Феоктист Селиверстович Лобачев

 

Потом он вспомнил о десяти шкафах, задал себе вопрос: "А куда же они исчезли?" — и, приехав домой, прежде всего позвал лакея, когда-то привезшего их из Царского Села.

Но лакей мог только рассказать, что через день после того, как Никодима привезли с квартиры госпожи NN домой, утром часов в шесть на квартиру к нему явился господин, назвавшийся Лобачевым, забрал все шкафы и попросил передать Никодиму благодарность за его любезность.

Адресный стол сообщив Никодиму, что сердобский второй гильдии купец Феоктист Селиверстович Лобачев проживает на одной из глухих улиц за Обводным каналом. Едучи к Лобачеву, Никодим старался нарисовать себе его наружность по его имени и роду занятий, как часто пробуют делать. Уже и раньше от своего друга, имевшего дела с Лобачевым, он слышал, что тот откуда-то с Волги, а теперь это вместе с добавлением "сердобский второй гильдии купец", создавало перед глазами грузное тело, благообразное лицо, с темно-русою солидной окладистой бородкой, широкую руку, а ухо заранее слышало неспешный густой голос и степенную речь.

Но Никодим ошибся. Когда за Обводным каналом он разыскал нужную ему квартиру, дверь отворил человек роста выше среднего, худощавый, с сухим жилистым лицом бронзового цвета, горбоносый, с глазами черными, быстрыми, навыкате, испещренными по белку красными жилками; зубы у незнакомца были хищные, борода до неприятного черная, даже с синим отливом, но элегантно постриженная; фигура же вся точно кошачья, ногти на крючковатых пальцах остроконечные и отполированные, серенький летний костюм увенчивался пестрым галстухом, заколотым булавкою с огромным бриллиантом; толстая золотая цепь от часов болталась по животу. Человек этот, прежде чем Никодим успел что-либо сказать, отрекомендовался Феоктистом Селиверстовичем Лобачевым.

"По подложному паспорту живет человек", — подумал Никодим и бессознательно решил быть осторожнее.

Комнаты лобачевской квартиры были убраны незатейливо или, вернее, совсем не были убраны: сборная мебель раздражала глаз; повсюду валялся мусор, потолки были закоптевшие; посередине письменного стола, над грудой рассыпанных бумаг, красовались счеты; окурки и обгоревшие спички лежали не в пепельнице, а рядом с нею, прямо на зеленом сукне стола.

— Чем могу быть полезен? — спросил Лобачев Никодима, вводя его в комнату, и изо рта Лобачева вместе со словами раздался легкий свист (вероятно, уж так были устроены зубы).

"Подожду спрашивать его о маме, — подумал Никодим, — а сначала поговорю с ним о чем-нибудь другом".

Лобачев Никодиму казался очень неприятным.

— Вам, полагаю, известно мое имя, — сказал Никодим, — я то самое лицо, которое когда-то привезло для вас из Царского Села десять шкафов с посылками.

— Ах, это вы! Очень приятно и позвольте еще раз поблагодарить вас. Хотя я уже велел вашему лакею передать вам мою благодарность, но, думаю, что, лишний раз сказанная, она никому не повредит.

— Напротив: она прямо полезна мне тем, что позволяет задать вам один вопрос. Я не люблю ходить в темноте, и объясните вы, пожалуйста, почему мой друг, а ваш знакомый писал мне в записке только об одном шкафе и об одной посылке, а их оказалось десять и столько посылок.

— Не знаю, — ответил Феоктист Селиверстович, стараясь не свистеть, — я заявил вашему, другу, что шкафов десять и вовсе не навязывал их ему. Это было в его интересах — отправить посылки скорее, и он сам вызвался послать их по назначению.

— Так, — протянул Никодим с некоторым разочарованием, — значит, в ящиках были только образцы товаров?

— А чего же вы хотели бы в них? Частей распотрошенных младенцев, мужей и жен, что ли?

— К чему вы говорите такое, Феоктист Селиверстович? Вы же можете извинить мое любопытство, раз оно касается близкого моего друга. Меня больше интересует, какие это были товары.

— Любопытство — дело святое. А мы — по человеческому нашему призванию — торгуем помаленьку и притом товарами разными.

— Ну, а все-таки чем? У меня, Феоктист Селиверстович, есть неплохонькое именьице, и, быть может, в малости какой я тоже пригодился б вам в ваших торговых делах?

Вопрос был предложен явно насмешливо, и Лобачев поглядел на Никодима свысока и презрительно — будто поняв, что Никодим говорит совсем не о том, зачем пришел.

— Какая может быть от вас польза, молодой человек, не знаю, — ответил он, — а торгуем мы льном, табаком, пенькою и чем Бог пошлет торгуем. Всякий товар прибыль дает.

Тут разговор их вынужденно прервался, так как из соседней комнаты вошел, по-видимому, сидевший там до того высокий молодой человек. Он даже не вошел — такое определение было бы неправильно совсем — а надменно внес свою красивую белокурую голову. Раскланявшись с Никодимом, вошедший сел на стул, но ноги господина были столь длинны, что стул под ним казался неудобно-малым. Никодим усмехнулся этому и в то же время подумал: как вновь вошедший господин мог оказаться здесь, по-видимому, хорошо знакомым с Лобачевым и даже на короткой с ним ноге? Никодиму казалось, что он понял Лобачева вполне — впечатление получалось отрицательное: много думающий о себе человек, не останавливающийся ни перед чем, чтобы только заработать деньгу, но не умный, а только хитрый человек. Вошедшего белокурого господина Никодим знал: это был англичанин (а может быть, и не англичанин) по имени Арчибальд Уокер; они встречались года два тому назад довольно часто на разных jourfix.

"Чего здесь сидеть, — решил вдруг Никодим, — перейдем прямо к делу, а потом можно и ретироваться от этих подозрительных людей", — и, вынимая тут же из кармана заранее приготовленную записку господина W, Никодим сказал Лобачеву:

— Феоктист Селиверстович, я направлен к вам госпожою NN по интересующему меня делу.

При имени госпожи NN Уокер насторожился, и Никодим это заметил. Лобачев на миг обернулся к Уокеру и, видимо, что-то сообразив, ответил вопросительно:

— Да?

— Госпожа NN сказала мне, что вам известно почти наверно, где сейчас находится моя мать.

— Госпожа NN мне, действительно, очень хорошо известна, но вашей матушки я не имею чести знать. И почему же вы, прежде чем направиться ко мне, не спросили госпожу NN, на каком основании она считает, что мне что-то известно о вашей матери? И разве ваша матушка куда-то пропала, что ее приходится разыскивать?

— Да, пропала. А госпожу NN я спрашивал о том, о чем спрашиваете вы меня. Но она не пожелала объяснить мне это.

— Так будьте же любезны посетить ее опять и переспросить. Удивительны эти женщины — всегда болтают, что только им придет в голову.

Никодим засмеялся.

— Легкое дело, — сказал он, — госпожа NN живет где-то под Архангельском, в Исакогорке, что ли. Съездить к ней не так просто — не то, что проехаться на Надеждинскую.

— В Исакогорке? — переспросил Лобачев. — Да не может быть: она живет на Пушкинской улице; жила на Надеждинской, а переехала на Пушкинскую.

— Вы, должно быть, меня за дурака считаете, — обиделся Никодим, — а я только что вернулся от нее из Исакогорки и знаю, где госпожа NN, а вот это извольте прочесть.

И он протянул Лобачеву записку господина W. Лобачев взял ее, развернул, прочел и сказал:

— Да я ее уж, пожалуй, с месяц не видел и, право, точно не могу сказать, где она. Может быть, и в Исакогорке.

А записку господина W протянул Уокеру со словами:

— Что вы скажете?

Тот прочел ее, но не сказал ни слова.

Разговор возобновил Феоктист Селиверстович.

— Ничегошеньки я не знаю. А есть здесь, в Петербурге, старичок один, Яков Савельич…

— Якова Савельича я знаю, — прервал Никодим.

— Тем лучше. Так вот он, пожалуй, может вам сказать о вашей матушке что-нибудь. Ему всякие дела известны.

— Да вы-то откуда знаете Якова Савельича?

— Отчего же мне не знать? Якова Савельича все знают. К нему и обратитесь. Да будьте еще любезны объяснить мне, как это у себя приняла вас госпожа NN?

— Позвольте, — сказал Никодим, приподнимаясь с кресла, — какое же вам до этого дело?

— Да нет, вы меня не поняли. За ревнивого любовника, прошу вас, меня не принимайте. Вы вот меня о шкафах спрашивали — так это было совсем неинтересно, а госпожа NN куда интереснее, и стоит о ней поговорить. Только будучи человеком в женских делах весьма опытным, предупреждаю вас: вы ей не доверяйтесь.

— Позвольте, — еще раз возразил Никодим, — я считаю такой разговор совершенно неуместным.

Но Феоктист Селиверстович был глух. С кривой усмешкой и прежним свистом он продолжал, не внимая Никодиму:

— И напрасно кипятитесь. Отчего же не поговорить. Она дама обольстительная во всех отношениях, и с такими особами иметь дело всегда бывает приятно. Только вы, к сожалению, как я вас понимаю, немного зазнавшийся молодой человек. И не пришлось бы вам поэтому самому плакать. Знаете ли, за такими особочками мужчины всегда вьются — а вдруг да вы в чужой огород полезли и у вас найдется соперник подостойнее, например, меня многогрешного? А?

— Прошу прекратить этот бессмысленный разговор! — сказал Никодим в третий раз и уже резко.

— Подостойнее, подостойнее, — продолжал Лобачев, все еще не слушая Никодима.

Но в разговор вмешался Уокер. Голос его прозвучал ровно, повелительно и как бы из некоторого далека.

— Я тоже прошу прекратить этот разговор, так как, со своей стороны, не могу допустить, чтобы кто-либо выражался о госпоже NN неподобающе.

Все трое обменялись взглядами. Лобачев взглянул на Уокера сперва немного виновато, но затем презрительно и высокомерно; Никодим поглядел на Уокера благодарно, но встретился с глазами, полными такой злобы, что не мог не заметить ее, и растерялся: он не сразу понял, почему Уокер зол на него. Но через минуту, когда уже все трое перестали смотреть друг на друга, он вспомнил, что имя госпожи NN приходилось ему слышать и два года назад, причем произносилось оно обыкновенно в неразрывной связи с именем Арчибальда Уокера.

— Ах, вот что! — сказал себе Никодим и решительно поднялся с кресла. Оставаться долее в квартире Лобачева он не мог.

 

ГЛАВА XV