Глава 8. Касатка на меру пресечения

Кабинет в оперативной части был отделан по последнему строительному слову. Здесь были на окнах пластиковые стеклопакеты. Стены окрашены свежей акриловой краской. На стенах висели плакаты известных людей, которые в разные годы были бутырскими арестантами: и Феликс Эдмундович Дзержинский, и Емельян Пугачёв. Какие-то памятки были распечатаны. Шкаф стоял из красного дерева. Невдалеке от шкафа, в стене на кронштейне крепилась плазма семидесятидюймовой диагонали. От неё шёл толстенный белый антенный кабель. За столом у опера Матвиенко Евгения Валентиновича стоял компьютер с ЖК-монитором, из системного блока которого шёл куда-то за пределы кабинета интернет-кабель. Борю усадили на комфортный железный стул с кожаной обивкой, и он стал дожидаться опера ("кума"), который отвечал за продол, находящийся между хатами девять-семь, девять-восемь и девять-девять.

Вот и он собственной персоной. Приятного вида мужичок, лет примерно под сорок. Гладко выбрит, невысокого роста, но спортивного телосложения. Одет в такой же комбинезон, как и все уфсиновцы. На погонах одна громадная звезда. Увидев Борю, он первым делом решил поздороваться:

– Привет! Ты новенький из девять-восемь, да? Будем знакомы, майор Матвиенко Евгений Валентинович. Оперативник вашего продола. Я отвечаю за три общие хаты. Тебя уже научили правильно представляться сотрудникам тюрьмы?

– Да. Научили. Обвиняемый Пахомов Борислав Григорьевич, статья сто шестьдесят первая часть первая.

– Правильно. Я слышал тебе недавно предъявили обвинения. Странно, что они не делают это сразу, как возбуждают уголовное дело. Никто не запрещает им совместить эти два занятия. Подробности твоего преступления меня не интересуют. Мне наплевать на то, грабил ты "Макдоналдс" или не грабил. Меня интересует твоё поведение здесь. В следственном изоляторе. И по слухам ты спал в "тринадцать-нуль-нуль", когда тебя выводили из хаты, на разговор со следователем. Было дело?

– Было.

– Разбудить тебя не могли, пришлось в хату заходить, было?

– Было.

– Вот. Следовательно, спал ты крепко. Из чего я делаю вывод. Ты – активный участник, так называемых, ночных движух, так?

– Нет, я просто всю ночь книжку читал.

– Вот только врать не надо. Стивена Кинга читал, который у тебя с собой был?

– Нет, другую. Кинга я прочитал, когда ещё в карантине был.

– Я ведь знаю, что у вас Борисенко стоит на дороге.

– Кто!?

– Я не помню как вы его там зовёте. Но Дмитрий его по паспорту величать. Поскольку он хохол, то скорей всего Буровой дал ему прозвище Митяй. Так ведь?

– А откуда это вам известно?

– Ну так. На то я и оперативник, чтобы всё знать. Буровой Алексей Иванович, сорок пять полных лет. Ваш смотрящий, зовёте вы его Бур, так?

Осведомлённость кума не могла не поразить Борю. Откуда столько информации? Неужели кто-то регулярно ему её сливает?

– Ты не переживай. В вашей хате стукачей примерно половина. – Кум как будто услышал Борины мысли, – Если ты сам не признаешься, что ты – на дороге стоишь, тебя заложат они. А там, если попадёшься во время обрыва – угодишь в карцер на трое суток. Как тебя встретят уфсиновцы лагерные, если узнают, что ты на Централе в карцере сидел, а?

– Я не стою на дороге. Митяй один справляется.

– Ладно я не настаиваю. Но если тебя опять не смогут разбудить, когда поведут куда-нибудь, то запомни: ты у меня теперь под особым наблюдением, и рано или поздно я раскрою тебя. На вот возьми, выпей кофе и закуси печенкой – полегчает. Поди, в шоке от информации, которую я тебе дал? Я ещё нормальный кум. Я не бью своих зеков, пытаюсь мирно договориться. Да, дороги запрещены уголовно-исполнительным кодексом, но я не сильно настаиваю на соблюдении этого правила. Знай, что во время обрыва ваших коней, мы малявы читаем. И это ещё один способ, кое-что выведать. Иногда информация в малявах попадает к следаку, так что осторожнее отправляй их, понял?

– Да, спасибо, Евгений Валентинович.

– Женя. Зови меня просто Женя. Я люблю с арестантами поддерживать дружелюбные отношения.

Борю привели в хату. На этот раз без задержек в боксиках. Да и вопрос с малой нуждой Боря теперь стал решать заранее. Как только вывели из кабинета кума, так сразу попросил "Старшой, можно в туалет?" Да, чему только не научишься в тюряге. И вечные эти допросы. Только что допрашивал кум. Теперь привели в хату и начинает допрашивать Бур:

– Что тебе кум сказал?

– Он сказал, что знает, кто на дороге стоит. Но насчёт меня он только догадывается.

– Я же тебе говорил, что подозрение на тебя упадёт. Больше он тебе ничего не говорил?

– Сказал твоё полное фамилия-имя-отчество.

– Это ты и раньше мог узнать. По ходу он знает, что я смотрящий. Ещё что-нибудь говорил?

– Сказал, что в нашей хате половина – стукачи.

– Да, по любому кто-то один из наших пассажиров ссученный. Но насчёт половины это он загнул. Один скорей всего. Да и кто, мы пока не вычислили. Смотри, дело обстоит так. Митяй скоро едет по этапу. Он готовится уже. В нашей хате скоро будет новый дорожник. Поскольку он Митяя быстро вычислил, то хочет скорей всего так же быстро вычислить нового. И чем позже он узнает о новом дорожнике, тем лучше. Возьмите Снайпера к себе на дорогу. Во-первых: когда Митяй уедет на этап, ты один не справишься, а во-вторых: бодрее будешь в следующий раз, когда тебя куда-то поведут. А у тебя скоро касатка. То есть тебя поведут на телевизор.

– Какой ещё телевизор? – Удивился Боря.

– Ну, в Мосгорсуд на касатку не вывозят зеков. Там осуществляется связь по скайпу, и ты через камеру отвечаешь судье. Поэтому выводить тебя ещё будут.

Вот так закончились все допросы и можно было приготовиться к ночной движухе. Событий за день было много, так что сонливость сняло как рукой. Напившись чифира, который для дорожников был необходим, Боря подошёл к своему месту на решке, и стал готовить ружье. Сегодня ветра на улице нет, поэтому связываться с другой хатой придётся с помощью пули. Пуля делалась из хлеба, в неё вставлялась спичка, а из её конца велась длиннющая нить. Такие пули должны стрелять из двух соседних окон одновременно, и тот, кто спичкой зацепил чужую нить, должен был затянуть её в свою хату. Ружьё делалось из свёрнутой газеты, по краям обитая колечками из-под крышек от минеральной воды. За дубком художник Саша играл в шахматы с кольщиком Арой. Шахматы тоже были сделаны из хлеба, хорошо просушены. Белые фигуры были окрашены зубной пастой, а чёрные – фломастером, которые у Саши находились в избытке. Митяй настраивал свой конец дороги не один, сегодня он обучал этому искусству Снайпера. Про то, что сегодня выводили Брюса-дорожника к куму вскоре узнали все хаты. И теперь сложная задача стояла перед ним. Доказать, что он верен принципам А.У.Е., и так же как и прежде будет стоять на дороге, и не будет ломиться из хаты. Хотя его и не сильно подозревали. Точнее подозревали, но не в том, что он ссученный, а в том, что он слаб духом, отказывать ментам. Поэтому теперь Боре предстояло хотя бы раз "газануть" от какого-либо распоряжения уфсиновцев. Он уже знал, что слово "газовать" на тюремном сленге означает "отказываться выполнять волю администрации". И видел уже как "газуют" блатные авторитеты.

Прошла неделя. О разговоре Бори с "кумом" всё забыли. Распорядок дня для Бори оставался прежним. Снайпер каждую ночь то с Митяем, то с Борей стоял на решке и учился искусству дорожника. После очередной ночной движухи, Боря проснулся от голоса из "глазка":

– Пахомов!

Он уже приучил свой организм к чуткому сну. Чтобы просыпаться от малейшего звука. Сказалось изначальное имя данное родителями. Всё-таки, первые четырнадцать лет своей жизни он был Бодрослав. А теперь он Борислав, и теперь он откликается на голос:

– Да, старшой.

– Слегка.

– Понял.

Боря поднялся. Почувствовал сильную сонливость, и попросил кофе у соседней семейки. Ему отсыпали чутка, он приготовил себе и, взбодрившись, переодел брюки, накинул куртку, переобулся, и стал ожидать, когда откроются "тормоза", и его поведут старшие.

Тормоза открылись, и уфсиновцы повели его на продол вместе с другими зеками. Один из них Борю знал. Это был Мишель из "девять-семь", дорожник.

– Вот так встреча. Каждую ночь перестукиваемся, а тут на продоле пересеклись.

– Здарово, Мишель. Я чё-то не выспался после вчерашнего.

– Так ты, наверное, чифир пьёшь перед движухой?

– Ну а как ещё?

– Не надо. Надо поспать перед движухой, проснуться, начать настраиваться, а уже с утра – чифир. Так бодрее себя будешь чувствовать. И засыпать надо не сразу с утра после дорог-шмарог, а часика в три-четыре. Когда уже точно никуда не поведут, и все проверки кончатся. Я ещё на прогулки не хожу. Какой смысл, если в прогулочном дворике на крыше воздух хуже, чем у нас на решке?

Боря выслушал советы дорожника из соседней хаты, которые отличались от советов Митяя, и решил, что сегодня точно попробует перенастроить свой организм, по советам Мишеля. Впрочем, разговор на продоле уже перетёк в другое русло.

– Тебя куда ведут-то? – Спросил Боря.

– К адвокату, Брюс. У меня делюга что-то затянулась. Не могут никак доказать, что я развёл людей на бабки.

– А я даже не знаю, что-то не сказали куда ведут.

На одном из продолов половина зеков, в том числе и Мишель была размещена в боксик, а Боря и с ним ещё двое пошли дальше. Их завели в просторный кабинет, в котором находился стол с телевизором, к которому был подключен системный блок. Какой-то хозотрядовец пытался настроить скайп на связь с Мосгорсудом. Напротив телевизора стоял так называемый "стакан", со скамьёй внутри, и окошечком, на которое была направлена веб-камера от телевизора. Пространство в "стакане" позволяло как раз подняться с места, подойти к окошечку и показаться в камеру, чтобы тебя увидели на противоположном конце связи.

Первым на связь выходил Касатонов Михаил, по тюремному прозвищу "Кастет" из хаты девять-девять. Пока вели по продолу Боря уже с ним успел переговорить о своих тюремных делах. "Кастет" был "цирюльником" в хате, и Митяй очень часто оттуда затягивал подстригальную машинку, которая считалась общей на всём продоле. Кастета обвиняли в краже мобильного телефона. Его уже осудили, дали срок: один год лишения свободы с отбыванием наказания в колонии общего режима. Его адвокат написал касатку, чтобы снизили срок.

– Прикинь, – рассказывал Кастет Боре. – Ехал в метро. Смотрю телефон лежит. Ну я и подобрал. Только прикоснулся, как двое в штатском подходят, корочки свои показывают, и забирают в отделение. В итоге, сто пятьдесят восьмая, часть первая.

– Народная статья. – Прокомментировал Боря.

Несмотря на все доводы адвоката, и возражения осужденного Кастета, ему оставили срок без изменений. Примерно такая же картина была и у другого зека, который подавал апелляцию на продление срока содержания под стражей. Того обвиняли в избиении сотрудника полиции. "Смотри, – говорил он. – Две сломанные руки, как ими можно избить мента!?". Однако и его суд решил оставить под замком в Бутырке. Настала Борина очередь. В телевизоре он увидел своего адвоката, троих судей в мантиях.

– Прошу всех встать! – Раздалось из динамиков телевизора.

– Рассматривается кассационная жалоба Пахомова Борислава Григорьевича на решение Тверского районного суда об избрании подозреваемому меры пресечения в виде содержания под стражей сроком на два месяца. В кассационном заявлении Борислав Григорьевич указал, что может уплатить залог в сумме пятьсот тысяч рублей. Борислав Григорьевич, добавить что-то можете?

– Да, Ваша Честь. – Неуверенно начал Боря. – Мне на днях предъявили обвинение, и я теперь обвиняемый, а не подозреваемый. И я частично признал вину, хотя на момент подачи кассационной жалобы отрицал её в полном объёме.

– Хорошо, кто будет вносителем вашего залога?

– Моя мать. Пахомова Валентина Сергеевна.

– Ваша Честь, разрешите добавить? – Попросил слова Виктор Фёдорович.

– Пожалуйста.

– Нам удалось увеличить сумму залога на пятьдесят тысяч рублей, поэтому сумма залога не пятьсот, а пятьсот пятьдесят тысяч.

– Хорошо. Суд принимает ваши добавки. Гособвинение, вам есть, что добавить к этому?

Встала прокурорша. "Интересно, – подумал Боря. – А почему следак на касатку не явился?". На погонах её красовалась такая же звезда, как у кума, из чего Боря решил, что она тоже майор. Однако, звания в прокуратуре звучат по иному, чего Боря, разумеется, не знал. Поэтому прокурорша была не майором, а младшим советником юстиции.

– Несмотря на изменившиеся обстоятельства, гособвинение считает, что преждевременно выпускать из под стражи обвиняемого Пахомова. Гособвинение учитывает степень общественной опасности совершённого, а также то обстоятельство, что обвиняемый не признаёт вины в полном объёме. Несмотря на то, что он признал вину частично, следует оставить ему меру пресечения. Он может угрожать свидетелям, из-за чего они могут изменить свои показания в пользу обвиняемого. Может продолжить заниматься преступной деятельностью или скрыться от следствия.

– Понятно. Суд удаляется для принятия решения.

У Бори расширились глаза от того, что сказала прокурорша. Каким образом он может угрожать свидетелям (двум кассирам и менеджеру), если он не знает, где они живут, номеров телефона и прочих необходимых дел!? И что за преступная деятельность, если он не состоит в банде и всего лишь раз в жизни преступил закон!?

– Как видишь, Боря. – Обратился к нему Кастет, – Касатка, почти всегда оставляет без изменений решение первой инстанции. Только если какое-то серьёзное нарушение. Я уже много раз вот так ездил и уже давно понял, бесполезно подавать апелляции. Только разве, чтобы время потянуть.

– А для чего время тянуть?

– Ну как? Чтобы в лагерь не скоро поехать, чтобы приехать и сразу на волю. Это ж целый год ждать президентского дня…

В это время, в телевизоре вернулись судьи, чтобы зачитать Боре, что решение первой инстанции Мосгорсуд отменить не собирается, и что Боре придётся ждать конца декабря, когда подойдёт к концу его содержание под стражей.

– Что будет, когда два месяца пройдёт? – Спросил Боря у товарищей зеков, которые дольше него уже сидят, и больше знают.

– Ничего не будет, – ответил дед, которого обвиняли в избиении сотрудника полиции. – Продлят ещё на два месяца и всё.

– Когда следак все процедуры закончит, тогда передадут в суд, и по новой. – Добавил от себя Кастет, – Там сначала продляют на полгода, а потом вывозят раз в две недели на заседания. За одно заседание редко кому срок дают. Обычно затягивается на месяц-два.

Их размышления прервал зашедший в кабинет уфисновец:

– Пахомов.

– Да, старшой.

– Какая хата?

– Девять-восемь.

– Касатонов.

– Да, старшой.

– Какая хата?

– Девять-девять.

– Выходим из стакана, идём по правой стене, руки держим за спиной.

Знакомые команды и Боря с Кастетом, попрощавшись с дедом, выдвинулись в свои общие хаты. По дороге к ним присоединились ещё человек пять, после чего Боря увидел ставший ему уже родным продол, и встал около двери в свою хату.

– Давай, Брюс, спишемся ночью.

– Да, давай, Кастет!

Интересно, что слово "давай" изначально означало в русском языке отдачу какого-либо имущества либо даром, либо за деньги. Однако, в конце двадцатого, в начале двадцать первого века, как-то незаметно у этого слова появилось новое значение. Теперь этим словом стали прощаться. Откуда это пошло? Из тюрьмы вырвалось на волю, или с воли зашло в тюрьму? Однако, именно этим словом попрощались друг с другом Кастет и Боря, перед тем как войти в свои хаты.

Спустя два дня после касатки, Боря отсыпался после очередной ночной движухи. Она была не очень удачная. Дело в том, что на улице сегодня дежурили сотрудники УФСИН, которые обрывают "кони". Поэтому всю ночь приходилось их плести заново, и по несколько раз настраиваться с одними и теми же хатами. Поэтому сейчас после такой напряжённой ночи, просыпаться не очень-то и хотелось. Но на крик из штифта "Пахомов!", он подняться всё же смог. Как выяснилось ему пришла передача. Причём не одна, а целых две. Мать прислала ему сумку, зимнюю куртку, двадцать пар носков и свитер. А также на Борю пришла квитанция, что ему открыли счёт, и теперь там уже лежало десять тысяч рублей. Как распоряжаться деньгами, Боря уже знал. Видел, как это делают другие. Две тысячи в месяц нужно выделять на общее, две тысячи на семейку, а всё остальное на себя. Но семейка Борина ни в чём не нуждалась, так как художнику Саше ежемесячно приходило с воли по девять-пятнадцать тысяч рублей, Дрон сидел уже больше года, и был упакован по самое не хочу, а Колсан был человеком скромным. Ему приходило две тысячи рублей в месяц, половину из которых он уделял на общее, а себе покупал только стиральный порошок, мыло и зубную пасту. Поэтому Боря решил, что на семейку ему можно и не выделять деньги, тем более никто из его семейников и не настаивал.

– Не считай цыплят, пока не вылупились, – посоветовал Боре Саша-художник. – Когда женщина-ларёк придёт принимать заказы, тогда сделаешь заказ, а пока я бы тебе советовал распустить свитер на дорогу, а всё что у тебя есть убрать в баул, раз уж тебе сумка пришла. Носки себе поменяй, оставь три пары, остальное кинь на общее. Хотя нет, одну пару носков себе на дорогу оставь, мульки передавать.

– Правильно тебе живописец советует. – Вмешался Бур в разговор. – Не всем дачки такие, как тебе заходят. Ты уже видел людей, у которых вообще никого нет, их тоже греть нужно. Так что, придёт тётя-магазин, тогда и закажем, а пока не думай, на что тратить, убери себе в баул квитанцию, да поспи перед дорогой.

Естественно Бур знал о происшедшем прошлой ночью, о том, как мешали настраиваться дорожникам уфсиновцы. На продоле об этом сегодня целый день галдели. Ждали, что скоро так называемый шмон будет. Вот так каждый день в Бутырке насыщен событиями, которые на воле умещаются разве что в пять дней, а то и в целую неделю. Правильно поётся в той же песне, которую Боря слышал в комитетовской газели "здесь день идёт за пять, седеет голова".

Когда события одной отдельно взятой ночи уже забылись, и Боря полез на решку настраиваться с девять-семь, неожиданно Барсук объявил "Красную поляну". Открылся глазок, и оттуда раздался голос продольного старшого:

– Пахомов.

– Да, старшой, – испуганно ответил Боря. Он уже было подумал, что его спалили за ночным занятием. Чего так сильно опасался Бур. Однако, голос старшого смягчился, и он дружелюбно произнёс:

– С утра будь готов. Поведут на свиданку в десять часов.

– Хорошо, старшой.

Опасения оказались напрасными. Его всего лишь предупредили, что с утра поведут на свиданку, то есть надо после дороги быть готовым "слегка" к выводу из хаты. "Там разговоры прослушиваются и записываются – предупредил Борю смотрящий. – Лишнего не говори. Во-первых: следаку могут передать запись разговора на свиданке, а во-вторых: если скажешь, где чего лежит у нас в хате, может сюда администрация зайти, отметут. Конечно, это всё не сразу узнается, но если узнается, что по твоей вине здесь что-то пропало, запреты какие-нибудь, будешь должен восстановить. Не восстановишь, поедешь в шерстяную хату, объявим тебя ломовым, до зоны можешь не доехать, в поезде грохнут". Наказ очень серьёзный. Да, вообще Боря уже начал привыкать следить за языком. Сказать что-либо не то в тюрьме так легко, а потом докажи, что ты имел в виду другое?

Например, однажды он сказал "А можно спросить у тебя Бур?". И вся хата напряглась. Он всего лишь хотел, чтобы тот ему совет дал полезный, но не знал, как это делается. Бур же в свою очередь уже не первый раз бывал в тюрьме, и раз его наградили таким важным занятием, как смотреть за положением в хате, значит нужно быть терпеливым. И в ответ на это он сделал ему короткое замечание: "Спросить нельзя. Поинтересоваться можно". Боря растерялся такому ответу, но его выручил Черепаха, который по ходу всё знал, и имел права совать свой нос в любой разговор: "Слово "спросить" означает, что ты хочешь что-то предъявить. У тебя есть претензии к Буру? Нет. Значит и спросить у него ты ничего не можешь. А если ты хочешь Буру задать вопрос, чтобы он поделился с тобой советом, тогда употребляй слово поинтересоваться." Вот так, потихоньку, Боря учился тюремному жаргону ("фене"), и учился разговаривать как с администрацией, так и с волей.

Поэтому гоняя коней этой ночью, он не столько думал о дороге, и малявах, которые там передавались, сколько то, о чём надо будет говорить с матерью. "Скажи маман, чтобы тебе магазин не заказывала, а деньгами присылала лучше, она же не знает, что нам здесь надо, вдруг пришлёт то, что у нас и так есть" – посоветовал Митяй. Так же дельный совет дал Саша-художник: "Магазин пускай перед новым годом закажет, а то он не работает во время праздников."

После дороги, когда уже все зеки разлеглись по шконкам, Боря обратился к Серёге:

– Серый, научи чифир готовить.

– Смотри как я готовлю, а потом сам пробуй. У тебя же филки появились, можешь себе в ларьке чаю заказать, специально для этого дела.

– Ну, засыпать чай, налить кипятку я и сам смогу, а почему у тебя чифир, а у меня купец получается?

– Потому, что чифир должен настояться. И заливать кипяток надо не абы как, а круговыми движениями, медленно, понимаешь? У тебя чифирок примерно раза с десятого получится.

– Ты ведь тоже первоход, да?

– Да. На воле я поваром в ресторане работал, а рецепт чифира мне в колледже рассказали, когда учился. Так что, как видишь, любое твое занятие по воле, или увлечение, может пригодиться здесь для общего дела.

– Руки, наверное, как гениколог, каждый час моешь?

– А то и чаще. Ты же видел, что прежде чем заняться приготовлением, я руки мою. Это профессиональная привычка. Ты на свиданку собрался?

– Да.

– Чифирни перед свиданкой, а то мать увидит синяки под глазами, подумает, что мы тут бьём тебя. А тебя хоть кто-нибудь раз тронул?

– Ни разу. Серёга, а ты когда осудишься, в баландёры пойдёшь? Я слышал, что администрация учитывает это при распределении.

– Ну, можешь и в кодексе почитать, там написано, что администрация колонии обязана предоставлять осужденным работу, связанную с профессиональной деятельностью оного. Или согласно его образованию. Но, несмотря на то, что я повар, как по профессии, так и по образованию, я в баландёры не хочу. Козлячая работа.

– А вот Бур говорит, что баландёры не козлы, а быки.

– Бур-то говорит, а вот Черепаха уверен, что баландёры – козлы. Арестантский Уклад Един, но свои нюансы, как видишь, он всё же имеет. В любом случае, быки тоже с рогами. Так что ценятся они всё равно ниже, чем мужики. И от таких определений как "красный" или "активист" всё равно не отмажешься. Козлом не будешь, может быть, а красным быть не перестанешь. Так что, я в баланду всё равно не хочу.

– А правда, что если мама придёт в красном, я должен ей сказать: "Ты мне больше не мать!"?

– Неправда. Такой закон только на малолетке действует. Ты ведь в баню ходил? Мыло поднимал с полу! Никто тебя обиженным не объявил после этого? Как видишь, их детские законы здесь во взрослой тюрьме не работают. Каждый раз, когда малолетка, попадает на взрослую зону, ему предъявляют за эти перегибы. Я лично видел, как одного из таких Бур прессовал вот в этой хате. У пацана была вторая ходка, но первую он провёл на малолетке, в четырнадцать лет его закрыли.

Во время этого животрепещущего рассказа, Борю вызвали на продол, и он отправился на свиданку по пути общаясь, и знакомясь с зеками из других хат. Уфсиновец, который их вёл, потребовал соблюдать тишину, однако особо отслеживать ("крепить") это не стал. Их завели в очень холодную камеру, где было разбито окно. В таком холоде обдумывать разговор на свиданке вряд ли представлялся возможным, но Боря всё же пытался настроить мысли в этом направлении. Большинство зеков молчали.

С Борей начал общаться какой-то зек, с которым он был прежде не знаком.

– Братишка, есть закурить?

На такие случаи в хате всегда выдавались сигареты. Понятно, что Боря не курит, но на продоле всегда могут пригодиться, вдруг у кого нужда есть, или голяк в хате.

– Держи, брат, – ответил в том же ключе Боря, – Я сам не курю, можешь всю пачуху забрать.

– С какой ты хаты?

– Девять-восемь.

– Ты что ли с Буром сидишь?

– Да, он у нас смотрящий за хатой. Я – дорожник. Брюс.

– Ааа! Слыхал про тебя. Ты кажется "Кей-Эф-Си" ограбил?

– Нет. "Макдоналдс".

– Какая разница? Я Саркис, из один-два-четыре, аппендицит.

– У нас, кажется, есть дорога с аппендицитом?

– Да, только через девять-девять мы с вами связываемся.

– У тебя, что за беда, Саркис?

– Два-два-восемь, часть вторая без прима. С пакетом героина меня поймали.

– И что ты думаешь?

– Ну а что тут думать? В сознанку думаю идти. Возьму особый порядок, получу ниже низшего, и на зону.

– А на Централе не думал оставаться?

– А я уже оставался один раз. Первая ходка у меня по народной сто пятьдесят восьмой статье была. Отвечаю, я боялся зоны – словом "Отвечаю" зеки обычно заменяют "клянусь". Боря этого не знал, но догадался с первого раза, ведь это сделать было нетрудно. – Подписал хозбанду, и остался здесь. Определили меня баландёром. Вот я замучился за бесплатно работать! Чтоб меня на зону отправили, специально накосячил, сел в карцер, и уехал по этапу. А там блаткомитет поспрашивал "Что, да как?", выяснили, что парень я нормальный, от баланды отмазали, провалялся до конца срока и вышел. Два года провёл на свободе. Когда взяли, оказалась судимость не погашена. Так что теперь ничего не остаётся, как всё признать.

– А что такое "особый порядок". – Хотя один конвоир уже Боре и объяснял это, тем не менее хотелось бы услышать арестантскую версию.

– Это такой судебный процесс, при котором ты всё признаёшь. В суд вызывают только тебя, твоего адвоката и больше никого. Ты отвечаешь судье, мол, да, совершал преступление, ну, дурак был, раскаиваюсь и всё в этом духе. Плюс суду, что они за одно заседание решают, сколько тебе дать. А плюс тебе, что выше двух третей от верхнего порога тебе точно не дадут. У меня два-два-восемь, часть вторая, от трёх до десяти. Вот и вычисли теперь мой максимум, если десять лет на две трети умножить.

– Сложно очень. – Сказал Боря, хотя арестантская версия не сильно отличалась от ментовской.

– Ничего сложного. Шесть лет и восемь месяцев. Видишь, насколько ниже сразу становится максимальное наказание. Плюс, я ещё заключил сделку со следствием, а это вообще помогает ещё снизить. Может даже рецидив не зачтётся.

В фильмах Боря неоднократно слышал фразу "Чистосердечное признание смягчает ответственность". Или какие-то схожие с ним фразы. Однако, как теперь из разговора с собеседником из сто двадцать четвёртой хаты выясняется, в реальной жизни эта фраза звучит иначе. Примерно так: "Вступить в сделку со следствием и взять особый порядок". Ничего более умного в такой ситуации, чем задать следующий вопрос, Боря не нашёл:

– Это что-то типа "чистосердечного признания" что ли?

Но собеседник Бори оказался человеком грамотным и ответил чётко:

– Такого юридического акта, как "Чистосердечное признание" не существует. Поменьше смотри фильмов, побольше – живи реальной жизнью. Есть, конечно, такой акт "Явка с повинной". Но он так и называется, а не чистосердечное… Явка с повинной – это когда ты совершил преступление, тебя ищут, но ты приходишь сам в ментовку и говоришь: "Не ищите никого. Я совершил преступление" и сдаёшься.

Когда "юридическая консультация" Бори закончилась, "тормоза" открылись и в камеру вошёл младший инспектор тюрьмы с лычкой старшего сержанта на погоне. Он назвал фамилии и велел выстраиваться именно в том порядке, который называл. Услышав свою фамилию, Боря встал туда, куда было велено уфсиновцем. Сотрудник тюрьмы вывел их на продол, провёл в комнату, где стояло множество кабинок, каждому зеку он указывал на свою кабинку. Боря прошёл в кабинку, которую указал сотрудник, и увидел за стеклом рыдающую мать. Чтобы услышать, что она говорит, нужно было взять трубку и начать разговор. Первое, что услышал в трубе Боря было:

– Тебя здесь бьют, да?

– Нет, мам. Здесь всё в порядке. Я сижу в нормальной людской хате, где по беспределу никого не бьют.

– А откуда ты знаешь, есть за что тебя бить или нет? Ты ведь никогда с урками не общался. Да и что это за жаргон такой – "хата". Говори нормально: "Камера".

– А здесь все так говорят. Когда говорят "камера" имеют ввиду видео-камеру, которые здесь установлены для слежки.

– И, тем не менее, зря ты заразился этим блатным жаргоном. Мы тебе тут одёжку прислали…

– Ну да, носки, я на общее уделил. Мне трёх пар достаточно. А вот есть такие зеки тут, которым вообще ничего не приходит. У них никого нет, ни родных, ни друзей. Так что лучше им отдать.

– Ну, это правильно. Делиться нужно. Сколько вас человек в камере?

– Камера рассчитана на двадцать три человека. Но нас бывает как минимум семнадцать, а максимум было двадцать один человек неделю назад. Полностью мы не заполняемся.

– А куда деваются люди?

– Ну, кто на этап уходит, отсудился уже. Кого в другую тюрьму переводят, когда дело в суд передают. Кто в "Кошкин дом" на психолого-психиатрическую экспертизу.

– Что такое "Кошкин дом"?

– Это психиатрический корпус. Там два отделения: одно для эспертизы подследственных, второе для отбывания наказания в виде принудлечения.

– Как ты быстро тюрьму изучил. – Констатировала мать уже спокойным неплачущим голосом. Разговор длился около получаса. Темы были разные: как топят в камере. Если нет отопления, то как же греетесь? Про способ согревания Боря сказал, что не может рассказывать, поскольку разговоры на свиданках прослушиваются. Вдруг заберут машинку. Когда уже Боря начал рассказывать какие-то смешные ситуации, и мама его, позабыв про слёзы начала смеяться, голос старшого объявил: "Три минуты осталось, прощаемся!", и начал расхаживать от первой кабинки до последней. Когда прощание затянулось, вспомнились слова, недосказанные в отведённое время, как вдруг связь отключили, Боря поднялся, помахал маме рукой, и заложил обе руки за спину, в ожидании когда его поведут.

Их отвели в ту же камеру, где они дожидались вывода в свиданочные кабинки. И Боря первым делом подошёл к Саркису с вопросом:

– Маман, про телефон спрашивала. "Ты ведь звонил?" – говорит. Тут же разговоры прослушиваются. Как думаешь, не отметут "тэшку" из-за этого?

– Ну, чтобы эта прослушка дала результаты, нужно переслушать абсолютно все разговоры во всех кабинках. А прикинь, сколько нужно времени? Если разговор где-то полчаса, а свиданок в день примерно сто-двести. Пять-десять часов прослушки, как думаешь, кто этим будет заниматься? Просто курсани смотрящего, что ты сам не говорил про трубу, маман спросила.

– Я ответил, что у нас нет трубы в хате, и что я не звонил. И глазами стал мигать, чтобы не стала спорить. Может быть прокатит.

– Всё равно Бура предупреди. Чтоб на тебя не подумали. И маман отзвонись, чтобы в следующую свиданку темы для разговоров выбирала. Я своей сразу сказал, чтоб ни о каких "запретах" на свиданке не поднимала темы.

После такой консультации, опять открылись "тормоза" и старшой назвал фамилии зеков, которые сидели на общем корпусе. Попрощавшись с Саркисом, Боря направился в свою девяносто восьмую камеру.

Глава 9. Опознание

Каждую пятницу на продоле предбанная суета. Боря сидел уже больше месяца и привык по пятницам собирать рыльно-мыльные принадлежности, а также сменную одежду. Постельное бельё Боря брал с собой только, чтоб постирать, а сушить и менять его предпочитал в хате. К тому же у него была вольная простыня, комфортная в отличие от хозовской, которая годилась разве что на то, чтобы коней плести.

Для дорожника баня – это разгрузка. По ночам перед баней передаются только малявы, да и то редко. Никаких серьёзных грузов типа сиграет, карт, бульбуляторов (так называлось самодельное устройство для согрева хаты), кипятильников, спичек. А зачем, если в соседнюю хату можно передать груз и так – в бане. Как раз девяносто седьмая заявила о том, что у них полностью в хате сигареты кончились, неделю ни к кому не приходят передачки, и каждую ночь пришлось по пачухе высылать. Почти всю неделю одну-две пачки Боря отправлял в "девять-семь". А что делать? Воровские, арестантские законы. Надо поддерживать ("греть") порядочную хату. А в четверг Бур объявил в девять-семь по продолу: "Ребят, можете до бани потерпеть? Пару блоков сигарет вам подкинем".

Боря потихоньку научился разбираться в сигаретах. На ежедневный "грев" других хат уделялись дешёвые сигареты: "Прима", "Винстон", "Ява", "Балканская звезда" и тому подобное. А вот дорогие "Кент", "Мальборо" – это была валюта. На такие сигареты можно было что-либо купить. И однажды, когда во время проверки забрали трос ("конь"), собрали весь "Мальборо", что был в хате, и купили у банщика пару простыней.

Баней называлась на самом деле душевая комната, в которую можно было одновременно разместить до ста зеков. Две раздевалки, рассчитанные на тридцать человек. Когда девяносто восьмая хата заходила в свою раздевалку, чтобы приготовиться к бане, "девять-девять" уже вовсю принимали душ. Под радостные крики знакомые зеки из соседних хат здоровались, начались передачки. Кто книги кому-то передавал, кто машинку подстригальную, кто сигареты, кто ещё что-нибудь. Боря подошёл к смотрящему за девяносто девятой хатой Каро, и сказал ему:

– Шумел я на работу, узнавал. Нет. Не даём мы кредиты в таких ситуациях. – До этого армянин интересовался у Бори, о возможности взять кредит в "Сбербанке". Упомянул такие тонкости, в которых мог разбираться только Боря, как сотрудник оного банка.

– Точно!? – Осведомился Карапет (именно так пишется полное имя смотрящего за "девять-девять").

– Абсолютно.

– Ну ладно тогда. Попробуем другой банк. Душа за то, что курсанул.

Словом "Душа", или выражением "От души", а иногда оно ещё приобретало форму "Душевно", было принято благодарить в тюрьме. Боря предпочитал использовать "Спасибо", и никто ему за это не предъявлял претензий. Бур сказал так однажды: "Сам не заметишь, как начнёшь говорить "душа" или "Душевно". Это естественный процесс для арестанта." А вот слово «шуметь» Боря употребил уже в тюремном значении. Он имел ввиду, что по телефону («тэшке») отзванивался на работу и уточнял подробности кредита, который интересовал Каро.

Когда девяносто девятая переоделась, забрала постиранные вещи и передачки, которые для них оставила девяносто восьмая, а также оставили то, что собирались передать в девяносто восьмую и в девяносто седьмую хату, в душевой остались только зеки из "девять-восемь". Начался привычный для Бори процесс помывки, намыливания и стирки вещей. Именно здесь в бане Боря научился стирать себе вещи. "Теперь-то точно я готов жить один без предков" – подумал он.

В самый разгар душа, зашла хата "девять-семь". Их радостно встретили тёплыми рукопожатиями. Боря поприветствовал Мишеля вопросом "как сам?". Убедившись, что всё в порядке, но вот только уже неделю никому из них не заходят передачки, полный голяк с сигаретами, приправами для баланды и прочими: ни майонеза, ни сгущёнки, ни колбасы, Боря ответил, что "Бур для них приготовил хороший грев".

После обмена передачками, и после переодевания, отжима постиранных вещей, девяносто восьмая хата покидала "баню", оставив "девять-семь" в одиночестве ждать появления хаты "девять-шесть". Предстояли скучные выходные. Хорошо, что в хате, где сидел Боря смотрели футбол, можно хоть поболеть за компанию за какую-нибудь команду. Ярым фанатом Боря никогда не был, одинаково любил и "Спартак", и "ЦСКА", и "Зенит", ему нравился сам процесс иг<