Зырянов строит подводный флот

 

Василий испытывал первую готовую лодку с полным грузом на Лене и на Полной. Гребешки заливали лодку. На пороге ее затопило. Черендеевские остряки спрашивали плотников нарочно для Зырянова, чтобы он услышал:

– Что вы строите?

Колхозные плотники отвечали:

– Подводные лодки.

«Это хорошо, – подумал Василий, – это мысль!» И спроектировал крышку – выпуклую решетку, обтянутую брезентом. Она закроет лодку сверху от брызг и от волн.

Приезжал взглянуть на лодки председатель колхоза, приходил много раз директор Затона. К вечеру возле лодок собирался весь Черендей. Все ведь участвовали в экспедиции, все доверили свое добро Зырянову для большого дела и не желали, чтобы добро пропадало и дело затормозилось.

Но Зырянов заставлял и дальше строить огромные лодки.

Тогда Кулаков, и директор Затона, и председатель колхоза потребовали, чтобы Зырянов явился на собрание партийной организации Черендея.

По его просьбе собрание началось в двенадцать ночи.

В клубе в ожидании Зырянова неторопливо беседовали три директора – Затона, мукомольного завода и базы Золотопродснаба. Председатель сельсовета и начальник почтово‑телеграфной конторы сонно старались прислушаться. Инженер базы и магнитчик из экспедиции Зырянова молча бились на шахматной доске. Завклубом Демидов нервно следил. Грузчик базы Астафьев спокойно и расчетливо спал.

Усталый Василий пришел ровно в двенадцать часов. Разбудили председателя сельсовета и Астафьева.

Григорий Иванович стал говорить с жаром о большой находке на Полной, о важном деле для всего народа, где Черендею досталось счастливое место и первые труды почина. Может быть, в клубе Черендея будет висеть портрет Зырянова. Коммунисты Черендея взяли на свою ответственность снабжение экспедиции. Но что же делает Зырянов? Этот дорогой колхозный хлеб и все дорогое советское, народное имущество он утопит в Полной.

– Вместе с подводными лодками, – сказал директор Затона, – да и самое дорогое – год времени утопит, разбойник.

– Слово предоставляется товарищу Зырянову.

– Скажи, пожалуйста, Григорий Иванович, ты подсчитал, сколько легких лодок потребуется для нашего груза? – спросил Зырянов.

– Нет, – сказал Кулаков.

– Надо с этого начать. Деловой разговор требует счета. Я строю сорок пять лодок. На них надо посадить девяносто человек за рулем и с шестом. Это грандиозная экспедиция. Пятьдесят лошадей потянут весь флот, а через перекаты и тремя лошадьми едва вытянем одну лодку… Товарищ Кулаков предлагает построить пять тысяч берестянок, а директор Затона говорит, что вот тогда мы не потеряем год… А сколько тогда мы потеряем, товарищ Бездородов? Или ты дашь мне пиломатериал или бересту на пять тысяч лодок? Колхоз даст мне пять тысяч лошадей и десять тысяч гребцов?

– Это ты нас забавляешь, товарищ Зырянов, – сказал председатель колхоза. – А вот когда ты наше добро утопишь, тогда мы все будем плакать. Товарищ Кулаков отдал вам сахар. Мы уже варенье не сварим, и мы будем чай пить без сахару целый весь год. А ты этим сахаром Полную засластишь.

Тогда он им рассказал про знаменитую проводку плота в сухое лето 1918 года. Это была единственная проводка в то лето. Все лоцманы Выми отказались проводить плоты, хотя купцы предлагали самую высокую плату. Упустить такие деньги показалось Игнатию Зырянову жалко, даже немыслимо. В том сухом году было очень голодно.

Игнатий покричал Васю, младшего сынишку, и велел идти за ним. Вася неохотно бросил игру с товарищами – ему было двенадцать лет. Отец вышел на высокий берег над усохшей Вымью и велел:

«Гляди: можно провести?..»

Вася поглядел и сказал:

«Можно!»

Отец сказал:

«Ты поведешь».

– Не понимаю, какое отношение это имеет к делу, – нервно сказал Демидов.

Зырянов продолжал, не обратив внимания.

Вася понял, что отец испытывает его, пугает. Он еще раз поглядел на захилевшую реку и сказал хвастливо:

«Я бы провел!»

«А потеряешь плот – убью», – сказал отец.

Вася удивился и не поверил в такое счастье. Спросил:

«А ты пустишь меня лоцманить?.. А ну, побожись!»

«Пущу. Вот те крест».

Вася посмотрел по течению вверх, будто бы не думая, словно без всякой мысли, – и сверху, от самых верховьев, от перевала, где у них с отцом зимой заготовлен лес, заковыляла чахлая река под его плотом, перед его воображением вся, как она есть сегодня, – как будто и не весенняя: с ощеренными берегами, оскалившая перекаты.

А Вася стоял на плоту – не на берегу – и лоцманил, чуя под каждым бревном каждую струйку, пока не добежали до Вымьваиля, и мимо села побежали вниз, вниз – до лесозавода. Вымь пронеслась под плотом стремглав. Вася радостно вздохнул и сказал в третий раз:

«Проведу!»

А Игнатий знал верно: если Вася скажет – можно провести. Уже пробовал сына, испытал на разных тяжелых перекатах. Но надо, чтобы доверили хозяева. Он представил сына еще весной в сплавных конторах и лесорубческих артелях как самостоятельного лоцмана и просил для сына покровительства у купцов – хозяев сплава и леса.

Весной Игнатий спрашивал у хозяев, где заготовлять сено, где будет делянка для заготовки леса зимой, и сколько готовить плотов, и какие будут условия на будущий год лесорубам, а также и лоцманам – Игнатию и Васе.

Хозяева прежде не замечали мальчика и снисходительно взирали только на отца‑лоцмана.

Игнатий же Зырянов, лоцман, вежливо мял в руках собачью шапку и, сутуля огромные овчинные плечи, убавлял высокий рост из почтения к приемщикам леса и счетоводам, покорно склонив умную голову, глядел исподлобья на хозяев, как бы снизу вверх, якобы несмело.

Эти могущественные люди благосклонно усмотрели нынче маленького голодного лоцманенка. Вася усердно сжился под всесильным взором. Так, хорошо! Мальчишке пошел тринадцатый год?.. Способен, способен к ученью. Его надлежало учить: разумению своей зависимости от хозяев, почитанию хозяев, послушанию хозяевам.

А хозяевами лоцмана и лесоруба являлись и счетовод и приемщик леса. Они строго побеседовали с мальчиком, испытывали его повадку. Время было неспокойное, нехорошее для хозяев.

Вася подолгу выстаивал перед ними, уронив будто бы бессильные руки, вежливо отвернув ладони назад, – как взрослый лесоруб, как отец. Он еще раньше усвоил вежливое выражение боязни бедного и зависимого перед богатым и сильным.

«Какая такая советская власть у вас в селе, скажи‑ка?» – с насмешливой серьезностью спросил лесоторговец.

«А нам не все одно, какая‑никакая», – ответил Вася.

Игнатий поправил сына:

«Власть нынче выборная. Лучших хозяев выбрали, самых крепких».

Вася сутулил худенькие плечики в просторном тулупчике (из отцовского сношенного и переношенного братьями), глядел исподлобья, прилично: пряча от хозяев смелый ум и свое разуменье жизни.

«А что новенького слышно от большевиков?»

«А мы не слышим. У нас эсеры. Большевики много бумаги шлют, а в нашем совете жгут ее».

«Ха‑ха!»

Васе доверено было провести плот по мелководью.

Отец тоже наблюдал обмелевшую реку, но, к облегчению Васи, оставался внизу, на плоту. Он помогал иногда на гребях старшим братьям и двоюродному, Ване, который старше Васи на четыре года. Ни разу отец не поглянул наверх, на младшего. Вася стоял на лоцманской вышке – на балагане.

В трудную минуту у порогов гребцы посматривали на отца, надеясь на него и, по привычке, ожидая от него команды. Но отец не разжимал губ. Его глаза не отрывались от вялой, отощавшей реки, а руки на носовой греби спокойно дожидались команды от лоцмана.

И Вася чувствовал, что на него оглядываются с беспокойством старшие братья и нетерпеливый Ваня, не смея окликнуть… Он медлил, не упуская также из виду недвижимого затылка, безмолвных рук отца; наслаждаясь признанием, доверием, задерживал команду подвернуть плот перед косым прыжком… С такими‑то силачами на гребях, как отец и Ваня, можно не спешить до самого того мгновения, когда отцовские руки вот уже толкнут гребь, спасая плот…

Вася резко и спокойно выкрикнул:

«Поносну и корму влево!»

Плот аккуратно наклонился через косой высокий порог, задрав короткий хвост с гребью, и спокойно свалился вместе с круто падающей водой…

По заскучавшей реке оба берега людно провожали единственный плот за все лето – Васин плот. Лоцманы и лесорубы сбегали к лодкам и привязывались к плоту, чтобы узнать у Игнатия Зырянова, где он сидел на мелях, где застревал на перекатах. Но плот нигде не сидел, не застревал.

«Ни разу даже?.. – недоверчиво спрашивали лоцманы и обижались: – Похваляешься? Скрываешь? Подводишь конкурентов?..»

Игнатий усмехался и с тайной гордостью кивал на своего мальчишку:

«Не я – вот лоцман».

Они поднимали глаза на помост и оглядывали Васю с уважением.

Вот и родная деревня. Вся: кто есть живой – люди и собаки – столпились над обрывом; а мальчишки прямо сверху сыплются на плот, который проходит под самой крутизной. И задушевный друг Митька, мокрый до желтых кудрей, взлетает на помост и восторженно кричит:

«Вася, Вася!..»

Но Вася не глядит ни на кого. Он ведь слишком занят. Его старшие братья стоят с шестами наготове – оттолкнуться от берега, а на гребях сам отец и двоюродный Ваня ожидают команды от лоцмана.

И весь мир видит Васин подвиг.

По всей приветливой и жизнерадостной, хотя и усохшей Выми до лесопильного завода мир дивился Васиному уменью, и на лесопильном заводе приняли плот с радостью и встретили Васю с почтением.

– …На заработанные деньги отец купил запасы к зиме, и это было тоже очень хорошо… – закончил Василий свой рассказ.

Коммунисты со вниманием выслушали воспоминания Зырянова. Каждый из этих директоров и председателей в отдельности озабочен был своей ответственностью за предоставленный кредит. Но, собравшись вместе, они испытывали еще одну заботу – об успехе экспедиции, за которую никто из них не отвечал. Поэтому директор мукомольного завода сделал строгое внушение магнитчику экспедиции, который легкомысленно заявил, что присутствующие товарищи могут спокойно довериться Зырянову, потому что Главзолото в состоянии оплатить любые убытки своей экспедиции.

– То есть мы можем спокойно смотреть, как Зырянов будет гробить экспедицию? – сказал он в гневе по‑якутски. – Отвечайте мне!

Русский магнитчик смотрел с любопытством. Секретарь улыбнулся и сказал мельнику по‑русски:

– Он же тебя не понимает.

– Расскажи еще, – попросил Астахов.

– Ну, давайте сделаем перерыв, товарищи. Что‑то курить захотелось, – предложил секретарь, погасил лампу и раскрыл окно.

Все охотно вышли в темный зал.

– Товарищ Зырянов, мы поняли, что вы большой специалист речного хода. Но вы бы нам сказали просто: почему вы упираетесь в большие лодки, когда вам все говорят, что они пройти не могут? Ведь и наши люди не с хвостами на плечах.

– Вот это хорошо спрошено, – сказал Василий, – на этот вопрос я могу ответить. Это я признаю и даже подтверждаю вам, что такие лодки на Полной пройти не могут – вообще не могут.

– Вот тебе на! – сказал грузчик Астафьев.

– Теперь я должен сказать, почему я уверен, что проведу эти лодки.

– Опять вот тебе на! – сказал Астафьев.

– Я объясню… Я чувствую воду как рыба!.. На реке мозг у меня срабатывает так быстро, что еще я не осознал, а уже делаю как надо!

 

Глава 12