II. Собственность кровнородственного коллективизма

 

Несмотря на то, что род распадается на частные матриархальные или патриархальные семьи, земли продолжают находиться в общем владении, хотя обработка их и потребление продуктов уже не производятся сообща всем кланом. Ежегодно урожай делится между всеми разделенными семьями клана. Каждая из них обрабатывает свою часть и одна владеет продуктами, которые она получила самостоятельным трудом. Это еще не частная земельная собственность, но лишь частное пользование землею.

Семья состоит не из одной четы, а из нескольких, тесно связанных родством; она составляет «очаг» или двор (un feu), по средневековому выражению, т. е. группу семей, живущих общиной, «за одним хлебом и одним горшком» и вокруг одного очага.

Место родового коммунизма застудает коммунизм некоторого числа семейств, соединенных узами крови. Появляется, таким образом, кровнородственный коллективизм*.

 

*Исследования кровнородственной коллективной собственности под названиями мир, марка, сельская община и т. д. были [75] произведены: в Германии — Гакстгаузеном, Маурером, Энгельсом и др.; в Англии — Кемблем, Мэном, Гоммом и др.; в Бельгии — Лавеле; в России — Ефинренко и Ковалевским; во Франции — Полем Виолэ.

Я даю этой форме собственности название кровнородственного коллективизма, чтобы отличить ее от первобытного коммунизма, от которого она происходит, и еще потому, что первоначально семейства, имеющие право на ежегодный раздел земель общины, обыкновенно происходили от одного общего предка.

 

Пахотные земли делятся на узкие и длинные полоски, Которые потом соединяются в участки по числу семей в очаге; эти участки, составленные из разных полос, должны быть совершенно одинаковы, так как при разделах тщательнейшим образом соблюдается равенство; каждая семья получает количество земли, равное тому, сколько может вспахать за два дня пара быков. В Индии эта единица меры равняется удвоенному количеству земли, которое можно вспахать зараз одним плугом, а в Риме она равняется двум югерам*.

 

*Варрон и Плиний рассказывают, что Ромул, отделив землю для культа и общественного пользования, подобно обычаю, существовавшему в Перу, поделил оставшуюся землю между тремя трибами, каждую часть разделил на тридцать кусков для тридцати курий, а эти куски, в свою очередь, были раздроблены на мелкие части, так что каждое семейство получило часть земли, соответствующую двум югерам.

Jugum или jugerum есть мера поверхности, обозначающая количество земли, которое может вспахать за день упряжка быков.

 

Часть земель оставлялась неразделенной в расчете на прирост населения, для общих издержек, уплаты податей и жалованья должностным лицам селения и т. д. Эта запасная земля сначала обрабатывалась сообща, впоследствии же сдавалась в аренду.

Участки земли делят по жребию во избежание несправедливости и поводов к неудовольствию. Этот дележ земли и бросание жребия при распределении участков встречается у всех народов.

Всевышний повелевает израильтянам при вступлении на землю обетованную разделить земли между коленами и семьями соответственно количеству их членов и распределение предоставить жребию. На греческом и латинском языках слово жребий (kleros и sors) означает также и вотчину, так как отцы семейств получали семейные владения но жребию. В случае если кто не доволен и его жалоба основательна, сшибку исправляют, награждая обиженных землей из запаса. [76]

Присутствовавших на этих земельных раздела: но поражали господствующий при этом дух равенства и землемерное искусство простых крестьян. Гакстгаузен пишет, что «по приказанию русского министра государственных имуществ графа Киселева в некоторых местностях Воронежской губернии были произведены измерения и оценка земель профессиональными землемерами и оценщиками, в совершенстве знающими свое дело. Результаты этой работы показали, что измерения, произведенные раньше крестьянами, были правильными во всех отношениях, за исключением некоторых незначительных мелочей. И кто знает еще, какое из двух измерений, вернее?»*.

 

* A. de Haxthausen, Études sur la situation intérieure, la vie nationale et les institutions rurales de la Russie; edition française, 1847.

 

Пастбища, леса, воды, право охоты и рыбной ловли, право различных пользований и доходы, как-то: налоги, взимаемые с караванов и купцов и т. п., остаются неделимыми и находятся в общей собственности всех жителей селения.

Несмотря на то, что пахотные земли подвергаются периодическим разделам между семьями, которым принадлежит и собранный хлеб, землею владеет селение, то есть общество входящих в его состав семей. Обработка земли производится под надзором совета старейшин или уполномоченного им лица. «Отдельная семья не может обрабатывать по своему желанию свою часть», — говорит агроном Маршаль о коллективистских селениях Англии прошлого века.— «Она должна засевать свою землю тем же зерном, что и остальные семьи общины»**. Даже после прекращения периодических переделов земли собственнику принадлежит только ее поверхность. Любой клад, найденный на его поле, принадлежит не ему, а идет общине; то же правило существует относительно металлов и угля, добываемых посредством разрывания поверхности. Все эти права были похищены сеньорами и королями в их исключительную пользу. Вечная концессия копей во Франции является нарушением прав общества.

 

** Marshall, Elementary and practical treatise on landed property, 1804.

 

В общинах обыкновенно принимается трехпольная или четырехпольная система обработки. Все пахотные земли селения разделены на три равные части, засеваемые поочередно: первая — озимым хлебом (рожь и озимая [77] пшеница), вторая — яровым (ячмень, овес, горох и др.); на третий же год они остаются под паром.

Род посевного зерна, время посева и жатвы устанавливаются общинным советом. В Индии, как говорит Кэмпбел, каждая деревня имеет своего астролога, так называемого брамина — календаря, на обязанности которого лежит указывать дни, благоприятствующие посеву и жатве. Гакстгаузен, внимательный и беспристрастный наблюдательколлективистских нравов русского «мира», находит на полевых работах безукоризненный порядок, напоминающий военную дисциплину. Все крестьяне выезжают в поле в один и тот же день и час, всякий занимается своим делом, один пашет, другой боронит и т. д., и возвращаются также вместе. «Такой порядок не предписывается властью сельского старосты, он лишь результат духа общительности, отличающего русский народ, и потребности единения и порядка, свойственной общине». Эти характерные черты, удив­лявшие прусского чиновника, который счел их присущими исключительно русскому народу, являются следствием коллективной формы собственности и встречаются повсюду. Мэн, который в качестве юрисконсульта английского правительства в Индии имел полную возможность изучить деревенские общины, пишет: «Совет старейший не отдает никаких приказаний, он лишь объявляет, что таков обычай. Он не делает распоряжений, которые считает уже данными высшей властью. Наиболее авторитетные знатоки этого вопроса утверждают, что в основе индусских обычаев не лежит религиозная или политическая санкция и что их древность служит уже достаточным основанием для слепого им повиновения»*.

 

* H.-S. Maine, Village communities in the East and the West.

 

Военная дисциплина, о которой говорит Гакстгаузен, является совершенно естественной и далека от той насильственной дисциплины, примером которой могут служить действия солдат или же рабочих (Bonanza farms) этого колоссального земледельческого предприятия американского дальнего запада.

По окончании жатвы разделенные земли вновь поступают и общую собственность и каждый из жителей деревни имеет право пасти на них свой скот. Этот обычай возвращать земли в общее владение для использования под пастбища сохранялся во Франции долгое время после возни кнонеиия частной земельной собственности; он [78] распространялся также на земли дворян. Буржуазия XVIII лека горько жаловалась на этот последний остаток древнего коммунистического права. По словам, одного лауреата безансонской академии, «право это (Le droit de parcours et de vaine pature) умаляет право собственности. Имение, отягченное этим правом, становится общественным достоянием с того момента, как собственник его окончит в назначенный ему день жатву, Его право собственности прекращается и передается на время обществу»*.

 

*Ethis de Novean, первый секретарь интендантства Франш-Конте. Записки, удостоенные премии безансонской академии, помещены в «la Gazette du commerce, de 1'agriculture et de la finance de 1767».

 

Первоначально земля делилась только между отцами семейств, потомками первых людей, занявших эту землю, поэтому каждый из жителей деревни должен был знать и уметь доказать свое происхождение. В некоторых общинах Индии существует специальный класс людей, занимающихся составлением и хранением генеалогических таблиц. Они могут назвать, не пропустив ни одного, имена всех предков. В Аттике семейные списки велись тщательно и за внесение в них ребенка, не принадлежащего по закону к племени, полагалось строгое наказание* *. Баварцы и англосаксы называли земли деревень terrae aviaticae, alod parenntum, genealogiae; на варварской же средневековой латыни слово genealogiae приняло значение proprietas, bona avita и деревня Дю Канж (Du Cange) Lex Alamanorum.

 

**Перикл на вершине своего могущества принужден был оправдываться перед афинским народным собранием за то, что записал в списках своей родни сына своего от Аспазии, которая, как чужестранка, не могла быть его законной женой.

 

Как собственность предков, земля принадлежит отцам семейств — их представителям — и носит название patria, fatherland, т, е. земля отцов. В старинных скандинавских законах слова родина и дом являются синонимами: иметь дом значило иметь право на дележ земли — на родину. В то время можно было приобрести родную страну и политические права, лишь имея право на раздел земли. Отцы и сыновья семейств всецело несли на себе обязанность защищать родину — их собственность; они одни имели право носить оружие. Непоследовательная и противоречащая воем данным прошлого капиталистическая цивилизация поручает защиту отечества людям, не имеющим ни пяди земли, и дает политические права тем, кто лишен всякого имущества. [79]