IV. Происхождение правосудия и воровства

Раздробление части общей собственности рода или клана на участки земли, розданные во временное владение отдельным семьям, было нововведением более революционного характера, чем в наше время показалось бы возвращение недвижимых имуществ в общественное владение. Частное пользование землей и обладание частным лицом ее [81] продуктами привились с большим трудом и остались в силе, лишь поставив себя под покровительство богов и карающего закона. Надо добавить, что закон вообще был придуман лишь для защиты этого нововведения. Правосудие не есть удовлетворение вендетты74, древнего возмездия, оно появляется в человеческом обществе лишь как следствие частной собственности. «Где нет собственности, не может быть несправедливости, — говорит Локк. — И это положение так же достоверно, как любая Эвклидова теорема75: идея собственности есть право на что-нибудь, несправедливость же предполагает вторжение в область этого пратва, или нарушение его»*. Ленге76 (Linguet) остроумно сказал Монтескье77: «Ваш «Дух законов» есть лишь дух собственности». Религиозные церемонии запечатлевали в суеверном воображении первобытных народов уважение к частной собственности, столь антипатичной их коммунистической природе. В Италии и Греции в известные дни года главы семей обходили свои поля по межам, гоня перед собой животных, предназначенных для закалывания, распевая гимны и принося жертвы на камнях, указывающих границу между полями и считавшихся у римлян богами — термами (termes), — а у греков божественными границами. Землепашец не должен был приближаться к межевому камню, если он не хотел, чтобы бог, потревоженный лемехом плуга, ему не закричал: «Стой! Это мое поле, вон твое» (Овидий78, песнь II). Иегова принужден вселять уважение к чужому полю путем многочисленных наставлений и угроз: «Не преступи межи твоего ближнего» (Второзаконие, XIX, 2)79, «Да будет проклят преступающий межу своего ближнего, весь народ ему закричит: «Аминь!»» (там же, XXVII, 17). Иов, у которого была душа завзятого собственника, причисляет нарушителей межей к числу самых плохих людей (XXIV, 2). Когда дело касается собственности, Платон забывает свой идеализм. «Наш первый закон должен быть следующий: да не тронет никто межевого камня, отделяющего его поле от поля его соседа, потому что он должен оставаться неподвижным. Никто да не посмеет сдвинуть камень, который он дал клятву оставить на месте» (Законы, VIII). Этруски призывали все проклятия на голову нарушителей: «Да будет проклят богами тот, [82] кто осмелится тронуть или переместить межевой столб; дом его исчезнет, род его угаснет, земля его перестанет приносить плоды. Град, ржа, небесный огонь истребят его урожай, члены его покроются язвами и сгниют»**. Частая собственность приносила человечеству далеко не братское отношение к себе подобным.

* Locke, Essay on the humanum understanding, book IV, ch. III § 18.

**Священная формула, приведенная Фюстель-де-Куланжем в его Cité antique.

Когда нравственное воздействие проклятиями, так сильно действующими на беспорядочное, склонное к фантазиям воображение первобытных народов, оказалось недостаточным, чтоб обуздать привычку брать нужные предметы, где бы они ни находились, пришлось прибегнуть к неслыханно жестоким телесным наказаниям, которые решительно противоречили нравам и чувствам, дикарей и варваров. Чтобы приготовиться к жизни, полной непрестанной борьбы, они действительно причиняли друг другу ужасные мучения, которые, однако, никогда не носили характера наказания. Это наши праотцы — собственника придумали ужасное qui bene amat, bene castigat (кого люблю, того и бью). Дикарь не бьет своего ребенка. Кэтлин рассказывает, что вождь племени сиу говорил ему с удивлением, что он «видел на границе, как белые били своих детей и это очень жестоко».

Пролить кровь своего рода убить одного из его членов, — это самое ужасное преступление, которое может совершить дикарь или варвар. Чтоб за него отомстить, должен подняться весь клан. Когда один из членов клана совершал убийство или какое-либо другое преступление, то, чтобы никто из остальных не осквернил себя, ударив виновного, его изгоняли и предавали подземным богам. Долгое время спустя после того, как Афины вышли из варварского состояния, никто из граждан не брался исполнять роль полицейских. Пришлось прибегнуть к рабам, и приходилось наблюдать удивительное зрелище, когда раб бил свободного человека.

Собственность, возникая, учит варваров попирать ногами все эти священные чувства. Появляются законы, грозящие смертной казнью всем, дерзнувшим поднять на собственность руку. Всякий, кто ночью, украдкой соберет урожай с чужого поля или выгонит на него скот, говорит закон двенадцати таблиц, будет предан Церере80 и умерщвлен, [83] если он совершеннолетний; если же он малолетний, то по усмотрению судьи будет бит розгами и присужден вдвойне возместить убыток. Явный вор (взятый на месте преступления), если он свободный человек, должен быть подвержен наказанию розгами и отдан в рабство; поджегший же скирду пшеницы должен быть бит кнутом и сожжен на костре (таблица VIII, §§ 9, 10, 14). Законы бургундов превосходят по своей жестокости даже римские: они отдавали в рабство жену и детей старше четырнадцати лет человека, виновного в краже лошади или быка, если те не выдали сразу отца и мужа (XLVII, §§1, 2). Собственность вносила донос даже в лоно семьи*.

*Собственность всегда свирепа и кровожадна; еще совсем недавно, в странах весьма христианских и весьма филантропических, вешали воров, и если было время, то предварительно их пытали. Не так давно в Англии осуждались на смертную казнь те, иго подделывал банковые билеты, и во всех цивилизованных странах они наказываются вечными каторжными работами. Кровь многочисленных жертв июня 1848 года и мая 1871 года была пролита также на алтарь собственности.

Эти нравственные заклинания и телесные наказания, встречающиеся у всех народов, одинаково жестоки повсюду: они свидетельствуют о том, с каким трудом внедрялась частная собственность в коммунистические племена.

Это вполне понятно, так как до введения кровнородственной коллективной собственности дикарь считал, что ему принадлежит все, чем владеет клан, и он им пользовался по потребности, или прихоти. Те из путешественников, которые испытали на себе право брать все, что под рукой, называли дикарей ворами, как будто воровство может существовать там, где нет еще частной собственности.

Но как только устанавливается коллективная собственность, привычка завладевать всем, что видишь и желаешь иметь, становится преступлением, раз она распространяется на жатвы и стада отдельных семейств рода, и чтоб побороть эту внедрившуюся привычку, становится необходимым прибегнуть к религиозным суевериям и телесным наказаниям.

Несправедливое и страшное правосудие и его отвратительные кодексы о проступках и преступлениях появляются в истории человечества лишь после установления частной собственности как ее необходимое следствие. [84]