Будни подмосковных механизаторов

Знакомство с поварихой тётей Дашей привело к неожиданному последствию.

Наведываясь каждый день за едой для Хюльды, Сашка старался сделать в ответ что-то полезное тёте Даше. Он чинил у неё на кухне неисправные выключатели; стулья и столы, поломанные нерадивыми детишками; менял замки в раздолбанных дверях — словом, занимался ликвидацией разрухи, которая стремительно нарастает в женском коллективе в отсутствие мужских рук. Руки у Сашки были что надо, а там, где он не справлялся сам, он втихую использовал русалку. Кроме того, Сашка был незаменимым помощником в переноске всех видов тяжестей, чем пожилая женщина неоднократно пользовалась.

Тётя Даша привязалась к Сашке всей душой и постоянно кормила его, мотивируя тем, что «хороший мужик должен хорошо питаться». Сашка не имел ничего против, потому что пирожки из местной забегаловки давно уже вызывали у него отторжение даже на визуальном уровне.

С удовольствием наблюдая, как Сашка ест, тётя Даша расспрашивала его о семье и жизни. Сашка был крайне немногословен, но чутким своим сердцем тётя Даша поняла, что семьи у Сашки практически нет и дома тоже. Она тут же сказала:

— Саш, у меня муж работает на базе механизаторов, тут, рядом. Им ночной сторож нужен. Пойдёшь?..

Сашка сразу согласился.

Работа на базе механизаторов была для него синекурой. После ночёвок осенью на игольном заводе Сашка научился ценить тепло, и к горячему душу тоже стал относиться с большим энтузиазмом. В служебном помещении, где находилась его «сторожка», было и то, и другое. И даже электрический чайник с микроволновкой, что делало Сашкину жизнь полной неги и комфорта.

Больше всего Сашке нравилось, что за все эти достижения цивилизации ему ещё и платили.

К работе Сашка подошёл со свойственной ему ответственностью и методичностью. Чтобы не тратить драгоценное ночное время на обходы, Сашка разработал собственную охранную систему на основе шныровских ловушек. Он даже привлёк к консультациям Родиона, который снисходительно осмотрел плоды его стараний, хмыкнул, дал несколько толковых советов и обещал подкинуть материала из своих запасов.

Во время наладки охранного периметра иногда происходили ЧП — например, на вторую ночь Сашка потерял три метра бетонного ограждения, когда слегка ошибся с дозировкой песка с северного склона Первой гряды. Песок оказался с примесью, и бетонные конструкции мгновенно рассыпались в пыль. На этот раз Сашку снова выручила русалка ( ШНыровская новая закладка хоть и не пускала Сашку за ограду, но нерпь великодушно заряжала). Восстановив кое-как забор, Сашка задумался о том, что было бы, если бы в этот момент через него перелезал нарушитель, и решил впредь придерживаться более гуманных методов — свет, шум, невесомость, внезапный приступ диареи совести и т.д.

Он даже не ожидал, что построение ловушек даст такой толчок его творческой фантазии. Через две недели механизаторская база стала пользоваться у местных бомжей и пьяниц очень дурной славой. Завсегдатаи пивнушки на автобусной площади, обсуждая ситуацию, сходились во мнении, что там открылся портал в Ад и постоянно просачивается нечистая сила. Хюльда, которая периодически мелькала теперь возле базы, отлично вписывалась в эту гипотезу.

Главная Сашкина цель была достигнута: механизаторская база для местных любителей поживиться чужим имуществом стала запретной зоной, надёжно охраняемой суевериями, а сам Сашка мог беззастенчиво спать всю ночь напролёт, набираясь сил для дневных подвигов.

Первый сон Рины Альбертовны

Ближе к полуночи в комнате девчонок царил привычный творческий хаос. Все были заняты важными делами: Лара звонькала очередному ухажёру, Фреда начальственным голосом объясняла маме, как той следует вести себя с участковым терапевтом, Лена довязывала сложный рисунок на свитере, постоянно сверяясь со схемой, а Алиса внимательно слушала канал о разведении хризантем. В отсутствии Кавалерии все труды по поддержанию Лабиринта в цивилизованном виде легли на её плечи. Работа с растениями неожиданно увлекла Алису; она проводила в Лабиринте почти всё своё свободное время, подстригая, рассаживая и поливая.

Рина, примостившись с ноутбуком на подоконнике, пыталась писать про маркиза Дю Граца, но рассказ не шёл. Шум вокруг был такой, что Рина не могла сосредоточиться. Не помогало даже прикладывание заветного перстня ко лбу: перстень отказывался работать в таких условиях. Пушкинский перстень любил тишину и предрассветную ясность мысли.

Отчаявшись, Рина захлопнула ноут и поплелась спать. Пушистый привычно устроился у неё в волосах. Но и со снами у Рины сегодня не заладилось… Только она приготовилась смотреть увлекательное продолжение свидания маркиза с донной Розой, как в сон её вторглась странная и явно чужеродная картинка. Рина видела себя, окруженную зелёными листьями, а внизу, где в обычном мире у Рины предполагались ноги, болтался какой-то человек… И человек этот был очень похож на Долбушина.

С замиранием сердца Рина следила, как они с Долбушиным проваливаются в какую-то дыру, потом там, в зеленоватом полумраке, она разглядела Тилля. Тилль, стоящий на четвереньках в светящейся жиже и нелепо дёргающийся, быстро терял форму и оплывал, словно забытое на солнце мороженое. Сама же Рина чувствовала, что ей очень опасно находиться здесь — нужно срочно найти выход. Она рванулась к потолку пещеры, где ощущала близкую поверхность, и принялась бешено рыть своими верхними листьями. Рина прекрасно осознавала, что она человек, но при этом чувствовала себя большим, взрослым растением. Во сне это казалось совершенно естественным.

Песок струями лился сверху, стекал по листьям, обрушивался на Долбушина. Тот мотал головой, жмурился, но упрямо и цепко держался за Ринины корни. Наконец сверху показался свет, Рина рванулась, протаскивая Долбушина через узкую дыру, и отлетела подальше. Вскоре раздался двойной хлопок, на песок упал череп, дыра закрылась. Рина увидела, как Долбушин ошалело разглядывает череп, не выпуская её корни из рук…

На этом сон оборвался.

Рина распахнула глаза и долго смотрела в темноту, чувствуя, как толчками бьётся сердце. У неё до сих пор перед глазами стояла Двушка, пустынный пейзаж, огромный валун рядом и худое, изможденное лицо отца, по пояс раздетого, с оплавленными потёками на остатках одежды.

Рина дотронулась до головы и почувствовала, что пальцы наткнулись на Пушистого. Он лежал, обхватив её корнями, словно они проходили через болото. Почувствовал её прикосновение, сжался и переполз на подушку. Рина успела заметить на своей нерпи тлеющий значок гепарда.

Ночной визит

В четыре часа утра рёв уличной сирены грубо вырвал Сашку из сна. Пулей выскочив из спальника и на ходу подхватив шнеппер, Сашка бросился во двор. Заскочил за угол, прищурился от яркого света прожекторов и опустил шнеппер.

— Рина! — простонал он. — Я же просил: ПРЕ-ДУ-ПРЕЖ-ДАЙ!! Что, позвонить трудно было?..

Повозившись у забора, он отключил сирену. Наступила оглушительная тишина.

Рина сидела под бетонным ограждением и смущенно улыбалась. Двигаться она не могла: перелезая за забор, она задела одну из ловушек и вызвала локальную гравитационную аномалию. Это была одна из последних Сашкиных разработок: при пересечении периметра неосторожный посетитель попадал в зону с 4g, при этом кирпич, подвешенный над выключателем, обретя четырехкратную тяжесть, падал и замыкал цепь, включая уличную сирену на 80 децибел и два прожектора. Постоянно держать прожекторы включенными начальник базы не разрешал из экономии электричества, поэтому Сашка пользовался ими только в экстренных случаях.

— Эх, радость ты моя нечаянная! — ворчал Сашка, взяв Рину подмышки и выволакивая в зону нормальной тяжести. — Как ты? Руки-ноги целы?

— Кажется, целы, — пробормотала Рина, ощупывая конечности.

— Тут же 4 «же»! — продолжал ворчать Сашка, аккуратно отряхивая её от мусора.

— Что же это за «жэ»? — поинтересовалась Рина, пытаясь подняться самостоятельно. — Единица измерения неприятностей?

Сашка спросонья не понял её юмора. Потом буркнул:

— Перегрузка четырехкратная! Гуманитарий, блин… Иди в сторожку, я догоню сейчас, — и стал возиться с нерпью, восстанавливая охранный периметр.

В сторожке Сашка молча показал Рине на стул и включил чайник. Думать утром он мог только после кружки кофе.

— Сашка, мне тут Пушистик ТАКОЕ показал! — воодушевлённо начала Рина.

Сашка методично намешал себе в кружку две ложки кофе и четыре ложки сахара, залил кипятком и, размешивая, принялся слушать.

Ринин рассказ закончился одновременно с кофе.

— Надо же, какой у тебя укроп разносторонний оказался, — заметил Сашка. — Ещё и картинки с других миров транслировать умеет…

— Он не укроп, — обиделась Рина, которая очень гордилась своим Пушистиком.

— Ну сельдерей, — отмахнулся Сашка. — Я вот одного понять не могу: почему Долбушин передал это растение именно тебе? Он ведь отдал его Улу, вот и осталось бы оно у Ула, ты-то при чём?..

Рина опустила глаза. Потом встала со стула, подошла, прихрамывая, к Сашке, обняла его и спросила:

— Сашк… а если я вдруг перейду к ведьмарям, ты меня будешь любить?..

— Какие интересные вопросы задают порой девушки в четыре часа утра! — вздохнул Сашка и аккуратно поставил кружку на стол. Прижал к себе Рину, погладил по волосам и ответил:

— Буду, конечно. Только ты к ним не перейдёшь.

— Почему ты так уверен? — возмутилась Рина. Она всегда возмущалась, когда кто-то решал что-то за неё. — Долбушин же перешёл… А он был хороший шныр.

—Да дался тебе этот Долбушин! — возмутился Сашка. — Почему ты всё время о нём говоришь?..

— Он мой отец, Сашк, — шепнула Рина.

Почти золотая пчела

Витяра всё никак не мог поправиться. Пошла уже вторая неделя, как они вернулись из байкальского похода, а он всё лежал в медпункте ШНыра, грустил и маялся. Видимо, в болте, который уполовинил Витярино ухо, содержался неслабый магический привет от ведьм Белдо, которые прикрывали в том походе берсерков.

Суповна каждый день приносила Витяре отвары трав, куриные бульончики и заставляла его запивать Лехуровские антибиотики своими знахарскими настойками, но это помогало слабо. Температура скакала туда-сюда, как мячик на резиночке в руках гиперактивного ребёнка. Витяра то впадал в тревожный жар с видениями, то пребывал в молчаливой задумчивости. Суповна тревожилась за него и требовала, чтобы в её отсутствие за Витярой обязательно кто-то присматривал. Поскольку старшие шныры были заняты нырками, к делу подключили средних и младших.

Когда Витяре стало лучше, и он попросил, чтобы ему принесли пластилин. Даня, который дежурил у него в этот день, сбегал в Витярину комнату и принёс ему сразу несколько пачек. Витяра вдохновенно принялся лепить. В комнате остался Идеальный ШНыр, а в палате у Витяры появился маленький филиал ШНыра. Тут было озеро, из озера выглядывал маленький, но очень узнаваемый Амфибрахий, а на берегу стоял маленький домик, где жила маленькая пластилиновая Оля. Олю Витяра лепил особенно тщательно. Он столько раз рисовал её лицо, что помнил каждую черточку.

Вокруг Олиного дома Витяра сделал пышные заросли цветов, среди которых скромно разместился Цветок Трех Миров — одна из сильнейших закладок, которую Оля сама принесла в ШНыр, за столько времени так и не слившись с нею.

Витяра был абсолютно убеждён, что за этот Поступок Оля обязательно должна стать шныром. Когда поднималась температура, и Витяру накрывал горячечный бред, он часто спорил с кем-то, горячо доказывал что-то, или просто тихо просил о чём-то, для окружающих непонятном, но для него, очевидно, очень важном.

После одной такой ночи Витяра попросил Даню найти ему золотой пластилин. Даня озадачился. Погрузился в интернет, потом обзвонил всех знакомых и через третьи руки нашёл у какого-то скульптора белую глину с золотым наполнителем.

Витяра принял её с благодарностью и слепил точную копию золотой пчелы. Пчелу он осторожно положил возле Олиной копии и прошептал: «Она твоя!»

Пчела получилась как настоящая. В отличие от Оли, она была в натуральную величину, и когда на дежурство зашёл Федор Морозов, он даже удивился:

— Вить, у тебя что, две пчелы? Как у Дани?

Витяра сказал:

— От ты дуся! Это не моя. Это Олина…

Федор по привычке забормотал в телефон:

— ОК, Гугл, кто такая Оля?

Витяра ответил за Гугла:

— Самая лучшая девушка на свете! И у неё есть Амфибрахий. Но нет пчелы…

— Так нет проблем, — простодушно сказал Фёдор и, наклонившись, дунул на пчелу. «У него же дар оживления!», — запоздало вспомнил Витяра.

Пчела на столе вздрогнула крыльями, пошевелила усиками, словно осознавая, где она, потом неуверенно поползла к Витяре. Он бережно взял её в ладони. По лицу Витяры расползалась счастливая улыбка. Глаза сияли.

— Спасибо! — прошептал он.

Вроде Фёдору сказал. А показалось, что не ему)

Ангел из медпункта

Вечером Витяра лежал на койке в медпункте и слушал аудиокнигу, привычно разглядывая трещины на потолке. Трещины эти за две недели стали ему близки, для каждой он придумал отдельную историю, у некоторых были даже имена. Вот та, в углу, похожая на паука, была названа «Боба», в честь Витяриного паука, недавно почившего от того, что Рина в очередной раз забыла его покормить. Рина в этом плане была не очень надёжна; регулярно она вспоминала только о Гавре, а более мелкие животные быстро выпадали из зоны её беспокойного внимания.

Другая трещина напоминала море, и Витяра, глядя на неё, представлял Амфибрахия. Потом его мысли привычно перекидывались на Олю, и Витяра начинал в сотый раз вспоминать все их разговоры, Олин профиль, её насмешливые серо-голубые глаза, даже камушки, голубеющие в ушах, когда она откидывает волосы.

Витяра так погрузился в воспоминания, что не заметил, как приоткрылось окно. В щель протиснулся рюкзак, не удержался на узком подоконнике и грохнулся на пол. Витяра рассеянно оглянулся. Из-за занавески выглянула девушка с пшеничными волосами.

— Привет! — радостно воскликнула она и перемахнула через подоконник.

Витяра подскочил с кровати, одновременно срывая наушники. Сорвал заодно повязку, ухо тут же засаднило, но Витяра этого даже не почувствовал.

— Оля!! — завопил он.

Ангел Оля довольно улыбалась. Её нравилось чувствовать себя подарком.

— Представляешь, ко мне вчера пчела прилетела, — сообщила она, плюхаясь на вторую, резервную койку напротив Витяры. — Ты только не подходи близко, я болею. Простыла… Холодно сейчас плавать. Сижу вчера такая, чихаю-кашляю, чай с малиной пью, бац – а в чае золотая пчела купается! Я сразу про тебя вспомнила! Ну, думаю, что тут ждать, пока за мной придут – я ведь и сама дорогу знаю!..

— А как ты через забор? — спросил Витяра, сияя глазами.

Ангел Оля небрежно махнула рукой.

— Ты же сам рассказывал: прыгать, но в другую сторону. Я на память не жалуюсь!

Она подтащила рюкзак поближе к своей койке и по-хозяйски огляделась:

— Ты не против, если я здесь пока обоснуюсь? Мне бы тоже не мешало подлечиться. А потом выздоровеем с тобой – и ты мне покажешь, как нырять.

— Куда нырять? — не понял Витяра.

— Как куда? — удивилась Оля. — Здесь же ШНыр? Значит, на двушку!

— От ты дуся! — засмеялся Витяра. — Тебе сначала надо на пегах научиться… Нырять она собралась!..

Оля пожала плечами. — А чего тут учиться, — сказала она. — Я в конно-спортивной секции была. Я быстро всё схватываю!..

В этот момент дверь распахнулась, и в неё боком протиснулась Суповна, держа в руках термос с отварами и тарелку с ужином.

Увидев Олю, фыркнула:

— А это ещё кто?!

— Это Оля! — радостно объяснил Витяра.

Суповна одарила Олю грозным взглядом.

— Ишшь ты, невесту привёл! — прогрохотала она, ставя тарелку с термосом на стол.

Витяра густо покраснел. Уши-баранки запылали, приобретя оттенок спелой вишни. А Оля, как ни в чём не бывало, с доброжелательным любопытством разглядывала Суповну. Видимо, сравнивала свои впечатления с Витяриными рассказами.

Суповна тем временем продолжала:

— А мне почему никто не сказал? Теперь на кухню за второй порцией идти надо. Слышь, девка, слетай на кухню!

— А… Она же не знает, где кухня, — начал было Витяра.

— Найдёть! — уверенно сказала Суповна. — Сердце подскажет!

Оля послушно кивнула и исчезла из комнаты.

Суповна повернулась к Витяре и грозно сказала:

— Ты, я вижу, уже выздоравливаешь? Раз невест выписываешь? Смотрите у меня тут, не балУйте!

Витяра ошарашено смотрел на неё.

Ему даже нечего было сказать в ответ.

Ультиматум

— Женечка, у нас ведь был с тобой уговор: ты не трогаешь Насту! — напористо сказал Дионисий Тигранович, укоризненно тряся перед лицом Гамова сухим стариковским пальчиком.

Гамов смотрел на него исподлобья и молчал.

— Ты же знаешь, Наста — один из старших шныров, она ныряет в Межгрядье, она приносит отличные закладки! А ты, — он снова ткнул Гамова пальцем, — да-да, ты, Женечка! лишаешь наши форты этих закладок! У шныров осталось не так уж много тех, кто может носить что-то стоящее. Каждый из них — на счету! И в этот момент ты уводишь из ШНыра одну из самых перспективных девушек!

Белдо вскочил со стульчика и возбуждённо пробежался по комнате.

— Гай очень недоволен, Женечка! Очень! — старичок возвёл глазки к небу, ужасаясь тем, как сильно недоволен Гай. — Я даже не знаю, как теперь ты сможешь вернуть его доброе расположение…

Гамов продолжал молча следить глазами за Дионисием Тиграновичем.

Дионисий Тигранович ещё немного побегал по комнате, всплёскивая ручками и нагнетая обстановку, потом сел за стол и продолжил:

— Я долго думал, как тебе помочь, Женечка! Ты же знаешь, я стараюсь не замечать твои… э-э-э… мелкие проступки, пока они не мешают делу! Но чтобы загладить твою вину в этом случае, потребуется что-то гораздо более серьёзное!

— Что? — спросил Гамов, впервые вступив в беседу.

— Дракон, Женечка. Настин дракон. С ним мы сможем носить закладки и без Насты, и твоя вина эээ… как бы нейтрализуется!.. — старичок спиралеобразно покрутил рукой в воздухе, показывая, как рассеиваются Гамовские неприятности. — После этого никого уже не будет волновать, с кем ты живёшь и зачем...

— Я понял, — сказал Гамов. Лицо его помрачнело.

— Ты ещё не всё понял, Женечка! — ласково добавил старичок. — Наста должна пойти на это совершенно добровольно, потому что только она может передать дракона Гаю!.. Все эти существа с двушки — они такие тонкие, такие чувствительные, Женечка! Дракон не поверит никому, кроме хозяйки и человека, которому она сама доверяет!

Лицо Гамова мрачнело всё сильнее.

— Я могу идти, Дионисий Тигранович? — спросил он, приподнимаясь.

— Иди, Женечка, иди! — захлопотал старичок. — Возьми только у меня вот эту штучку!

В его пальцах порхал крошечный флакончик на цепочке.

— Две капли, Женечка, сюда и вот сюда — Белдо показал на точки под ушами. — Это очень поможет тебе договориться с Настой. Я не знаю никого, кто смог бы противостоять этой настойке, — и старичок с нежностью посмотрел на свой флакончик.

Попытка к бегству

Приземлившись на просторном балконе своего дома, Гамов не торопясь расседлал Аля, долго и тщательно его чистил и кормил. Гамов был мрачен и отвлекал себя монотонной работой. Из головы не выходили слова Белдо. Да, он хотел быть с Настой. Но заставить её добровольно отдать дракона — это немыслимо.

Гамов возился с Алем так долго, что Наста сама поднялась к нему на чердак.

Гамов увидел её, и внутри у него что-то смягчилось и потеплело.

— Как ты тут? Не заскучала? — спросил он, шагнув ей навстречу, чтобы обнять.

Наста равнодушно пожала плечами, заодно освобождаясь от объятий.

— Да так, — сказала она. — Постреляла тут маленько из арбалета… Полиция приезжала… Потом уехали… Всё нормально!

Гамов усмехнулся. Приземляясь, он заметил во дворе учебные манекены, облачённые в красивые вечерние платья. Судя по состоянию платьев, стреляла Наста неплохо.

Гамов снова перевёл взгляд на Аля. Лицо у него опять помрачнело.

— У тебя неприятности? — тихо спросила Наста. У неё был редкий момент, когда колючки временно улеглись и не кололись. А может, чувствовали, что Гамова сейчас не стоит колоть.

— Как меня достало всё это, Настюха!.. — с горечью произнёс Гамов, продолжая глядеть на Аля. — Игры эти подковёрные, манипуляции… Сбежать хочется.

Он такой был настоящий в этот момент, без привычной рисовки и позёрства, что в Насте что-то дрогнуло.

— А давай уедем куда-нибудь? — предложила она.

Гамов удивлённо посмотрел на неё. В его глазах проступила какая-то мысль.

— А давай!— сказал он, решившись. — Есть у меня одно местечко!

Место для одиночества

Добирались долго: сначала прыгунами, потом вертолетом, потом пешком. Гамов сказал, что про это место никто не знает. Это его личное место тишины. Место одиночества.

На берегу маленького лесного озерца Гамов устроил шалаш. Не высокотехнологичную палатку, как обычно, а самый заурядный шалаш, утеплённый еловыми ветками. Рядом был вытоптан небольшой пятачок для костра. Чернели две рогатины, вкопанные в землю, между ними старые головёшки. Видно было, что здесь давно никто не бывал.

— И что, ты здесь жил без всяких своих… гаджетов? — поразилась Наста, разглядывая аскетичные внутренности шалаша.

Гамов кивнул. — Здесь они бессмысленны, — пояснил он. — Электричества нет, сети нет, и людей нет — по крайней мере, за сто квадратных километров я тебе ручаюсь.

Наста удивленно покачала головой, сбросила рюкзак и побежала к озеру. Вода была холодная, прозрачная, на дне – замшелые камни. Иногда по воде пробегала рябь – в озерце явно водилась рыба. Наста встала, выпрямилась, подставила лицо ветру. Впервые за много дней ей было хорошо. Просто, понятно и хорошо.

— Эй, Настёна, ты там не расслабляйся! — донеслось сверху. — Скоро вечер, а тут темнеет быстро. Ночь холодная будет. Пошли за дровишками!

До сумерек всё успели. Притащили хвороста и сухих веток. Гамов, надсаживаясь, приволок откуда-то тяжеленное бревно. Нарубили свежих еловых лап для шалаша.

Наста обнаружила в куче старых веток позади шалаша котелок, хмыкнула, увидев его состояние, для вида слегка потёрла песочком и наполнила водой из озера.

— Что, так и будешь пить — нестерилизованную, не пропущенную через пять фильтров с дальнейшей минерализацией? — недоверчиво спросила она у Гамова. Ей хорошо помнились Гамовские завтраки из отборных продуктов.

— Так и буду, — отозвался Гамов, пытаясь превратить своё бревно в долгосрочный очаг на ночь. Бревно было сыровато и дымило как паровоз. — Ты там поройся ещё, там спальник должен быть, в пакете специальном.

— Эх, Гамов-Гамов, — проворчала Наста. — Вечно у тебя какой-нибудь рояль в кустах! А примуса с запасом керосина там случайно нет?

— Примуса нет, — серьёзно ответил Гамов. — И спальник, между прочим, только один… Я тут на гостей не рассчитывал.

На ужин было традиционное русское походное блюдо «гречкотушёнка». Наста оживилась, рассказывала Гамову о том, как Меркурий Сергеевич тренировал их на выживание. Гамов рассказывал случаи из своей жизни, опуская при этом некоторые рабочие подробности. Наста догадывалась, какие, но молчала. Она не хотела рвать хрупкую ниточку доверия, протянувшуюся между ними.

Когда пришла совсем стемнело, Гамов вручил Насте спальник и указал на шалаш.

— Спокойной ночи, — сказал он и вернулся к костру.

— А ты? — спросила Наста.

— Я вот здесь, на ельнике, — пояснил Гамов. — У меня костюм полётный теплый. И куртка есть.

— Ну-ну, — хмыкнула Наста и удалилась в шалаш.

Ночью она слышала, как Гамов возился у костра, бегал, прыгал и отжимался. Видимо, полётный костюм оказался не таким уж тёплым. Наста хмыкнула и перевернулась на другой бок. Она была убеждена, что трудности закаляют мужчин.

Утро на озере

Проснувшись на заре и сбегав на озеро, чтобы освежиться, Наста вернулась радостная и возбужденная.

— Слушай, там столько рыбы! Давай уху сварим! — прокричала она, прыгая вокруг Гамова, чтобы согреться после холодной воды.

Гамов, невыспавшийся и замёрзший, длинно зевнул.

— Готовить я не умею, — предупредил он. — Наловить – пожалуйста, а готовить… тут я больше по концентратам.

— Всё с вами ясно, вдовы, — прокомментировала Наста. — Иди лови, я сама приготовлю.

К полудню солнце прогрело воздух почти до летнего тепла. Гамов отогрелся, и мысли его тоже оттаяли. Форты, угрозы, Гай и Белдо стали чем-то далёким и иллюзорным. А Наста — живая и настоящая — возилась с котелком у него перед глазами. И даже не ёрничала и не насмехалась. Гамов с удивлением обнаружил, что почти счастлив. Почти – это если бы не было Гая, Белдо и всего прочего…

Наблюдая, как Наста сноровисто чистит рыбу его походным ножом, Гамов задумчиво сказал:

— Я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной. Как сейчас. И чтобы наши дети были похожи на тебя. Я видел твои детские фотографии. — Гамов улыбнулся. — Детсадовская мне особенно понравилась. Ты там стоишь под ёлкой, как маленькая фея. Платье воздушное, волосы до пояса, в волосах снежинка приколота из фольги, а лицо надутое, как у маленького хомячка. И взгляд такой: «а ну гони конфеты, а то хуже будет!»

Наста прыснула. Она тоже помнила эту фотографию. Даже сжигала её, но у мамы оказались копии.

— Послушай, а где ты видел мои детские фотографии?! — запоздало возмутилась она.

— Как-то раз я соскучился сильно, а ты встречаться со мной не хотела, на телефон не отвечала. И я решил слетать в Тулу. На маму твою посмотреть. — Он продолжал наблюдать, как Наста возится с рыбой, методично наполняя котелок. — Ты же знаешь: чтобы понять девушку, надо увидеть её маму…

— И как это ты в Туле обнаружил мою маму? — заинтересовалась Наста. — Почти полмиллиона человек!

Гамов пожал плечами.

— Анастасий Фёдоровн Несмеяновых твоего года рождения среди них не так уж много, — заметил он. — Я пришёл к твоей маме, назвался корреспондентом местной газеты. Сказал, что пишу статью о юных дарованиях Тульской области. Узнал о тебе много нового, между прочим!

Наста насмешливо фыркнула, не отрываясь от работы.

— И что же ты там узнал, интересно?

— Что ты лучше всех в школе играла на гитаре. И выступала на школьных концертах… Что ты писала стихи и два года посещала литературный кружок в школе… И что главной мечтой твоего детства было жить в Санкт-Петербурге.

— Ах во-о-от оно что… — протянула Наста. — Ты поэтому сразу потащил меня в Питер?..

Вместо ответа Гамов скромно улыбнулся.

— Всё с вами понятно, вдовы, — разочарованно сказала Наста. — И Питер… И книжки мои любимые в шкаф выставил!.. Знал, гад, за что зацепить… Эльб-охотничек!

Сравнение Гамова покоробило.

— Я не эльб! — горячо возразил он. — Я хотел исполнить твои детские мечты! Я ведь знаю, как ты бальные платья в тетрадках рисовала!

Насте мысленно захотелось утопить семейный архив в серной кислоте. Или кинуть его куда-нибудь в жерло вулкана. Она очень не любила пускать посторонних в свою душу.

Гамов почувствовал, что ляпнул лишнего, и молчал.

Уху ели в полной тишине. Уха, кстати, классная получилась, хоть и без лука и приправ.

Выбор

Гамов сидел на берегу и швырял камешки в воду. Он был очень зол — на себя и на мир. Только Наста стала оттаивать и воспринимать его всерьёз, только возникло хрупкое доверие — и теперь створки раковины схлопнулись, Наста снова закрылась… Гамов всей душой понимал сейчас беднягу-Сизифа, который с трудом доволок свой камень почти до вершины и теперь смотрит, как камень, весело подскакивая на кочках, катится обратно к подножию горы. И всё от того, что он в кои-то веки сказал что-то искренне! Ляпнул от всего сердца!

«Кому она нужна, эта правда? Кому она нужна, эта честность?.. — думал Гамов. — Прекраснодушный идиот! Если бы я ей сам не рассказал об этом, она бы и не догадывалась… А теперь я в её глазах манипулятор…»

Чтобы прервать поток досадных мыслей, Гамов с размаху сунул разгорячённую голову в ледяную воду. Дыхание перехватило, мысли испарились, а в подбородок ткнулось что-то звякнувшее. Гамов поглядел. Флакончик на цепочке. ФЛАКОНЧИК.

— Хватит с меня этих переживаний и долгих путей к чужим сердцам! — решил Гамов. — В конце концов, это всё равно случится. А так – просто случится немного раньше.

Во флакончике хранилась слизь эльба-суккуба. Он заглушал в человеке совесть, мораль, рассудительность, оставляя только животные инстинкты — сильные и ничем не сдерживаемые. Белдо знал, что этот флакон подействует не на всех, а только на людей, лишённых Защитника. Защитником Насты мог быть только Рузя — так уж распорядилась Вселенная, и Белдо не собирался с ней спорить. Он просто нейтрализовал Рузю, пообещав ему вылечить Насту. И наивный Рузя согласился, даже не догадываясь, что тем самым сделал Насту уязвимой перед эльбами.

Вскоре Гамов убедился, что Белдо не обманул: средство во флакончике сработало идеально. Стоило Гамову подойти и молча сесть рядом, как в глазах Насты появился болезненный блеск. Гамов не раз видел такой лихорадочный блеск у благородных девиц, когда развозил их домой после вечеринок. Он знал, чем это кончается. И совсем не удивился, когда Наста впилась ему в губы.

Наваждение

Наста с трудом осознавала, что с ней происходит. Это было похоже на затянувшийся пьяный угар, когда день мешается с ночью, события лихорадочно пролетают мимо, а ты не помнишь, кто ты, где и с кем.

Гамов наслаждался: теперь никто не демонстрировал характер, не отпускал язвительных колкостей, не нужно было терпеть, прощать и любить. Можно было просто пользоваться.

Наста была страстной и одновременно податливой, и Гамов утвердился в мысли, что теперь она такая навсегда. Можно возвращаться в Питер — к привычному комфорту. Шалаш Гамову поднадоел.

В Питере Гамов первым делом встретился с Белдо. Вернул пустой флакончик («Ну что же ты, Женечка, так неэкономно! Мне этого количества хватало на десять лет!..») и со скрытой гордостью победителя объявил Белдо:

— Пора встречаться с Гаем, Дионисий Тигранович! Сейчас она отдаст кого угодно кому угодно.

Однако Белдо не был столь оптимистичен.

— Не всё так просто, Женечка! — пробормотал он уклончиво. — Как мы теперь достанем дракона? ШНыр больше не пустит Насту. В ней сейчас слишком много от эльбов, хе-хе, — старичок покряхтел и повздыхал, словно не сам отдал Насту этим эльбам. — Даже если мы э-э-э… извлечём дракончика из ШНыра и доставим сюда, он не примет одурманенную хозяйку. Надо, чтобы она пришла в себя. А ты пока отдыхай, Женечка, отдыхай!.. Ты славно поработал!..

Слово «поработал» задело Гамова за живое.

«Это не работа! Я люблю Насту и собираюсь на ней жениться! А ты ничего не понимаешь в настоящей любви, старый ты... балетоман!» — хотелось крикнуть ему, но Женечка в очередной раз промолчал. Потом поехал в ювелирный магазин и купил самое дорогое кольцо, которое только нашлось в каталоге.

Розовый птеродактиль

Утром после работы Сашка, как обычно, махнул в свою «летнюю резиденцию». Так называлась землянка, которую он выкопал рядом с гиеловским сарайчиком для хранения всякой всячины: сёдел, запаса сухого корма и прочего имущества простого гиеловладельца. Землянку Сашка сделал по всем правилам маскировочного искусства, так что даже в двух шагах было трудно заподозрить её присутствие.

Сашка выпустил гиел из сарайчика, объяснил Гавру, что хозяйка его помнит, любит и обязательно покормит, но только попозже, после чего оседлал свою Хюльду и взлетел.

Работать с Хюльдой Сашка старался каждый день. Родион недавно предложил ему провести с новичками имитацию воздушного боя. Новички, уже три месяца изнемогавшие от изучения теории и вытоптавшие всю траву на тренировочном пятачке возле пегасни, уже считали себя опытными наездниками и бесстрашными бойцами. Родион собирался убрать ненужные иллюзии из их самооценки. Двоим, которые лучше всех держались в седле — это был Фёдор и Дина, он предложил учебный бой против Сашки на гиеле. Родион в Сашке был уверен, а вот сам Сашка — не очень. Поэтому сейчас он уделял тренировкам всё свободное время.

Погоняв Хюльду в разных режимах и опробовав приёмы, которые он в разнообразии придумывал по ночам, Сашка бросил Хюльду в простой планирующий полёт вдоль границ ШНыра — чтобы отдохнула. Сам Сашка расслабился, отвлёкся на какую-то мысль и чуть не вылетел из седла, когда Хюльда резко отпрянула в сторону. Ещё месяц назад он бы точно не удержался в седле, но сейчас тренировки сделали своё дело. Выровняв Хюльду, Сашка поискал глазами — что её так испугало? И тут же увидел. Впрочем, это было трудно не заметить...

Громадный розовый птеродактиль выскочил из кустов, и отчаянно хлопая крыльями и крутя головой, пытался набрать высоту. Вид у него был очумелый. Казалось, он не очень понимает, что он делает в этом мире.

Сашка улыбнулся. Дал вираж над самими кустами и позвал: «Фиа!!»

Из-за деревьев выглянуло девичье лицо. Сашка давно её не видел. Оранжевую половину своих волос Фиа перекрасила в темно-лиловый, а вторая половина по-прежнему оставалась зелёной. Фольги в волосах видно не было: видимо, Фиа работала.

Сашка аккуратно приземлил Хюльду, несколько раз повторил ей: «Домой, девочка! Домой!». Хюльда сунулась ему в руку, требуя материального поощрения за свою уступчивость, но Сашка мягко оттолкнул её и сказал: «Всё дома, малышка! Дома! Лети!»

Хюльда обиженно отвернулась, оттолкнулась мощными задними лапами, невзначай задев Сашку брызнувшей из-под когтей мелкой галькой, и полетела к «резиденции». Впрочем, она не расстраивалась: она знала, что вечером добросердечный Сашки принесёт ей что-нибудь вкусненькое в извинение за прерванный полёт. Сашка был добрый малый, и женщины этим часто пользовались.

Фиа ждала Сашку под деревом.

— Привет! — сказала она, испытующе глядя на Сашку. Всё-таки последний раз она его крепко подвела — из-за неё Сашка открыл ведьмарям доступ к хранилищу Первошныров. Но лицо у Сашки обычное — открытое и спокойное.

— Привет, — кивнул он. — А что ты тут делаешь?..

Фиа опустила глаза.

— Саш, — сказала она. — Ты прости меня за... Ну, ты знаешь, за что… Меня втёмную использовали, я даже не представляла, к чему это приведёт...

— Да они всегда всех втёмную используют, — махнул рукой Сашка. — Я тоже хорош... Вспоминать стыдно.

— Я хочу предупредить тебя, — прервала его Фиа, уходя от неприятной темы. — Нас недавно собрали — всех, кто сейчас свободен — и приказали следить за двумя шнырами. Так что наших тут по лесу сейчас много будет... Я вызвалась первой, чтобы успеть тебя предупредить...

— За двумя? — удивился Сашка. — За кем, интересно?

— За Риной твоей, — сказала Фиа, и в голосе её промелькнула лёгкая досада. — И ещё за одним, толстенький такой, с рюкзаком всё время ходит.

Она достала смартфон и показала фотографию. С экрана глядел Рузя. В руке он держал пончик и вид имел грустный. Видимо, снимали в копытовском кафе.

— Зачем, не знаешь? — спросил Сашка на всякий случай.

Фиа покачала головой.

— Я же говорила - втёмную... Нам никогда ничего не объясняют. Мы должны просто следить и собирать информацию: куда ходят, когда. Как часто ныряют, в какое время суток...

— Понятно, — кивнул