Глава II. Человек, политик, ученый

А. А. Игнатенко

Ибн-Хальдун

 

Знай, что условия, в которых живут поколения, различаются в зависимости от того, как люди добывают средства к существованию.

Ибн-Хальдун

 

РЕДАКЦИИ ФИЛОСОФСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Игнатенко Александр Александрович (род. в 1947 г.) — кандидат философских наук, преподаватель кафедры марксистско-ленинской философии Института общественных наук при ЦК КПСС. Работает в области исследования идеологических процессов в арабских странах, а также истории арабской мысли. Является автором ряда публикаций по современным проблемам арабских стран.

 

1982 г. исполняется 650 лет со дня рождения Ибн-Хальдуна[1], одного из крупнейших мыслителей арабоисламской культуры эпохи средневековья. Все исследователи, обращавшиеся к творческому наследию философа, сходятся на том, что он внес большой вклад в мировую социально-политическую мысль. По мнению С. М. Бациевой, Ибн-Хальдун «впервые в истории науки... выдвинул теорию закономерного прогрессивного развития общества от низшей фазы к высшей через развитие форм производительной деятельности людей... объяснил развитие форм общественной жизни развитием производства» (8, 183)[2]. По свидетельству известного советского этнографа В. И. Анучина, интерес к творчеству Ибн-Хальдуна проявлял и В. И. Ленин. «Нет ли еще таких философов на Востоке?» — спрашивал он (см. 21, 210; 412).

С приближением юбилея мыслителя обостряется идейно-теоретическая борьба вокруг его наследия. Исследователи в арабских странах провозглашают Ибн-Хальдуна предшественником исторического материализма, называют его «арабским Марксом». Кроме того, в современной арабской философии существует течение, противопоставляющее «духовный» Восток «материалистичному» Западу. Представители данного направления фальсифицируют материалистические тенденции учения философа.

Творчество великого арабского мыслителя известно советскому читателю значительно меньше, чем творчество других арабо-исламских философов. Автор ставит перед собой задачу не только познакомить читателя с жизнью и деятельностью Ибн-Хальдуна, но и рассмотреть спорные вопросы, связанные с его наследием, на основе марксистско-ленинской историко-философской методологии.

 

Глава I. Эпоха

 

 

изнь и деятельность Ибн-Хальдуна связаны с Арабским Западом — Магрибом, так во времена арабо-исламского средневековья называли Северную Африку. По своим экологическим и демографическим условиям Магриб довольно четко делится на три зоны. Во-первых, это Телль, или плодородная область, непосредственно примыкающая к Средиземному морю, во-вторых, громадные степные пространства на востоке нынешнего Марокко, юге Алжира и Туниса, в-третьих, Сахара, нескончаемые пески с редкими вкраплениями оазисов.

С этими тремя зонами совпадали и три уклада средневековой жизни Магриба. На побережье росли города и процветало земледелие. Торговые отношения тесно связывали экономически развитое побережье Магриба со средневековой Европой. В пустынной степи кочевали бедуины — представители как арабских, так и местных (берберских) племен. Через Сахару проходили нити караванных торговых путей, соединявших экономически развитые районы Телля с «варварской периферией» — «Черной Африкой».

Жизнь Ибн-Хальдуна пришлась на период формирования раннекапиталистических отношений в рамках единого средиземноморско-ближневосточного экономического и историко-культурного региона, неотъемлемую часть которого составлял Магриб (см. 2, 22, 382. 9, 21; 27). Последний играл заметную роль в становлении капиталистических отношений в Европе. Северная Африка стала одним из важных поставщиков шерсти для раннекапиталистической Италии. Итальянский исследователь указывает, что в рассматриваемый период «самыми оживленными были политические и торговые сношения с берегами Туниса, Алжира и Марокко (странами, известными в то время под названием „Гарбо“), которые славились прекрасной шерстью» (22, 247). Тесные торговые контакты с Северной Африкой поддерживали и флорентийские компании, занимающиеся скупкой шерсти или производством сукна (см. 22, 288. 29, 106; 109; 112; 115; 126; 130). В портах Северной Африки обосновывались пизанцы и генуэзцы, венецианцы и провансальцы. Значительное развитие получило местное производство: текстильное, металлообрабатывающее, кожевенное, маслобойное, мукомольное, керамическое и др. Сырье было в основном местного происхождения. Довольно большая часть производимой продукции экспортировалась в Европу (см. 9, 19; 24—25; 29. 14, 148. 24, 10).

Однако, как хорошо известно, производство в Северной Африке так и не получило достаточно высокого развития, чтобы стать капиталистическим. Определенную роль в этом сыграло наличие в Магрибе весьма отсталого в социально-экономическом и культурном отношении района: в пустынных и полупустынных областях обитали кочевники, в значительной степени сохранявшие свою родо-племенную организацию, жившие в условиях разлагавшегося первобытнообщинного уклада. В основе этого уклада лежала общинная собственность племен на пастбищные земли и в той или иной степени на скот (см. 17, 154—155). В XIV в. у кочевых народов Северной Африки происходил процесс социального расслоения. Он оказывал воздействие как на отношения внутри племен, так и на отношения между племенами. Последние представляли собой довольно сложные отношения господства и подчинения. Все племена делились на две большие группы — племена махзен, или так называемые «казенные», и племена райя, или «подчиненные», «податные». Племена махзен  разводили верблюдов, имели право носить оружие и, самое главное, крайне тесно были связаны с государственным аппаратом. В их задачу входило собирать налог с «податных» племен и с некоторых районов; они составляли главную военную силу государства при отражении внешних нападений и подавлении внутренних бунтов.

Связь этих племен с государством была крайне противоречивой. Нельзя представлять дело так, что эти племена находились на службе у государства. Скорее оно само находилось в зависимости от свободных кочевых племен. Они отличались большой самостоятельностью, «выдвигали, поддерживали и низвергали династии, создавали и разрушали государства» (там же, 152). Так, племена махзен могли отказаться сдавать собранную дань султану и присвоить ее себе, могли отказать ему в военной поддержке и уйти с поля боя или даже перейти на сторону противника в решающий момент и т. п., что они часто и делали. Поэтому правящие династии старались всячески улучшать отношения со свободными племенами. Последние были полностью освобождены от налогообложения, их шейхам давались крупные денежные субсидии. Султаны даже предоставляли этим племенам исхам  и икта. Исхам было правом взимать в свою пользу налоги либо с податных племен райя,  либо с земледельцев. Икта представляло собой право на получение и использование доходов с определенных земельных участков или территорий. Несмотря на то что икта юридически имело характер условного владения, фактически эти территории становились собственностью свободных племен, а точнее — шейхской верхушки, и всякая попытка лишить племена пожалований кончалась восстанием племен махзен и, как правило, свержением султана. Интересно, что объектом икта или исхам могли быть и города (см. там же, 174—175, 177).

Описанная ситуация приводила к формированию сложной, внутренне не однозначной и противоречивой социально-политической структуры. Рост богатств правящей верхушки свободных племен приводил к классовому расслоению внутри племени. Феодализирующаяся племенная знать сращивалась с правящей верхушкой государства (султаном и его окружением). Но сам характер отношений между свободными племенами махзен, «представляющими» государство, и податными племенами райя  приводил к консервации традиционных родоплеменных связей как в тех, так и в других. Ограбление и обложение данью соседних кочевых и полукочевых племен, получение феодальной ренты с земледельческих поселений, контроль торговых путей — все это требовало от племени махзен наличия в них внутреннего единства. А это вынуждало шейхскую верхушку делиться частью доходов с соплеменниками. Тем самым в этих племенах консервировались остатки родо-племенных военно-демократических традиций, тормозился процесс классового расслоения (см. 27, 302).

Вместе с тем усиливалась эксплуатация племен райя, поскольку племена махзен нуждались в таких материальных поступлениях, которые могли бы удовлетворить всех членов свободных племен и «снять» имущественные противоречия. Это в свою очередь приводило к консервации традиционных структур в племенах райя, ибо податное население было совершенно не заинтересовано в развитии производства, так как весь избыточный продукт уходил «на сторону» в виде дани, поборов, налогов.

Важно подчеркнуть, что свободные племена получали значительные доходы от грабежей или взимания дани с торговцев, проходивших черев их территорию. Часто отдельные племена полностью контролировали торговые пути (см., напр., 14, 142). Шейхская верхушка подключалась также к выгодной караванной торговле. Особо привлекательными в этом плане были пути, по которым шла торговля золотом.

Дело в том, что Северная Африка была своего рода «перевалочным пунктом» по снабжению Европы этим металлом (см. 22, 289; 413). Золото, доставлявшееся из Судана или лесных районов Гвинейского побережья в порты Северной Африки, а затем в Европу, играло чрезвычайно большую роль не только в становлении денежной системы последней (см. 20, 90—91). Оно имело большое значение для развития всех трех регионов, вовлеченных в средневековую «золотую лихорадку»: Черной Африки, Северной Африки, Южной и Юго-Западной Европы (см. 31, 226—227). Представление о масштабах торговли золотом могут дать такие цифры. Добыча золота в Гане производилась примерно в течение семи веков (IX—XV вв.) в среднем по девять тонн чистого золота (песка, слитков, проволоки) в год. Два раза в год, весной и в начале осени, караваны отправлялись из западноафриканских центров золотой торговли через Сахару на север (северо-восток). Караваны, как правило, состояли из 300—400 верблюдов. Каждый верблюд перевозил в среднем 127,5 кг золота (см. 14, 140; 144—146).

В рассматриваемый период происходило постепенное перемещение транссахарских торговых путей в направлении с запада на восток (см. 20, 90). Торговые пути «убегали» все дальше на запад — от грабежей, как «неорганизованных», которыми занимались различные бедуинские племена на свой страх и риск, так и «организованных» (в форме различного рода налогов, даней, поборов и т. п.), которые осуществляло государство (или государства) посредством своих инструментов — «казенных» племен махзен.  Но это означало, что приходили в упадок политико-культурные центры, располагавшиеся вдоль предыдущего транссахарского «коридора».

Для Северной Африки в XIV в. характерна крайняя политическая нестабильность: свергались династии, менялись границы государств, велись постоянные междоусобные и межплеменные войны. В 1227 г. начала распадаться могущественная империя альмохадов, которая включала в себя все страны Магриба. В этом году в Ифрикии (примерно соответствует современному Тунису) было провозглашено независимое государство хафсидов. Несколько позже в Центральном Магрибе возникло государство аб-дельвадидов, столицей которого стал г. Тлемсен. На юге Марокко в том же XIII в. возникло государство маринидов (см. 9, 36—37). Между различными династическими государствами, государственно-племенными союзами, свободными племенами шла война за контроль над торговыми путями, за феодальные привилегии. Каждая группировка рассматривала подданных исключительно как объект грабежа. Этот грабеж «консервировал» производственный механизм и социальные отношения земледельческих общин, нарушал торговые связи, препятствовал росту производительных сил всего общества, ибо изъятые материальные ценности расходовались на непроизводственные цели. К. Маркс указывал в «Капитале» на резкий контраст и одновременно зависимость, которые существовали между неизменностью производственного механизма земледельческих общин и «постоянным разрушением и новообразованием азиатских государств и быстрой сменой их династий» (2, 23,  370—371). Это мы и находим в североафриканских обществах «азиатского» типа, где государство, а точнее, государственно-племенные союзы сменяли один другой «в облачной сфере политики», спускаясь из этой сферы только затем, чтобы подобно саранче сожрать все растущее на полях и после некоторой борьбы уступить место другой стае. Характер внутренних экономических и социальных связей, сложившихся в Северной Африке к XIV в., приводил к тому, что прогрессивное развитие североафриканских обществ значительно тормозилось и замедлялось. Именно эти социально-экономические условия и повлияли самым существенным образом на представления Ибн-Хальдуна об обществе и государстве.

 

Глава III. История и истина

 

Наука истории в чести у наций,

И всякий стремится в ней знаний набраться —

И всадник ее приторочит к седлу,

И умный и глупый воздаст ей хвалу,

Поспорят о ней короли и князья,

И люду простому смолчать ведь нельзя.

Однако на равных все в области этой —

И старец ученый, и дурень отпетый.

Ибн-Хальдун

 

 

сториография была едва ли не самым распространенным видом интеллектуальной деятельности арабов периода средневековья. Она признается сейчас одним из важнейших и оригинальнейших вкладов арабо-исламской культуры в мировую. И Ибн-Хальдун был крупнейшим историком своей эпохи. Откуда же у него то ироническое отношение к науке истории, которое выражается уже на первых страницах «Пролегомен»? Не объяснять же это только чертами его характера, присущей ему желчностью и резкостью суждений?!

Давайте выясним причины, побудившие Ибн-Хальдуна к критике современной ему историографии. Это позволит нам лучше понять, во-первых, суть предлагавшейся нм программы пересмотра этой дисциплины, во-вторых, тот материал, который дала ему идейная жизнь эпохи для конкретизации этой программы, и, наконец, в-третьих, насколько удалось Ибн-Хальдуну выполнить задачу, которую он поставил перед собой,— создать новую, действительно научную историографию.

В «Пролегоменах» Ибн-Хальдун дает подробный очерк развития наук своей эпохи. Все они, по его мнению, делятся на две группы — философские науки, или просто философия, и науки, основанные на традиции. Принципом деления является отношение этих наук к разуму (место и роль разума в этих науках). Философские науки — рационалистические, ибо «человек может постигнуть их по природе своего мышления, идти в них правильным путем, руководствуясь своими органами познания» (6, 435). К философским наукам относятся логика, физика, метафизика, математика. Каждая из них в свою очередь имеет подразделы; так, в физику включаются медицина, ботаника, минералогия и т. п. Логика подразделяется на учение о категориях, риторику, поэтику и т. д. Математика включает в себя арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Геометрия — землемерие, оптику и др.

Науки, основанные на традиции,— это такие, «в которых место разуму находится только в выведении частных вопросов из заданных основ» (там же). Источником этих наук являются Коран и Сунна (сборник хадисов, т. е. высказываний пророка Мухаммада и преданий о нем). Данная группа наук делится на науки, связанные с Кораном (наука толкования Корана (эгзегетика), наука о правилах чтения Корана, искусство письменной фиксации Корана), а также на науки, связанные с Сунной (наука об установлении датировки хадисов; наука о рассказчиках и хранителях хадисов и т. п.). К наукам, основанным на традиции, относятся также законоведение (фикх), спекулятивная теология (калям), искусство толкования снов (ониромахия), мистическое богословие (суфизм).

Относительно самостоятельными являются прикладные науки: языкознание, грамматика, красноречие и этикет. И наконец, имеется группа дисциплин, которые Ибн-Хальдун науками не признает, хотя и согласен с некоторыми их положениями. Это астрология, магия и алхимия.

Примечательно, что Ибн-Хальдун, сам ученый-историк, не упоминает о науке истории. В этом он не был одинок. История практически не фигурирует в классификациях наук арабского средневековья. Ее не упоминают ни аль-Фараби, ни Ибн-Сина. Если кто и говорит о ней, то причисляет ее к религиозным наукам, как это сделал, например, известный ученый аль-Хварезми (ум. в 874 г.). Дело в том, что в эту эпоху историография еще не сделалась самостоятельной наукой. Она считалась вспомогательной религиозной дисциплиной. Ее предмет еще не определился; она занималась рассмотрением биографических, географических, этнографических и целого ряда других вопросов. Правда, различие между ними и вопросами собственно историческими уже осознавалось. Свидетельство тому — научная терминология данного периода: историография обозначается арабским словом «тарих», география же — арабизированным греческим «джиуграфия».

В становлении арабской историографии периода средневековья можно выделить три линии. Они были взаимосвязаны, сложно переплетались между собой в зависимости от экономических, социально-политических, культурных изменений в жизни арабского общества.

Первая линия — это возникновение и становление тариха как вспомогательной религиозной дисциплины, включавшейся в хадисоведение, или науку о хадисах. В период распространения арабских завоеваний на громадные территории — Сирию, Ирак, Иран, Египет, Северную Африку, Пиренейский полуостров — и образования единого арабо-исламского государства перед завоевателями возник целый ряд проблем: нужно было создать новые и модифицировать существовавшие государственно-административные органы, разработать и провести в жизнь соответствующую налоговую политику, выработать нормы отношений с представителями иных этнических и религиозных общностей, а также определить отношение к захваченным ценностям и установить формы их распределения. В начале развития исламского движения его основатель Мухаммад эти проблемы решал сам, полагаясь на собственные дипломатические и политические способности и на свой непререкаемый авторитет «божьего посланника». После его смерти основой для официальной идеологии стал Коран — сборник высказываний пророка, которые считались словом божьим.

Так как ислам распространился на территориях, где жили более развитые, чем арабы, в социально-экономическом и культурном отношении народы, через некоторое время оказалось, что один Коран как источник вероучения и законодательства явно недостаточен. В идеологический оборот стали активно включаться хадисы. Формальное отличие между Кораном и хадисами заключается в том, что, во-первых, коранические тексты Мухаммад произносил в экстатическом состоянии, а хадисы — в нормальном; во-вторых, коранические тексты произносились якобы от имени бога, а хадисы  — от имени самого пророка; в-третьих, коранический текст по своей литературной форме близок к поэзии, а хадисы, как правило, к обычному разговорному языку. На основании хадисов исламские законоведы разрабатывали юридические и этические установления, например законы наследования, правила заключения и расторжения брака, нормы взаимоотношений между мусульманами и представителями иных религий, между правителями и подданными, типы и размеры налогообложения мусульман и немусульман и т. д. и т. п. Кроме того, исламские законоведы не держались слепо текстов Корана и Сунны. Они использовали различные методы их интерпретации, приспосабливали тексты к решению вопросов, которые ставила жизнь. Но это особая тема.

Систематическое собирание хадисов началось в конце VIII в., т. е. спустя полтора века после смерти Мухаммада. При этом отводили особо важную роль исниду, т. е. перечислению тех, кто из поколения в поколение передавал тот или иной хадис. По некоторым причинам, о которых чуть ниже, собиратели хадисов, устанавливавшие иснад, придавали большое значение характеристике личности тех, кто передавал сообщения о пророке. Книги, содержавшие краткие биографические сведения о них, получали название «тарих». Таким образом, тарих складывался первоначально как вспомогательная религиозная дисциплина в рамках законоведения. И был он не столько историографией, сколько биографией, что зафиксировано уже в самом значении слова (тарих — проставление дат). Однако уже в первых биографических справочниках были заложены основы для возникновения собственно историографии, т. е. описания событий в их последовательности. Здесь приводились, например, данные о военных походах и битвах, о городах и их планировке, генеалогии племен, ибо все это было частью биографии (см. 43, 211). Переходным этапом к собственно историографии послужили также сборники данных о законоведах, судьях, врачах, поэтах и т. п. Составление было вызвано административными соображениями, а сами сборники представляли собой нечто вроде результатов переписи.

Постепенно складывалась вторая линия тариха — появляются книги по историографии средневековых арабских государств. Но и это была еще не совсем историография. В этих книгах много внимания уделялось описанию территориальных захватов, границ и т. п., т. е. данным чисто географическим. Эти книги изобиловали и этнографическими сведениями о покоренных, союзных и враждебных племенах. Особое место в этой тариховой литературе занимала официальная историография, посвященная истории правящих династий и служащая их прославлению. Возникают также локальные хроники, или анналы, в которые скрупулезно заносятся все события местного значения. Потребности внешней торговли вызывали необходимость историко-географических книг о путях и царствах, державах и народах. Тариховые сочинения были своего рода прессой арабо-исламского средневековья. Однако бурное развитие историографии привело к появлению невероятно большого количества тариховых сочинений, которые из-за объема и разнообразия содержащейся в них информации стали практически необозримыми и, следовательно, недоступными для читателя.

Необходимость систематизации рассеянного в различных источниках материала породила новую форму исторического сочинения — адабные тариховые компендиумы. Они выводили арабскую историографию на третью линию развития, связанную с самостоятельным феноменом культуры арабов в эпоху средневековья — с так называемым адабом.

В современном востоковедении существуют различные интерпретации понятия «адаб». Это связано как с тем, что в период арабского средневековья менялся объем этого понятия, так и с тем, что сами средневековые арабы употребляли данное слово недостаточно строго. Можно толковать адаб как общую культуру человека, его приспособленность к моральным, мировоззренческим, интеллектуальным запросам и требованиям среды. Адиб — это воспитанный человек, умеющий вести светскую беседу, разбирающийся в литературе, поэзии, географии, истории, генеалогии правящих династий. Он всегда найдет приличествующее обстоятельствам высказывание из Корана или веселую историю и т. п. В период арабо-исламского средневековья даже сложилось мнение, что адиб — это человек, который знает обо всем понемногу и ничего конкретно. Известный филолог Ибн-Кутайба (828—889) писал: «Кто хочет стать ученым, должен изучать отдельные отрасли знаний, а кто хочет стать адибом — лишь распространяться о науках» (23, 147). Адаб — это, наконец, и литература особого жанра, предназначенная для людей, стремящихся к широкой образованности. Эта литература отвечала нуждам распространения, популяризации знаний и в значительной степени способствовала демократизации процесса обучения. Она была энциклопедической по охвату материала и популярной по форме его подачи. Человек, стремящийся к углублению знаний в области отдельных наук, имел возможность обратиться к адабной (т. е. популярной) литературе по отраслям — своего рода отраслевым энциклопедиям.

История (тарих) была также широко представлена в адабной литературе, где давались описания жития пророка и перипетий раннего ислама, генеалогии династий и т. п. С другой стороны, в результате накопления исторического материала появились своего рода исторические энциклопедии. Так, известный арабский историк аль-Масуди (ум. в 956 г.) создал громадный историко-географический труд «Хроники» («Китаб ахбар аз-заман»), состоявший из тридцати томов. Само сочинение не сохранилось, но до нас дошло его резюме, сделанное самим аль-Масуди,— «Промывальни золота» («Мурудж аз-захаб»). Это произведение до сих пор является ценнейшим источником по истории исламского мира и его окружения в X в. (примечательно, что в книге есть сведения и о славянах). Оно содержит богатую информацию по географии, истории, этнографии, религии, политике, философии. Современные исследователи считают «Промывальни золота» характерным примером адабной исторической литературы (см. 26, 75).

Таким образом, развитие арабской историографии (тарих) по рассмотренным трем линиям (вспомогательная дисциплина в рамках законоведения; исторические хроники и анналы; адабные исторические компендиумы) привело к громадному количественному росту тариховой литературы. Достаточно сказать, что с IX по XIII в. арабскими историками было создано 1300 оригинальных произведений (см. 60, 230), не считая адабных книг энциклопедического характера и тариховых компендиумов.

Но этот количественный рост не дал качественного скачка. Тарих, представленный в хадисоведении, биографиях, хрониках, адабе, не стал самостоятельной наукой. Главная причина этого в том, что тарих был собранием рассказов, в которых правда сочеталась с вымыслом. Так случилось потому, что тарих с самого начала был тесно связан с религиозным мировоззрением. Описание чудес соседствовало с точнейшими констатациями исторического, географического и этнографического порядка. Существенное и важное не отличалось от мелочей. За славословием в адрес властелина исчезали события. По мнению Ибн-Хальдуна, тарих переполняли абсурдные сообщения и небылицы. Факты, приводимые в историографических произведениях, он стал рассматривать как в принципе недостоверные, ибо они не были выверены универсальным и объективным критерием истинности. Таким образом, философ увидел проблему, подсказанную как развитием самой историографии, так и потребностями современного ему общества. Ибн-Хальдун считает, что назрела необходимость выработки критерия истинности исторических сообщений.

Потребность в таком объективном критерии существовала, конечно, давно, она диктовалась практическими нуждами развития торговли, администрирования, военного дела и т. п. Можно было терпеть в тариховых книгах россказни о статуе скворца, которая якобы есть в Риме и хранит в себе оливковое масло (см. 6, 36. Приложение, с. 124). Рим был далеко. Но нельзя было принять тариховые сообщения о том, что в пустыне Сиджильмаса существует Медный град. Пустыня Сиджильмаса была рядом, через нее ходили караваны, и горе тому каравану, который захотел бы отыскать этот город, чтобы сделать там привал. Заслуга Ибн-Хальдуна состоит в том, что он осознал назревшую проблему, сумел ее сформулировать и попытался дать ее решение.

Вопрос об истинности сообщений ставился уже тогда, когда начали собираться хадисы.  Дело в том, что их собиратели столкнулись со сложной проблемой: оказалось, что хадисы не совпадают в деталях, а порой противоречат друг другу. Более того, выяснилось, что существует масса ложных, сочиненных хадисов. Критерий истинности хадисов не мог быть ни научным, ни даже основанным на здравом смысле, ибо, с одной стороны, хадисы часто касаются сверхъестественных предметов, с другой стороны, хадисы, даже явно вымышленные, иногда вовсе не противоречат здравому смыслу.

В рамках хадисоведения метод установления достоверности сообщений о пророке был основан на выяснении праведности, т. е. правдивости тех, кто их передавал. К факторам, определявшим праведность, относились степень близости рассказчика к пророку, его происхождение, характер участия в жизни общины, имущественное положение («Не принимайте хадисы, передаваемые бедняками, ибо они обманывают вас»), черты характера (честность или лживость, сильная или слабая память) и т. п. Выделялись «сильные» и «слабые» хранители хадисов и соответственно «сильные», т. е. достоверные, и «слабые», т. е. сомнительные, а также «сочиненные» хадисы, т. е. явно недостоверные. С выходом тариха за пределы вспомогательной религиозной дисциплины вопрос о критерии истинности исторических сообщений встал с еще большей остротой, ибо критерий «праведности» был крайне субъективным: он основывался в конечном счете на вере в «праведность» сообщений о «праведности» хранителей хадисов. Задачу выработки принципов установления достоверности сообщений, касающихся как прошлого, так и настоящего, взял на себя Ибн-Хальдун. Он разделяет тарих на две части. Во-первых, это «сообщения, связанные с божественным законоустановлением», об истинности которых ученый судить отказывается. Во-вторых, это «сообщения о событиях, действительно происходящих», по отношению к которым только и ставится вопрос об установлении их истинности в рамках научной историографии (см. 6, 37. Приложение, с. 125). Но объективно критика Ибн-Хальдуна была направлена как против светской историографии, так и против религиозного тариха, поскольку вся историография до него была так или иначе связана с исламом. Перечисляя историков, своих предшественников, Ибн-Хальдун называет ат-Табари, ас-Саалиби, аз-Замахшари, аль-Бухари, Ибн-Исхака, аль-Масуди и аль-Бакри (см. 6, 14; 28; 32 и сл.). Это перечисление — еще одно подтверждение того, что история (тарих) в арабоисламском мире была самым непосредственным образом связана с религией (так, ат-Табари, в частности, был не только историком, но вместе с тем и теологом, знатоком хадисов; аз-Замахшари был толкователем Корана и т. д.). Вот почему критика Ибн-Хальдуна направлена против «историков, толкователей Корана и великих хранителей хадисов» (там же, 9).

Ученый выдвигает требование соответствия исторических сообщений самим событиям. Это требование постоянно нарушается, чему очень много примеров Ибн-Хальдун находит в произведениях историков. Причина этого — отсутствие критерия истинности исторических сообщений. Таким критерием мог бы быть здравый смысл или опыт. Так, например, сообщение аль-Масуди о Медном граде противоречит «естественным вещам, принятым в строительстве и разбивке городов» (там же, 37. Приложение, с. 124). Но автор «Пролегомен» идет дальше. Критерием истинности исторических фактов, по его мнению, является их соответствие природе человеческого общества (см. 6, 38).

Здесь мы подошли к сложной проблеме отношения Ибн-Хальдуна к философии в рамках выработки им критерия истинности исторического познания. С одной стороны, он выступает против современных ему арабо-исламских философов, которые при объяснении процесса возникновения человеческого общества и власти следуют традиционному исламскому профетизму как варианту идеи о божественной природе власти (см. там же, 43—44. Приложение, с. 129). (Впрочем, подобного рода критику можно рассматривать как направленную вообще против традиционной исламской историографии, адресатом здесь названы философы, возможно, из тактических соображений.) С другой стороны, ориентация на «природу» человеческого общества выводила Ибн-Хальдуна именно на философию, ибо наука о природе, т. е. физика (табиа или ильм ат-табиа) была тогда частью, или разделом, философии. И в этом плане ведущая идея Ибн-Хальдуна — установить «природу человеческого общества» — была программой новой философии, философии общества — социальной физики (именно это и обозначает часто употребляемое им выражение «табиат аль-иджтима аль-башари»). Критически переработав материал, который давал средневековый тарих, и опираясь на естественнонаучные представления и философский рационализм, Ибн-Хальдун выдвинул задачу разработки научной концепции возникновения и развития общества.

В заключение нам предстоит ответить на последний из вопросов, поставленных в начале данного раздела: сумел ли Ибн-Хальдун выполнить задачу создания новой, научной, т. е. полностью достоверной, историографии? Иными словами, является ли его собственное историческое наследие образцом применения выработанных им принципов? И да, и нет. Да, его историографическое сочинение «Книга поучительных примеров...» научно, ибо основано на достоверных фактах. Это объясняется тем, что оно в основном посвящено событиям, которые Ибн-Хальдун знал непосредственно.

Но возможен и иной ответ на поставленный вопрос. Мы предлагаем читателю более внимательно проанализировать программу новой историографии, которую выдвигает Ибн-Хальдун (см. 6, 37—38; Приложение, с. 125). В самой программе происходит подмен тезисов. Сначала говорится о соответствии сообщения событию, а чуть ниже — о соответствии сообщения природе человеческого общества. Это вещи, несомненно, взаимосвязанные, но вместе с тем разные. Представим себе, что Ибн-Хальдуну предлагается оценить истинность сообщения о том, что некий пророк, проповедуя в одиночку идеалы добра и справедливости, сумел создать государство, в котором все равны и живут в духе братства. «Небылица,— ответил бы Ибн-Хальдун,— ибо это не соответствует природе человеческого общества и государства». Во-первых, «религиозный призыв не может осуществиться без наличия группировки» (6, 159). Во-вторых, государство — это «господство и осуществление власти посредством принуждения» (там же, 139), какое уж там равенство и братство. Так примерно ответил бы Ибн-Хальдун и был бы прав. Но если бы ему предложили оценить сообщение о том, что некий государь на пятом году своего правления установил налог за пользование сандалиями из сыромятной кожи, то Ибн-Хальдун стал бы в тупик. Это сообщение соответствовало бы природе государства, ибо государи, как пишет Ибн-Хальдун, измышляют все новые и новые виды налогов. Но истинно ли само сообщение?

Проблема заключается в противоречии между логическим и конкретно-историческим воспроизведением прошлого. Оно разрешается посредством сочетания общей методологии исторического исследования и методов вспомогательных исторических дисциплин. Размышления Ибн-Хальдуна о природе человеческого общества — это общеметодологические рассуждения. Выработка методологии является началом создания научной историографии. И заслуга Ибн-Хальдуна заключается именно в том, что он, во-первых, указал путь, на котором историография может стать научной, и, во-вторых, сделал первый, громадный шаг вперед на этом пути. Он подошел к созданию теории возникновения и развития общества и государства.

 

ГОСУДАРСТВО И ЭКОНОМИКА

 

Взгляды Ибн-Хальдуна по экономическим вопросам чрезвычайно интересны. Выше уже рассматривались некоторые из них. Здесь мы остановимся на учении Ибн-Хальдуна о связи экономики с государством.

Источником всех материальных благ является для Ибн-Хальдуна труд. «Приобретение (касб), из которого люди извлекают пользу,— пишет автор „Пролегомен“,— это стоимость человеческих трудов. Если бы суждено было кому-то вообще не трудиться, то он не приобрел бы абсолютно ничего. От количества труда человека, его места среди других трудов и потребности людей в нем зависит стоимость этого труда» (6, 390). Таким образом, труд человека дает «приобретение». Его размеры, или «стоимость труда», как выражается Ибн-Хальдун, зависят от количества самого труда, от спроса на него, от степени его сложности. С. М. Бациева указывает, что Ибн-Хальдун «был первым известным в настоящее время экономистом, разгадавшим тайну стоимости,— он первый увидел в труде субстанцию стоимости» (9, 174). Но труд не является неко