для него в столь длительных наших походах, маршруты которых он проложил сам. Да и возраст не мог не сказываться. Неволь- ная мысль об этом естественным образом являлась мне. Но сам Павел Вячеславович был неописуемо одержим, почти окрылён и знай себе шагал, не отступаясь от задуманного и никоим образом не выказывая немощи своей. Это была его стихия, в которой он чувствовал себя, как Чапаев на коне. Практически каждому дому по пути нашего следования он находил соответствующий коммен- тарий, наполнявший его реальными событиями и живыми людь- ми, творившими историю советской литературы. Вот дом Евгения Евтушенко, дом Егора Исаева, дом Михаила Алексеева, бывший дом Александра Фадеева и т.д. в живописнейшем историческом контексте. Только слушай и постигай! Спросить его можно было о чём угодно – о легендарных здешних обитателях он знал по сути

всё. Вот он – лекционный курс уважаемого литературоведа с при- вязкой к заповедной местности и «экспонатами» в натуральную величину. После такого экскурса Переделкино открывалось мне уже не только как статичный памятник минувшей эпохи, но и как неувядающая легенда, как явь.

Павел Вячеславович сам инициировал эти походы и выложился на них, что называется, полностью. И в этом я поныне усматри- ваю его искреннее, его горячее желание помочь мне утвердиться в нелёгкой роли лидера родной для него писательской организации. Помочь тем, чем он реально лишь и мог помочь – своими обширны- ми познаниями как сугубо научного, так и практического свойства. И это был уже второй его широкий жест такого рода по от- ношению ко мне. Первым подобным жестом была подаренная им ранее книга «Тропинки памяти» с надписью, которая сама за себя

говорит:

«Десятому руководителю Ивановской писательской организа- ции Юрию Васильевичу Орлову для знакомства с её историей и с пожеланием продолжить её добрые традиции – от составителя и одного из авторов этой книги».

П. Куприяновский. 22.02.1996 г.

 

И, наконец, эпизод пятый, как последний штрих к портрету Павла Вячеславовича, поскольку, как я уже выше отмечал, весь- то опыт моих с ним личных отношений не столь уж и велик. И связан этот штрих с тем трагическим периодом, когда Павел Вя- чеславович был неизлечимо болен, пребывал в больнице, зная сам о безутешном диагнозе своем, и торопился доделать напоследок кое-какие свои дела. И вот однажды вечером позвонила мне по домашнему телефону Наталья Александровна Молчанова и го- ворит буквально следующее: «Юрий Васильевич! Я только что вернулась из больницы от Павла Вячеславовича. А когда пришла к нему в палату, то застала его за написанием отклика на вашу поэтическую книжку «Русичи». Вы уж извините меня, Юрий Ва- сильевич, но я ему так прямо и сказала: Паша, – что ты ерундой- то занимаешься!.. До того ли тебе сейчас?! А он отвечает: Нет, я должен обязательно это сделать!..» Признáюсь, трогательно мне было услышать столь шокирующее откровение. Ещё трогательнее

было вскоре в областной газете «Рабочий край» (от 4 августа 2001 года) неожиданно опять же для себя прочесть статью Павла Вя- чеславовича «Любовь к отчему краю», представлявшую собой тот самый его отклик на мою книгу «Русичи». И добрый этот отклик заканчивался словами: «Книга «Русичи», думается, была бы при- нята Владимиром Семёновичем Жуковым как радостное событие. Помню, как он поддерживал Юрия Орлова при его вхождении в мир поэтического творчества и как надеялся на него. Поэт Юрий Орлов своим творчеством и деятельностью руководителя писа- тельской организации приумножает духовную культуру родной земли, и хочется пожелать ему новых успехов на этом пути».

Невольно спрашиваю себя: каким же надо обладать высочай- шим чувством долга, каким необоримым духом созидания, какой беззаветной преданностью делу, чтобы в узком том промежутке между жизнью и смертью, готовясь отойти в иные сферы, оста- ваться помыслами своими в свершениях земных и благословлять живущих? Вот он – очередной негромкий подвиг, свидетельство праведности его души со всегдашней будничной готовностью на неординарный нравственный поступок!

Вскоре же после столь памятного мне благословения мы про- вожали Павла Вячеславовича в последний путь. От имени писа- тельской организации в строгом ритуале прощания прозвучал и скорбный голос мой. А перед глазами до сих стоит человек улыбчи- во-радушный, без всякого такого особого намёка на профессорское звание своё, и по юношески увлечённо читает любимые стихи:

 

«…Как некогда в разросшихся хвощах Ревела от сознания бессилья

Тварь скользкая, почуя на плечах Ещё не появившиеся крылья, –

 

Так век за веком – скоро ли, Господь? – Под скальпелем природы и искусства Кричит наш дух, изнемогает плоть, Рождая орган для шестого чувства».

 

И всякий раз, когда я обращаюсь в памяти своей к этому чело- веку, – мне хочется почтительно встать!..

22